Первый снег

      Я только моргнуть смог, и то, кажется, со скрежетом, раздавшимся на всю округу. То, что услышали уши, отказывалось воспринимать и понимать мое сознание: я проделал такой путь, с таким трепетом души стремился помочь, надеялся, что смогу сделать для нее что-нибудь особое, а в итоге оказывался за бортом. — «Азуми»?! — я вслед за удивленным Сатоши перевел взгляд на куноити, которая и сама выглядела так, словно ее чуть внезапная молния не убила. — Нет, подождите. Конечно, нужно пробраться в окружение сёгуна, очевидно, нужна будет девушка, которая может сыграть гейшу, втереться к нему в доверие, но уже идет сама Мэй… — внук Чонгана взглянул на Такао, пытаясь понять, как к озвученному относится сам дзёнин. Глава клана лишь нахмурился и из-под пепельных бровей сурово смотрел на гостью. — Нужен кто-то, кто прикроет, сможет убить, не боясь запачкаться…       Сатоши не назвал ничьих имен, но Масамунэ явно понял, что речь идет о нем, поскольку его участие даже не обсуждалось. Младший господин Араи не стал возмущаться, но глаза недовольно прищурил, смерив заносчивого синоби презрительным взглядом. Противостояние синоби и представителей высшего класса всегда было напряженным, но, надо отдать должное, бывший самурай сносил его терпеливо.       Впрочем, я замечал это как-то попутно, мимоходом, потому что основное мое внимание было сосредоточено на той, что сидела рядом. Больнее наточенного лезвия резал ее нежное лицо мой взгляд, желая будто заглянуть ей под кожу и понять мотивы такого странного поведения. Неведьма, казалось, все это действительно ощущала, потому что боялась повернуть голову в мою сторону и явно всем телом испытывала мучительное давление, которое рада была бы скинуть, но оно мертвой хваткой держалось за нее. Не известно, сколько бы вынесла девушка подобных моих пыток, но явно не собиралась сдаваться в ближайшее время, чтобы просто посмотреть в мои глаза. — Мэй, — с трудом выдавив из себя, произнес я холодно, — выйдем. Не здесь же, не при всех, но я должен знать, за что получил.       Только теперь она бросила на меня взгляд своих глубоких глаз, в которых прочелся дикий страх. Но мне даже не было ее жаль: меня мучили собственные тревоги и недоумения, а потому помог ей подняться почти рывком, схватив за локоть. Неведьма от неожиданности ойкнула и поморщилась, но, видимо, убежденная моей решительностью, засеменила следом за мной, уже прорывающимся сквозь жилище Такао к выходу. Лишь на улице, освещенной голубым светом волшебных фонариков, я заметил, что держалась за раненую руку Мэй, неуверенно спустившаяся ко мне на тропинку к дому. Бестолковый! Опять о себе думал и причинил боль ей. Вместо извинений, которые совершенно не складывались в моей голове, хотел коснуться ее, пытаясь виноватым взглядом заслужить прощения, но девушка, будто защищаясь, сделала шаг назад, недоверчиво сжавшись. От мгновений полного единения, казалось, за считанный час сумели достичь точки абсолютного непонимания.       Тишина вечера в деревне, обычно приятная, сейчас раздражала. Хотелось заполнить возникшее недопонимание тысячей голосов, миллиардом слов или хотя бы мириадами звезд, смотревших на меня с явным осуждением. Когда-то под таким сверкающим небом мы были счастливы, а теперь словно пропасть была между нами. И если прежде я хотя бы понимал причину этого расстояния, то теперь даже не мог подобрать достойной догадки. Нет ничего этого хуже. Раны не приносят таких страданий, как невозможность осознать свои ошибки. — Объясни, — произнес я наконец каким-то чужим голосом, слабее и тише своего. Выглядел я отвратительно, никогда не думал, что кто-то сможет подавлять меня, не имея физической силы надо мной.       Тонкая бровь слегка дрогнула, но, разрешив какое-то внутреннее сомнение, почти сразу вернулась обратно. Мэй посмотрела в мои глаза, жадно исследующие ее лицо взглядом, и, нахмурившись, ответила: — Я не хочу, чтобы ты … — и добавила так просто, словно между прочим, как сообщают пустяк, сущую безделицу, а не самые важные в жизни слова. — Не хочу, чтобы ты оставался прикрыть меня, нас…       Мне недоставало того словарного запаса, что был у нее, чтобы выразить все, что было внутри. Не умел я играть словами и говорить о чувствах открыто, мог лишь касанием, которых она избегала, вылить нежность, которая растеклась в сердце. Но коварная лисица, удерживающая между нами почтительную дистанцию, не оставляла мне выбора: — Я буду рад тебя прикрыть. Умереть за тебя, если потребуется. Не бросила меня, не предала, когда нависала опасность, и я не оставлю тебя в трудный момент.       Но силы духа не хватило это озвучить, хотя, судя по тому, как пронзительно на меня взглянула уже не майко, и не нужны были слова, поняла и без них, в глазах моих злых, колючих, прочла готовность быть рядом. На мгновение даже показалось, что она принимает мою помощь, но вместо этого вдруг сказала, прежде чем скользнуть за сёдзи обратно в дом: — Я за все благодарна тебе, Кадзу, поэтому… пусть идет Азуми.       Тянуться до нее как до звезд: бесполезно, глупо. Если закрылась, покрылась холодом, то ничем не перебить. Знакомо: сам такой. Смотря в нее, все чаще себя видел, и это даже пугало… и не отпускало, по рукам и ногам связывая, и бороться с такими узлами я не был обучен. Какими цепями была опутана сама Мэй? Воспитание в окия правильной ученицы, скромной и тихой, сделало из неё прекрасную гейшу, но в то же время лишило возможности естественных чувств. Подобное случилось и со мной благодаря обучению искусства синоби. Нами могли бы гордиться наши учителя, хотя самим жилось порой невыносимо.       