My Yakuza Boyfriend

Его разбудил не дождь, разбудили удары Ируки. Услышав этот звук, Какаши сел, мгновенно проснувшись. Он так и не надел повязку; ему пришлось закрыть один глаз, чтобы лучше разглядеть спальню Ируки в поисках признаков незваных гостей. Но ничего не изменилось по сравнению с тем, как комната выглядела несколько часов назад — когда Ирука оделся в обтягивающую чёрную рубашку без рукавов и свободные шёлковые тёмно-синие боксеры, предложив Какаши тот же наряд, только немного большего размера. Выразительно лаконично Ирука объяснил, что Изумо и Котецу каждую ночь спят в изножье его кровати в западном стиле на двухъярусном футоне, но теперь эту роль взял на себя Какаши. Затем якудза скользнул под простыню, помахал рукой через плечо в безмолвном «спокойной ночи» и быстро заснул, уткнувшись лицом в мягкую подушку. Стоя в слабо освещённой спальне несколько часов после полуночи, Какаши некоторое время наблюдал за тем, как спит его босс, чтобы убедиться, что он больше не нужен. В течение этого периода ожидания по соседству прошёл лёгкий шторм, а дождь начал барабанить по пуленепробиваемым окнам. Даже при том, что он не мог видеть, что происходит за закрытыми шторами, Какаши мог оценить дождь, осыпающий каплями город, и этот звук сглаживал его тревоги. Тихий шум бури в конце концов утомил его настолько, что он прокрался к футону и лёг поверх простыней. Он заснул только после того, как угасли все его блуждающие мысли. Но сейчас, спустя несколько часов, Какаши был в полной боевой готовности, его внимание снова сосредоточилось на боссе. Он быстро подошёл к Ируке, с удивлением заметив, что за столь короткое время якудза сильно растрепал волосы. Даже при том, что теперь дождь был громче, настойчивее, как будто сама природа хотела вторгнуться в спальню, чувства Какаши были сосредоточены на одном и только одном. Метаниях спящего босса. Поразительно яркие татуировки якудза Ируки были едва заметны в чрезвычайно слабом освещении спальни, но именно его страдальческое выражение привлекло внимание Какаши. Лёгкий шрам на носу и щеках якудза, казалось, исчез из-за чрезмерного страдания, портящего черты его лица. Когда Какаши начал наклоняться к другому мужчине, он заметил, что мышцы рук Ируки были напряжены и натянуты, будто он готовился к бою, а губы были плотно сжаты, словно он сдерживал рычание. Когда Какаши коснулся татуированных плеч якудза, то тихо и спокойно сказал: — Босс-сама, пожалуйста, проснитесь. А потом Ирука чуть не разбил ему лицо. К счастью, рефлексы Какаши спасли его: он автоматически отдёрнул голову в сторону от быстро летящего кулака Ируки. Он старался не волноваться из-за быстрого перехода от беспокойного сна к якудза, защищающего жизнь. Вместо этого Какаши поймал руку Ируки, направленную в свою покрытую шрамом щёку, умело вывернув её в сторону, лишая босса возможность ударить её снова. Он быстро проделал то же самое с другой рукой Ируки, видя, что та вот-вот ударит его в подбородок, и вскоре Какаши оказался наполовину нависшим над якудза, сжимая обе его руки с методичной точностью и силой. Взглянув на лицо Ируки, Какаши с удивлением заметил, что Ирука только сейчас проснулся… По-видимому, он нанёс два мощных удара, когда спал. … за ним действительно надо присматривать. Хорошо. Хотя Какаши знал, что ни в тот, ни в другой раз его не ударили, и он смог сдержать Ируку с хладнокровной эффективностью, он также был лучшим в своём классе в полицейской академии и лучшим офицером во всём участке — даже частично ослеплённый. Хотя Ирука неоднократно поражал его, побеждая других якудза, Какаши был явно лучшим бойцом, если выбирать из них двоих, главным образом потому что, это было всё, чем он являлся. Он был элитным оружием для Ируки Умино, безымянным, если не считать прозвища «Гончая-сан», упрощающего его тупую преданность до одного мощного слова. И, действительно, это было прекрасно, Какаши был прекрасен, будучи ничем иным, как оружием, пока им владел только Ирука Умино. Крепко зажатый в двойной хватке, его босс возвращался в реальность, наполненный огромным и глубоким смятением. Он медленно качал головой взад-вперёд, пытаясь