Первый снег

      Настали странные времена, непривычные, но такие теплые, что перестал ощущаться мороз необычайно холодной в этом году зимы. Вообще все, что происходило за пределами моего дома, перестало волновать и тревожить. В этих стенах я вновь обрел утраченное счастье, схожее по силе с тем, что когда-то испытывал, отселившись от семьи Чонгана. Замкнутый прежде лишь на мне мой мир стал чуть больше и от этого — еще прекраснее.       В тот день, открывший нам друг друга с новых сторон, мы не разлучались, казалось, даже на минуту. Мэй болтала почти без умолку, целовала мое лицо и смеялась, совсем освоившись и расслабившись после случившегося между нами, будто порвалась последняя нить, удерживающая от полного доверия. Хвостиком ходила за мной, пока я растапливал снег для офуро, пыталась помочь с дровами, сидела рядом и преданно заглядывала в глаза, пока перебирал оружие и чистил его. Попыталась даже справиться с сюрикенами, но продырявив ширму, слезно пообещала мне больше в доме не практиковаться. К вечеру перед разведенным огнем пыталась управиться с угрем, который я принес с рынка, увлеклась готовкой и чуть не обварилась в кипятке. Она чувствовала себя совершенной неумехой, но меня это ужасно забавляло, хотя, кажется, моя улыбка только еще больше ее обижала. — Ладно, не сердись, обидчивая, — я приложил к ее вмиг раскрасневшейся коже ткань, смоченную растопленным снегом. — Ты стараешься, вижу. Я тоже не сразу синоби стал. Мэй терпеливо молчала, насупившись, пока я делал повязку, облегчающую ее страдания, а затем, когда я сам взялся за приготовление ужина, все же произнесла: — Ты никогда и ничего не рассказываешь о себе, только про меня слушаешь… Как ты в клане оказался? Не люблю я подобные разговоры.       Шли какими-то странными тропинками сквозь лес. Я как-то ездил с отцом на ярмарку, так мы передвигались в Окугами по тракту, а сейчас будто нарочно избегали этой дороги. Решив, что таким образом прячемся от самураев, собиравших налоги, и стараемся не привлекать к себе внимания, я ничего не спрашивал у своего неожиданного спасителя, доверчиво шел за ним след в след. Хотя успевать за его шагами было трудно. Он передвигался быстро, почти не касаясь земли, ловко переступал через буреломы, в то время как я с трудом преодолевал каждое препятствие. Иногда мужчина оборачивался на меня, бросая недовольный взгляд синих глаз, и поторапливал.       На следующий день вышли к реке, где на пароме переправились на другую сторону реки, а затем после еще одних лесных чащоб вошли в пещеру. «Запоминай дорогу», — уже в сотый раз за путешествие произнес человек и повел сквозь гору, освещая путь не факелом, как это делают обычные люди, а огнем, вырвавшимся прямо из ладоней. Сначала я сильно испугался знакомству с колдуном, но вскоре нашел это любопытным происшествием. Такао, так звали этого волшебника, оказался совершенно безобидным, в отличие от тех сказок, которыми пугали ребятню в моей деревне. — А почему ткань на ладонях не горит? — заинтересованно спросил я, кивая на его перебинтованные руки. — Потому что это магический огонь, — явно польщенный вниманием, произнес Такао и протянул открытую ладонь ко мне, чтобы я сам убедился в сказанном.       Огонь — это беда для деревни, все это знают, поэтому я с огромным недоверием, но все же коснулся сначала одним пальцем, а затем всей рукой ярко-синего пламени. И правда: не жжется, не уничтожает кожу. Я коснулся было белой ткани, обмотанной вокруг его кисти, чтобы убедиться, что и материалу ничего не сделал огонь, как колдун резко отдернул руку. Я недоуменно посмотрел в его ледяные глаза, вспыхнувшие было злостью: — У меня порезы, больно, — уравновешивая голос, ответил мужчина. — Только заживают. — Порезы? Ты был ранен? — это первое, что мне пришло в голову. — Нет, это плата кровью за волшебство.       Я удивленно еще раз посмотрел на синее, как его глаза, пламя, а затем на белоснежную ткань, но спрашивать больше ничего не стал. Поди разбери этих колдунов.       Деревня синоби внешне ничем не отличалась от Аогавара: крестьянские дома, сады, огороды. Если бы не расположение в отдалении от всех в горах, то вообще захожий путник никогда не отличил бы это поселение от любого другого. Однако, пока мы добирались, Такао, не отличавшийся особой общительностью, многое успел мне рассказать о тех, с кем мне предстояло жить, о тех, кем мне предстояло стать. Выдавал он информацию скромными порциями, но к моменту, когда показались первые крыши, я уже был в предвкушении от встречи с этими особенными людьми.       