Первый снег

      После они перешли на абсолютный шепот, и даже прекрасный слух синоби в гуле множества веселых голосов, пошлых шуток и глупого смеха девиц не смог различить, о чем шла речь между двумя бывшими самураями, однако и без слов мне было понятно, что случилось что-то из ряда вон выходящее, если господин Араи потерял уверенное равновесие. Не сознается ни за что, придется пытать. -… Завтра стражи нагонят… — продолжали беседу трое приятелей в доспехах. -… Да, завтра будет трудный день…       В Сэцубун, в праздничный день, действительно, ожидается огромное количество гостей города, а потому наверняка на улицах понадобится сохранять шаткое состояние порядка, ведь нищие в надежде на милость богов и богачей станут мешаться под ногами аристократов, что наверняка вызовет недовольство последних, подскочит уровень воровства. Стражникам придется туго: надо уследить за всем и сразу. Если спровоцировать какие-нибудь массовые нарушения в разных концах города, то, должно быть, привлекут всех, кто держит оружие в руках, к обеспечению спокойствия горожан. В тюрьме, скорее всего, останется минимум охраны, что мне только на руку.       Услышал я достаточно, осталось только получить ответы на возникшие вопросы. Во истину, вся работа синоби порой — это спокойное времяпрепровождение в питейных заведениях: пей и подслушивай или доведи свою жертву до нужного состояния, развяжи ему язык или, наоборот, заткни поглубже, в зависимости от необходимости.       Понимая, что Масамунэ вряд ли сам скоро решится на новую разлуку с приятелем, я поднялся, и он тут же обернулся на меня, скользнув снова каким-то нечитаемым взглядом, однако быстро распрощался, даже обнявшись, с господином Тинэном и последовал за мной. Теперь нужно было думать о моем друге. Друге? Да, бестолковый, никто тебя не бросит, только доживи.       На улице я прошел какое-то время вперед, а затем, завернув в темный переулок, зашел в тень, ожидая, когда придет сюда же ронин. Не испугается — ясное дело, но будет удивлен. Так и вышло: задумчиво изогнул бровь, увидев, к чему я клоню, легким, будто нечаянным движением, поправил на поясе рукояти катаны и вакидзаси и подошел ближе.       Он выглядел, как и полагается, спокойным, хоть во взгляде, скрестившимся с моим, проглядывалось какое-то смятение, словно он попал в ловушку еще до того, как оказался со мной один на один в нелюдимом месте. Видимо, сомневался, что со мной стоит делиться полученной информацией. — Что это было? — я обошел его, как бы ненароком оттесняя его к стене дома и заодно отрезая пути к отступлению, если соберется уйти от неприятного разговора.       Я едва был ниже его, наверняка ненамного моложе, но его статная фигура с широкими плечами, на которых когда-то были доспехи, казалась сейчас несгибаемым тростником, смотревшим на меня нехотя, сверху вниз. — Встреча старых друзей, — парировал Масамунэ и, явно заставляя себя, нахмурился, видимо, прекрасно осознавая, что я недаром насторожился. Но голос постарался сделать как можно пренебрежительнее. — Что за допросы, синоби?       Проглотив не без труда подобный тон, я спросил: — Что вы обсуждали? — и, не выдержав, добавил, еще живо припоминая, как он озирался на меня в заведении, явно растерявшись. — При чем тут я?       Бровь его сначала явно дернулась в изумлении моей наблюдательности, а затем — второй раз — в размышлениях над правильным ответом. Взвешивая в голове, что мне знать стоит, а что — лучше утаить, младший господин Араи, видимо, не нашел ничего лучшего, чем просто наигранно хмыкнуть: — А при чем здесь ты? Мы вспоминали прошлые дни службы, — отвратительный актер, любой раскусил бы обман.       