***
Когда вокруг них перестали мелькать разноцветные пятна, Гермиона охнула. — Перрон защищен от аппарации, — раздался голос Кроакера, — но поскольку три часа назад, то есть, прямо сейчас, я был, или же аз есмь, рядом с этой комнатой, нас перенесло именно сюда. Не правда ли, великолепный эффект? Его голос Гарри не понравился. Он был мечтательно-беспокойным, и его интонации не слишком соответствовали смыслу его слов. Со всех сторон довольно длинной и явно, судя по отсутствию окон, подземной комнаты на них смотрели циферблаты часов, больших и маленьких, напольных и настенных, стоящих на полках или повешенных между книжных полок, отражающие искристый бриллиантовый свет. Свет исходил из высокого куполообразного сосуда, стоящего в дальнем конце зала. Гермиона неверными шагами подошла к нему, ее глаза были полны изумления. Там, в искристом потоке, мерцало крошечное яйцо, сверкающее, как драгоценный камень. Постепенно поднимаясь, оно раскололось, и из него вылупилась миниатюрная птичка, взлетевшая к самой вершине купола; потом воздушное течение понесло птичку вниз, ее перышки обвисли и обтрепались, и она вновь исчезла в яйце. — Это Время, — всхлипнула мисс Грейнджер. — Это само Время! — Да, — прошептал мистер Кроакер, — это Время. Сила, которая, наряду с некоторыми другими, движет наш мир, сила неостановимая, неумолимая и безжалостная. Только сейчас Гарри услышал доносящееся со всех сторон тиканье, тиканье деловое и действительно неумолимое, похожее на звуки шагов крохотной марширующей армии. Мистер Кроакер подошел к укрепленному на стене шкафчику и повесил хроноворот на крючок рядом еще с десятком или даже полутора десятками таких же. — Он немного устал, — сказал он. — Само Время не знает устали, но те чудесные устройства, которые позволяют нам погружаться в его поток, усталости подвержены. Хотя и не в той степени, в которой подвержены ей мы, Ныряльщики. Гарри понял, что не понравилось ему в облике мистера Кроакера: сейчас Ныряльщик чем-то неуловимо напоминал того оборванца, что напал на них месяц с небольшим назад в Андорре. — Это были Вы? — спросил он. — Там, в Сольдеу, двадцать восьмого июля, когда нас атаковал какой-то безумный старик, это были Вы? — Нет, я не был, — серьезно заметил мистер Кроакер, глядя на юношу слегка безумными глазами, ему не хватало только струйки стекающей из уголка рта слюны. — Я определенно не был. Но, увы, это не значит, что я могу гарантировать, что я не буду, или что это буду не я. — Вы… — прошептала Гермиона, — Вы же не… — Увы, я уже да, — грустно ответил мистер Кроакер. — Хотя и не полностью. Он вернулся чуть назад, к ведущей в небольшую комнатку двери, нервным движением палочки он наколдовал внутри чуланчика — явно рабочего и при том когда-то уютного — три складных кресла, затем достал из кармана хорошо знакомую Гарри коробочку, которая, раскрывшись, превратилась в столик с чайником, молочником и тремя фарфоровыми чашками. Он сел в одно из кресел и замер, слегка покачиваясь всем телом. Гермиона нерешительно присела на краешек кресла рядом. Гарри подумал, занял последнее сидение и, повинуясь внезапному порыву, вскипятил чайник и разлил по чашкам сначала молоко, а затем и темный, с терпким ароматом, напиток. «Мама говорит, если кому-то плохо, надо обязательно предложить ему чай!» — вспомнил он слова Рона в середине третьего курса, когда рыжий еще не стал говнюком. — Я совершил ошибку, — наконец, сказал мистер Кроакер и взял чашку. — А может быть даже и не одну. Очень трудно заметить тот момент, когда ты нарушаешь границу между исправлением будущего и попыткой поменять прошлое… Однажды ты просто делаешь что-то не так, и безумие начинает сначала всматриваться в тебя, а потом… Потом уже поздно. — Все пошло плохо? — догадался Гарри. — И Вы попытались что-то исправить? И… — Да. Все пошло… очень плохо, и я совершил Погружение, чтобы постараться исправить последствия того, что