Первый снег

Жизнь в мальчишке тает, улетает куда-то ввысь с последним вздохом. Я ненавижу себя. Я не хотел становиться таким же чудовищем, как те, что лишили жизни моих родителей, но совершенного не изменить. Ступая на путь крови, я должен был понимать, что совсем скоро наши глаза станут одинаково злыми и мертвыми от холода внутри.       Интересно, успел ли тот парнишка испугаться прежде, чем почувствовал смертельный удар под грудь. Я вот не успел, смотря прямо в лицо стражнику, который уверенно сжимал рукоять меча, уже почти достававшим острым кончиком до моего живота.       Моя рука еще по инерции падала сверху вниз, чтобы отсечь моему противнику голову, но она, предатель, была еще слишком далека от его шеи. Уху лишь удалось на прощанье уловить отчаянный вскрик Мэй. Глаза уже собрались закатиться, встречая смерть, как вдруг удивленно сами собой расширились: в каких-то крошечных сантиметрах от меня вдруг оружие врага замерло. Изо рта воина хлынула кровь, противно брызнув мне в лицо.       За его спиной, начавшей неожиданно неумолимо падать, возник Масамунэ, держащий в руках катану, лезвие которой было покрыто багровыми пятнами, стекающими каплями на снег. Он спас меня? Зачем?..       Кажется, эти вопросы даже на моем лице отразились, потому что ронин, проследив взглядом за последним мечущимся по земле в предсмертной агонии, посмотрел на меня, обдав холодом осуждения. Не уверен, что он не жалел о том, что остановил стражника, но открыто эту мысль не обозначал. Мы с ним были, пожалуй, два самых странных в мире соперника за сердце одной девушки: на дух друг друга не перенося, старались ради нее делать вид, что можем спокойно сосуществовать рядом. — Какого ёкая, Кадзу?! — срывая с себя накладную бороду, проговорил Сатоши, перешагивая через трупы и приближаясь ко мне. — Ты хоть бы предупредил!..       Я лишь лениво перевел на него взгляд. Бессмысленно ему что-либо объяснять. Не поймет: не любил. Да и не до него было: мою спину буравил тяжелый взор Мэй. В отличие от внука Чонгана она не поддавалась своему возмущению, но явно его еле сдерживала. Оборачиваться было ужасно страшно: наша хрупкая гармония во взаимоотношениях только установилась и упрочилась, а теперь вновь грозилась разлететься на сотни осколков. Однако вдруг голос подал ронин, вытиравший о кусок какой-то ткани свою катану: — Впервые встречаю синоби, который не может контролировать свои эмоции, — Араи настолько брезгливо поморщился, и явно не от вида крови на своем оружии, что меня всего передернуло. — Эти люди не должны были умереть сегодня…       Он не просто о убийстве Мамору Хига, которого уже, понятное дело, нельзя было оставлять в живых: он о Таидзо Хори. Значит, про обряд и мои чувства знает.       Даже не знаю, что меня больше всего в тот момент разозлило: наглость суждения бывшего самурая или его осведомленность в истории Мэй. Она мне-то с таким трудом доверила свою тайну, покрываясь румянцем. Ронин вообще не должен был знать: это не касается его, и не ему судить, стоило ли убивать человека, из-за которого у уже не майко возникли проблемы. Возникшее было чувство уважения к нему как к сопернику на фоне благодарности за спасение сразу померкло. — Повтори, — еще заведенный от горячей битвы, в мгновение преодолев между нами расстояние, я направил на его горло ниндзя-то. Мой голос был таким же, как меч, решительным и стальным: я ни секунды не сомневался в правильности своего поступка, пусть и не понятного для той же Мэй.       Масамунэ, почувствовав легкое острое касание к шее, только медленно приподнял голову, распрямляясь в плечах. Дыхание его было ровным, словно он даже не боялся подобной смерти. Я уже хотел было надавить чуть сильнее, как вдруг его глаза блеснули холодом равнодушия: — Даже сейчас ты поддаешься своим чувствам, — в моих ушах словно прозвучал голос не бывшего самурая, а Шина, столько раз твердившего об опасности несдержанности в профессии синоби. От неожиданного воспоминания учителя я нервно сглотнул. Араи, заметив перемену в моем лице, безразлично взглянул на лезвие меча, не встретив с моей стороны никакого сопротивления, спокойно сделал шаг назад и вернулся к своему занятию, начищая катану до блеска.       