Первый снег

Все волнения, всю печаль Своего смятенного сердца Гибкой иве отдай (Мацуо Басё)

      Какими-то своими тропами, неведомыми синоби, ёкай вела меня по предрассветному лесу к небольшой полянке, на которой еще сквозь голые черные ветки деревьев я увидел полулежащее тело Мэй. Она почти не двигалась, видимо, боясь потревожить рану и, с усилием удерживая прямо голову, смотрела куда-то прямо перед собой. Сердце больно дрогнуло от этого зрелища, а в памяти снова всплыли картины, как неведьма была плоха в последнее наше путешествие. Хрупкий организм гейши не привык к суровой и опасной жизни клана.       Бледное лицо медленно повернулось ко мне, слегка приоткрыв сухие, почти белые губы, когда я опустился рядом на колени: — Как ты тут оказалась?.. — ужасно хотелось смотреть в ее глаза, пленяющие, прекрасные, но я заставил себя сосредоточиться на важном: на кровавом пятне на ее изящном плече, которое виднелось из-под теплой накидки.       Мэй хотела было что-то ответить, но я коснулся ее холодной кожи неподалеку от раны, чтобы растянуть ткань одежды, и вместо слов раздался лишь тихий, но жалобный стон. — Храбрая, опять впуталась во что-то? — я все же еще сильнее дернул за порванные ножом края кимоно, которые прилипали своими нитками к ране, и девушка мужественно закусила губу. Так кровоточащее место стало видно куда лучше. Благодаря своим скромным познаниям в лекарском деле, на глаз не без радости определил, что след от стрелы был неглубоким, хоть и широким. — Где твой мстительный охранитель или хотя бы несносный Сатоши?       Ничего доверить нельзя этому ронину: не мог даже проследить за девушкой, уберечь от подобных событий. И внук Чонгана свое получит за бестолковость: просил же приглядеть за ней. — Я… — голос ее, ставший уже почти родным, был слабым, измученным. — Я увидела, как вернулась Азуми…одна.       Наши глаза впервые за долгое время с будущей актрисой встретились, пронзая друг друга взглядами не хуже выстрелов точных стрелков. — Отважная, но ужасно глупая, — чувствуя мурашки по коже, произнес я, строго хмурясь, хотя слова вылетали как-то неуверенно, без должной серьезности. Трудно было говорить: язык почти не слушался, когда она так взволнованно смотрела на меня. Не за себя переживала, бесстрашная, не за свою рану, а расстроилась, что не может прийти мне на выручку: — Она сказала, что ты остался ее прикрывать… — словно оправдываясь, проговорила неведьма тихо. Ни слова о себе, ни слова жалобы. — Вдруг ты…       Дышать тоже становилось сложно, как будто вокруг, в огромном лесу, закончился воздух или превратился в бесконечную льдину. Не оставила меня Мэй тогда, после тайного хода в городе, защитила, как сумела, и теперь бросилась на помощь, хотя толком ни оружием, ни магией не владела. Не синоби, не колдунья — чудо, которое мне посчастливилось встретить. — Отчаянная и ужасно-ужасно глупая, — сердито произнес я, хотя глаза у меня явно были теплее солнца, а внутри бешено колотилось радостное сердце. Не раз Азуми ждала меня с задания, но никогда это ожидание не было таким приятным, как встреча сейчас в лесу.—Ничего со мной не случается.       Я с нечеловеческим усилием оторвался от ее темных, как моя душа, глаз и перевел взгляд на рану. Надо срочно обработать и попытаться зашить. Будет еще время на разговоры нежные и ласковые. Теперь будет, уверен.       Я уже хотел было помочь ей встать, как вдруг при виде ее красного кимоно гейши меня осенило, откуда появилось это ранение: я сам был в нем виноват. — Тебя ранили всадники?.. — никогда себе этого не прощу: сумел запутать следы, спас куноити, но неожиданно навел их на бедную неведьму, выглядящую как актриса. Если бы знал, что Мэй решит появиться поблизости, я бы привлек к себе все внимание стражи, чтобы не вышло подобной трагичной путаницы. Лучше бы меня продырявили, чем ее.       