Щека сама собой у меня дернулась, предвещая нехилый уровень злости. Ненавижу ложь в любом ее проявлении, хоть и сам тесно связан с ней благодаря нелегкому ремеслу. Вытащив в нож в одну секунду и прижав его лезвие к горлу ронина, я не рассчитывал его запугать прощанием с жизни, знал, что это будет безрезультатно: человек, уже решивший умереть, не страшится встречи с ней. В доказательство этого Масамунэ снова лишь вопросительно посмотрел на меня, медленно провел взглядом по моей руке и вернулся опять к моим глазам, не выдавая ничем свои истинные мысли: — Я не дурак, мстительный, — процедил я зло, — догадался, что речь шла обо мне. Ты, подозрительный, давно напрашиваешься…       За одно только умопомешательство, устроенное одним единственным вопросом, стоило его заставить навсегда молчать. Но речь шла даже не обо мне: в опасности может быть и Мэй. Я худо-бедно мог смириться с его темными планами на меня, но не мог ему простить обман гейши.       Ронин выгнул кривоватую усмешку на губах, которая вышла почему-то очень тоскливой, будто он знал, что рано или поздно настанет день, когда я сорвусь. Однако так ничего и не произнес, и даже дыхание осталось спокойным при ощущении на благородной коже острого лезвия. Пришлось чуть сильнее надавить лезвием на горло: — О чем вы разговаривали? — требовательный мой тон, кажется, говорил сам за себя, но Масамунэ продолжал упорствовать, играя с огнем: — Это тебя не касается.       Еще глубже вошло лезвие, аккуратно царапнув. Странно, но при всей невозмутимости его вида, он даже не пытался направить на меня вакидзаси, покоящийся в ножнах. Знал, что я не рискну его убить при свете дня, предпочитая не наводить лишнюю шумиху среди городской стражи? Или действительно, совесть его чиста, не боится? — По краю ходишь, — предупредил я его, сузив глаза. — С момента встречи вопросы вызываешь, мутный.       Господин Араи почему-то хмыкнул, словно я подтвердил его догадки, однако не стал возмущаться. Возникло жуткое ощущение, что к стене приперт не он, а я со своими глупыми претензиями: — Какую игру затеял у меня за спиной? Что скрываешь? — деваться мне было некуда, пришлось додавливать. Как знать, когда в следующий раз представится момент получить ответы на все вопросы. — Вероломство — удел синоби, а не самураев, — пожал плечами, будто не понимая, к чему мои слова, и ответил Масамунэ не без пренебрежения в голосе. Цепкий и едкий мой взгляд воткнулся прямо в его черные зрачки: — Так ты и не самурай, — по больному попал, в самое уязвимое место, да так, что тот даже невольно сморщился, словно съел что-то кислое. Но гордости не уронил и, размеренно кивнув, согласился: — И не ронинов.       Не спорю, «крадущиеся» умеючи обманывают, втираются в доверие к другим людям, а затем не гнушаются предательством, но все это — часть работы, а не жизни. По крайней мере, так мне теперь казалось. Эх, не неведьма, перевоспитываешь меня…       Тряхнул головой, чтобы не мешали мысли о Мэй в момент, когда нужна полная собранность. Мякну иначе от воспоминаний о ней, таю, как снег в тот предвесенний день. Не для себя надо все выяснить, для нее же. — Среди синоби много ронинов, — припомнил я, зло улыбнувшись, зная, как его сильно оскорбит подобное падение нравов. — И почему бы тебе не податься в лжецы? — градус накала в теле заставил оскал в тонкую линию собраться, брови нахмурить. — Таскаешься за ней, как живую приманку для своих нужд используешь. Я только мешаюсь под ногами, верно?       