стряхнуть с себя кошмар, который мучил его. Ирука слегка поморщился, проводя языком по пересохшему рту, очевидно, ему не понравился вкус. Якудза, наконец, открыл глаза, казалось, всё ещё довольно сонный и изо всех сил пытающийся проснуться. Но затем тёмные глаза Ируки внезапно встретились с разными глазами Какаши, и выражение его лица стало таким невероятно невинным, что это было почти слишком, поскольку Ирука вздохнул с удивлением и облегчением. — Ох, Какаши..! Ощущение было такое, будто кто-то ударил Какаши прямо в живот и одновременно ломом по голове. Он всё ещё был в шоке от того, что босс якудза назвал его по имени, по настоящему имени, что даже не подумал остановить Ируку от того, чтобы тот выдернул обе руки из захвата — тогда якудза бросился вперёд на грудь Какаши, цепляясь за мягкую хлопчатобумажную ткань рубашки, зарывшись лицом в грудь Какаши. Несколько долгих мгновений Какаши мог только ошеломлённо смотреть поверх склоненной головы своего босса, его руки были широко раскинуты и висели в воздухе в том же положении, в котором он только удерживал Ируку. Он едва мог понять восхитительный прилив головокружительного возбуждения от того, что его назвали по имени, его настоящему имени, когда его мозг отчаянно, неистово прокручивал каждое мгновение с прошлой недели, пытаясь подтвердить, что его когда-либо называли Гончей-сан. Чёрт, он называл меня Гончей-сан даже во время секса! Но теперь Ирука казался таким маленьким и уязвимым, когда он сильнее прижимался к Какаши, заставляя его сесть на кровать, чтобы они могли свернуться калачиком. Якудза не издавал ни звука, кроме собственного прерывистого дыхания, которое сопровождалось вздыманием и опусканием его красиво татуированных плеч, едва прикрытых чёрной безрукавкой. Какаши не мог удержаться от того, чтобы не опустить руки и не заключить другого мужчину в утешительные объятия. Когда он, наконец, сделал это, его память подтвердила то, что он понял инстинктивно: это был единственный раз, когда Ирука Умино, его новый босс и якудза, назвал данное Богом имя Какаши без почётного обращения… И он сделал это лёжа в постели. Пытаясь умерить свой горячий румянец, Какаши следил за дыханием Ируки, которое постепенно выравнивалось. Он обратил внимание на медленно остывающий на коже якудза пот. Он редко бывал близок с мужчиной в течение такого длительного периода времени, но с Ирукой… он чувствовал, что может делать это вечность, до скончания времён. Однако, у якудза были другие планы; он, наконец, вырвался из объятий, опустив голову и отведя глаза. Поднявшись на ноги, Ирука направился прямо к низкому шкафчику с напитками напротив кровати, украшенному резьбой китайского дворцового сада в извилистой тени темноты ночи. Он порылся в отделениях, в конце концов достав тёмную бутылку виски и стакан, и быстро налил себе выпить — всё это, повернувшись татуированной спиной к Какаши, всё ещё сидящему на кровати, очевидно, совсем не беспокоясь. Ирука всегда пил саке с другими якудза, но наедине с собой предпочитал виски с содовой и хайболы. Даже когда они были вдвоём, Ирука постоянно тратил время на церемонию приготовления своих напитков. Это был не один из тех случаев, отметил Какаши, наблюдая, как якудза одним махом опрокидывает выпивку, а затем наливает ещё одну порцию. К счастью, двух оказалось достаточно. Вместо того, чтобы выпить третий он взял хрустальный бокал в руки, его татуированные плечи медленно расслабились. Через некоторое время он повернулся, прислонившись спиной к бару с напитками, и поднял свои тёмные глаза вверх, чтобы встретить восхищённый взгляд Какаши. — У тебя всё ещё всплывают воспоминания прошлого? — внезапно спросил Ирука со стальным напряжением в голосе. Какаши отвлёкся на мгновение, переместившись так, чтобы сидеть на краю кровати, глядя на своего босса. Он заставил себя не выглядеть смущённым, но его тело пело от предвкушающего страха, понимая, что Ирука находится в действительно опасном состоянии. — Иногда. Его ответ почти утонул в звуке внезапного ливня, который обрушился на окна косым потоком. Дисциплинированный как тренировками, так и врождённым спокойствием, Какаши