Девушка недоуменно посмотрела на меня, словно я только что прочитал прошлое, и кивнула. Сам я глупый и бестолковый, хуже Араи и Сатоши. Не понимая, почему я вдруг резко помрачнел, гейша хотела, похоже, поинтересоваться, придерживая рукой рану, но ее перебило существо с опалесцирующими глазами, которое тоже хмурилось треугольными черными бровями, сидя на снегу в привычной животной позе: — Человеки напали на нее, хорош-шо, что я была с-сдесь, рядом. От людей одни беды! —рот ёкая всегда улыбался, а от этого зрелище ее вида выходило еще более жутким. — Лис-сичка бредила, с-свала тебя по имени. Ты ходиш-шь тихо, но я с-слыш-шу.       Когда имя называешь в бреду, оно перестает быть простым обращением, превращаясь в молитву, в силу которой веришь, стоя на границе яви и забвения. Теряя рассудок, я обычно растворялся в своем детстве, раз за разом возвращаясь к тем страшным дням в Аогаваре, а Мэй, видимо, хваталась за меня, как за последнюю надежду на спасение. Разве может быть что-то сильнее такого признания в чувствах?       Заметив в моих глазах отчаяние, девушка попыталась приподняться, чтобы сделать вид, что ранение — пустяк, из-за которого мне не стоит волноваться. Сильная духом, даже в такое мгновение думала только о моем мнении на ее счет: — Я не хотела… — попыталась нелепо оправдаться за свое неконтролируемое состояние раненая. — Я ненарочно… не собиралась тебя беспокоить… Прости…       Еще и извиняется, прекрасная. В груди заныло от осознания безнаказанности свершившегося. Я не Такао: суд вершу лично, без собраний: сам над собой и над другими. Мне не хватило духа признаться девушке в том, что ее страдания из-за моей беспечности со стражей даймё, от которой следовало бы давно избавиться. — Ты меня прости. Я виноват и отомщу, — я осмотрелся по сторонам в надежде хотя бы услышать приближающиеся шаги людей или лошадей. Пара-тройка тел успокоила бы теперь мою разбушевавшуюся совесть. Не вернуть времени вспять, но безумно хотелось все исправить.       Но как назло в лесу была гробовая тишина, словно издеваясь надо мной, улыбаясь моей слабости, как это странное существо с сотней острых зубов, которое презрительно смеряло меня взглядом. Безымянное создание явно в состоянии было помочь восстановить справедливость, но почему-то не торопилось принимать в этом участие. — Ты знаешь, как их найти? — никогда не просил сочувствия у ёкаев, но все когда-то бывает впервые. — Нет помос-щи с-синоби, нет веры, — прошипел злобно оборотень, сузив свои светящиеся глаза. — Лис-сичке помос-щь, не тебе.       Спорить с упрямым существом было явно бесполезно. Видимо, когда-то здорово насолил ему кто-то из моих собратьев. Теперь, во всяком случае, становилось понятным, почему в нашу деревню каждый раз обрывают мост и не дают его восстанавливать: наверняка стараниями таких когтистых лап. — Кадзу, не нужно мести, — скромно, но настойчиво проговорила вдруг Мэй, становясь все более бледной, почти сливающейся со снегом. Одной рукой она держалась за рану, а другой — за ствол, на который опиралась. — Пойдем домой…       «Дом». Где дом у двух людей, оборвавших все связи с прошлым? Где нашли приют две заблудшие души? Поселение клана — временное пристанище или вечное?.. Но какое же было приятное из ее уст это слово: мягкое, нежное, отдающее материнской лаской, словно мы сотни лет прожили под одной крышей, вели совместный быт и делили радости и горести пополам. Знаю, что Мэй тогда имела в виду деревню, но я почему-то представил свое отдаленное жилище, в котором, возможно, я был бы рад и готов услышать не только грустную тишину, но и кое-чей милый голос. Может быть, это во мне говорила влюбленность, а, может, звучал довольно серьезный возраст, в котором люди из моей родной деревни начинают заводить семьи и тянутся окружить себя близкими.       Разлившаяся внезапно по телу теплота даже отвлекла от мыслей об убийствах. После с ними решу, как представится случай. — Идем, — куда? Узнаешь, неведьма. Я еще раз осмотрел рану и решил, что обработку лучше до поселения не откладывать: слишком высок риск нагноения. — Но сначала я тебе помогу. — Ты ее зашьешь? — девушка с неким сомнением во взгляде посмотрела сначала на свое ранение, а затем на меня. Конечно, она опасалась, прекрасно понимая, что я не лекарь, а скорее, наоборот, специализируюсь в нанесении подобных травм. — Да, но дома, — «Дом». — Сейчас только не дам подцепить заразу.       