***
Я довольно быстро нагнал своих спутников на тракте. Окинув меня в мокрой одежде удивленным взглядом, Сатоши ехидно поинтересовался: — Ты что, с лошади упал и катался по снегу? Катался, скрежетал зубами от боли, разрывающей внутри, но ему равнодушно ответил, вернув к себе полный контроль над состоянием: — Вспотел, пока рыл яму, в которой тебя закопаю, если не смолкнешь, — потомственный синоби, довольный моим ответом, кивнул. Видимо, он просто хотел убедиться, что со мной все в порядке. Однако Мэй, которая повернула свою лошадь ближе к моей, казалось, своим тонким женским чутьем ощущала, что на самом деле со мной что-то происходит: слишком бледен, отстранен и сдержан. Она попыталась несколько раз завести со мной разговор о внезапно ухудшившейся погоде, выдавшей вдруг на небе среди ясного дня несколько серых туч, из которых повалил снег, но я отмалчивался. Тогда, уловив мое равнодушие, бывшая майко принялась развлекать себя беседой с Масамунэ, припомнив какую-то интересную легенду о снеге. Я старался не смотреть и вправо, где был бывший самурай. Он — сын врага, идущий по пути мести за смерть своего господина. Теперь нас объединяло чуть большее: жажда восстановления справедливости и, похоже, судя по тому, как ронин с улыбкой периодически оборачивался на гейшу, симпатия к одной девушке. Какая злая ирония судьбы: мы дважды соперники, но ехали бок о бок ради обворожительных глаз. К вечеру дорогу совсем непроходимо замело, а из-за хмурого неба стало настолько темно, что сложно было ориентироваться в лесу, поэтому решено было не испытывать везение и сделать привал, немного свернув от тракта. Стараясь не сталкиваться с бывшим самураем даже взглядом, я вызвался организовывать костер, а противный Сатоши же попросился в своем неповоротливом одеянии охранять Мэй и развлекать ее пустой болтовней, пока Масамунэ оборудует полянку для временного пребывания. Ломая ветки неподалеку, я слушал, как девушка весело смеется над глупыми шутками внука Чонгана, и сам невольно улыбался. Злость внутри меня, как и всегда, смягчалась ею даже без ее усилий. Заметив заснеженный орешник, я потряс его и с удивлением для себя обнаружил упавшие вдруг целые плоды, скрытые крепкой скорлупой. Не тофу, конечно, но питательно и вкусно. Набрал их в сумку как можно больше, уже представляя, как порадуется гейша. Оказывается, делать для кого-то милые мелочи - приятно. И уже собрался было вернуться с охапкой дров, как вдруг в темноте разглядел куст, ветки которого из-под белоснежного покрова манили красными ягодками. Вряд ли их можно было есть, но мысль, пришедшая в мою голову следующей, заставила улыбнуться. Пока я с трудом боролся с огнивом и сырыми ветками, девушка, сидевшая на небольшом пне, все время была рядом, следила за моими движениями. Заметив, насколько внимательно она провожает взглядом каждый мой жест, я с удивлением спросил, что во мне такого интересного, что даже глаз не может отвести. Гейша вспыхнула смущенно и тут же отвернулась, сделав вид, что Масамунэ, сооружающий подстилки из еловых веток, для нее куда привлекательнее, чем я. — Прости, красивая, — я даже не сдержал виноватой улыбки. Язык мне точно враг: сам делаю глупости, заставляя ее быть ближе к нему. — Иди сюда, научу разводить костер. — Зачем это хрупкой девушке? — проклятый ронин заметил, что гейша пристально смотрела на него, и теперь ни за что не хотел делиться ее вниманием. Будущая актриса перевела на меня вопросительный взгляд. — За тем, что однажды тебя и меня не станет, а ей еще жить и жить, — огрызнулся я в его сторону. Боги, только бы не сорваться. — Я просто хотела тебе помочь, — спокойно произнесла вдруг она, предупреждая нашу очередную перепалку. — Я ведь кицунэ. Мои брови сами собой