Вернувшись в дом, я уже оказался в самом разгаре продолжавшегося монолога Сатоши, который пытался убедить гейшу переменить свое мнение, но девушка даже не смотрела на него, опустив голову. Видно было, что ей было страшно, однако сильная натура помогала удерживать позиции, но пальчики все же под столом перебила взволнованно. Никакой поддержки не оказывал и ее вечный друг: — Мэй, при всем моем уважении к куноити, — ронин бегло коснулся лица Азуми, — в таком деле нужен человек, владеющий любым оружием, опытный.       Странно было слышать от своего соперника о себе столь лестный отзыв, но в целом я был с ним согласен. Никто не подходил на эту роль лучше меня. Вообще-то обычно глава клана не отправляет на задание тех, кто лично заинтересован в исходе дела, но в данном случае моя предвзятость явно сыграет на руку для успеха задания. — Послушай своего хранителя, красивая, — я все же сел рядом с Мэй и, едва успев перехватить, поймал ее одернувшуюся было руку. Это было больше, чем извинение за срыв и нечаянно нанесенную боль: это было почти безмолвным криком отчаяния. Наши пальцы, как стволы ив из легенды, переплелись. Нежные ее и грубые мои в то мгновение были словно две стороны одной медали. Линии наших ладоней были такими разными, но будто совпали тогда, сливаясь в единый водоворот чувств. — Пойду я.       Никто не видел, что происходило между нами: увлеченные разговором собравшиеся рассматривали возможные сценарии проникновения в узкий круг доверенных лиц сёгуна, а мы хранили наш маленький секрет, пряча его от посторонних глаз под широким деревом стола. Много тайн было в нашей жизни, но каждая из них была с кровавым оттенком, и лишь эта — с каким-то нежным цветом, который растает, если его заметит кто-то чужой. И хотя сосредоточенное лицо девушки внимало досужим беседам, я чувствовал легкий трепет ее тонких пальцев в моей руке. Обмануть можно глаза, но не сердце, которое куда зорче. — Довольно, — наконец подал голос дзёнин, до этого не промолвивший ни слова, и уверенно поднялся со своего места, обозначая тем самым окончание обсуждения. — Идет Кадзу, или контракт я не подпишу.       Худо-бедно, но все же моя взяла, пусть и под давлением угроз главы клана. Мэй какое-то время еще помялась, сверля каким-то странным взглядом Такао, будто злясь на него, а затем, выскользнув из моей ладони, все же сделала надрез пальца и приложила его к рисовой бумаге, на которой был написан договор. Ее вынужденное согласие явно не разрешило той странной недомолвки, возникшей между нами.       Когда все, кроме хозяина дома, вышли на улицу, Сатоши поинтересовался, будет ли нужна мне его помощь, и я попросил его зайти завтра вечером, чтобы обсудить план дальнейших действий, на чем и распрощались, Азуми ушла самой первой, даже на секунду не задержавшись, словно только и ждала этой возможности всю встречу. На расчищенной от снега тропинке остались лишь мы с неведьмой, возле которой стоял верный ронин. Я ужасно был измотан, но не был готов идти в сон до тех пор, пока не пойму, что происходит, так что даже присутствие постороннего не слишком смущало. Однако Мэй даже не смотрела мне в глаза, постоянно отводя взгляд то на фонарики, делая заинтересованный ими вид, то на снег, блестящий от волшебного света.       Считанные минуты назад ее рука была в моей ладони, а теперь снова возникла стена. Этому искусству самоконтроля даже синоби мог бы позавидовать. И если это не какая-то глубокая тревога из-за грядущих событий, то я вовсе не понимал ничего. В прошлый раз, когда над нами были такие же внимательные звезды, она бежала за мной, нежно касалась, убеждая, что моя ревность беспочвенна, а затем дарила такие счастливые мгновения. Все это, казалось, было так давно, словно это уже были не мы, измученные и уставшие. — Идем, ты ранена, тебе нужно отдыхать, — благородный Масамунэ легко тронул ее тонкие пальцы. — Я провожу тебя… — его холодный взгляд полосонул по моему лицу. — К Чонгану, пусть осмотрит.       Я не смог выдавить из себя даже слова возражения. Правильнее было бы схватить неведьму, увести к себе домой, прекратить все эти детские догонялки, поговорить без недомолвок и прикрас, но так было правильно лишь с моей точки зрения. Поставить себя на место на хрупкой бывшей майко, которая пытается удерживать шаткое состояние мира и покоя вокруг себя, я, может, и хотел, но не был в состоянии.       Мэй, как и я, будто не слышала Араи, пропуская звуки его речи мимо ушей. Явно была погружена в какие-то свои тяжелые мысли, в которые не было доступа ни мне, ни еще одному страждущему позаботиться о ней. И все же не двигалась с места, словно стояла на перепутье, на каждый шаг по которому еще нужно решиться. — Идем, — настойчивее позвал ронин, осторожно беря ее под тот самый локоть, за который я так больно схватил недавно. Стыдно стало и неловко за свои чувства. Прав Масамунэ: еще поискать нужно синоби, который хуже меня сдерживается, когда речь идет о чем-то сокровенном. Недоставало мне благородства и такта, ума и внимательности, сам знаю. И уже не майко, похоже, понимала это тоже…       Она с болью в глазах посмотрела на меня, но ничего не сказала снова, а затем вернула взгляд к земле, словно так и не увидела во мне желаемое, и уверенно зашагала в сопровождении своего мстительного приятеля по дорожке к дому лекаря. Хоть и ослабевшая от боли ее спина все равно старалась держаться прямо и грациозно, словно на нее смотрели сейчас не только мои глаза, наполненные желания остановить, но и тысячи глаз зрителей. Мой голос рванулся за ней раньше, чем здравые мысли: — Мэй!       