Мрачные и суровые жители, встретившиеся почти сразу на дороге, молча прошли мимо колдуна, даже не поздоровавшись, скользнув по его лицу внимательным взглядом, а меня рассматривали с ног до головы, но тоже будто мимоходом, словно торопились. Впрочем, именно так я и подумал про первых встречных: спешат куда-то, заняты. Однако, чем больше по дороге встречалось людей, тем больше я убеждался, что они все себя так ведут: колючими взглядами изучают, но при этом не отрываются от основных занятий. Но через деревню мы не пошли, чему я был рад, испытав на себе множество острых взоров, а свернули по тропинке от шумного водопада к большому дому, где, как оказалось позже, мне и предстояло провести свое детство.       Вкратце описав это и прежние воспоминания о начале пути «крадущегося» без особых подробностей, я выложил в единственную в доме миску приготовленный ужин и протянул Мэй, которая, погруженная в раздумья, не сразу даже ее заметила. — Ты близок с Такао? — будто очнувшись ото сна, поинтересовалась девушка, принимая блюдо. — Вы друзья? Я пожал плечами: — Он мой дзёнин, жизнь мне спас, — задумчиво посмотрел на ее прекрасное лицо и добавил. — Тебе помог и помогает. Думаю, больше, чем друг. — А Чонган? — почему-то хмурясь своим мыслям, продолжила допрос гейша, не прикасаясь к еде. Вопросы ее начинали меня настораживать, но все же ответил: — Чонган вырастил меня. Ему я тоже верю, как себе. Почему тебе это интересно? —огромный опыт синоби подсказывал, что не может волновать подобное просто так. Но Мэй проигнорировала мои слова и снова спросила: — Чонган и Такао близки? — Он тюнин, как он может быть не близок с дзёнином? — уже начиная закипать, но стараясь сдерживаться, произнес я. — Загадочная, не темни: что не так?       И снова мои вопросы остались незамеченными. Она взялась за палочки и, продолжая думать о чем-то, стала есть. Однако, увидев, как я не на шутку зол, вдруг улыбнулась, в мгновение просветлев, и сказала: — Прости, Кадзу, ничего дурного: я пытаюсь разобраться в твоей жизни. Кто такие «дзёнины» и «тюнины» и кто ты?       Я не дурак: не поверил ей, но постарался успокоиться. В конце концов, нельзя от всего мгновенно воспламеняться и везде видеть недомолвки. Досчитав внутри себя до десяти, чтобы вернуть к себе самообладание, и пояснил, что в клане есть своя иерархия: дзёнином зовут главу, которая распределяет задания и решает, с какими заказчиками иметь дело, ниже его стоят тюнины — средний класс «крадущихся», отличающийся особым опытом и знаниями, особо ценные синоби, а на последней ступени находятся гэнины — рядовые наемники, чьими руками и выполняется большинство заказов. — Я думала, ты тоже тюнин, — вдруг произнесла неведьма, когда я закончил. — Нет, недорос еще.       Она как-то странно на меня посмотрела, будто была не согласна с таким фактом, но промолчала. Пока я ел, внимательно изучала меня взглядом, от чего жевать становилось крайне затруднительно от такого пристального исследования, но, заметив, что я сильно напрягся и вот-вот снова спрошу, что происходит, неожиданно начала рассказывать о том, что в окия тоже подобная структура.       Ее голос, как и всегда, нежный и ласковый, усыпил мою воинственную бдительность, увлек от неприятных душе подозрений в мир гейши, откуда, будто из сказки, она пришла ко мне.       Ночь мы провели в жарких объятиях, дав себе обещание сделать это доброй традицией. Тесно было на одном жестком футоне вдвоем, но это нас не смущало. Обняв ее крепче, я целовал ее лицо, едва ощутимо касаясь губами, пока она засыпала, расплываясь в счастливой улыбке. — С тобой все иначе, не как в окия… — почти сквозь сон прошептали ее губы.       Зачем возвращается снова и снова в тот день? Обряд свершен, но ничего не изменил в ее жизни, кроме статуса в среде ее профессии. И для меня ровным счетом это таинство не значило ничего: какая разница, кто был первым, если становишься единственным и последним?       На следующий день нас разбудил вежливый стук в дверь. Хотел спросить, кто там, но потом передумал. Ясно, кто: младший господин Араи. Только он так сдержан. Да и в отсвете яркого солнца в морозный день сквозь бумагу стен, подняв голову, увидел силуэт крепкого мужчины с катаной.       Мэй тоже проснулась и, легко угадав утреннего гостя, растерянно посмотрела на меня, рванувшись за ширму одеваться. Во взгляде ее явно читалось недоумение, как объяснить Масамунэ перемены в наших отношениях. То, что бывший самурай не оценит подобное решение, явно симпатизируя девушке, было понятно и без слов. Однако я внутри себя надеялся, что ронину хватит ума и такта не поднимать подобную тему.       