изумленно изогнулись. Болван и дурак. Девушка собиралась наколдовать костер, чтобы я не мучился, но не мешала мне, потому что не хотела уронить моего достоинства перед лицом других мужчин. Мудрая моя. — Я прошу у тебя помощи, неведьма, — я жестом показал на ворох веток. — Колдуй. Лишь теперь гейша поднялась и, щелкнув пальчиками над костром, заставила появиться сначала дымок, а затем и настоящий жаркий пламень. Теперь на занесенной снегом поляне стало гораздо теплее, и все волей-неволей стали стягиваться к огню, чтобы погреться. Воспользовавшись моментом, когда ронин и внук Чонгана занялись приготовлением купленной на рынке еды, споря о том, как лучше поджарить овощи на костре, я взял ладонь Мэй и вложил в нее горстку чищенных орехов. Милое личико удивленно охнуло: — Откуда?.. — Тофу не было, но что нашел, — делая равнодушный вид, произнес я, хотя внутри аж птицы запели от счастья. Она так весело заулыбалась моему скромному подарку, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Хорошо, что наши спутники были слишком заняты друг другом, и никто не видел нашего крошечного мгновения счастья. Отведя наконец от нее взгляд на огонь, я невольно задумался. Может, не так уж и плохо все? Масамунэ я буду держать рядом, на расстоянии меча. В конце концов, от него есть хоть какая-то польза. Рано или поздно Привратник будет устранен, и надобность в сопровождении ронином отпадет. Тогда… Случайное падение с обрыва, отравление, неожиданный удар в спину или отсечение головы. Выберу по настроению. Главное, чтобы Мэй к тому моменту поняла, что он ей не важен. Так или иначе мои мысли всегда возвращались к хрупкой девушке, которая всегда выбирала быть рядом со мной, а не с кем-то другим, что не могло не радовать. Бывший самурай смотрел на нее через пламя костра и, судя по задумчивому взгляду, пытался понять, почему она сидит около меня, расположившегося на подстилке возле ее ног. Наверняка тоже терзался желанием поскорее от меня избавиться. Чувствуя, как от этих размышлений опять накатывает злость, я взялся за отложенные тонкие короткие прутики и ножик. Умелыми движениями затачивая их с одного конца, а с другого — украшая красными замороженными ягодками и заснеженными листочками при помощи ниток, я сосредоточился на работе и даже не сразу заметил, что девушка, так и сидевшая на пне, с любопытством заглядывает мне через плечо. — Что ты делаешь? — пойманная наконец на заинтересованном взгляде, спросила Мэй. Решив больше не секретничать, я показал ей на ладони несколько заколок. Вышло недурно, хоть я и не мастер: — Кандзаси (*прим.: японская заколка для волос). — Чему ты учишь ее? — с противоположной стороны костра тут же недовольно отозвался Араи. — Подлости гейше не к лицу. Девушка удивленно посмотрела на него, а затем перевела на меня вопросительный взгляд. О секретном оружии куноити, видимо, она даже не слышала, в отличие от бывшего самурая. Интересно, откуда он осведомлен. Неужели попадал под коварные чары? Благодаря усилию воли я проигнорировал нелепые замечания своего соперника и произнес, заглядывая в темные с поволокой глаза: — Это не нож, но тоже при сильном ударе может, например, выбить глаз, — ласковые губы в ответ тихо охнули, а тонкие руки в нерешительности даже не приблизились к моему подарку. — Бери, красивая, ты же хотела научиться защищаться. Мое упоминание случая в лесу придало ей уверенности, и она осторожно, словно боялась, взяла заколки и внимательно их рассмотрела. Пальчиком потрогала кончик одной из них и заметно удивилась тому, какой он острый. Да, нежная, красота бывает смертельной. Кандзаси — олицетворение тебя: ты так же прекрасна, но убила меня. — Мэй, эти штуки могут тебя саму поранить, — Масамунэ поднялся и подошел к ней ближе.