Первый снег

Ах, для меня любовь — не горная тропинка В местах, не познанных доселе мной, И все равно, Какой полно тоской Мое блуждающее сердце! (автор неизвестен)

      Хоть я и торопился, все же решил зайти домой переодеться. Не стыдно снова перед Мэй за свой вид, но неловко, да и приметно слишком в перепачканной кровью одежде по деревне и округе шататься. Свои же не поймут.       В доме, одиноком и тихом, развел огонь, чтобы погреться, пока собираюсь, нашел чистое кимоно, кинув в сторону грязное до ближайшего свободного времени, и стал торопливо менять одежду. В момент, когда повязывал ремень, проверяя заодно ножны, в которых хранился ножик, вдруг уловил, как к двери кто-то подошел. Не Сатоши, с которым недавно попрощались у его жилища, и вовсе не мужчина: Азуми. Ее шаги я тоже хорошо знал.       Никогда не понимал, как она умудряется поймать меня, едва я успеваю появиться в деревне. Неужели весь смысл ее жизни в том, чтобы просто меня ждать? Звучит красиво, но для наших нынешних отношений — слишком. Как она вообще узнает о моем возвращении? Сложно представить, чтобы так тонко чувствовала мое приближение, скорее следила, как и подобает куноити.       Она, как и обычно, не постучавшись, вошла, будто к себе домой, но остановилась недалеко от порога, встретившись с моим недовольным взглядом. Я валился с ног от усталости, а мне еще предстояла обратная дорога, так что тратить силы на еще и препирательства с девушкой совершенно не хотелось. Однако Азуми, казалось, и не собиралась вступать со мной в традиционные разговоры, которые каждый раз заканчивались моим срывом на нее. — Ты не ранен? — она скользнула взглядом по сброшенной одежде, перепачканной багровыми пятнами и разводами. Спокойный голос явно с трудом сумела сохранить. — Это не моя кровь, — безразлично ответил я, не отвлекаясь от пояса и надеясь, что, заметив мое равнодушие, девушка успокоится и уйдет, но куноити восприняла мои слова иначе, подойдя еще ближе. Я невольно обернулся, уже предчувствуя, что будет дальше, и нахмурился. Раз за разом, оставаясь наедине, Азуми предпринимала попытки к соблазнению. Я действительно давно один, но это еще не значит, что стану бросаться на любые предложения. — Когда-то ты и ради меня убивал, — она взглянула в мои глаза, напрасно пытаясь пробудить в них то, что давно умерло. — Это было лишь единожды, — стараясь обозначить черту, за которой вновь нарвется на конфликт, я сделал шаг назад, стараясь не давать волю злости. — И только потому, что он угрожал твоей жизни.       Когда стало ясно, что мы не хотим разлучаться, Азуми выдала мне имя своего напарника, с которым приехала в город на задание. От него надо было избавиться, чтобы не рассказал, куда сбежала юная куноити и не началась война между кланами, в результате которой ее неминуемо ждала смерть либо от своих за предательство, либо от наших — за лишние проблемы. Приход девушки в мою деревню нужно было обставить не иначе как ее спасение от рук перешедшего на сторону врага соратника, чтобы не было претензий. Вначале Азуми хотела идти одна и умертвить его каким-нибудь ядом, но я отговорил ее. Любой синоби мнителен и чувствителен к посторонним запахам: мог что-нибудь заподозрить и расправиться с пусть сильной, но все же девушкой.        Цутому ничего не подозревал, открывая дверь своей сообщнице. Ему и в голову не могло прийти, что она не одна. Увидев мой силуэт, выступивший из темноты, он дернул было дверь назад, но куноити уже скользнула внутрь, пропуская меня вслед за собой. Справиться с подобным себе было трудно, невольно ощущая прекрасный уровень подготовки противника. Но я хорошо помнил заветы Шина: нужно действовать как Вода, чередуя мощные атаки с внезапным отступлением, во время которого восстанавливаешь силы и внимательно следишь за врагом. Как прилежный ученик, я безупречно отрабатывал выученные уроки, изматывая Цутому. Бой, как и престало синоби, не был честным: в ход шло все, что попадалось под руку, но мы оба, хорошо знающие такие хитрости, ловко уворачивались от летящих в свою сторону предметов. Куноити же все время маячила рядом, так и норовя вмешаться, так что еще приходилось отвлекаться постоянно, чтобы ее отогнать в сторону, пока ненароком не зацепило. Девушек не готовят к таким битвам, да и меча при ней не было, лишь короткий ножик.       