Темноволосая девушка обернулась сразу. Я так редко звал ее по имени, стараясь заменять его особый звук, совсем интимный, предназначенный лишь для моих ушей, чем-нибудь мягким и приятным, что на лице ее даже образовалось удивление. Наши взгляды сцепились намертво. Должен был быть поцелуй, обязан, с болью и жаждой. Но мы точно стояли на сцене как два актера, которые точно знают свои роли и не могут отступить от сценария под бдительным взором строгого режиссера: — Если ты хочешь, чтобы все прошло успешно, — с трудом выковыривая из мутного сознания слова, почти не понимая их значения, проговорил я, — тебе нужно многому научиться. Нить темной брови изогнулась дугой. — Яды, приемы самообороны, чтобы дождалась помощи, если один на один останешься с кем-то важным, — на ходу перебирал я, не соображая сам смысла своей идеи. Впрочем, и не было там никакого другого смысла, кроме как стремление удержать ее. — Надо быть ко всему готовым: не в соседнюю деревню идем. Несмотря на всю бредовость моих мыслей, в них все же было здравое зерно: я и Масамунэ не сможем ей, при всем своем желании, о чем думать не хотелось, гарантировать безопасность. Не было еще четкого плана действий в голове, но однозначно выходило, что будет рискованно. — Ты когда-то просила меня научить защищать себя, — почувствовав рациональность собственных слов, я стал говорить заметно увереннее, и Мэй перестала недоверчиво прищуриваться. — Предлагаю начать завтра. — Она ранена, — напомнил мне снова младший господин Араи, кивая на плечо гейши. —Пока не заживет, ни о каких тренировках речи идти не может… Справедливость его замечания меня не остановила: — Начнем с ядов. Я не Азуми и не Чонган, но кое-что тоже могу, — не теряя единения с внимательным взглядом очаровательной неведьмы, которая все так же молчала, парировал я. Девушка еще раз изумленно коротко дернула бровью, словно сомневаясь в необходимости подобных занятий. — Приходи, как проснешься…

***

      Она ничего не сказала и в этот раз, молча удалилась в компании провожатого в сторону дома старика. Но что-то мне подсказывало, что все-таки утром ее нужно ждать. А потому поднялся еще до первых лучей солнца и, наспех позавтракав, стал доставать из своих тайников готовые яды и опасные ингредиенты, припрятав до лучшего времени мешок с подарком. Приходилось всегда все это богатство тщательно прятать, поскольку в деревне жили дети, которые своими любопытными носами порой пролазили в чужие дома с целью найти в них что-нибудь интересное. Ничего ценного в моем одиноком жилище найти было нельзя, а вот напороться на смертоносное варево — запросто. Не хотелось быть виноватым в смерти еще одного ребенка. До сих пор того мальчишку, убитого исключительно ради собственной безопасности, вспоминал с содроганием.       Сушеные несъедобные грибы, сухие травы, припасенные с летних вылазок в горы, грязная вода — секрет почти любого вредоносного состава. Вопрос только в умении комбинировать эти вещи для достижения нужного эффекта. Яды я в своей работе использовал крайне редко, предпочитая хитрость оружия коварству отравы: никогда не знаешь, примет ли еду или питье, в котором подмешано снадобье, нужный человек, а нож или меч почти не давал осечки. Умело нанесенная рана порой страшнее отравления и быстрее. Впрочем, для девушек, куноити, яды были спасением. Оружие проносить на теле им сложнее, да и физически они слабее мужчин, так что для них важно было устранить врага до того, как он осознал, что перед ним противник, а не очаровательное создание с миловидным личиком.       Не известно, как развернется в истории с сёгуном, но, скорее всего, Мэй придется играть роль гейши — того, кого изображать ей будет не нужно, боясь выйти из образа и обнаружить себя неточной фразой или неуместным поведением. Заваривая чай, я раздумывал над тем, что, видимо, именно на такой напиток и стоит возлагать особые надежды, а, значит, подмешанные травы не должны резко выделяться на фоне терпкого аромата. Перебрав пучки засушенных ингредиентов, я еще поразмыслил и стал подмешивать некоторые травинки в свой чай, пытаясь опытным чутьем уловить, не отличается ли привнесенный запах от основного. Если я не почую, то человек, далекий от нашего искусства, ни за что подмены не определит.       В тот день Мэй не пришла. Я напрасно ждал ее шаги, стараясь прислушиваться к каждому звуку, доносившемуся с улицы. Если бы кто-то видел меня в те моменты, то не заметил бы ничего подозрительного: я весь день так и провозился с травами. Даже внук Чонгана, сдержавший обещание прийти вечером, ничего не заподозрил. Правда, чуть не выпил один отравленный чай, глупый, но, впрочем, это неприятное происшествие было лишь комплиментом мне: значит, я превзошел самого себя, раз чуть не отправил на тот свет прямого потомка знаменитого умельца ядов. Сатоши, увы, не оценил моей ухмылки и наотрез отказался принимать в моем доме еду. Зато план мой одобрил, а затем вдруг между делом заявил: — Если бы я знал, что ты меня попытаешься убить, я бы не согласился… — он недоверчиво покосился на кипящий котелок. — А так… Дед предложил разведать сначала, почву подготовить. Я кивнул, еще не понимая, к чему идет разговор, увлеченный процессом приготовления очередной комбинации опасных ингредиентов. — Я схожу, присмотрюсь, — продолжил свою мысль потомственный синоби, — куплю тебе документы новые, ведь «господин Мацумура» -то уже засветился. Я невольно удивленно посмотрел на того, с которым провел всю свою жизнь бок о бок. Странная мысль промелькнула в голове: может, это я бестолковый, если никогда не замечал, какой отзывчивый человек в нем скрывался? Это не было простой отплатой за спасение отца, чем-то большим. Братской любовью?.. — Спасибо, — не приученный благодарить, я смог произнести лишь это, хотя сказать нужно было куда больше. Сатоши ухмыльнулся, совсем как его знаменитый предок, и, поднявшись, пошел к двери. Умел все-таки быть ненавязчивым, когда хотел. — Такао не говори, а то я опять получу: сначала от него, потом от деда, — я без раздумий кивнул, и он толкнул сёдзи. Однако вдруг резко развернулся, будто припомнил что-то важное. — И еще: дед еще с утра пошел помогать роды принимать. Думаю, его еще долго не будет.       