Младший господин Араи удрученно было качнул головой, прикрыв глаза, но лезвие моего ножа не позволило, прижимая его голову затылком к стене. Тогда он только тяжело вздохнул и посмотрел на меня прямо, открыто. Пожалуй, впервые, за все путешествие: — Не думай, что одному тебе она дорога. Я ни за что не причиню ей боль. Наши пути совпали нечаянно, — недовольный тем, что вынужден объясняться, бывший самурай еще раз выдохнул и сосредоточенно свел брови к переносице. — И по мне, так пусть с тобой, но живая и счастливая.       Прозвучало, конечно, без удовольствия от признания, но именно благодаря такому тону показалось, что он не солгал. Масамунэ ненавидел меня, само мое существование вносило разлад в его картину мира, но, похоже, было в его душе что-то сильнее злости. Оказывается, у нас есть кое-что общее. С трудом, правда, верилось, что он так легко уступает мне ее, однако, как знать, что там в головах у достойных и благородных воинов.       Заметив, что я замешкался, ронин хмыкнул и с кривоватой ухмылкой краями губ произнес: — Испортишь ей праздник, — а увидев, как морщины на лбу у меня разглаживаются, и вовсе расслабленно улыбнулся. — Не простит. Ёкай.       Пытать дальше его было бесполезно: он уже нанес ответный удар, от которого мои уверенность и напористость явно просели, теперь инициатива была в его руках. Шин, я уже сотню раз пожалел, что не верил твоим словам: пропустишь один удар в сердце, поддашься чувствам, а потом из этой паутины не выберешься. Как искусный манипулятор, которым должен был быть я, Масамунэ надавил на мою больную точку. И глаза у него были не менее злые, чем у меня… и его отца.       Я медленно отвел оружие и убрал на место, но, прежде чем дать ему уйти, задержал, схватившись за ворот верхней одежды, и ледяным тоном произнес: — Если я пойму, что твоя смерть принесет ей пользы больше, чем страданий, до сэппуку ты не доживешь, я обещаю.

***

      Пошел домой я один: Масамунэ благоразумно пошел другой, более длинной дорогой. Тесно нам двоим было не то, что в одном здании, — в одном большом столичном городе, а после случившегося за последний час так и вовсе казалось, что мы не сможем даже дышать общим воздухом и ходить по той же земле. Однако достигнуть арендованного здания удалось лишь уже под вечер: подготавливался к предстоящим событиям весь день.       Мэй встретила меня на пороге и, почти сразу почувствовав на своем лице мой злой взгляд, не рискнула приблизиться, хотя явно в глазах читалось такое желание. Позади ее тонкой фигурки я заметил накрытый стол со скромным, но однозначно праздничным угощением, за которым никого не было. Оказалось, что младший господин Араи тоже где-то пропадал и девушка порядком извела себя в напрасных переживаниях, опасаясь, что случилось что-нибудь страшное.  — Эхо-маки? — я старался разговаривать спокойнее и не давать себя, порванного и покрытого царапинами, разглядывать. Ни к чему ей знать, как я провел последние часы. Гейша подошла ближе и посмотрела туда же, куда был устремлен мой взгляд: на рисовые рулеты с начинкой из шпината, грибов и сушеной тыквы. — Будем праздновать? — Мне показалось это… — она смолкла, видимо, подбирая слова и следила за тем, как я переодеваюсь. От ее внимательного взгляда спине было жарко, как от прикосновения искр огня, но я старался об этом не думать, зная, что кожа вся ободрана и наверняка последуют вопросы о ее состоянии. — Уместным.       Пользуясь воспитанием бывшей майко, я продолжал делать вид, что ничего странного не происходит, и спокойно поинтересовался, перевязывая рукава шнурками: — Пир во время чумы? — Никогда не знаешь, будет ли завтра, — уже начиная, похоже, стесняться своей идеи, пролепетала девушка и притронулась сначала неуверенно к мискам с едой, а затем вдруг начала собирать их.       Обиделась же. Не знает, какие тучи над головой стягиваются, хочет жить и радоваться каждому дню.       