В один момент я всем телом, каждой ноющей мышцей стал ощущать, что жутко устаю. Однако Цутому, хоть и был старше, явно еще готов был на продолжение и тоже заметил, как я все чаще начинаю дышать. Никакие отвлекающие мои уловки не срабатывали: он словно читал меня и предугадывал каждое движение. Такое часто случается от физического перенапряжения, когда голова начинает плохо соображать. Оставалась лишь самая рискованная, но действенная хитрость.       В очередной раз, когда синоби из вражеского клана занес удар ниндзя-то в районе моего живота, я отклонился назад и легко упал, переворачиваясь через себя. Ему достаточно было и секунды, чтобы проткнуть меня, пока я вскакиваю на ноги. На то и был расчет: показать противнику, что устал и уже терял контроль над ситуацией. Заведенный затяжной схваткой, Цутому уже сделал выпад, чтобы нанести удар, к которому я готовился, чтобы наконец закончить бой, как вдруг между нами возникла Азуми, которая, схватив какую-то палку, с такой неожиданной силой ударила по мечу своего бывшего соратника, что тот невольно отшатнулся от меня и посмотрел на девушку. Фактически безоружная, она была легкой мишенью.       Увидев, что синоби собирается лично устранить предательницу клана, сделав шаг в ее сторону, я резко ударил ему по ногам, и тот предсказуемо запнулся и рухнул рядом со мной. Он хотел было подняться за счет гибкости своей спины, но я был быстрее и, выбив у него из руки меч, прижал его к полу острием своего ниндзя-то у горла, которое, не мешкая, опустил до самого конца, пронзая шею.       — Да, ты всегда умел сочетать жестокость и страсть, — холодная тонкая рука Азуми вдруг коснулась моего ворота, вот-вот норовя под него скользнуть, чтобы коснуться ключицы. Она что, серьезно думает, что я поведусь на ее томный взгляд, полусумрак, окутывающий нас, и легкое потрескивание дров в очаге, от одного звука которого становится теплее?       Ей не удалось даже разбудить во мне воспоминания жарких ночей, проведенных вместе, не то, что сподвигнуть на новое слияние. Девушка была, безусловно, привлекательна, уверен, другой бы на моем месте был счастлив, но дело было во мне: я стал другим, неожиданно даже для самого себя. Там, где касалась Мэй в ночь, когда думала, что я без сознания, больше я к себе никого не подпущу, зная, как по-настоящему могут будоражить сознание простые прикосновения женских пальцев. Все, что я прежде считал страстью, казалось, развеялось, как кошмарный сон, в прошлом. С силой, чтобы точно осознала мое нежелание, я сжал ее ладонь и решительно убрал от себя: — Непонятливая, я не сдержусь… — кажется, у меня был такой однозначный взгляд исподлобья, что и заканчивать фразу было не нужно, но куноити игриво прищурилась, вполне довольная моей реакцией: — И поцелуешь меня?.. — И убью, если не отойдешь.       Нижняя ее губа обиженно дрогнула. Увидев в моих глазах абсолютный холод, она не испугалась, привыкшая к подобному, но отступила, вернув между нами должное, как между двумя чужими людьми, расстояние.       Убедившись, что больше Азуми не попытается совершить необдуманной глупости, из-за которой станет неловко ей и мне, я вновь вернулся к сборам, пряча оружие под одежду. Девушка бесстрастно наблюдала за этим, хотя в какой-то момент мне показалось, искоса на нее взглянув, что она любовалась мной с какой-то дикой и знакомой тоской во взгляде. Я смотрел так же, когда видел перед собой очаровательную неведьму, но не мог до нее дотронуться.       Лишь когда я уже собрался выйти из дома, куноити гордо распрямилась, смотря на меня так, будто я действительно чуть не убил ее: — Она так много значит для тебя?.. — казалось, этот вопрос мучил Азуми с самого первого дня, как я вернулся в деревню с кицунэ на руках. Странно, что задала его лишь теперь, когда ответ был очевиден.       