Я далеко не сразу понял, зачем он сообщил мне об этом: никакого отношения к процессу рождения детей я не имел и даже не знал, чья семья ждет прибавления, старательно не вникая в такие новости деревни. Лишь когда вдруг зачесался шов от старой раны, я подумал о том, что Мэй, если она осталась дома одна, некому помочь поменять повязку. А попросить кого-нибудь, того же Масамунэ, конечно, она постесняется, да и не хотелось бы, чтобы просила.       Недолго думая, я потушил огонь и, прихватив необходимое, отправился в дом Чонгана. Не пришла она — приду сам. Бесконечные какие-то попытки догнать друг друга уже начинали утомлять. В конце концов, взрослые люди: наемный убийца и актриса, а вели себя как влюбленные подростки. У каждого тонны гордости и самоуважения, которые мешают спокойно жить, но кто-то же должен делать шаг навстречу первым, и пусть это буду я, даже в ущерб своей самооценке. За целый день столько передумал, что ноги чуть ли не бегом бежали по улицам в предвкушении скорой встречи.       И точно: постучавшись и не дождавшись разрешения войти, я открыл створку двери жилища лекаря и увидел, как раскрасневшаяся от стараний гейша тщетно пытается пальцами здоровой руки развязать узел, которым я закрепил сдавливающую повязку. Она была настолько увлечена своим занятием, помогая себе зубами, которыми держала кончик ткани, что даже не сразу заметила, что я уже находился внутри, и, когда наконец освободила рот, чтобы спросить, кто пришел, после чего столкнулась со мной взглядом и обмерла. Застигнутая врасплох в таком некрасивом положении, Мэй чуть пятнами не пошла. Увиденное настолько было одновременно забавным и волнительным, что я немного растерялся и заулыбался: — Нет, красивая, я же вязал, сама не сможешь, — я приблизился, — дай помогу. Она было скользнула взглядом по своему оголенному плечу и ткани, пропитавшейся выделениями из раны, но не стала сопротивляться, понимая, видимо, что ей все-таки нужна помощь. — Ты, кажется, в кузне росла, — свои узлы я распутывал ловко, на зависть девушке, — рассказывала как-то. — Да, отец был кузнецом, — неожиданно произнесла Мэй, и я даже взглянул на ее лицо, соскучившись по нежным звукам ее голоса. — Тогда должна знать, что происходит с металлом, если его перекалить, — с трудом оторвавшись от ее очаровательных глаз, произнес я, снимая ткань повязки. — Оно становится тонким и ломается. Иногда нужно быть слабой.       Странно выходило: каждый из нас пытался быть холодным, сдерживаться от чувств, а в итоге, настигнутый другим, все равно расслаблялся и растворялся в новых ощущениях. Какой-то порочный круг. В чем была его причина? В воспитании? В профессиях? Как его разорвать? Нужно ли..?       Но мои слова, как оказалось, прозвучали не простым воззванием, оно словно тронуло те струны души, о существовании которых я даже не подозревал. Выстраиваемый день за днем образ беспечной актрисы потерпел крах: — Мне так тяжело быть все время равнодушной и сильной… — это был не голос. Это был тихий крик откуда-то из самого сердца. — Я так устала бороться, держаться, прятаться, убегать от проблем, от себя… От тебя...       Она, как сидела на своем футоне возле очага, согревающем в морозный вечер, так и, наклонившись вперед, уткнулась носом мне в грудь, а лбом упершись в ключицу. Слезы, каких я не видел никогда, порвались из нее градом. Обескураженный, я боялся даже пошевелиться, чтобы не потревожить, и только с опаской поглядывал на нее. Громкие всхлипы, горькие, тяжелые раздавались шумом на весь дом, если не за его пределами. Она плакала как бесконечный водопад, будто пыталась очиститься от тревог и проблем изнутри. Я не мешал ей и только гладил по голове, как дитя, столкнувшееся с первой в жизни трагедией. Вся одежда моя становилась мокрой, но не было противно, наоборот, эти слезы словно исцеляли нас обоих. Я не мог плакать, она плакала за двоих.       Когда дело доходило до спасения меня, ей доставало храбрости и решимости, но едва речь касалась того, что между нами, она словно пряталась за панцирь непроницаемого холода, будто боялась или стеснялась меня, опасалась раскрываться полностью. Удивительно: совсем как я. Не было для меня ничего страшнее, чем вымучить из себя такие важные слова, которые, возможно, и устранили бы все недопонимания между нами. Столкнула нас судьба двух таких одиноких и настрадавшихся лбами, бросала постоянно в объятия друг к другу, как бы ни было трудно, а мы, глупые, все время пытались сопротивляться, уходя в темноту сомнений от ясного света счастья. — Мэй, — почти беззвучно произнес наконец я, но слова снова провалились куда-то, и лишь сглотнул их. — Послушай… Уже не майко стала чуть тише, прислушиваясь к моему голосу. — Заключи и со мной контракт: моя преданность тебе взамен твоего полного доверия мне. Она удивленно моргнула, сдавливая очередной всхлип. Нет, не послышалось, красивая. — Хватит, — Хватит, хватит! твердо, уверенно произнес я и, взяв ее лицо в ладони, приподнял на уровень своих глаз. — Приходи завтра навсегда.       Даже ни разу голос не дрогнул: я мог собой гордиться. А самого трясло, как осиновый лист на ветру, и дрожь эта передалась ей, точно мы замерзли. Но нет, куда там, было так жарко внутри, что хоть кричи. — Все, достаточно боли и побегов, — ласково касаясь ее губ своими, прошептал я. - Извели уже себя… Думал, станет отказываться или сопротивляться, но нет, лишь обвила меня нежно свободной рукой и в тон шепотом призналась: — Я хочу, но боюсь…       Вот теперь в моих руках была настоящая Мэй, живая, та, которую я хорошо узнал за время путешествий, а ее мертвецки бледная маска, которую она зачем-то нацепляла в последнее время, наконец-то исчезла, словно растворившись в слезах. Но об этих странностях даже не хотелось вспоминать в такой приятный момент, когда едва ли не вены вскрыты: выяснится все, объяснится со временем. Нужно успевать наслаждаться воцарившейся между нами гармонией. — Не бойся меня, — произнес я, обнимая ее, и вдруг осознал, что повторил сам себя при нашем знакомстве. Раз уж так все сложилось, поздно бояться. Теперь нам обоим только одна дорога: в пропасть. Решив немного подбодрить девушку, я добавил, ожидая реакции. - Не бойся меня, не съем.       