- Если ты хочешь чему-то научиться, позволь мне тебе показать… Рука его уже было потянулась к ее ладони, и я невольно стиснул зубы, уже готовый воткнуть в нее еще незаконченный экземпляр кандзаси, как вдруг Сатоши, которому было поручено пожарить еду, тоже нахмурился, прекрасно понимая, что я подбираю для девушки единственно возможное оружие: — Что? Как махать катаной? Ей даже не удержать ее. — Я научу ее некоторым приемам честного боя, чтобы могла за себя постоять, — гордо ответил бывший самурай, но ладонь, видимо, почувствовав на ней мой злой взгляд, протягивать уже не рискнул. — Ваши хитрости синоби ей ни к чему. Девушка с сомнением еще раз посмотрела на подарок и тяжело вздохнула. То ли мой вариант оружия действительно был ей не по душе, то ли она уже устала от наших бесконечных стычек. Скользнув по каждому из нас взглядом, будущая актриса безмолвно воткнула кандзаси себе в волосы, собрав аккуратный пучок. Я победно заулыбался. Но рано. — Но и приемы я тоже хочу освоить, — без лишних эмоций девушка встала и посмотрела на ронина прямо, открыто, — прошу тебя, Масамунэ, научи тому, что умеешь. С трудом я проглотил ее слова и лишь сильно сжал очередную заколку до хруста. Они вышли чуть поодаль на разровненный ронином снег, и Араи показал, как перехватывать запястье, когда наносят удары. Девушка внимательно следила за ним, но не повторяла, чего он и не требовал. Я еще думал, что я плохой учитель. Оказывается, есть и похуже. Не знаю, как обучали самураев, но, похоже, не так сурово, как в клане. Впрочем, возможно, Масамунэ просто боялся причинить ей физическую боль или неосторожным словом задеть ее тонкую душу, поэтому даже не прикасался к ней. В отличие от меня, внук лекаря не сдерживался и с удовольствием едко критиковал технику самурая: — Боги, теперь ясно, почему вас так мало осталось, — весело рассмеялся Сатоши в очередной раз, когда тот показал гейше, как нужно увернуться от меча. — Мэй, не забывай: он ронин, своего хозяина такими методами он прошляпил. Я даже не успел остановить его, как внук Чонгана ляпнул то, что у нас двоих крутилось на языке. Я думал, что сейчас придется спасать своего приятеля, однако бывший самурай с достоинством снес хлесткое замечание: — Это правда, я его не уберег, тогда я был молод и не опытен. Зато теперь я могу делиться приобретенными навыками, — его ответ заслужил у Мэй восхищенную улыбку. — И, если бы Кадзу тогда не сжульничал, он бы не победил. Что? Что ты сказал, мерзкий? Я нечаянно сломал еще одну заготовку, переломив ее напополам сильным нажимом пальца. По телу пробежали мурашки, а к глазам вновь прилила кровь. Сдерживать себя становилось выносимо больно. Араи явно нарочно меня провоцировал, глядя на меня сверху вниз высокомерным взглядом, в котором читался вызов. Теперь, когда эффекта внезапности не было на моей стороне и он хорошенько размялся, перевес в силе и выносливости продолжительного боя, безусловно, был на его стороне, и он это понимал. Ему просто хотелось вывести меня из себя, чтобы восстановить свою честь в глазах девушки, которая, без сомнения, ему нравилась. — Я синоби, — почти хладнокровно произнес я, стараясь не смотреть в его черные глаза, прекрасно понимая, чем все закончится, если еще хоть пару мгновений дам ему поиздеваться над собой. — И честно не дерусь. Его губы сложились в надменную усмешку. — Но спать тебе, дерзкий, теперь не советую, — также спокойно добавил я. — Как и есть то, что не едят остальные. В голове тут же возникли приятные сердцу картины, как бывший самурай издает последний вздох, резко проснувшись от удара ножа в грудь. От этого стало чуть легче и свободнее в душе. Сатоши засмеялся, довольный моей реакцией: он хорошо понимал, что у меня плохое