Неправильно сложилась судьба красивой чужестранки, не о том мы мечтали, сгорая в пламени страсти, но обманывать себя и ее было бы еще страшнее: я живу в такой мерзкой паутине лжи, которую сам искусно плету для своих жертв, что хотелось, чтобы хотя бы в личной жизни звучала только правда. Я уже хотел об этом ей прямо сказать, как вдруг черноволосая девушка коротко улыбнулась. Оказывается, мгновением ранее прозвучал риторический вопрос: — Не отвечай. Ты же к ней спешишь, к чему слова, — я думал, она тоже покинет дом, но Азуми вдруг подняла с пола мою грязную одежду и произнесла, кивнув на нее. — Иди, я его постираю. — Не нужно, — еще не хватало пользоваться ее чувствами ко мне, чтобы принимать помощь в таких делах. Не заслуживает куноити подобного, хоть и, порой, слишком усердствует с надеждами вернуть меня. — С домашними обязанностями я могу справиться сам. — Если бы ты был внимательнее, ты бы заметил, что я присматриваю за домом в твое отсутствие, — пожала плечами она, даже не думая возвращать кимоно на место. Я удивленно приподнял бровь: действительно, никогда не видел следов чужого присутствия в своем жилище, хотя мне всегда казалось, что я очень щепетилен в этом вопросе. Не люблю, чтобы кто-то касался моих вещей, особенно, когда меня нет рядом. Заметив мое невольное смятение, Азуми вновь улыбнулась как-то по-доброму, как в те времена, когда между нами не было напряжения: — Да, Кадзу, цветы в твоем саду не сами по себе растут. Забавно. А я думал, что это особенность местности. Ни разу их даже не поливал, наивно полагая, что растениям вполне хватает частых дождей. Оказывается, я, правда, дальше своего носа не вижу, раз не разглядел заботы куноити и изменений в ее характере.       Когда я вышел из пещеры, взяв курс на тайное убежище, в котором меня ждали Мэй и ронин, налетел вдруг сильный ветер. До запаздывающего в зимние дни рассвета оставалось совсем немного, но небо заволокло такими тяжелыми тучами, что, казалось, солнца теперь не увидеть совсем. Идти, загораживая лицо от хлестких ударов метели, было тяжело, но нужно, поскольку спрятаться все равно было негде: чуть ли не сшибающие с ног порывы, царапающие кожу острыми снежинками, будто били со всех сторон по очереди, как искусный синоби мечом.       Чтобы не начать вдруг жалеть себя, уже порядком измотанного за эти дни, я старался думать о предстоящей встрече с девушкой, порой, увязая в сугробах и выбираясь оттуда лишь рывками. О чем сказать? О чувствах? Азуми права: слова излишни. Неужели и так не ясно по моим поступкам, что я испытываю? Разве станет равнодушный преодолевать такие расстояния и испытывать судьбу, рискуя раскрытием тайны синоби? Почему она отрицает очевидное? От скромности бывшей майко или от хитрости гейши, благодаря которой собрала вокруг себя двух сильных мужчин?       В один момент, когда уже в белом тумане из снега стало видно вдалеке наше земляное укрытие, я провалился правой ногой в снег, под которым оказался мощный корень дерева, зацепился носком за него и чуть не завалился. Только ловкость «крадущегося» спасла меня от позорного падения лицом в сугроб. Пока выдергивал ногу, пока вытряхивал из обуви снег — прошло минут пять моих мучений.       Подняв наконец голову, я еще раз всмотрелся в даль и даже вздрогнул. У входа в укрытие, окруженный снежным вихрем, висел в воздухе полупрозрачный призрак женщины с длинными черными волосами. Вытянув неестественно длинные руки с когтями вместо ногтей, она скреблась в дерево двери, издавая еле различимое в шуме ветра шипение. Зачем она здесь?!       Это была пятая зима моего обучения в клане. Я уже заметно поднаторел в азах искусства синоби, и меня уже почти не задирали как чужака, предпочитая не связываться со злым диковатым мальчишкой со злыми глазами.       В тот день мы сидели у Чонгана в доме и пили травяной чай, который, по словам старика, укрепляет тело и дух. Гадость редкостная, до тошноты, но попробуй не выпить до конца — в горло залпом вольет. Так что я, сидя в стороне от некровной родни, потихоньку цедя напиток, чтобы не вывернуло, лелеял надежду куда-нибудь его выплеснуть, когда пожилой лекарь выйдет из комнаты. Наметил даже ночной горшок — туда не додумается заглянуть, даже если заподозрит мою уловку. — Дедушка Чонган, расскажи сказку, — вдруг затянула привычную к вечеру песню Наоми, младшая сестра Сатоши. Я только шумно втянул в себя воздух, чтобы не показать, как зол на девчонку. Что брат, что она — невыносимо болтливы, особенно не к месту. Старик, казалось, только этого и ждал, потому что тут же заулыбался, помешивая угли в очаге, и охотно кивнул: — О чем хочешь послушать? — О кицунэ! — пискляво протянула маленькая девочка.       