случилось… Но мои хладнокровие и расчетливость изменили мне. — И Вы попытались исправить то, что уже случилось, а не то, что еще должно было случиться? — Да. Мне казалось, что все, что я делаю, безопасно, но… Это как бесконечный провал. Чем глубже ты съезжаешь, тем круче и глаже становятся его стенки, ты просто не можешь зацепиться, а гаснущие звезды на дне этого провала зовут все громче и все яснее… И знаете, что остановило меня, хотя бы временно? Вы. Вы оба. — Мы? — пискнула Гермиона. — Как мы можем помочь Вам, сэр? — Уже никак, мисс Грейнджер, уже никак. Признаться, я удерживал себя в достаточно адекватном состоянии только стремлением выполнить свое обещание встретиться с вами обоими. Вот, — он достал из-за пазухи и протянул гриффиндорцам два серых свертка с такими же, как и на нем самом, мантиями. — Это же… — Я сейчас нарушаю кучу правил, — горько усмехнулся Невыразимец, совершая палочками какие-то пассы то над мантиями, то над гриффиндорцами. Гарри не был уверен, что это безопасно, но просто не мог пошевелиться. — Вы должны были пройти обучение, принести соответствующие клятвы, но… Но, во-первых, у меня на это нет времени, а во-вторых, это нарушение — ничто по сравнению с тем, что я собираюсь сделать. Мистер Кроакер закончил, и Гарри попробовал слегка двинуть рукой. Получилось. Тогда он потянулся к уже остывающему чаю. — Мы можем остановить Вас, сэр? — деловито поинтересовался он, отхлебывая из чашки, которую он держал в правой руке, левой рукой поддерживая под ней блюдце. Ему очень понравился тот трюк безумного старика из Сольдеу, когда он спокойным, не вызывающим подозрение движением спрятал часы, а быстрым обратным — выдернул палочку. Сейчас правая рука юноши и запястье его левой руки были совсем рядом, и вряд ли мистер Кроакер, чьи руки тоже были заняты, успел бы среагировать. — Браво, мистер Поттер. Увы, но нет. Я уже получил маячок от самого себя, и значит… Значит, мое Погружение удалось, и я остался в достаточно здравом уме хотя бы при этом действии. Так что не стоит пытаться остановить меня — я это уже сделал. — Мы можем узнать Ваши планы, сэр? Или это будет слишком опасно? — Нет, не опасно, — по крайней мере для вас обоих. А что до планов… Вы не возражаете, если сначала я расскажу вам долгую стариковскую историю? В конце концов, я так устал носить это в себе… Гарри заклинанием удалил старую заварку, засыпал новой и снова подогрел воду, показывая, что готов слушать достаточно долго. — Я родился… О, тут довольно трудно сказать, как давно я родился… могу лишь назвать дату. Это было двадцать восьмого июля тридцать четвертого года. В Германии. Мои родители были довольно набожными людьми, хотя и волшебниками, и… Когда Гитлер стал уничтожать противников Гриндевальда, а таких было много, вся наша семья была арестована. — Вы… Вы попали в Аушвиц? — спросила пораженная до глубины души мисс Грейнджер. — Его еще называют Освенцим, это в Польше. — Аушвиц? О, нет, — покачал головой мистер Кроакер. Он поставил чашку на стол и зачем-то продемонстрировал гриффиндорцам чистые запястья. Гарри понял, откуда у мистера Кроакера взялись познания в маггловском оружии и почему он жалеет об этом. — Признаться, я слышал, что в Аушвице какой-то мальчик тоже… Но нет, нас отправили в Дахау, когда мне было всего два года. Я не знаю, почему мои родители не могли или не хотели сбежать, возможно, наш барак был особым… Они, папа и мама, были объявлены «Бибельфоршерами», «Исследователями Библии»… Это фиолетовый треугольник. У отца он сочетался с желтым, как, впрочем, и у меня. — Желтый носили евреи, — кивнула Гермиона. — Но как… — Мой отец был мишлинг, — пояснил Невыразимец. — Иначе говоря, полукровка. То есть евреем был только мой дедушка, да и тот был не слишком тверд в иудаизме, особенно после учебы в Школе Старой Магды, это в Кенигсберге. Так что он абсолютно не возражал против крещения отца. Но нацистам было все равно. — Но… Вы