чувство юмора и беспочвенно я не угрожаю. Однако такой мой ответ не понравился самому Масамунэ, который тоже догадался, что у меня туго с шутками: — Это угроза? — он свел к переносице черные брови. — Это предупреждение, — парировал я, досадно вздохнув, что из-за него сломал последнюю ветку, пригодную для кандзаси. Одни проблемы от этого ронина. Араи уже хотел было что-то еще колкое выдать в мой адрес, как вдруг Мэй, до этого момента стоявшая все время между мной и им и молча наблюдавшая за нашей перепалкой, неожиданно взмахнула обеими руками, словно устанавливая живую преграду, через которую никто из нас не решится лезть: — Хватит, Кадзу, — у меня даже брови вверх приподнялись. В чем была моя вина? Неужели было лучше, если бы я залил эту поляну его предательской кровью? Однако строгая продолжила, взглянув на моего соперника. — Благодарю, Масамунэ, за полученные знания, довольно на сегодня. Всего довольно. Идемте ужинать. Это было самое мудрое решение. Все-таки женщины разумнее мужчин. Особенно влюбленных, в руках которых острое оружие. Я кивнул ей, соглашаясь, и пригласил присесть рядом. Будущая актриса какое-то время поколебалась, смотря на нас с ронином, но в конечном итоге вновь заняла свое место на пне, в итоге не сделав сложного выбора. Сатоши, который вынужден был соседствовать с бывшим самураем, умудрился разрядить атмосферу, уронив с импровизированного вертела приготовленные овощи прямо в костер. Наблюдая за тем, как он ругается сам на себя, девушка весело рассмеялась, и от этого, кажется, даже исчезло напряжение, витавшее между нами. Во всяком случае, слыша ее голос, убивать мне уже не хотелось. А когда с едой, извалявшейся в золе, было покончено, стали решать, как ложиться спать, понимая, что идти среди глухой ночи к постоялому двору, до которого еще далеко, просто глупо. Подстилок из еловых веток было три, а в кромешной темноте делать еще одну тоже не представлялось возможным. Кто-то один должен был лечь на снегу, довольствуясь лишь своей накидкой. Вызвался я, поскольку прекрасно знал, что самураям такую ночевку благородство не позволит, и он будет всю ночь сидеть у костра, и в итоге завтра придется его тащить на себе, а Сатоши ни за что не станет мерзнуть. — Холодно же так спать, — сочувственно произнесла Мэй, глядя на мою верхнюю одежду. — Я привык, не переживай, нежная, — от ее заботы будто теплее стало. — Ложись. Девушка с сомнением еще раз окинула меня взглядом, но все же отправилась на свою постель из веток. Сжавшись в маленький комочек, она легла спиной к костру, кутаясь в накидку с головой. — Надо решить, кто будет караулить первым. Предлагаю жребий, — отвлек меня от гейши голос Сатоши. Он отломил от ветки ближайшего дерева несколько палочек разной длины и, сжав их в ладони, протянул нам с ронином. — Чем длиннее, тем дольше сейчас спать. Вполне ожидаемо мне, которому всегда не везло в азартных играх, выпало дежурить раньше остальных. Масамунэ стал моим сменщиком, а хитрому внуку лекаря достался утренний караул. Не мешкая, Сатоши устроился на своей подстилке и даже ехидно пожелал мне спокойной ночи чуть раньше, чем засопел, провалившись в сон. Араи проверил свою Кирин, верную кобылу, которая своей обособленностью от других лошадей напоминала хозяина, и тоже стал устраиваться на ночлег. Правда, заснул он далеко не сразу, пристально следя за тем, как я подбрасываю дрова в костер и сижу на пеньке: наверное, действительно думал, что моим угрозам стоит верить. Но в конечном счете сон сморил и его, от чего даже словно дышать легче стало.***