Ну нет, я не выдержу: каждый раз одна и та же история. Я уже сам, вместо Чонгана, могу ее пересказывать. Я усердно хмурюсь, смотря прямо на пожилого синоби, яро протестуя, но, разумеется, меня никто не замечает. Уйти тоже не разрешат: неуважение старших в клане строго карается, а у меня ноги и так болят после утренней тренировки в бесшумной ходьбе, во время которой свалился в сугроб и утянул за собой Сатоши. — О кицунэ так о кицунэ, — потирая ладони, соглашается лекарь, который, похоже, любил рассказ о лисицах-оборотнях не меньше своей внучки.       И снова звучат истертые до крови в ушах слова о том, как однажды мужчина по имени Оно повстречал красивую девушку, влюбился в нее, не зная о ее способностях, женился и завел с ней детей. Только собака Оно не принимала хозяйку, постоянно облаивая. Тогда женщина попросила своего мужа убить животное, которое не дает проходу, и тот отказался. А однажды собака набросилась на нее, и жена Оно обернулась от испуга лисицей и убежала в лес. Долго горевал муж, а затем отправился на поиски. Встретив ее, стал уговаривать вернуться в дом. — «Ты можешь быть лисой — но я люблю тебя, и ты мать моего сына; ты можешь приходить ко мне, когда захочешь», — сказал Оно своей лисице. С тех пор таких оборотней называют «всегда возвращающаяся» (*один из вариантов перевода слова «кицунэ»)…», — чарующим голосом умелого рассказчика заканчивал историю Чонган, заметив, что дети в доме притихли и слушают его с интересом. Все, кроме меня.       Заметив мое скучающее выражение лица над почти полной чашей, старик сурово нахмурился и твердо произнес на фоне завывающей на улице метели: — А сердца тех, кто не допьет до дна чай, съест Юки-онна.       Наоми взвизгнула от испуга и начала усердно пить, морщась от отвращения. Сатоши весело рассмеялся, глядя на ее лицо, но к своему напитку все равно не прикоснулся, как и я. Нас страшилками не напугаешь. — Лучше бы про нее рассказал, а то надоело про кицунэ слушать, — сказал он, брезгливо отодвигая от себя подальше чай. Я только насмешливо фыркнул, прекрасно видя, как приятель буквально пару минут назад сидел с открытым ртом.       Чонган, казалось, едва не поддался искушению попытаться нас как следует запугать историей о призраке женщины, которая убивает путников, являясь под покровом снежной ночи, как вдруг с позднего совета у дзёнина вернулся отец Сатоши и, отряхиваясь от снега, облепившего одежду, сказал, не сдерживая улыбки: — Обманывает вас дед: Юки ест сердца только взрослых мужчин. Сначала подрастите, а потом бойтесь ее…       Что бы ни было ей нужно — бедная Мэй наверняка перепугана до смерти. Не знаю, что собирался предпринимать ронин, находившийся внутри, но я явно должен был спасать положение. Не Масамунэ — его сердце пусть жрет, я даже помогу его убить, а вот девушка может с ума сойти от одних звуков.       Плохо разбираясь в делах, касающейся нечисти, я смутно припомнил, что, будь то призрак или какое-то другое существо, оно должно бояться огня. Мысль была правильной, хорошей, только не для такой погоды. Огнивом в бушующий холодный ветер я не смог бы даже искры получить, а найти сухую ветку в снегопад и вовсе было невозможно. Значит, нужна кицунэ: только ее магический огонь не погаснет от сильного порыва воздуха. Но она в те мгновения, почти уверен, была уже покрыта рыжей шерсткой от страха и не могла сосредоточиться, чтобы что-нибудь наколдовать. Нужно ее было успокоить, вселить веру в себя добрым словом. Благородный бывший самурай, который знал ее меньше меня, точно не справился бы с такой задачей.       Тайное убежище на то и тайное, что имело несколько входов и выходов. Гостей нашего клана мы с Сатоши не предупреждали, даже не в состоянии представить, что такое может понадобиться, пока нас не будет. Однако каждый местный синоби знал, где в землянке находится вторая дверь, тщательно замаскированная зарослями и камнями.       