Мне всегда казалось, что только я помню все детали каждого уединенного свидания или простой встречи, когда сердце невзначай затрепетало от ее присутствия. Оказалось, нет. Мэй, услышав знакомую фразу, вмиг просияла и широко заулыбалась, утирая слезы, то ли от воспоминания развеселившись, то ли от моей не менее радостной улыбки. — А почему завтра? Я сначала подумал, что ослышался, но гейша повторила свой вопрос. — Сейчас? — я даже не поверил происходящему. Иногда она удивляла меня невероятной решимостью, совсем как в день побега из тюрьмы внезапным оглушением стражника. — Пока темно, мне будет спокойнее… — честно призналась неведьма, — Чтобы никто ничего не подумал такого…

***

Новая любовь… Сквозь шрамы от жизни На нежной коже Пробиваются робко Разноцветные крылья. Мацуо Басё

      Что подумают люди в деревне? Масамунэ? Такао? Чонган? Подумают, что она моя. И будут правы.       Все повторилось вновь: заснеженные улицы, фонари, расчищенная дорожка к моему дому, тревожное ожидание открывающейся тайным засовом двери, темнота уединенного жилища и тлеющие угли в очаге. Изменилось лишь одно: Мэй обещала больше не уходить. Не существовало рисовой бумаги и кровавых отметин на ней для подкрепления договора, но я верил ей на слово, больше чем самому себе, которому поклялся сдержать данное обещание. В сущности, что есть преданность? Беззаветная верность, какую испытывают самураи к своему господину. Неведьма имела власть надо мной, я служил ее чести мечом и сердцем. Кажется, это был нечестный контракт: я ничем не жертвовал, продолжал жить, как прежде, в отличие от девушки, у которой снова перевернулся весь мир. Раньше мужчины были для нее гостями в чайном домике, а теперь?..       Со своими скромными пожитками, половину из которых составляла одежда, принадлежавшая Азуми, Мэй вошла в дом, как полагается, аккуратно сняла обувь и нерешительно прошла вперед к очагу. Здесь, внутри, наверняка ей казалось тесно и не обжито, особенно по сравнению с домом Чонгана, вмещавшим когда-то большую семью. Но вслух она ничего не сказала, лишь обвела взглядом единственную комнату и растерянно уставилась на футон. Вчера днем, пока я зашивал ее рану, подобный факт наличия одной постели девушку не смущал, но теперь, похоже, ставил в тупик.       Заметив мое смятение, она робко улыбнулась уголками губ и, отведя наконец взгляд, озадаченно осмотрелась по сторонам, прижимая к груди свою одежду.       Кто бы знал, как мне было все это странно: выделить для нее отдельный сундук, вытряхнув оттуда свои костюмы, от вида которых Мэй изумленно приоткрывала рот, провести по кухне, показав, к каким полкам под видом страха смерти лучше не прикасаться, поскольку на них хранятся ингредиенты для ядов, а также рассказать о тайниках с оружием, предупредив об осторожности. Ничем подобным в жизни не занимался, но мне понравилось. Это как впускать в свою жизнь человека, с которым хочется иметь общее все: от тайн до мыслей.       После небольшой экскурсии по моей обители мы сели к огню. Никто из нас не понимал, что делать дальше. Кажется, сделан громадный шаг навстречу, почти к бездне, но, стоя у обрыва, перехватывало от волнения дух. Каждый смотрел в пламя, пытаясь в нем найти подсказку, но горячее его дыхание молча ласкало наши лица. Устроившись на футоне и касаясь ее локтя своим, я заметил у Мэй румянец на щеках. То ли от тепла, то ли от чего-то большего, что томилось в груди. Куда-то ускользала хваленая решимость, которая помогла проделать огромный путь к нынешней встрече. Надо было высказать все ощущения, объединить их, но вместо этого произнес: — Поужинаем? Еще осталась рыба…       Не этого, конечно, ждала очаровательная неведьма, но сделала вид, что ужасно обрадовалась моей идее и закивала. Впрочем, возможно, она и вправду была рада тому, что неловкое мгновение перехода к ночи откладывалось еще на какое-то время.       Однако на кухне возникло новое смущение: в доме оказалась лишь одна миска. Я всегда жил один и даже не замечал подобного недостатка в посуде, ведь ни с кем не делил прежде приемы пищи. Когда в доме хозяйничала Азуми, кажется, у нее был свой комплект, который исчез вместе с ней же. Невнимательный к бытовым надобностям, я не обращал внимания на такие мелочи. Однако эту неловкость поборола Мэй, предложив пользоваться посудой по очереди, и первой взялась за скромный ужин.       Пока я доел, на улице совсем стемнело. Казалось, время близилось к середине ночи, и уже начинало клонить в сон. Гейша, сидевшая на футоне, снова задумчиво посмотрела вокруг себя, словно ожидала, что появится еще одна постель. — Ложись тут, — сказал я ей, смущенной. — А ты? — глаза загадочно и взволнованно блеснули в ответ. Вопрос прозвучал так забавно мило, что я даже усмехнулся: — А что «я»?       Уже не майко потерялась в собственных мыслях и словах, растерянно потупив взгляд. Конечно, хотелось быть ближе, но я видел, как девушка боялась этого, хотя, уверен, жаждала не меньше моего. Невинный взгляд из-под ресниц останавливал от хищного напора, бурлящего в крови. — Я здесь лягу, смущенная, — произнес я, понимая, что не сегодня, не сейчас нужно ломать остатки скромности и осторожности бывшей воспитанницы окия, и кивнул на пол по другую сторону от очага. — Мне не привыкать.       