Он не дал мне умереть физически, выиграв схватку, но нанес такой удар по моей репутации в глазах гейши, что я чувствовал себя пораженным насмерть. Лишь она еще не высказала обо мне и моей глупости своего мнения. Ужасно хотелось куда-нибудь уйти подальше отсюда, избежать неприятного разговора, однако это было бы совсем неподобающей трусостью.       Мэй смотрела на меня так же, как в первый раз, когда увидела, как я убиваю разбойников. От ее разочарованного взгляда внутри все сжалось. Она ненавидела меня, боялась, как страшного ёкая. От прежней нежной и ласковой девушки, которая несколько часов назад растворялась в моих поцелуях, не оставалось и следа: между нами словно встала непреодолимая ледяная стена. — Красивая, выслушай меня, — осторожно произнес я, предчувствуя, что она так и будет в ужасе молчать.       Тут же в ответ последовал отчаянный отрицательный жест головой, в пепел развеявший возникшую было призрачную надежду, что, услышав мои мотивы, гейша поймет, как я был прав. Ее будто всю передернуло от моего мерзкого голоса. — Его нужно было убить, — я протянул руку, чтобы показать, насколько сожалею, что огорчил ее в очередной раз, заставить меня понять, согласиться с моим решением, но вдруг неведьма решительно отступила назад. Преграда между нами, казалось, стала еще шире и выше. — Он знал о тебе слишком много, мог навести на след…       Бывшая майко поморщилась, словно я был ей просто физически противен, и закрыла ладонями уши, обозначая бесповоротный конец доверию ко мне. Стена непонимания будто превратилась в крепостную, по которой даже такому опытному синоби, как мне, уже было не взобраться.       Зато ронин, заметив эту происходившую между нами сцену, спокойно приблизился к девушке, встав около нее. Его она не прогнала и даже будто ему обрадовалась, облегченно выдохнув. Они, оба аристократически бледные, чужие для моего мира, смотрелись рядом так гармонично, что кровь во мне вновь забурлила, а дышать стало трудно от взбудораженного сознания. Почему каждый раз он вмешивается, снова и снова оказывается добрым, светлым на моем фоне? Самураи приучены делать всю грязную работу руками «крадущихся», выглядя при этом чистыми и возвышенными по сравнению со стоявшими по колено в крови их врагов. Раз ей по душе лишь те, кто остается незамаранным, то — пожалуйста. Хотя, кого я обманываю?.. — Да, я не такой благородный, как твой новый друг, — стараясь не срываться на крик, сквозь зубы процедил я, взглянув в ее черные, ставшие далекими, глаза. — Но я сделал все, что мог, ради твоей безопасности. Мэй отвела взор в сторону костра. Не поверила, хотя говорила, что хочет мне верить. — Ты целую гору трупов наворотил — только шум поднимаешь, — заступился за нее Масамунэ, явно придавая ей уверенности в моей чудовищности. — Разве этому тебя учили?       Не тебе рассуждать, как и чему меня учили. Мой взгляд красноречиво передал ему эту мысль. Однако кое в чем бывший самурай все же был прав: нужно не позволять себе при первом же раздражении от его слов хвататься за оружие. — Ты сама хотела нанять нас. Так вот: Таидзо Хори мог знать, где живет твой отец, навести на него рейки. Я просто выполнил свою работу, — все еще пытаясь достучаться до глухой обороны девушки, произнес я. — Я не умею иначе, Мэй.       Признаться в последнем было нелегко и просто одновременно, потому что это было горькой правдой. Я хотел бы, возможно, ради нее превратиться в прекрасного обеспеченного самурая с ясным будущим, который имеет в жизни лишь одну благородную цель — встретить свою достойную смерть, защищая честь господина или своей семьи. Но я был синоби до мозга костей: жестокий и злой наемник без планов, смысла в жизни и хоть какой-то стабильности, без почестей и славы, живущий в тени.       