Следя за тем, как призрак, буквально не замечая ничего, кроме двери, которая уже была испещрена множеством следов от когтей, я осторожно, перебегая от дерева к дереву, подобрался к запасному выходу из тайника. Не представляю, что думали находящиеся внутри, когда с двух сторон стали раздаваться звуки, будто кто-то приближается, буквально разбирая и раздирая землянку по частям, но я боялся даже голос подать, чтобы не привлекать внимание полупрозрачной женщины, и так стараясь не шуметь, разбирая маскирующий завал.       Когда передо мной наконец появилась старая, почти рассохшаяся дверь, я дернул ее и вошел в хорошо протопленное помещение. Услышав чьи-то шаги, Масамунэ, удерживавший впереди себя катану, резко повернулся в мою сторону, еще не подозревая, кто скрывается за вдруг отодвигающейся ширмы. Между его ног, трясясь от страха, лежала лисица. Так и знал. — Тихо, это я, — решил я все же обозначиться, прежде чем он проткнет меня от испуга. Я медленно, с поднятыми безоружными руками вышел на свет, подозревая, что могу действительно вызвать подозрение своим появлением. Сам бы так отреагировал. — Синоби? — удивленно моргнул ронин, но меча все равно не убрал, так и не давая мне приблизиться, словно это я ломился к ним в дверь и страшно шипел. Рыжие ушки тут же навострились при звуках моего голоса, и Мэй приподняла головку. Я сделал было шаг к ней, однако Араи только еще увереннее сжал рукоять, будто готовый вот-вот отразить удар. — Убери ты свою железку от меня, глупый, — я присел на корточки перед кицунэ, протянув к ней руку. Видимо, у меня такой неповторимый стиль разговора, который не в состоянии подделать ни один злой дух, похищающий тела людей, что бывший самурай, услышав мое высказывание, как-то расслабленно выдохнул. — Пушистая, ты как?       Она нерешительно поднялась на лапы и, немного подумав, изучая меня взглядом, все же ткнулась мне шершавым черным носиком в ладонь, будто приветствуя. В теле лисы девушка была как будто сговорчивее, а, может, от перепуга действительно счастлива была меня видеть. — Нос мокрый и холодный, значит, здорова, — не сдержал я улыбки, прекрасно зная, что ей не понравится мой юмор. — Рад.       Кицунэ в ответ клацнула зубами, заставив мою руку невольно отдернуться, но скорее в шутку, чем пытаясь меня ранить. По крайней мере, желтые большие глаза будто тоже улыбнулись, заметив мою реакцию. Хитрая, коварная, я прощен? Отходчивая моя. — Кто там и что ему нужно? — кивнув на дверь, спросил Масамунэ, немного опустив катану. -Это явно не рейки и не они. Они так не воют. — Юки-онна, хочет съесть твое сердце, — спокойно ответил я, не без удовольствия взглянув на меняющееся его выражения лица. Похоже, он начинал жалеть о том, что согласился помочь Мэй на ее пути. Что ж, еще не поздно отказаться, я лично не стану удерживать. — Убирай меч, храбрый, тебе он не пригодится: не боится она железа.       Младший господин Араи как-то бестолково посмотрел на свое оружие, не веря тому, что на этом свете существует что-то, что нельзя остановить клинком, но все же послушался и убрал его в ножны. Новость о том, что его хотят убить, казалось, даже его не тронула, или он умело скрыл испуг. — А чего боится? — недоверчиво покосившись на источник истошных звуков, спросил он.—Сможем выйти тем путем, что ты пришел? — Огня, но пройти не получится: она почувствовала твой запах, будет преследовать, пока не отпугнем.       Ронин поморщился. Как и любому опытному воину, ему не нравилось осознание, что он вот-вот может стать чьей-то жертвой. К тому же, самураям, пусть и бывшим, престало охотиться, а не трусливо убегать.       Он даже почти внушил мне уважение своей стойкостью, но вдруг отошел от двери подальше, будто боялся, что бесплотное существо рано или поздно все же продерет дерево и доберется до его сердца. Толку от него теперь не было, как и времени: в одно мгновение в двери появилась небольшая брешь, сквозь которую прорвался холодный ветер, вмиг погасивший очаг. Убежище погрузилось в тревожный полусумрак под страшный вой.       