Она приоткрыла было губы, но только выдохнула, как-то рвано, с тревогой в душе. Судя по тому, как все же нерешительно наблюдала за тем, как я готовлюсь ко сну, расстилая на доски снятое грубого пошива кимоно, гейша еще какое-то время сомневалась в правильности сделанного мной выбора, но в итоге все-таки тоже стала раздеваться. Удивительно сейчас вспоминать те мгновения, но они были совершенно особенными в моей жизни. Мы не первый раз спали неподалеку друг от друга, но теперь это был осознанный этап, не вынужденный событиями, и от того все казалось будто новым.       Я, оставшись в хакаме и дзюбане, стал разматывать кожаные лямки с рук, к которым был примотан нож — верный спутник даже в безопасные минуты. Без оружия я чувствую себя точно голым, видимо, вспоминая далекие события своего печального детства. Даже во время сна стараюсь убирать его под голову, давая коже отдохнуть, но не теряя при этом бдительности. И тогда, пряча нож в складки одежды, ставшей постелью, я вдруг заметил сквозь горящий огонь, как Мэй, спустив с плеч кимоно, беспечно оставила подаренное мной лезвие там же, на груде ткани, убранной в сундук. Невольно вспомнилось, для чего давал ей его. Глубокая, мудрая лисица подавала мне знак.       Поразмыслив еще, я все же вытащил свой нож и отнес туда же. Девушка удивленно посмотрела на то, как рядом с ее оружием легло еще одно, и только коротко улыбнулась. — Я контракт соблюдаю, — тихо произнесла она, хотя явно боялась даже звук издать. — И я.       Вопрос доверия в наших отношениях самый сложный и мучительный. Казалось бы, все ясно: нам, проникнутым чувствами, ничего не стоило слиться воедино раз и навсегда. Но каждый раз между нами возникали сотни сомнений и размышлений об ответственности за будущее и мнений окружения. — Спокойной ночи, Кадзу, — вдруг раздалось среди тишины. Нет, я не был разочарован, не был удивлен. Скорее, наоборот, восхищен тем, как постепенно мы привыкали друг к другу, как медленно разгорался наш собственный огонь. Пожалуй, спешка испортила бы сладкий привкус ожидания. Не сегодня. — Спокойной, Мэй.       Мы разошлись по своим постелям, так и не коснувшись даже движениями рукавов. Она переоделась за ширмой и неуловимой тенью скользнула под покрывало, стеснительно укрывшись им до самого подбородка.       День был нелегкий, насыщенный событиями, и веки быстро отяжелели, но мерное дыхание уже не гостьи под приятный слуху треск дров не давало провалиться в сон, возвращало вновь и вновь к яви, в которой происходил один из самых важных уроков в жизни: урок расширения личного пространства для целого нового мира. Казалось, гейша думала о том же, не смыкая глаз, рассматривающих потолок. Тонкие черты ее лица сквозь огонь казались совершенно волшебными, будто она и есть сама стихия. Я любовался ею, как и всегда, тайно, боясь напугать своим колючим взором убийцы. Она какое-то время еще попыталась устроиться на жесткой постели, подстраивая подстилку под себя, но, найдя удобное положение, затихла и вдруг тоже повернула голову в мою сторону.       Янтарные ее глаза, как у настоящей лисицы, изучали меня с какой-то светлой грустью во взгляде, словно она опять прощалась. Но глубокая ночь убеждала, что бежать ей некуда, ведь вряд ли удастся уйти от неприятных расспросов Чонгана, если вернется от меня в такое время. Однако дверь была не заперта на всякий случай.       Приручать друг друга следовало, постепенно сокращая расстояние, и торопиться в этом нелегком деле ни в коем случае нельзя. Мамуси на моей руке напоминала, как ведет себя хороший охотник: нужно уметь ждать. Сделав рывок, стоило притаиться. Я прикрыл глаза, коротко улыбнувшись Мэй:  — Не сегодня…       Глухой хлопок, шорох ткани. Слух синоби тут же разбудил меня, заставив чуть ли не подскочить на месте. Рука раньше распахнувшихся в секунду глаз рванулась под голову, но наткнулась на пустоту. Даже не осознавая до конца, что именно я слышал, первым делом посмотрел на опустевший футон и охладевший очаг. Все же ушла.       Ночь промелькнула так быстро, что даже не заметил, как, оказывается, наступило пасмурное морозное утро. Дом вымерз без надлежащего присмотра за огнём, и тело будто покрылось льдом. — Извини, я нечаянно… — робко прозвучал ее голос позади меня около сёдзи. Бедное лицо виновато едва не плакало. — Доброе утро…       Повернувшись в ее сторону, я только удивленно приподнял бровь. Во-первых, Мэй никуда не собиралась уходить, а, во-вторых, в руках у нее был мешок, из которого на пол вывалилось кимоно, так и не подаренное очаровательной гейше. Видимо, этот звук меня и вывел из сна. И вправду, утро все же доброе. — Я не собиралась, не думай… — оправдываясь без обвинений, продолжила быстро щебетать неведьма, подбирая выроненный наряд обратно. — Я подумала, что не могу просто так жить, хотела прибраться, думала переложить его, взялась …и вот.       Она развела руками растерянно и снова уронила мешок, от чего злосчастный подарок снова грудой шелестящей ткани рухнул на пол. От волнения трясущимися руками девушка, будто пойманная на воровстве, снова на коленях принялась собирать кимоно на место. Наблюдать за ней было забавно, не скрывая ухмылки, но решил долго ее не мучить: -Ладно, трудолюбивая, раз нашла, бери. Это тебе.       Не так, конечно, планировалось вручение подарка, но теперь не прятать же его заново. В конце концов, может, так и лучше вышло: как благодарность за прекрасную совместную ночь. Да, без касаний и единого дыхания, но зато в моем доме, из которого утром все же не сбежала, а осталась в нем и, на правах хозяйки, даже взялась за уборку.       Овальное личико Мэй изумленно вытянулось. Она задумчиво рассмотрела кимоно, провела рукой по ткани и опытным взглядом оценила: — Оно же безумно дорогое…       Не стал пускаться в рассказ о том, откуда взялись деньги для оплаты первоначального заказа и как в итоге его выкрал, поскольку вся эта неприятная история из серии обычной жизни синоби не вписывалась в подобный момент. Отмолчался, будто и сам знаю цену, лишь глазами хитро улыбнулся. Не солгал — недосказал.       