Тихо потрескивали в огне сгорающие ветки, завывал холодный ветер, как будто убаюкивая лес, вторящий качанием веток. Вдалеке похрапывали усмиренные лошади и где-то, точно плакала, кричала одинокая лесная птица. От нечего делать я разглядывал спящих. Бывший самурай, хоть и держал в руке катану, спрятанную в ножны, казался беззащитным. Его можно было бы легко оглушить ударом какой-нибудь тяжелой ветки, а затем зарезать. Но нельзя. С трудом заставил себя перевести взгляд на Сатоши, который выглядел еще беспечнее, раскинув во сне руки и ноги в разные стороны. Однако это был лишь обман для непосвященных: я точно знал, что в рукаве у него спрятан нож, и спит он так чутко, что даже мимо чужак не пройдет, не разбудив. Когда-то Чонган потратил на выработку такого навыка несколько месяцев, так что теперь убить спящего синоби из нашего клана — это чудо. С особой теплотой во взгляде я посмотрел на милую уже не майко. Нежная, тонкая, она спала, свернувшись калачиком, и, похоже, тряслась от холода. Я подумал сначала, что мне показалось, но, подойдя ближе, с ужасом осознал, что не ошибся: девушку всю колотило. — Мэй, — прошептал я тихо, чтобы разбудить, но не напугать, от чего она обернется лисой.-Ты замерзла, иди к костру… Я осторожно коснулся ее плеча, повернул в свою сторону и столкнулся с взглядом, который жалобно посмотрел на меня. Бедняга даже не спала, совсем покрывшись снегом. — Нежная, ты же заболеешь, идем, — я помог ей, всей заледеневшей, подняться. Судя по тому, как гейша неумело стала перебирать ногами, она уже и не чувствовала конечностей. Дурная была затея ночевать в лесу. Неужели я не мог догадаться? Нужно было срочно что-то делать. Если продолжит лежать или даже сидеть на одном месте, совсем окоченеет. Припоминая уроки по выживанию в ночному лесу зимой, я решительно сдернул с нее накидку, от чего девушка только ахнула. — Не бойся, — не знаю, что пришло в ее хорошенькую головку, но мне было даже не до подобных мыслей: надо было срочно ее согреть. — Давай, покажи, чему тебя научил ронин, отработаем на практике. Мэй, стуча зубами от холода и лишившись последнего источника тепла, удивленно на меня посмотрела, будто я издевался над ней. Недоверчиво покосившись на утоптанную для тренировки площадку, она спросила: — Сейчас? — Сейчас, красивая, надо кровь по жилам разогнать, иначе завтра снова будешь лежать пластом, — чувствуя, что сама девушка не решится, я взял ее за руку, чтобы повести за собой, как невольно отпрянул: у нее ладонь была холоднее льда. Гейша заметила мой испуг и, кажется, тоже запаниковала, часто задышав, но я довольно быстро нашелся и даже выдал шутку. — Как мне потом тебя нести, такую ледышку? Выскользать же будешь из рук. Иногда юмор приносит пользу, не только вредит, как у Сатоши. Криво улыбнувшись, бывшая майко наконец с трудом последовала за мной. Встав напротив Мэй, как они учились с Масамунэ, я коротко повторил ей теорию, с которой ее уже успел познакомить предыдущий учитель, и предложил применить полученные знания. Юная гейша, еще мерзнущая, робко напомнила, что успела сегодня лишь научиться уворачиваться от ударов, но не умела нападать первой. — Я не смогу на тебя замахнуться, ледяная, — невольно произнес я, чувствуя, как моя идея с тренировкой с треском проваливается. — Боишься? — тонкая бровь удивленно изогнулась. — Боишься причинить боль? — Меня учили не так, как твоего благородного друга. В клане все занятия проходят по-настоящему. Если замахнулся — бей. Это не было хвастовством. В деревне синоби каждый знает, что занесенная для удара рука должна либо достичь цели, либо остановиться от встречного замаха. Единственное, к чему призывают все учителя на тренировках, — это контролировать силу. Строго-настрого запрещено бить так, чтобы убить, а вот ранить или заставить страдать — пожалуйста. Синоби сызмальства терпит боль, чтобы потом, при встрече с врагом, не бояться испытать обжигающие