выжили, — кивнул Гарри. — Я — да. Но в сорок втором, когда дела у Рейха, да и у Гриндевальда тоже, пошли уже… не очень удачно, наш барак посетила комиссия. У них у всех были одинаковые значки, вот с таким рисунком. Мистер Кроакер выложил на столик памятный Гарри черный, чуть надтреснутый камешек. На его плоской грани был вырезан символ — разделенный пополам треугольник с вписанной в него окружностью. — Это знак Гриндевальда? — спросил Гарри. — Да, он использовал его, хотя этот знак намного более древний, как, впрочем, и свастика, которую нацисты позаимствовали для своих целей и превратили в символ ужаса. И сам этот камень, в отличие от знака на нем, не имеет к Гриндевальду никакого отношения. Возьми его, Гарри, он по праву твой. Только не показывай его Альбусу. — Я знаю, что Дамблдор дружил с Гриндевальдом, — кивнул Гарри, пряча камешек в потайной отдел сумки. — И не только дружил. Их связывал именно тот знак, точнее, стоящая за ним детская сказка, оказавшаяся чем-то… намного более жутким. Впрочем, со сказками такое часто случается. — В волшебном мире я знаю только «Сказки Барда Бидля», — промолвила Гермиона, — а я как-то специально искала детскую волшебную литературу, но ничего, кроме них, не нашла. Понимаете, мой брат… — Простите, мисс Грейнджер. Времени у меня остается все меньше и меньше, и… И моих родителей увели, а я… К тому времени я прожил в лагере шесть лет, и я даже не помнил, что жизнь может быть и совсем другой. И я знал главное: чтобы выжить, надо стать незаметным. И у меня это здорово получалось. Эти егеря меня просто не увидели или, скорее, не обратили на меня внимания. И я остался в лагере, а родители… Я даже не знаю, что с ними стало. И, честно говоря, всегда боялся узнать. Я надеюсь, их просто убили. В комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь мерным поступом легионов Времени. Гарри знал: да, бывают ситуации, когда смерть может быть и не худшим выходом. — Я выжил, — вздохнул Кроакер. — Пользуясь неприметностью и еще парой-тройкой трюков, я воровал еду у охранников и делился с остальными в бараке. Меня не таскали ни на сдачу крови для немецких солдат, ни на медицинские… эксперименты. Я был кем-то вроде призрака, призрака из костей и кожи. Мистер Кроакер закрыл глаза, по его лбу стекали капельки пота, а его голос монотонностью не уступал окружающему их тиканью. — Я мог бы уйти из лагеря в любое время, меня просто не заметили бы, даже если бы я сидел в кабине одного из грузовиков рядом с водителем, но… Но я уже не знал другой жизни и, честно говоря, боялся ее. И я не мог бросить остальных. Они… остальные… Они учили меня, к сорок пятому я свободно говорил не только по-немецки, но и по-английски, и по-французски, неплохо знал математику и, разумеется, по рассказам — Большой Мир. А потом пришли американцы. Гермиона засунула кулачки в рот: видимо, она знала, что произошло потом. — Часть эсэсовцев из охраны лагеря разбежалась, часть, их было человек шестьсот, сдалась. Но… Американцы — в основном, простые парни с ферм и заводов, на пути в лагерь обнаружили множество вагонов, забитых трупами заключенных. А уж когда они увидели то, что творилось в лагере, включая эти… лаборатории… Гарри вспомнил, что было дальше. Он тоже про это читал. — Немцев согнали к стене барака… Потом кто-то из американцев крикнул «Они бегут, сэр!», хотя те стояли неподвижно… и заработали пулеметы. Они убили всех, ну или почти всех, так мне тогда казалось. И знаете… Я ведь не считал их, тех, кого убили, злодеями: для меня это были просто части окружающего мира, не слишком приятные, но привычные. А потом… Потом я попал в рай. Меня положили на такую чистую постель, что я боялся, что испачкаю ее, и меня накажут. Поэтому я старался спрятаться под кроватью. А я, как я уже говорил, умел прятаться. Но на меня, точнее, на мой талант, все-таки обратили внимание: для нацистов я был всего лишь одной учетной единицей, а