не вздрогнул от перемены в ярости природы, но Ирука неожиданно отреагировал на это, резко повернув голову и глядя широко раскрытыми глазами на занавески. Наблюдая за мужчиной под другим углом, Какаши заметил, что горло Ируки дёрнулось, когда он сглотнул от напряжения. В то же время руки якудза крепче сжались на стакане виски и барной стойке. Затем внезапно Ирука снова посмотрел на него, его тёмный взгляд был безжалостен, пронзая Какаши до глубины души. — У тебя иногда бывают воспоминания, — повторил Ирука удивительно твёрдым голосом. Напряжение вновь наполнило его тело, мускулистая фигура была жёсткой и сильной в раскатах грома. Он явно рассматривал Какаши, хотя и не смущённо и не заинтригованно — скорее, как человек, который уже знал более чем достаточно, делая своё внимание критическим, почти медицинским. Он этого по коже Какаши пробежали мурашки, а душа затрепетала. Его собственный следующий вопрос был шёпотом, слабым, но обеспокоенным: — Как много Вы знаете обо мне? Снаружи лил дождь, безжалостно и неумолимо стуча в окна. Даже в почти полной темноте спальни и своим повреждённым левым глазом Какаши видел, как выражение лица Ируки изменилось и смягчилось, напряжение исчезло с его лица. Вскоре якудза расслабился ещё больше, поставив стакан с виски за спину и положив руки на барную стойку. В голосе Ируки прозвучал намёк на сочувствие, когда он спокойно и ровно заявил: — Всё. Он знает о Рин. Он знает про Обито. Он знает о том, что произошло. Какаши давным-давно научился полностью тренировать выражение своего лица: его бывший капитан утверждал, что это было похоже на то, как если бы он носил маску, полностью скрывающую его черты, от выражения лица до взгляда. Он гордился своим талантом, дорожил этим умением, оттачивал своё мастерство каждый день, месяц, год — и всё это для того, чтобы никто никогда не увидел его истинного «я». Его истинное «я» было ужасным, уродливым и пугающим, грубым, печальным и жестоким. Глядя на своего босса, Какаши чувствовал, что его истинное «я» выходит из-под контроля. Он чувствовал, как кровоточащая рана, которой была сама его жизнь, самой его сутью, пытается хлынуть потоками по прекрасному полу спальни Ируки. Он попытался вернуть прежнее выражение, но, должно быть, что-то показал — какой-то признак дискомфорта или страха — вспышку своего раненного животного «я». Потому что лицо Ируки стало ещё мягче, в уголках глаз появились морщинки, а губы сжались в печальной гримасе. Он слегка расправил плечи и сказал: — Ты ведь мало знаешь обо мне? Надо признать, что Какаши мало знал об Ируке Умино. Хотя у этого человека, несомненно, были записи в полицейском участке, Какаши больше не мог получить к ним доступ; даже когда он был офицером, он действительно не знал о существовании Ируки. Поскольку у него не осталось друзей в полиции, он не смог проверить досье Ируки как гражданского лица. Несмотря на это, Какаши не вошёл бы в офис якудза, не изучив его предварительно. Тем не менее, местные бездомные, наркоманы и даже его ближайшие соседи могли рассказать очень мало об Ируке Умино, местном покрытом шрамами молодом боссе якудза. Он был моложе Какаши на несколько лет, был добр к соседям, был благотворителем в отношении школ и синтоистских и буддистских святынь в этом районе. Ирука служил семье Сарутоби; он был одним из привилегированных сыновей. Он всегда держался вне поля зрения полиции, редко прибегая к насилию на людях. Он настойчиво вытеснял преступную деятельность из священных мест, таких как школы и религиозные объекты. К счастью, пожилая женщина кое в чём призналась Какаши — только после того, как заставила его постирать её бельё и повесить сушиться на верёвке. У моего сына были проблемы с якудза в прошлом году. Когда мы не смогли договориться о выплате долга, Умино-сан сказал, что мы можем платить ему раменом еженедельно. Хотелось бы мне, чтобы сын был больше похож на него, такого красивого и доброго. Умино-сан всегда хвалит мой рамен… Это была самая интимная вещь, которую кто-либо сказал об Ируке Умино за те две недели, которые Какаши потратил, пытаясь изучить его. Теперь, глядя на босса якудза в темноте