Я оставил одежду и осторожно забрал у нее из рук посуду: — Правильно, мудрая моя, — она было вцепилась в края миски, но я был чуть сильнее и решительнее. — Завтра будет трудный день. Отдохнем.       Услышав мое обращение к ней, гейша сразу просияла. Моя, конечно, ничья больше. Я легко поцеловал Мэй в лоб, отметая ее последние смятения в правильности своих поступков. Вот так бы было и дальше: приходить с задания в дом, где тебя ждут. Так, глядишь, и захочется жить.       Руки девушки обвили меня за шею, уже гораздо нежнее и решительнее, чем в день, когда из деревни провожал по пещере. За дни дороги нам не удавалось побыть вдвоем ни мгновения. Права не неведьма: завтра за свой спектакль могу вполне оказаться рядом с Сатоши, а, может, и того хуже. И она, прекрасное создание, может быть рядом, что самое страшное, если вдруг откроется, что мы знакомы. Ладно, в конце концов, моя жизнь и копейки не стоит, не жалко. Но загубят ведь невинную душу мерзавцы в доспехах, если я умру, и ронин не сможет спасти, рядом мертвым телом ляжет, и на месть клана даже нельзя рассчитывать: сами ввязались в это опасное мероприятие. Глаза сами собой зажмурились от леденящего сердце ужаса. Обнял ее, нет, прижал к себе, кажется, даже сделав больно: она тихо ойкнула и рассмеялась. И как я раньше жил без этого смеха? А вообще было ли что-то до? Было: тьма.       Дверь, тихо скрипнув, поползла в сторону, впуская в дом вернувшегося Араи. Конечно, озадаченный взгляд его упал сначала на руки Мэй, а затем только встретился с моим недовольным взором. — Масамунэ, — тут же расцепив объятия, девушка приятно заулыбалась ему и отошла от меня чуть в сторону, зарумянив щеки. Стесняется или… не хотела, чтобы он видел?-Прошу тебя разделить праздничный стол. Прекрасно.       Мне кажется, он даже в глазах моих прочел жгучее нежелание сидеть рядом во время торжества, однако вдруг его губы вытянулись в прямую улыбку: — С удовольствием, Мэй.       Девушка мгновенно оживилась и пригласила нас к столу, держась уверенной хозяйкой. Мы с ронином сели друг напротив друга, и гейше осталось место лишь между нами, что прекрасно сочеталось с ее дипломатическим искусством поддерживания шаткой гармонии в общем доме.       Первое время закусывали скромными блюдами, которые, однако, Масамунэ несколько раз вежливо похвалил, и я, чтобы не выглядеть совсем неотесанным болваном, неумело его поддержал, памятуя, как трудно бывшей майко даются бытовые заботы. Кулинария не входила в предметы обучения в окия, и постигать хитрую науку ей приходилось на ходу, а в случае Мэй — на скаку, между погонями, тревожными мыслями о будущем и тренировками с ядами. Не неведьма, слыша вполне заслуженную похвалу, румянила щеки и украдкой, из-под ресниц, посматривала на меня с мало приметной улыбкой. — Итак, — пока девушка подавала нам основное праздничное блюдо, господин Араи нехотя взглянул мне в глаза, чего до этого старательно избегал. — Что насчет завтра?       Я отпил чай, давая себе время на размышление над ответом. С одной стороны, лгать нельзя: если он честен, пригодится еще. С другой, не было уверенности в его невинности. — Послезавтра будут казнить пойманного синоби, — не пощадил чувства Мэй, которая тихо ойкнула, едва не уронила от неожиданности блюдо, но вовремя помогла себе второй рукой.- Не знаю, Сатоши это или нет, но завтра надо наведаться в тюрьму, и, если это он, пока идет празднование в городе, организовать ему побег.       