Так и вышло: благовоспитанный Араи сначала попытался убить меня взглядом, затем посмотрел на Мэй как на предательницу, но вслух произнес абсолютно спокойным тоном, от которого даже вода замерзла бы: — Я пришел поговорить о наших дальнейших действиях.       Неведьма на правах хлебосольной хозяйки проводила его к огню и предложила заварить чай. Ронин старался не встречаться с ней взглядом, но от предложения не отказался, как бы невзначай рассматривая футон, который я еще не успел убрать. Ревность — не лучший спутник воина, и Масамунэ, за что я его невольно уважал, справлялся со своей слабостью явно лучше меня. Забавно, что мы поменялись с ним местами: когда-то я тоже пришел в его дом, где он жил под одной крышей с Мэй. Я устроил погром, готов был растерзать его, а он благородно чай пил, хладнокровно рассуждая о делах. Поразительная выдержка…или скрывающееся за заинтересованностью настоящее равнодушие?       Как такового плана еще в моей голове не созрело. Требовалось рассчитать слишком многое, чтобы не допустить промаха: понимать, каков сёгун, кто входит в его окружение и как к нему подобраться. Идея, сама собой возникшая во время обсуждения контракта, скорее всего была верной: придется уже не майко вспомнить свои навыки очарования и сыграть гейшу, которая имеет своего данна в виде самурая. Нужно только сочинить поубедительнее легенду для них и меня, с ролью которого еще предстояло помучиться. Ужасно не хотелось вновь на себя примерять доспехи. — Нам предстоит войти в ближайшее окружение сёгуна, чтобы узнать, имеет ли он отношение к они и рейки? — будто сам с собой ведя беседу, проговорил ронин, благодарно кивнув за приготовленный чай и принимая чашу в руки. — Верно, — ответил я, так же усаживаясь к очагу с чаем. — Сатоши разведает обстановку, как устроен дворец, какая охрана… Но я даже договорить не успел, как Мэй, наполнявшая свою чашу, обмерла и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Чайник в ее руке качнулся, едва не опрокинувшись. Лишь ловкость моей руки уберегла ее от нового ожога. — «Сатоши разведает»? — переспросила девушка, почти не мигая. Исключена невнимательность: она слушала нас, ловя каждое слово, хотя взгляд все время был направлен на льющуюся струю. Значит, что-то другое ее беспокоило. — Да, — не зная, как правильно реагировать, ответил я и настороженно поинтересовался.-Что не так, испуганная? Сатоши бес… — хотел снова его назвать бестолковым, но, вспомнив его заботу об общем деле, невольно осекся. Жертвенность не свойственна «крадущимся», это было личное, что особенно ценно. — Сатоши — опытный синоби, справится.       Но явно не умения внука Чонгана, который, правда, как не кто другой умел перевоплощаться и втираться в доверие к людям, тревожили бывшую майко. Она почему-то настороженно перевела взгляд на нашего гостя и нахмурилась, очевидно, ожидая от него поддержки. Рискнул предположить, что ей не понравилось, что я ничего не рассказал об этом, но гейша даже не удостоила меня взором, сосредоточенно о чем-то размышляя. Что у них за тайны?! Сначала на кладбище прогуливались вдвоем, затем постоянно секретничают. — Это же очень опасно… — прошептали ее губы, но Масамунэ покачал головой, отказываясь с ней соглашаться. — Вся наша жизнь опасна, красивая, — напомнил я ей, но Мэй меня уже не слышала, хотя мне хотелось, чтобы именно эти слова долетели до ее ушей и глубоко проникли внутрь, зарождая в ней осознание, что однажды и меня может не стать в ходе какого-нибудь задания.       Однако девушка явно была не настроена думать о будущем. Схватив теплую накидку, она вдруг выскочила на улицу, даже ничего не объяснив и оставив нас с Араи наедине сверлить друг друга недовольными взглядами. Какое-то время выдержав зрительный напор открытой ненависти, я нарушил поединок, поставив чашу на стол и решив все же догнать свою беглянку, но бывший самурай внезапно заговорил, продолжая наслаждаться правильно заваренным напитком: — Ты не нравишься мне, синоби, это правда.       Я заинтересованно приподнял бровь. Не ожидал от него такой откровенности. Раньше все его неприязненные чувства ко мне искусно прятались за маской бесконечного терпения и вынужденного соседства. Впрочем, что было совершенно взаимно: я тоже всеми силами старался переносить его общество, с усилием заставляя себя не вспоминать, что он, сын убийцы моих родителей, интересуется Мэй. — Людям твоего типа нельзя доверять, все это знают, — поразмыслив, я согласно кивнул очевидному доводу. Кто верит наемникам? Только дураки и отчаянные. — Но ты не боишься однажды сам оказаться обманутым?..