внутренности и кожу ощущения. — Тогда я лучше станцую, — вдруг произнесла Мэй. Я изумленно похлопал ресницами, думая, что мне показалось, но, заметив решительность и, кажется, даже радость в ее глазах, согласился посмотреть на это действо. Да что там «согласился»: я счастью своему не поверил и устроился обратно на свой пень так быстро, что она даже рассмеялась моей скорости и податливости. Гейша встала за костром, буквально в паре метров от меня так, что пламя освещало ее лицо и тело. Легким, почти невесомым движением из-за пояса извлекла веер, подаренный мной. Игриво обвела кончиками своего инструмента по лицу, от чего я невольно только выдохнул, а затем вдруг распахнула его одним щелчком. Глаза у нее превратились в два лукавых огонька, грозившихся меня поглотить. Впрочем, я был и не против так погибнуть. Не было привычной мелодии сямисэна: только шум леса и свист ветра, но каждое движение было таким отточено верным, что я почти слышал грустные и нежные нотки. Мэй была сама музыкой, той, что звучит в душе, когда влюблен. Она так умело двигалась, буквально скользя по снегу, словно не весила ничего, а я смотрел и даже боялся моргнуть, чтобы случайно не пропустить каждый ее жест. В одно мгновение, следя за тем, как девушка поднимает все выше и выше руку с веером, порхающим в ее пальчиках трепещущей птицей, я вдруг поймал себя на мысли, что я не видел ничего красивее в этой жизни. Ничего и никого. Я растворялся в этом страстном танце вместе с ней, ощущая, как мне даже становится жарко, хотя вокруг была холодная злая ночь. Вдруг та самая изящная рука резко упала вниз, видимо, олицетворяя гибель той птицы. Личико Мэй изобразило светлую грусть. Упоенная своим представлением, она еще какое-то время не выходила из образа актрисы, печально смотря в огонь, а я не смел ее беспокоить даже словом. Над нашим лагерем повисла тишина. — Есть такая сказка, — неожиданно заговорила очаровательная неведьма каким-то особенно мягким голосом и подошла ближе. Заметив мой заинтересованный взгляд, девушка присела на свою накидку, брошенную на снег около моих ног, и продолжила. — Жила-была тантёдзуру (*журавль). Однажды ее подстрелил охотник, и она упала в воду. Скромный юноша нашел ее и вылечил. Тогда журавль обернулась прекрасной девушкой и стала ему женой. Он боялся, что не сумеет их прокормить, ведь очень беден, но она в тайне от него стала ткать из своих перьев такие удивительные полотна, что быстро их семья разбогатела. В один день любопытный юноша заглянул в комнату жены, желая разгадать ее тайну, и увидел, что вместо нее клювиком ткет журавль. Испугался, закричал, а она произнесла: «Ты не верил мне, потому я улетаю». И тут же упорхнула в открытое окно… Мы посмотрели друг другу в глаза с каким-то особым трепетом. Я не силен в искусстве, но прекрасно понял смысл этой сказки: это о нас с кицунэ. Ласковая, нежная, она хотела мне показать, что я зря сомневаюсь в ее чувствах ко мне, я обязан научиться просто доверять ей. Тронутый до глубины души, я опустился на колени перед Мэй и, ни секунды не думая, поцеловал ее в манящие губы. Я просто не мог и не хотел сдерживать свои желания. Распаленный неожиданным признанием ее, жадно целовал прекрасное лицо, бережно касался тыльной стороной ладоней, постоянно порывался коснуться ниже шеи, но каждый раз себя останавливал, понимая, что не время и не место для подобного. Изучая руками изгибы ее согревшегося тела, я уже плохо соображал от счастья, буквально захлебываясь в нем, как в бескрайнем море. Потеряв всякий контроль над своими действиями, я поцеловал нежную кожу шеи, кажется, десятки раз, невольно ускользая все ниже и ниже. От касания моими губами ключицы, девушка шумно выдохнула, прикрыв глаза от