При упоминании о бегстве из темницы гейша удрученно покачала головой, как и я, видимо, вспомнив, с чего началась наша дружба. — Когда же займемся проникновением в круг сегуна? Не будет ли это опасным после того, как поможем бежать преступнику? — проигнорировав наши переживания о судьбе внука Чонгана, сухо поинтересовался Масамунэ. — Не «преступнику», языкастый, — прекрасно понимая, что для него это синонимы, исправил я, — а синоби. Если он не из чужого клана, надо помочь. Здесь может оказаться кто угодно. В остальном… Пойду я один, вы лицами там светить не будете, — на его вопросительно приподнятую бровь я ответил. — Вам еще втираться в доверие выше. Я потом прикрою ваш отход, в случае чего.       Я чувствовал, как пристально на меня смотрит Мэй, но не мог даже головы повернуть в ее сторону, предчувствуя, какую боль увижу в ее глазах. Однако и это осознание не могло изменить моего решения: изначально было оговорено, что только людям с проверенными документами удастся пробраться в ближайшее окружение власть предержащих, и мне сразу же была отведена роль человека, который будет зачищать напортаченное и не давать настигнуть преследованию. — И как ты планируешь влезть в тюрьму? — недоверчиво спросил ронин, иногда бросая взгляд на встревоженную девушку. — Там полно охраны. — Я не учу тебя делать сэппуку, а ты не учи меня выполнять мою работу, — отрезал я с невозмутимым видом, на что тот лишь усмехнулся, но и вопросов больше задавать не стал.       Всех карт раскрывать, пожалуй, не стоит.

***

      За столом воцарилась звенящая тишина. Неудачный, конечно, выходил праздник накануне грядущих опасных событий. Впрочем, я с детства толком ничего не отмечал, так что для меня все выглядело вполне обыденным, разве что тянуло лечь спать пораньше, чтобы завтра хватило сил на опасные мероприятия, а неловко было говорить об этом девушке, которая явно готовилась к торжеству, а теперь сидела как в воду опущенная. Неожиданно ситуацию спас ронин, правда, при этом втоптав меня в грязь. — Мэй, завтра будет тяжелый день, но сегодня еще можно позволить себе порадоваться, — он вдруг поднялся и отошел к своей накидке, из кармана которой вдруг извлек красивый гребень. — Это подарок тебе.       Умный и хитрый, неужели и вправду просто безответно в нее влюблен? Скрепя сердце я наблюдал за счастливой улыбкой гейши, которая приняла дар и рассматривала его с большим удовольствием. Хотелось тоже порадовать ее напоследок, но, увы, я весь день потратил на совершенно другие нужды, совершенно забыв о том, что стоило бы подготовить подарок. Досадно стало, да так, что хоть сейчас беги на поиски чего-нибудь стоящего.       Но девушка, надо отдать ей должное, ни взором, ни словом не укорила меня за черствость и поблагодарила ронина сдержанно, стараясь не подчеркивать особо его заслуги. Однако после этого жеста она все же заметно повеселела и даже предложила нам все-таки совершить обряд.       Мы, не покидая стола и взяв в руки эхо-маки, сели лицом на юго-запад, а затем по команде Мэй, севшей ко мне поближе, закрыли глаза. Надо было улыбнуться грядущему году, загадать какое-нибудь заветное желание и съесть весь длинный рулет, не проронив ни слова. И только тогда, согласно поверью, с приходом весны начнется новая беззаботная жизнь.       Я жевал медленно и думал, честно пытаясь сосредоточиться на своих сокровенных мыслях. Но не было у меня никакой мечты, кроме одной-единственной: сделать так, чтобы моя очаровательная не неведьма была счастлива. В кой-то веки с Масамунэ согласен. Не известно, что для этого потребуется. Если всего лишь моя смерть, то я не против. Не жалко себя ради этих темных с янтарным отблеском глаз, ради этих соблазнительно нежных губ.., жаркое прикосновение которых я вдруг почувствовал на своей щеке.       