там, в госпитале, обо мне заботились. Меня эвакуировали в Англию, а двадцать восьмого июля, я еще не знал, что это мой день рождения, мне пришло Письмо… Гермиона вздохнула. — Вы… Вы хотите вернуться назад во времени? — спросил Гарри. — И убить Гитлера? Или Гриндевальда? До того, как… произошло все это? — О, это было моей мечтой пять первых курсов. Потом… Потом я получил хроноворот. И я довольно быстро понял, что такой попыткой я всего лишь уничтожу себя, ничего не добившись: они оба, как и их преступления, слишком крепко впечатаны в ткань Времени. Может быть, если бы я был более безумен, я бы вернулся к этой идее, но пока… нет. Увы. Я хочу другого. Я хочу убить Августуса Руквуда. — Августус Руквуд… Организатор сети осведомителей для Волдеморта, там еще вроде бы Людо Бэгмен на него работал, — вспомнил Гарри. — Сейчас в Азкабане, но… Сэр, — осторожно сказал он, — если Руквуд в Азкабане, то… Вы же не думаете, что у Вас получится? — Я все продумал, — глаза мистера Кроакера пылали лихорадочным огнем, и только упоминание об уже полученном Невыразимцем «маячке» остановило потянувшуюся к палочке руку Гарри. — Я перехвачу его тринадцать с половиной лет назад, этажом ниже, когда он будет ожидать приговора в комнате рядом с Глубокими Залами. У меня достаточно Оборотного Зелья и яда, который подействует только через четыре часа. Оборотное Зелье на крови держится дольше, и я купил маггловский шприц, так что я стану самим собой только в Азкабане, когда Руквуд уже умрет. А дементорам все равно, кого охранять! — Но зачем?! Если он всего лишь… — Мы с Августусом работали вместе много лет. И как-то раз я рассказал ему эту историю, историю моего, — Невыразимец грустно и почти нормально усмехнулся, — детства. Знаешь, что он сказал? — «Какая прекрасная физика»? — спросила Гермиона и тут же пояснила: — Это фраза Энрико Ферми после испытаний атомной бомбы. — Нет. Он сказал: «Какая бессмысленная трата экспериментального материала!» — Это… Это значит, что он… — А сразу после его ареста я… осматривал его домашнюю лабораторию, — дрожащие пальцы Кроакера стиснули руку Гарри. — И… результаты осмотра никогда не были обнародованы, чтобы… не подавать кое-кому… идей. Позже я стер себе память, представляешь, Гарри? Я оставил себе воспоминания о Дахау, включая тот расстрел, но тут… Тут я удалил в собственной голове все следы, даже самые малейшие и, повинуясь записке, которую я сам себе оставил, я вернулся туда и сжег там все Адским Огнем, не входя внутрь. Это было… милосерднее. Гарри понял, что в данном случае значило «милосерднее». — Я смотрел записи процесса, — продолжил Кроакер. — Я помню каждую реплику Августуса на нем, каждое его движение… Никто не заметит подмены! Я должен, просто ДОЛЖЕН!!! А Азкабан и дементоры… Это будет карой за то, что я натолкнул его на… На то, чего я не помню. — Как я понимаю, останавливать Вас уже бессмысленно, сэр, — но… Почему бы не пристрелить Руквуда сейчас? В Азкабане? Думаю, Вы смогли бы туда пробраться. Отогнать дементоров Патронусом, и… Кроакер дернулся. Он зажал руками рот, расплескав остатки чая, затем схватил правой рукой левую, вскочил, и Гарри с его отработанными рефлексами ловца еле-еле успел подхватить его чашку у самого пола. — НЕТ! Я… Я не могу. Я думал об этом, слишком долго думал… Данные по системе охраны Азкабана, почти все — тут, на третьей полке, в папке из кожи руноследа, но… Я ДОЛЖЕН ОТПРАВИТЬСЯ ТУДА!!! Спокойный Гарри сполоснул чашку Кроакера «Агуаменти», затем попросту выплеснув воду на пол, и молча, стараясь, чтобы его собственные руки не дрожали, налил еще чаю. — Вот… Вот, Гарри, — Кроакер осторожно опустился в кресло, покопался во внутреннем кармане своего одеяния и выложил на стол серебряную цепь, раза в два толще, чем у привычного Гарри хроноворота. На цепи болтался кусок корпуса песочных часов на подвесе, диаметром в несколько раз больше, чем у того приборчика, который на