Я говорил ей прежде об этом, но, кажется, лишь теперь до нее дошло осознание ужасного значения моих слов. Она наконец посмотрела на меня как-то по-новому, будто я только что сбросил с себя личину, обнажив свою чудовищную суть. — Ты это сделал только из-за необходимости? — простой ее вопрос заставил меня растерянно смолкнуть.       Конечно, нет. Озвучивание ответа ей даже не потребовалось: Мэй прочла его в моих глазах и, резко развернувшись, пошла в сторону леса, обхватив себя за плечи. Масамунэ, как верный пес, последовал за ней.       Я убил бы его еще сотню раз, если бы мог, даже теперь, зная о ее реакции на его гибель. Таидзо Хори был моим врагом, хоть он и не подозревал о моем существовании, а я привык устранять тех, кто своим существованием портит мне жизнь: судья не должен был совершать мидзуагэ, видя, как боится майко, не имел права касаться без ее желания. Тогда у бедной ученицы не было защитника, способного наказать наглеца, и я лишь восстановил это досадное положение дел.       Я знал, что обряд превращения в гейшу — лишь традиция, не значащая ничего, а слезы и страх юных девушек не стоят внимания умудренных опытом наставниц и влиятельных особ, способных купить их невинность. Но это — в мире, от которого я далек: в моем мире подобное считается насилием. И тогда так ли уж я ужасен, красивая? Может, это с вами что-то не так? — Ты собираешься мне помогать? — из размышлений меня выдернул голос Сатоши, который таскал трупы к костру. Пламя уже пожирало одно тело стражника. — Или так и будешь пялиться на свою ведьму?       Я проморгался и вдруг осознал, что, правда, бестолково смотрю на то, как Мэй, удалившись от поляны, разговаривает о чем-то с Араи, взволнованно перебирая в пальцах украшения заколки. — Она не ведьма, — понимая, что действительно оставляю слишком много следов, я схватил за ворот воина, что лежал возле меня, и потащил к огню. — А кицунэ. — Сути не меняет, — отмахнулся внук Чонгана, обыскивая очередную жертву. Ему удалось обнаружить интересный ножик, который он рассмотрел в свете пламени, и он улыбнулся своей находке, ловко спрятав ее себе за пояс. — Опять господа белые ручки пачкать не хотят?       Проследив за его взглядом, устремленным на ронина, я кивнул. Надо же, не один я брезгливость бывшего самурая подметил. — Гейши с господами лучше смотрятся, — усмехнулся Сатоши, рывком зашвыривая следующее тело в разгорающееся пожарище. — Не чета таким, как мы.       Я даже невольно окинул нас взглядом. Мы оба с ним, правда, будто два мясника выглядели: забрызганные кровью, чумазые. Араи на нашем фоне чуть ли не светился чистотой и белизной кимоно, словно он все это время стоял в стороне от схватки. — Сейчас закончим, и чай им сделаем, — заулыбался потомственный синоби, видя, как я мрачнею от осознания его правоты, — как раз хорошо горит: быстро вода закипит.       Веселая получилась шутка, забавная. Только мне не было смешно. Он попал в самую точку: мы же просто два наемника, считай, слуги для подобных людей. Мерзко и противно признавать это.       Я так разозлился на это осознание, что в задумчивости утер вспотевшее лицо рукой, перепачканной кровью. Металлический привкус и запах тут же покрыли мою кожу. Мне не привыкать, а вот Мэй… Она как раз в это мгновение вдруг повернула голову в мою сторону и увидела, как мое лицо перепачкано в чужой крови. Наморщив идеальный носик, тут же брезгливо отвернулась.       Я же предупреждал тебя, красивая, говорил о своей жизни. Если тебе это не подходит, зачем было давать напрасные надежды, танцевать для меня, целовать, так нежно прижиматься? Неужели кровавые следы на моем лице могут оттолкнуть после того, как узнала мою душу, мои чувства?       