его богато украшенной спальни, Какаши понял, что узнал этого человека намного лучше, чем мог когда-либо мечтать. И… и всё же… Он покачал головой взад-вперёд, подтверждая слова Ируки о том, что он ничего не знает. Долгое время якудза — красивый, опасный, темноглазый — наблюдал за ним далёким недоступным взглядом. И всё же, когда он, наконец, заговорил снова, Ирука был кристально чист, и в его голосе звучала искренность. — Что ты хочешь знать, Гончая-сан? Я не буду лгать. Тысячи вопросов пронеслись в голове Какаши. Как ты связался с семьёй Сарутоби? Разве ты не Умино? А где остальные члены твоей семьи? Как ты получил шрам на лице? Кто это с тобой сделал? Они мертвы? Ты их убил? Ты хочешь, чтобы их убил я? Ты нанял меня потому что хочешь, чтобы я убил Мизуки? Кто для тебя Мизуки? Ты спишь с женщинами? Ты спишь с проститутками? Ты спишь с Котецу и Изумо? Чего ты хочешь от меня? Но всего этого было слишком много и недостаточно одновременно: он мог найти все ответы вовремя. Было что-то ещё, что он хотел знать, что-то особенное и необычное, что-то, что имело для него самое большое значение на свете. — Что Вы думаете обо мне? Он едва мог расслышать себя, он был так тих, а дождь набирал обороты бесконечной ярости. В какой-то жутко напряжённый момент Какаши забеспокоился, что Ирука не расслышал его, и что ему, возможно, придётся повторить то, что он внезапно понял, и что он никогда не сможет этого сделать. Он почти опустил свой изуродованный взгляд от пристального взгляда Ируки, когда… — Я думаю, что ты можешь предложить миру гораздо больше. Какаши замер на месте. Он чувствовал, как дыхание в лёгких превращается в сплошной морозный лёд. Его глаза были прикованы к потрясающему мужчине якудза, стоящему перед ним, не в состоянии понять, что сказал Ирука. Он всё ещё смотрел, как Ирука оттолкнулся от бара и зашагал, неторопливо и легко, прямо к Какаши, сидящему на краю кровати. Якудза скользнул между ног Какаши, внешняя сторона его бёдер, одетых в боксеры, прижалась к внутренней стороне ног Какаши. Его руки скользнули вверх по щекам Какаши, по шраму слева и гладкой половине лица справа, и он пристально посмотрел в такие же разные глаза Какаши, абсолютно бесстрастные и любящие. Он смотрит на меня так, словно влюблён. Чёрт. Чёрт. — Они поступили с тобой неправильно, Гончая-сан, — пробормотал Ирука, решительно и в то же время очень мягко. — Ты мог бы спасать жизни, ты мог бы остановить распространение смертей, ты мог бы изменить мир. Он наклонился вперёд, мечтательно и неспешно, и поцеловал шрам Какаши как раз там, где тот неровно шёл под его изуродованным глазом. После того, как Ирука немного отстранился, он признался, звуча совершенно безмятежно и степенно: — Мы можем сделать гораздо больше… столько хорошего. Но, полагаю, нам придётся довольствоваться этим. Ируку окружила странная мрачность, кипящая и бурлящая в словах, каскадом обрушиваясь на его нескрываемые, покрытые шрамом черты. Он не умел скрывать свои чувства, как это делал Какаши: он был широко раскрытой книгой, его сердце было пришпилено к розовым розам на плече, истекая кровью по татуированной руке. Он выглядел довольно странно в темноте спальни, внезапная вспышка молнии привлекла внимание Какаши к тёмным поблёскивающим глазам босса якудза. Он задал вопрос ещё до того, как осознал его: — Вы действительно хотите быть якудза? Что-то мгновенно вспыхнуло и сверкнуло в глазах Ируки. Его последующая улыбка была необычной и отличалась ото всех выражений, которые видел Какаши за последнюю неделю. Он казался особенно довольным — но в то же время казался таким бесконечно печальным, словно смотрел на человека в трауре, полностью одетого в чёрное, на тени, стекающие с души и растекающиеся по несчастной хрупкой фигуре. Ирука снова двинулся вперёд, но на этот раз он не собирался целовать Какаши. Вместо этого его рот скользнул по слепой стороне Какаши к левому уху. Его следующие слова были навязчивыми; они всплыли в голове Какаши и потрясли саму основу его понимания этого таинственного мужчины, стоящего между его бёдер. Почти безмолвно в разгар бури, Ирука сказал ему всего два слова: — А ты?