третьем курсе использовали гриффиндорцы. — Один оборот — один месяц, — вздохнул мистер Кроакер, и Гарри со страхом заметил, что в уголке его рта все-таки появились пузыри. — Сто шестьдесят три оборота. Этого хватит, чтобы завершить подготовку и сделать то, что я должен сделать. Гермиона глядела на останки маховика времени с ужасом. Невыразимец взял свою чашку и в три глотка опорожнил ее. — В конце концов, я уже сделал это, — усмехнулся Кроакер. — Там, в прошлом, я послал себе самому эти обломки и записку, в которой описывал, что я должен сделать, с наказом вручить ее мне через тринадцать с лишним лет. Я сжег записку, чтобы ненароком не втянуть в эту петлю еще кого-нибудь, — вздохнул он. — И… Спасибо за чай, Гарри. Мне пора. Он вышел из комнатки, подошел к шкафчику в дальнем конце лаборатории и вытащил оттуда здоровенный хроноворот, явно тот самый, останки которого сейчас лежали на столе. — Жаль оставлять здесь мой любимый инструмент, — сказал Кроакер, нежно поглаживая тот хроноворот поменьше, что принес их всех троих сюда, — но ему и так пришлось много потрудиться. К тому же вряд ли у меня хватит… здравомыслия еще на одно Погружение. Он вернулся к оставленному им креслу, сел, накинул цепочку здоровенных песочных часов себе на шею и сделал первый оборот. — Неважно, постигнет меня неудача или нет… Постарайся убить Руквуда, Гарри. Даже если мне повезет и Руквудом буду я. Нельзя рисковать… Никак нельзя. Это будет нарушением Вселенской Справедливости. А если это буду я… ну что ж, полагаю, это будет для меня всего лишь прекращением страданий. Гарри кивнул. — Я оставляю этот чайный столик Вам, мисс Грейнджер. Он служил мне верой и правдой много лет. А без этого чая… — он усмехнулся, — без этого чая я не смог бы рассказать вам все это. Я всегда добавлял туда немного Умиротворяющего Бальзама, он лучше, чем спиртовая настойка Спокойника, сочетается с чаем. — С-с-спа-спасибо, ми-мистер Кро-ИК! -Кроакер! Сто сорок три! — Не беспокойтесь, мисс Грейнджер, я совершил уже столько Погружений, что счет оборотов не составляет для меня никакой проблемы. Впрочем, благодарю за заботу и… понимание. — Н-не за что, с-сэр! — Помни, о чем я тебе говорил, Гарри! Сто шестьдесят один, сто шестьдесят два, сто шестьдесят три! Раздался хлопок, и кресло опустело. — Он… ушел? — спросила Гермиона. — Да. И… у него ничего не получится. И самое паршивое, я не имел возможности его остановить, иначе мы сами могли бы начать пускать слюни. Чертов маячок! — А почему ты считаешь, что у мистера Кроакера ничего не получилось, Гарри? — спросила Гермиона. — Он узнал что-то страшное в будущем, прыгнул в прошлое, чтобы попытаться исправить последствия этого… И ошибся, сделав что-то, что привело его к безумию. Причем он прыгнул «туда» один, и поэтому подстраховки у него никакой. Если он там, после прыжка уже, попытается привлечь к Операции Себя-Раннего — тут-то он и съедет с катушек окончательно. А никто другой ему в таком состоянии не поверит. Один, без должной подготовки, в неадекватном состоянии… Прогноз? — Отвратительный. Отвратительный прогноз, Гарри. Но что же будет? Что же произойдет такого, что он… — Ну, что бы это ни было, по крайней мере, нам с тобой оно так уж прямо не грозит. Иначе мистеру Кроакеру не было бы смысла разговаривать с нами. — И что нам делать? — Первым делом замкнуть петлю. То есть вернуться на Платформу. А для этого надо сначала выбраться из Министерства. — И как? — Плащи. Плащи Невыразимцев. Вряд ли он оставил их нам просто так. Так что надеваем и… Подожди. Подожди-ка, Гермиона… Гарри встал, подошел к шкафчику с хроноворотами и прищурился. — Теплый, — пробормотал он, потрогав тот из них, который Кроакер повесил в шкафчик и который и доставил их в эту странную комнату; подумав, он достал из сумки запасной носок и спрятал приборчик в него. — А вот это он же, но похолоднее, а значит, мистер Кроакер, который пока еще нормальный, его