Впрочем, девушку, к счастью, несильно интересовались подробности приобретения подарка. Она взяла кимоно за плечи и подняла вверх, любуясь им. Бледно-зеленая ткань прекрасно гармонировала с желтоватым оттенком ее глаз — угадал. — Сосна, Кадзу… — тонким пальчиком проведя по дереву, нарочно вышитому для нее, охнула Мэй своей догадке. — Кимоно, что, сделано специально для меня?.. — К вееру, — напомнил я. Неведьма ошеломленно заморгала, переводя взгляд то на меня, севшего на своей постели, то на подарок: — Я не видела ничего подобного даже среди лучших нарядов школы… — пробормотала она, будто очарованная. — В округе замка дайме хорошие швеи, — ухмыльнулся я. Если честно, был безумно рад ее реакции: не просто оценила, а была поражена. — Но сосна… — будто не слыша, продолжала гейша, осматривая кимоно, — сосна, Кадзу! Неужели ты запомнил?!..       Мог ли я забыть — вот этот вопрос стоило задавать. Впрочем, и на него был бы однозначный ответ.       Девушка, наконец перестав сыпать восхищения, благодарно поклонилась, как хорошая воспитанница своему данне. Невольно вспомнился снова Чонган, который начинал с подобного, но мысли эти быстро отогнал от себя, решив, что не бывает двух одинаковых судеб у разных людей. Теперь творилась наша история, ни на что не похожая, легенда о синоби и кицунэ. — Спасибо, Кадзу, — прижав к себе, как драгоценность, подарок, улыбнулась Мэй. — Как мне отблагодарить тебя?       Не входило в мои планы вообще-то ничего просить взамен, тем более что в ответ от нее я уже получил самый главный дар — ее доверие мне. Но лукавая идея после скользнувшего по кимоно взгляда посетила меня: — Станцуй, неведьма. Будем в расчете, — не мог я отказать себе в удовольствии от прекрасного зрелища. В последний раз она дарила свое искусство не мне, и хотелось затмить этот неприятный момент, стереть из ее и моей памяти.       Тонкая бровь лишь на мгновение вздернулась наверх, но уже через мгновение гейша, как и прошлой ночью, спрятавшись за ширмой, решительно начала переодеваться в новый наряд. Спустя пару минут она, придерживая распахнутое кимоно, просеменила к мешку, валявшемуся на полу, чтобы взять оби, и стала ловко его оборачивать вокруг себя.       Нехитрое, оказалось, это дело, надурила меня Азуми: пару умелых движений впереди, а затем резкий разворот вокруг талии изящного банта на спину. Без затруднений закрутила хвост из темных волос и при помощи кандзаси, взятых из сундука, закрепила его пучком на голове. Оттуда же вынула и подаренный мною когда-то веер. — Без сямисэна, конечно, не то, но все же, — произнесла Мэй, вставая в какую-то причудливую позу напротив очага, который я успел вновь развести, пока ждал начала представления.       Первым движением был распахнувшийся веер, который затрепетал над раскрытой ладонью. Нежный полет продолжился затем над головой девушки, очерчивая незамысловатые полукруги в плавном кружении. Улыбкой сопровождала гейша каждое свое движение, и мне невольно хотелось улыбаться, будто в комнате было два источника света и тепла. Но вдруг лицо ее помрачнело, движения стали медленнее, скорбно взглянули на меня темные глаза. Веер в руках забился с особым волнением, будто сердце разрывалось от тоски, а затем закрыл лицо актрисы, спрятав от меня его грустный взгляд.       И сердцу стало совсем тоскливо, словно увидел смерть. Пусть и в прекрасном обличии, но все же неизбежную и отчаянную.       Мэй поклонилась, закончив свое волшебство. — Я рассказала тебе о белом мотыльке, в который после смерти превратилась душа девушки Акико, — убирая свой инструмент обратно в сундук, пояснила гейша. — Она любила одного человека по имени Такахама, пообещавшего хранить ей вечную верность. Однажды он, будучи стариком, смертельно заболел. Акико каждый день прилетала к своему любимому, стучалась в окно, но ее не впускали к нему, а племянник Такахамы даже чуть не прихлопнул ее. Ей пришлось улететь, но мальчик проследил за ней. Она привела его к своей могиле, к которой прежде каждый день приходил старик. В последний день его жизни она не дождалась его и пришла сама, чтобы проводить его в загробный мир и встретить уже в новой жизни…       Легенда, конечно, вновь была о любви, но снова не о нашей. Оставаясь наедине, когда подобным разговорам самое время, мы почему-то каждый раз травили душу чужим счастьем, не удаляя время своему.       Мэй, так и не дождавшись от меня, внимательно на неё смотревшего, никакой похвалы, удалилась за ширму, чтобы переодеться в повседневную одежду. Недолго думая, я направился за ней. Азуми права: так, как её, я не касался ещё очаровательной неведьмы, каждый раз останавливаясь на границе бури чувств и разумных поступков.       Услышав рядом с собой шаги, гейша испуганно вздрогнула и повернула голову, ещё не успев даже начать раздеваться. — Пояс помогу развязать, — уверенным голосом произнёс я, хотя потрясывало внутри от страха, что оттолкнет. — Слышал, сложно самой справиться со спины. Где и откуда слышал, конечно, не озвучил. Ни к чему. — Да нет, — искренне ответила бывшая майко, у которой явно больше опыта обращения с оби, чем у меня. — Его же можно перевернуть, и все. Тонкие пальцы схватились было за плотную ткань пояса, чтобы доказать слова, но я удержал их на талии: — Помнишь про металл? Прими помощь.       Нам многому надо учиться друг у друга. Кажется, сама судьба свела нас, чтобы не дать сломаться.       Девушка непонимающе взглянула на меня, но руки убрала, сцепив их в замок перед собой. Наблюдал я за ней, пока она одевалась, не зря, запоминая, как завязывала и делала обороты. Многолетний стаж в вязании узлов помог в два счета расправиться с такой безделицей, без которой кимоно распахнулось и уже не майко задумчиво провела взглядом по себе. Не испугалась, не зажалась от моих касаний, не спряталась от пытливого взгляда, прожигавшим её спину сквозь ткань. — Сегодня.       