Чуть не подавившись от неожиданности, я открыл глаза и обернулся: ронин еще старательно пережевывал эхо-маки, а коварная кицунэ, уже расправившаяся со своим праздничным угощением, лукаво смотрела на меня и улыбалась, спросив одними губами: — Угадала?..       Лисица. Я невольно расплылся в улыбке и кивнул. Угадала, конечно, я тебя и загадывать не смел, ты мой дар богов, незаслуженный, нечаянный, и я сделаю все, чтобы тебя сберечь.       Спустя час обсуждений дальнейших планов Мэй тихо шепнула на ухо, чтобы хотела бы принять ванну, смыть с себя накопившуюся грязь и оставить ее в прошлом году. Снова перепали благодарности Масамунэ, который умудрился найти такой дом, в котором было предусмотрено скромное офуро, которое на поверку оказалось неисправным: печь плохо поддерживала тепло. Как я ни старался растопить ее, результата особого не добился.       Пришлось довольствоваться подогретой в чане водой, которую натаскал в бочку. Наблюдая за моими заботами, бывшая майко несколько раз просила прощения за доставленные неудобства и умоляла бросить эту затею, сетуя на свою неуемную болтливость. Но я был настроен решительно: раз уж не приготовил подарок, так хотя бы надо сделать приятное.       В конце концов мне удалось добиться небольшого уютного тепла в помещении и сделать воду в офуро сносной для нежной кожи девушки. Поблагодарив меня, гейша осталась в комнате, прикрыв за собой дверь поплотнее, а я вернулся в общую комнату, где господин Араи уже укладывался спать. Славно. Без него не так душно.       Уселся к костру поточить нож. Эти мерные движения всегда успокаивали нервы перед тревожным будущим. У нас с ним, с этим острым оружием, много общего: всегда готовы к бою, прямы, но опасны вблизи. Только, оказывается, у меня есть слабости. Как ни старался, чем бы не отвлекался, мысли все равно крутились вокруг Мэй, нежной и тонкой колдуньи, которая очаровала меня. Но неожиданная мысль внезапно всего передернула: замерзнет же с такой печкой, заболеет, не отойти от нее будет. Тогда хоть разорвись: и Сатоши, и ее спасай.       Приготовил еще горячей воды, уверенным шагом приблизился к сёдзи, разделяющей комнаты, и только в это мгновение понял, каким неловким будет мое появление в подобный сокровенный момент. — Нежная, — я тихо постучал, чтобы не разбудить ронина, от строгого взгляда которого потом будет не отделаться. — Я зайду? — ответа не последовало, и я на всякий случай уточнил. — Воды принес.       Послышался шумный всплеск, будто она внутри офуро засуетилась, прячась, хотя куда можно деться в обычной широкой бочке? — Не стесняйся, — невольно ухмыльнулся я. — Просидишь тут еще и станешь совсем синяя. А рыжая должна быть.       Наверняка ей было ужасно неловко, что в доме, где мы не одни, она, совершенно обнаженная, столкнется с моим взглядом, однако разрешение все же было дано, и я осторожно проследовал внутрь, старательно отводя глаза в другую сторону, чтобы не смущать.       В углу увидел аккуратно сложенные нагадзюбан, кимоно, а рядом — крохотные почти сандалии. Детская почти ножка или лапка? Приходилось делать вид, что нахожу в них что-то интересное, чтобы не смотреть на нее. Приподнял чан и собрался, не глядя, налить воды в офуро, как вдруг почти шепотом позвал ласковый голос с легкой грустью: — Кадзу…       Не было сил ослушаться, посмотрел.       