Я даже не заметил, как решительно двинулся к ним, чтобы высказать все, что крутилось на языке. Но, не дойдя до них нескольких десятков шагов, заставил себя остановиться, отдышаться, чтобы не наделать новых глупостей, видя, как гейша расстроено опустила взор в землю. Ронин, стоявший рядом с ней и следивший за мной с самого начала, удивленно приподнял бровь, и мне пришлось поднять за шиворот тело воина, который чуть было не напал на девушку. Сделав безразличный вид, будто я именно для этой цели и направлялся в эту сторону, я потащил по снегу покойника, как вдруг тонкий слух уловил обрывки фраз разговора, явно не предназначенного для моих ушей. — … и я не знаю, как к этому относиться, Масамунэ, — тихо, почти шепотом, призналась очаровательная неведьма, видимо, забыв, что в лесу прекрасная акустика, а я — «крадущийся». — Он пойдет по головам, если нужно, Мэй, — младший господин Араи сочувственно взглянул на нее и отозвался спокойно, прекрасно зная, что я слышу. — Это образ его жизни, его методы работы. Так будет всегда. Он убийца, хладнокровный и жестокий. Ты должна это понимать.       Из моей руки даже кусок ткани выскользнул, и тело рухнуло в снег. На звук разговаривающие сразу же обернулись, и только теперь девушка по моим стеклянным глазам поняла, что я все слышал. Взгляд ее почему-то стал еще более грустным и отчаянным.       Вот, зачем спас: чтобы выиграть эту войну за нее, как подобает самураю: медленно, но верно увести ее от меня, сделав из меня в ее хорошенькой головке образ страшного ёкая.       Тактически хитрый ход. Только кто может быть хитрее синоби? Я с усилием приподнял снова мертвеца и уверенно зашагал к костру, даже слова ему не сказав. Теперь я понял, чего он добивался, и больше не собирался поддаваться эмоциям, плотно нацепив на лицо маску безразличия и холода.       Наверное, гейша ждала от меня извинения, объяснений, но я упрямо молчал почти всю дорогу до тайного убежища, в котором решено было оставить ее и ронина, пока мы с Сатоши вернемся в деревню, чтобы попросить дзёнина о встрече.       Своих лошадей и кобылу Мэй мы с внуком Чонгана оставили на ближайшем постоялом дворе, прежде чем начать восхождение в горы, покрытые густым лесом. Кирин упрямый бывший самурай взял с собой, хотя его предупредили, что дорога будет для длинноногого животного крайне опасной.       Петляя по известным только синоби тропкам, я вывел спутников к большому сооружению из камней, построенному еще до моего рождения, в котором было все приспособлено для временного пребывания. — Воды засветло наберите — внизу родник, — спокойно произнес я, решив выдерживать хладнокровный тон при общении со своим соперником. — На ночь запритесь: лес обитаем нечистью, и лошадь берите с собой, а то сожрут. Ронин недоверчиво осмотрелся по сторонам и привычным для воина движением поправил катану на поясе: — Интересно у вас тут, — ему явно было неуютно на совершенно чужой территории. — И долго вас не будет? — Что, боишься один оставаться? — не выдержал, сострил Сатоши, улыбаясь во весь рот. Я тут же его одернул строгим взглядом. Не для порядка, а чтобы меня не раззадоривал: я и так еле сдерживался от нового конфликта. — Ладно, не пугайся, как примет решение клан, так придем.       Я уверенно кивнул и невольно скользнул по лицу Мэй взглядом. Не хотел, не собирался, но не смог с собой совладать перед искушением хотя бы вобрать в свою память ее черты, пока будем в разлуке. Девушка смотрела на меня прямо, открыто и, кажется, с досадой, тоже молчала, изучая мои глаза. — Отдыхайте, — с трудом выдавил я из себя и, показав, как открывается дверь в тайник, дернул за рукав внука лекаря, приглашая продолжить путь: надо было успеть дотемна дойти до деревни.       Прощание вышло неловким, скомканным. Никаким: я ждал чего-то от гейши, а она явно — от меня, но никто так и не решился произнести даже слова друг другу.       Тяжело вздохнув, я наконец сумел посмотреть на небо, которое уже подергивалось сумеречной дымкой, и, так не услышав заветных слов, пошел в сторону подземного хода, который находился недалеко отсюда. Меня никто не остановил и не окликнул.       Сатоши почти сразу меня догнал, поддерживая темп моей быстрой ходьбы. Он начал было о чем-то трещать, приставая с дурацкими вопросами, но я его не слушал, борясь с отчаянным желанием обернуться назад, проверить, провожает ли меня будущая актриса. В один момент несносный внук Чонгана, оборвав какой-то бестолковый рассказ, заметил, как я напряженно хмурюсь, и вдруг произнес: — Она все еще там стоит, ты бы хоть раз оглянулся…