Хотел лишь подумать, но сказал вслух, от чего Мэй только тихо вздохнула, распрямив от неуверенности плечи.       Не прогнала раз, значит, готова. Я нежно коснулся её шеи губами, и последовал, хоть и почти не слышный, приятный стон. Кандзаси осторожно извлёк из густых волос, пахнущих чем-то неуловимо сладким, и они водопадом обрушились на её спину, очаровывая меня окончательно. Пальцы у меня грубые, но я старался прикасаться только их подушечками, чтобы даже ненароком не причинить боль. Ими же медленно, но уверенно стянул с плеч её кимоно. Белый нагадзюбан скрывал от меня прекрасное тело, которым так хотелось обладать, и он за несколько ласковых движений был опущен на пол. Мэй не сопротивлялась, но и не помогала, будто прислушиваясь к каждому моему прикосновению губ и рук, словно боялась упустить хотя бы одно и не прочувствовать его всей кожей.       Обнажённая, похожая бледностью своей и холодностью на луну, девушка была поразительна. Не хватает слов, чтобы описать увиденное в тот день. Это как если бы все в мире исчезло, и осталось лишь слово красота, тогда оно точно описало бы Мэй в те мгновения.       Но как сказать о любви, когда язык не слушается? Взглянув на изящную тонкую спинку, взволнованно ожидающую моих рук, я внезапно осознал, что заменит такие ненужные и пустые звуки: Мэй, сама того не зная, помогла мне. Не хватало росчерка крыльев мотылька на её тонкой спине над закрытым бутоном сладко пахнущего цветка (*прим: ассоциативное описание иероглифа «Любовь»).       Прочертил лёгким касанием «когти» между её лопаток, поцелуями жаркими, как огонь, укрыл «покрывалом» нарисованное едва уловимым касанием «сердце» и нежно вывел языком вниз, к пояснице, черточки, напоминающие «ноги» (*прим: «когти», «покрывало», «сердце», «ноги» — составляющие иероглифа «Любовь»). Мэй, конечно, все поняла: в её коварных лисьих когтях мое сердце, и я не хочу этому сопротивляться. Иероглиф «Любовь» сказал все за меня. Трепещущее в моих руках тело дышало томно, отзываясь на каждое движение. Она, смущённо взглянула на меня из-под пушистых ресниц, повернув голову, и счастливо заулыбалась. Это было расценено как желание мотылька сгореть в пламени.       Я поднялся с колен, и девушка обернулась ко мне лицом. Щеки её робко пылали, но взгляд горел такой жаждой, что ее губы сами собой тянулись к моим. Я не стал нас мучить. Нежный, срывающийся в страсть поцелуй захватил наши губы.       Однако вдруг, когда я уже коснулся рукой её обнажённой талии, надеясь сделать тела ещё ближе, Мэй остранилась и как-то неуверенно произнесла: — А вдруг я превращусь… — шёпотом произнесла она, заглядывая снизу вверх в мои удивлённые глаза. — Жалеть станешь…меня и себя… Но я лишь нахмурился: — Ничего такого не будет, красивая, — и скользнул по ее плечам, стараясь обнять, и невольно наткнулся на повязку, скрывающую рану. Девушка стеснительно отвела взгляд. Я повторил ещё раз, уже серьезнее. — Красивая, волшебная. Ты согласилась прийти в мой дом, доверилась… Я вспомнил о ноже, который она убрала в сундук. Ничего сильнее не могло подчеркнуть степени уверенности во мне и моих чувствах: — А я во всем доверяю тебе. Хочу, чтобы ты перестала думать, как тогда, у Чонгана. Просто дай случиться тому, что должно.       Секунды не прошло, как Мэй, нежная и взволнованная, бросилась ко мне, обхватив рукой мою шею и накрыв своими губами мои. Мне лишь оставалось ловить её ускользающие поцелуи, останавливать, когда вздумывалось ей от меня упорхнуть, не давать воздуха, заменяя его собой. Вертикаль вдруг сменилась горизонталью, ощущения стали острее.       Я позволил ей вести танец любви, управлять мной, возвышаясь над моим телом, исполнять все то, чего хотело её страстное сердце. Взгляд янтарных глаз околдовывал, не оставляя даже надежды на спасение. Я сотню раз умирал и воскресал за это утро, сдерживаясь, как мог, в проявлении нетерпения. Но в одно мгновение её тёплая ладонь провела по моему шраму. Аккуратный шов, выполненный искусным мастером, заставил её задуматься о чём-то. Лишь проследив за её взором, понял, что Мэй сравнивает нас, глядя на свое ранение. Мы были оба избиты судьбой неоднократно, но все же выжили и оказались в руках друг друга. Опережая грусть, которая грозилась вот-вот охватить Мэй, я ловко перевернул нас, взглянув сверху вниз на неё: — Хватит думать, нежная. Когда думаешь — боишься, — она ничего не успела мне ответить губами, закрытыми моими.       Нам двоим, правда, запрещено размышлять, находясь в объятиях: в голову лезет всякая ерунда о невозможности наших отношений и неизбежности разлук. Так что я остановил не только её, но и себя. Нельзя испортить драгоценные минуты счастья напрасными страданиями.       Глубокие поцелуи, нежные ласки заменили тревоги в эти моменты. Я не торопился, касаясь её мягкого, тёплого, как что-то совсем родное, тела, отдавал все чувства, на какие только был способен, переплетая наши тела, как могут только влюбленные души.       Движения, рваные, сильные, отражались на стене безумным танцем, от которого кружилась голова, теряя различия между сном и явью. Целуя её лицо, тело, я будто хотел заменить ей всю ту нежность, которую она не испытывала прежде, любить её за весь свет, суровый и враждебный, стереть из памяти все, что было до меня.       Страстью своей, проникающей сквозь моё тело в её, я вырывал будто листы её прошлого, вписывая туда совсем новую историю, историю нашей любви. И когда Мэй обессиленно рухнула из моих объятий на пол, погруженная в сладкое изнеможение, я почувствовал впервые в своей жизни, как моя Пустота наполнилась Ею…