Распущенные по покатым плечам влажные волосы, разрумяненное лицо с мягкими чертами: чуть приоткрытые пухловатые губы, теплый взгляд темных с поволокой глаз. Толща воды в деревянных застенках скрывала изящные линии тела. С трудом заставив себя снова вернуться к принесенному сосуду, вылил его содержимое, подняв от поверхности воды сероватый пар. — Я боюсь завтрашнего дня, — прошелестела Мэй, которая, видимо, оставшись наедине со своими мыслями, совсем тонула в тоске. — Не хочу думать о дурном, оно само…       Никто не знал, чем обернется грядущее. Может, повезет, удастся вытащить Сатоши, найти какую-нибудь полезную информацию о рейки и Привратнике, все ниточки к которому тянутся в столицу, а, может, после будет рыдать над моим хладным трупом прекрасная не неведьма. Нет, лучше пусть не увидит этого, в памяти ее живым останусь. — До завтрашнего дня еще ночь, — парировал я и попытался по-доброму улыбнуться. — Ты же разделишь ее со мной?       Хотел было сказать, что жду ее в комнате в приготовленной постели, убаюкаю в своих объятиях, как вдруг, совсем как в момент загадывания желания, девушка поднялась во весь рост и жадно прильнула к моим губам, утягивая за собой, как самая настоящая кицунэ утаскивает свою несопротивляющуюся жертву. Ёкай со всем, и вправду: вдруг последний раз… Нам надо заглушить страх страстью.       Ни секунды не думал, повиновался ей и своему сердцу, которое быстрее забилось в предвкушении: сорвал с себя одежду и, ловко перемахнув через края бочки, оказался рядом с ней в воде, которая обняла нас теплым покровом, делая скользящие прикосновения рук томительнее, чувственнее. Не было раздражающего нижнего белья, наши тела дотронулись друг до друга сразу же, заставив сначала даже невольно вздрогнуть от неожиданной близости.       Хотелось целоваться до беспамятства, покрыть её всю поцелуями. От каждого касания моих губ, смело завладевших ее тонкой кожей шеи, Мэй шумно вздыхала, с трудом сдерживаясь и пыталась мне отвечать нежными скольжениями по моей спине: — Тшш, ласковая, не разбуди ронина, — сгорая от осознания, насколько волнуют ее мои поцелуи, я счастливо заулыбался, — а то услышит, расстроится, раньше положенного вскроется.       Гейша никогда не оценивала мой юмор, но в этот раз даже над такой мрачной шуткой, прикрыв рот ладонью, засмеялась. Я невольно залюбовался ее смехом. Очаровательная во всем, в каждом звуке и жесте, не неведьма заставляла меня желать безумствовать, желать обладать ею. Сила моего натренированного тела, всегда направленная на ярость к моим врагам, сейчас выливалась в неконтролируемую страсть, за которой мерк голос разума. Я легко подхватил ее и больше не отпускал, соединившись в единых движениях и не позволяя даже на мгновение переставать меня чувствовать.       Кажется, она плакала от счастья на моем плече, с усилием прижимаясь грудью, целовала невпопад, полностью растворяясь в моей любви. И, лишь утопая в сладком изнеможении, Мэй нечаянно ослабила руки и едва не выскользнула, однако мои крепкие ладони уверенно вернули ее ближе к моему телу. Даже если поймают, пытать станут, мне не страшно будет умирать: я уже увидел Небо благодаря ей.       Сколько дней прошло с момента нашей встречи? Кажется, меньше сотни, но даже их хватило, чтобы вывернуть меня всего наизнанку, найти где-то в глубине себя слабый свет и захотеть стать лучше, больше, чем просто опытным синоби. Достаточно оказалось времени, чтобы осознать, что руки даны не только для убийства: ими можно ласкать любимое тело, глаза — чтобы видеть, как прекрасна та, что рядом, а острое обоняние — чтобы сходить с ума от ощущения знакомого аромата бледной кожи.       