Организатор, как и учитель, я бесталанный, но за неимением лучшего, пришлось взять командование на себя, к тому же все происходило на моей земле, а потому я вроде как был виновен в сложившейся для гостей клана обстановке. Понятия не имею, почему ёкаи так реагировали на появление кицунэ, но они будто все пытались с ней познакомиться лично, угрожая забрать жизни ее и ее окружения. Хотя, разумеется, секрет был в чужаке, пришедшем на нашу землю и оставшимся без сопровождения клана.  — Ну что, будем колдовать, да, неведьма? — спросил я Мэй, прекрасно понимая, что не услышу человеческого ответа. — Нужен твой огонь, другой на улице потухнет. Лисица решительно замотала мордочкой и жалобно заскулила. — Знаю, успокоиться и собраться надо, — понимающе произнес я. — Но в прошлый раз же получилось…       Я прекрасно помнил, сколько она тренировалась у Такао, чтобы заставить ветку загореться, но после дважды ей удавалось вызывать волшебное пламя. Обстановка, безусловно, была другой, но я ничего не мог поделать: жуткие звуки не прекратятся, пока не взойдет солнце, а оно, похоже, сегодня и не явится — скорее дверь превратится в щепки. Не страшно, если Юки до ронина все-таки доберется, хуже, что может заинтересоваться и мной. Не знаю о чувствах Мэй ко мне, но голову даю на отсечение: моя смерть не сделает ее счастливее. Потеряв сразу двух защитников, девушка вряд ли сама справится с Привратником, и тогда вся ее жизнь превратится в бесконечный страх от преследования. Нет, я не могу подобное допустить.       Недолго думая, я схватил легкое тельце лисицы и прижал к себе, крепко обняв. Кицунэ было забилась, пытаясь оттолкнуться от меня лапами, но я только еще сильнее стиснул ее в объятиях. Сдавленная, она еще какое-то время дергалась, стараясь освободиться, но, почувствовав мою силу рук, обреченно положила головку мне на плечо, грустно заскулив. — Тише, пушистая, — я нежно погладил ее между ушек, представляя, как скольжу ладонью по ее прекрасному лицу от виска к подбородку. — Я просто пытаюсь тебе помочь… Всегда, понимаешь?       Не так должен был случиться этот важный разговор после разлуки, не так я планировал его построить, но выбора у меня не было. Лиса неожиданно смолкла и заинтересованно посмотрела на меня, словно пытаясь понять, вру я или нет. — Доверься мне уже, красивая, я тебе не враг. Сколько мне нужно тебя в этом убеждать?.. — внутри от осознания, что ответ может быть «всегда», было больно, и я невольно закрыл глаза, стараясь собраться с силами, чтобы сказать еще более важное. То, что не говорил никому…       Плевать, что меня слышал ронин: ему никогда не понять того, что происходило между нами с Мэй. Я сам-то не до конца осознавал.       Однако моим словам было не суждено быть озвученными в тот день: я вдруг почувствовал, как между моими руками тело лисицы будто вытягивается, становится шире, а вокруг него возник такой яркий свет, что я чуть не ослеп, хотя глаза были плотно сожмурены. Когда сияние утихло, я почувствовал, как мои ладони касаются талии девушки. Не сразу их отдернув, я даже успел ощутить, какая она теплая, и почувствовать себя чуть счастливее.       Легко соскользнув с моих колен, гейша виновато посмотрела на Араи. Не знаю, что именно ее смущало: то ли присутствие бывшего самурая в такой интимный момент, то ли тот факт, что снова от испуга приняла родной облик. — Кадзу, что мне нужно сделать? — делая вид, что между нами совершенно ничего нет, спокойно спросила она, смотря на то, как дверь покрывается очередными дырами от когтей. Не будь здесь ронина, я бы обиделся на ее равнодушный тон, но так я списал его на нежелание показывать чувства при посторонних. — Пойдешь со мной, попытаешься напугать огнем, — я тоже поднялся и перевел взгляд на Масамунэ. — Желанный призраком пусть тут останется, мало ли. Я, конечно, не против, но вряд ли тебе понравится зрелище того, как его убьют. — Тобой же тоже рисковать нельзя, — плохо скрывая переживание за меня, произнесла Мэй, видимо, припомнив страшные истории о призраке, охотившимся на мужчин. — Пойду одна. Нужно было сбить с нее лишнюю отчаянность. Как бы там ни было, нельзя быть уверенным, что Юки-онна не нападет на кицунэ, чтобы полакомиться ею: — Не говори глупостей, нежная, мое сердце ей явно не по вкусу: любит поблагороднее, — вроде вышла смешная шутка, но почему-то девушка только нахмурилась и лишь мельком посмотрела мне на грудь. А тебе мое сердце по нраву, моя Юки?..