удовольствия, я, похоже, тоже, счастливый просто от ее реакции на мои движения. Мне не нужно даже было большего, чтобы ощутить, как все мое тело затребовало единства с ней. Тянущая, но сладкая боль заставила меня лишь бессильно уткнуться носом в ее шею: — Невыносимо соблазнительная, — обжигая ее кожу своим дыханием, прошептал я. — Не удержусь: увлекусь… Мэй удивленно захлопала ресницами, словно пробужденная от приятного сна: — Я почти пьян, — я невольно заулыбался, правда, ощущая себя как в хмелю. — Лучше беги от меня. Глупая, наивная моя неведьма замотала головой и кинулась целовать меня, вызывая во мне такой шквал чувств, что я невольно онемел. Понимая, что еще пару касаний — и я сорвусь, как с цепи, я с гигантским усилием воли остановил любимую, поймав ее лицо ладонями и поцеловав ее в лоб: — Я же застужу тебя, не нужно, только ведь согрелась… — она посмотрела на меня как на предателя. — Не сердись, строгая… Я обвел взглядом спящих рядом мужчин. Даже не знаю, что меня останавливало на самом деле больше: правда, холод, или осознание, что в любой момент кто-то может проснуться и увидеть нас. Пусть думают, что хотят, хоть осуждают, но я выколю глаза любому, кто взглянет на нее обнаженную. Мэй проследила за мной и наконец согласно кивнула, тоже вернувшись к грустной реальности. Не дожидаясь, пока она совсем затоскует, я легко подхватил ее на руки и отнес на подстилку, а затем, укрыв поплотнее ее накидкой и своей, еще раз поцеловал в нежный лоб, вложив в касание всю любовь: — Спи, я побуду рядом, погрею тебя, — я ласково коснулся ее безумно вкусно пахнущих волос, поглаживая их, и прилег рядом. — А ты не уснешь? — побеспокоившись о моем дежурстве, тихо прошептала в ответ девушка, покорно прикрывая веки пушистыми ресницами. Я даже невольно заулыбался, хотя она этого не увидела, прижимаясь ко мне спиной: — С тобой — нет, — у меня, правда, не было даже желания уснуть. Были совсем иные мучительные, сладкие желания, о которых, надеюсь, гейша не догадывалась. — Отдыхай, красивая… Как же приятно было ее, мирно спящую, обнимать, ощущая, как она доверчиво прижимается к моему телу! Примерно настолько сильно, насколько было тяжело оторваться от нее, когда нужно было будить бывшего самурая, чтобы смениться. Подойдя к нему, я издалека бросил ему в лицо снежком, зная, что если приближусь, то рискну нарваться на испуг от резкого пробуждения, от которого ронин наверняка схватится за оружие. Придется дать ему отпор, начнется схватка, проснется Мэй и расстроится, а в ее памяти навсегда свяжутся воспоминания о страстных поцелуях и очередном моем проступке, который ее огорчил. Ну уж нет. Эту ночь я не испорчу. И точно: почувствовав удар снегом, Масамунэ подскочил и тут же взмахнул в мою сторону обнаженной катаной, будто и не спал: — Предсказуемый, твоя очередь. Мэй мерзнет — сплю с ней, — спокойно произнес я и вернулся к гейше, устроившись спина к спине, чтобы не вызывать лишних вопросов у ронина, который и так удивленно приподнял бровь, увидев меня около девушки. Погружаясь в сон, я чувствовал себя невероятно счастливым. Мы уже спали когда-то рядышком, но тогда я еще не знал, как много красивая, очаровательная бывшая майко будет значить для меня. А теперь это хрупкое создание, так внезапно ворвавшееся в мою никчемную жизнь, представляла весь мой мир… Мне снилось что-то приятное, кажется, поцелуи с Мэй, продолжительные ласки, как вдруг я почувствовал, как меня наяву резко схватили за руку. Приученный реагировать на подобные неожиданности, я, даже не открыв еще глаза, тряхнул свободной рукой, выкинув из рукава себе в пальцы нож, и занес его лезвие к горлу будившего. Только через мгновение я понял, что вокруг кромешная тьма, не горел огонь, а надо мной навис Масамунэ.