Она обняла меня чуть ниже груди, когда я наконец помог ей опуститься на ноги. — Госпожа Сумико говорила, что никогда не знаешь, что случится завтра: новый день или новая жизнь, — Мэй уткнулась носом в мое плечо, которое еще помнило ее слезы упоения, и затем поцеловала его. — Неизвестность всегда страшит… — Странно это слышать от той, что уже однажды организовывала побег преступнику, — я вернул ей поцелуй в лоб и постарался беззаботно улыбнуться, хотя внутри холодело. Никогда еще не хотелось не погибнуть так, как сегодня. Девушка приподняла на меня взгляд улыбнувшихся глаз. — Не переживай, мне не впервой сбегать из тюрьмы, Сатоши тоже. Вдвоем выберемся, перегримируем его, переоденем, поможет проникнуть в круги сегуна или прикрыть вас…       Не получилось произнести многообещающее «все будет хорошо»: не мог ей соврать, дать напрасные надежды. Сам не знал, выйдет ли благополучно: в темницах дворца наверняка служат опытные стражники, с которыми, поди знай, удастся ли бесшумно справиться. Это не просто разбойники с тракта или бандиты, это обученные воины. И, что хуже всего, судя по моим сведениям, — такие же, как я: синоби. «Крадущихся», я слышал, нанимали в охрану сегуна нечасто, поскольку сложно верить тем, у кого нет ни совести, ни чести, присущих самураям, однако, если подобные мне получали достаточный гонорар, иногда становились цепными псами на защите власти, хоть и оставаясь всегда в тени. Оставалось лишь надеяться, что синоби находились только на страже личных покоев во дворце. Иначе одному мне вряд ли удастся провести толпу тех, кто думает так же, как я. — Не хочу, чтобы ты оставался нас прикрывать, — прошептала не неведьма еле слышно, ласково проводя ладонью по животу и наткнулась на шрамы. Лицо ее пронзила боль. — Ты пострадать можешь… — Такова моя работа, красивая, — я осторожно убрал ее руку от старых ранений, подняв ее выше, чтобы не думала, не вспоминала, — и таково мое желание.       Невольно возник в голове разговор в городской башне, где уже предупреждал о непростой своей профессии. Столько раз собой рисковал ради денег и славы клана, неужели думает, что сейчас, ради нее, я отступлю или струшу? — Разреши хотя бы помочь, — не унималась девушка с добрым сердцем, — я уже кое-чему научилась…       Мягко погладил ее скулу. В бой рвется, отважная, полезной быть хочет, меня защитить. Не эти ли слова равны признанию в любви? — Нет, Мэй, моя жизнь не стоит твоей, — закрепив на ее щеке поцелуй, я снова улыбнулся.-Уже говорил твоему охранителю: каждый будет делать свою работу.       Гейша раздосадовано нахмурилась: — А какова моя работа? Прятаться и ждать, когда вы с Масамунэ сложите к моим ногам трупы моих врагов?       Наивная, детская и до ужаса забавная у нее получилась обида. Не сдержался, рассмеялся: — Ждать. Потом костер из них сделаешь, — вдруг вспомнилось, как с Сатоши сжигали тела убитых в лесу. — Яркий, я полюбуюсь, — но мой смех даже не заставил ее губы изобразить улыбку. Наоборот, казалось, она расстроилась еще больше. Прижавшись еще сильнее, чем прежде, к моему телу, девушка спрятала от меня свой взгляд и ничего не отвечала.       Лишь спустя мгновение, когда я чуть приподнял ее головку за подбородок, Мэй вынужденно подняла на меня глаза, полные слез. Не найдя утешительных слов, я поцеловал каждое подрагивающее от внутренней боли веко: — У меня дурное предчувствие, — словно прощаясь, проговорила она, уже не сдерживая всхлипов. — Боюсь за тебя… Вдруг схватят, замучают…       Наверняка не представляла даже, какой ужас царит в темницах, подобной той, в которой страдал сейчас Сатоши и в которой вполне мог оказаться я сам, но, видимо, догадывалась, что из таких заведений здоровыми уже не возвращаются. Я вместо ответа лишь покрепче обхватил ее тонкую талию, не находя нужных фраз. Я вернусь. Призраком, духом, ёкаем, но вернусь к ней. — Говорить нельзя желание свое, иначе не сбудется, — вдруг произнесла девушка, слезы которой касались влажным следом моей ключицы, — я буду молчать и верить, что оно исполнится. Ни о чем другом не думаю…