Оставил Мэй на попечение довольно странной знакомой, которая безмолвно пообещала за ней присмотреть, спустившись со своего дерева поближе к пострадавшей. Уходя на поиски хвойных деревьев, я несколько раз оборачивался назад, пока еще было видно поляну, и однажды увидел, как ёкай притащил задушенную птицу и предложил в качестве завтрака гейше, которую чуть наизнанку не вывернуло.       В лесу зимой выбор способа обеззараживания раны невелик: только смола сосны или ели. Чонган всегда учил: если беда застала в окружении хвойных деревьев, нужно не геройствовать и обрабатывать свои ранения на месте, не тянуть до деревни. Многолетний его опыт отрезания загноившихся конечностей на дому меня, частенько лицезревшего такие операции, убеждал сильнее его слов.       Собрав нужное количество целебного вещества при помощи надрезов стволов, я вернулся к Мэй, которая терпеливо сносила все муки своего положения и даже не роняла горьких слез. Так же молча она вытерпела, когда я осторожно холодными пальцами оголил ее плечо. Изящное, нежное, открывшее коварный вид на опасную красоту ключицы. Нанося смолу на рану, я старался не смотреть на лицо девушки, чтобы не смущать ее, и она отвечала тем же, пряча от меня свои волшебно-глубокие глаза под покровом пушистых ресниц.       Соблазнительная в своей робости и недоступности гейша лишь однажды скользнула по моей щеке беглым взглядом и тут же покрылась румянцем, странно резонирующим с общей бледностью. Между нами была какая-то странная игра, но правила ее мне ужасно нравились.       Закончив с обработкой, я помог неведьме, явно владеющей любовной магией, подняться, потеплее кутая ее в накидку, и мы двинулись в сторону реки, за которой начинались земли синоби. Ёкай какое-то время сопровождал нас, держась на расстоянии, а затем исчез без слов прощания. Впрочем, было уже не до него: преодолев заледеневшее водное пространство, силы Мэй совсем покинули.       Она какое-то время еще храбрилась, гордо перебирая слабыми ногами, но с каждым разом ей требовалось все больше времени для отдыха и все сильнее она цеплялась за меня здоровой рукой, опираясь почти всем телом. Удивительная, как ей только хватало твердости духа. — Давай продолжим традицию, сильная, — видя, как мужественная актриса почти сникла, ощущая свое бессилие, я взглянул в ее глаза и улыбнулся, даже для самого себя неожиданно тепло и игриво. Непонимающе гейша приподняла бровь.       Объяснять я уже ничего не стал и ловко подхватил ее на руки. Совсем как в тот день, когда она лежала в лодке без сознания. Только в этот раз, что удивительно, берег был пуст: ни Азуми, ни Сатоши не было, что не могло не радовать. Не люблю посторонних.       Мэй попыталась было отказаться, мягко убедить меня, что сможет дойти и сама, но я не слушал ее: такая нежная ноша — одно удовольствие, а не тяжесть. Поняв, что я непреклонен, девушка вдруг обвила мою шею крепкой рукой, напомнив мне случай в пещере, и как бы невзначай произнесла, стыдливо отведя взгляд: — Давай.       Лисица, что же ты делаешь со мной… Не верю, что могла быть такой с кем-то еще: нет и не было ничего до меня. Ни с кем. Такао, Масамунэ, Хори — лишь часть той жизни, от которой она бежит, как я — от Азуми. Глубокое мое дыхание не от усталости, а от переполняющих чувств обжигало ей краешек скулы и ухо, но она не думала отворачиваться, подушечками тонких пальцев перебором касаясь моей шеи. В этих движениях не было никакой открытой доступности, лишь та самая игра по моим оголенным нервам, игра, в которой я был рад поддаваться и проигрывать.       Проходя мимо водопада, я уверенно проследовал вперед, не сворачивая к дому лекаря. Девушка, заметив это, встрепенулась птицей в моих руках, взволнованно посмотрела на удаляющееся за моей спиной жилище Чонгана и все же спросила: — Куда мы? — признаться, я ждал этого вопроса всю дорогу, предвкушая ее реакцию, поэтому спокойным, выверенным тоном ответил, не подразумевая никаких возражений: — Домой.