еще не успел взять. Он задумался, пытаясь не запутаться в хроноворотах и, видимо, еще и мистерах Кроакерах, а когда вновь поднял глаза, они были полны решимости. — Гермиона, — попросил он, вытаскивая из шкафчика те часики на цепочке, которые были похолоднее, и кладя их на пол под шкафчиком, — можешь трансфигурировать что-нибудь в… подобие вот этих вот штук? — он указал на оставшиеся в ящике блестяшки. — Чтобы они примерно так же выглядели, висели так же, но не работали? Ну, как ты с тем револьвером в конце четвертого курса сделала? — Снова не хочешь оставлять гранаты обезьянам? — Да. Скорее всего, это плохое, о чем мистер Кроакер говорил — возрождение Тома. Он не мог нам этого сказать, чтобы не свихнуться еще сильнее, но это первое, о чем я подумал. При этом сам Кроакер был последним Ныряльщиком… вроде бы. Он немного сомневался в этом. Говорил, что может быть и есть еще кто-то, кроме нас с тобой, кого он не знает. То есть, использовать их сейчас все равно некому, кроме, разве что, Тома, если он и вправду возродился. А ты представляешь, что Томми-бой может натворить, имея в руках такое, прежде чем окончательно слетит с катушек? — Я поняла. Сейчас. Гермиона достала из сумочки коробочку с маникюрным набором и начала по очереди превращать ножнички, пилочки и прочие непонятного Гарри вида инструменты в копии хроноворотов, которые и занимали места настоящих, складываемых Гарри в тот же носок. — Я себе потом другой набор закажу, — сказала она, трансфигурируя очередные щипчики в сверкающий приборчик. — К девятнадцатому сентября, через Хедвиг, у мистера Бутлегера. Все равно этот уже старый. А ты мне оплатишь расходы, поскольку они проходят по статье «утраченное в диверсионной операции». — Так, — сказал, наконец, Гарри, подняв с пола старую копию хроноворота мистера Кроакера и повесив ее рядом с фальшивыми, — вроде не перепутал. И вроде бы похоже получилось. — Как и было, — согласилась мисс Грейнджер, наколдовав на себя обостряющие память чары. Гарри запихал обломки больших песочных часов на цепочке в изрядно растянувшийся носок и завязал его горловину узлом. — Чтобы случайно руку не сунуть и не провернуть чего, — пояснил он. — И еще… у тебя никакой ненужной книжки, случайно, нет? — Книги ненужными не бывают, — фыркнула мисс Грейнджер, только что собравшая столик в коробку и спрятавшая ее в сумку. — Эта пойдет? — Джейн Остин? — поднял бровь Гарри. — «Гордость и Предубеждение?» — Да. И это не самое лучшее издание из тех, которые у меня есть, — отрезала мисс Грейнджер. — Что тебе еще трансфигурировать, милый? — Ну ты же не думала, солнышко мое, что я уйду отсюда без планов и схем защиты Азкабана? Все, линяем отсюда! Он подхватил с полки папку в ярко-зеленом кожаном переплете (точно такую же Гермиона поставила на ее место), и они направились на выход.***
Они прошли в неприметную черную дверь, около которой появились чуть больше часа назад, и оказались в комнате, по окружности которой таких дверей было целых двенадцать. — Что за… — сказал он, когда, едва они сделали шаг вперед, дверь за их спиной захлопнулась, и комната с гулким рокотом начала вращаться, ослепляя их синими стробоскопическим проблесками. — Надо было попросить у мистера Кроакера еще и план Отдела Тайн, — сказала Гермиона, когда вращение остановилось, и теперь было непонятно, из какой двери они вышли. — И как теперь понять, куда нам идти? — Надо было, — согласился Гарри и открыл наугад одну из дверей. Она легко распахнулась. За нею они увидели длинный зал, освещенный свисающими на золотых цепях люстрами. Комната была практически пуста, если не считать нескольких столов, длинного ряда дверей и огромного стеклянного аквариума, который занимал самую ее середину. Аквариум был наполнен темно-зеленой жидкостью, и размером был в приличный бассейн при доме семьи выше среднего достатка. Приглядевшись, они заметили, что в нем, в зеленоватой жидкости, лениво плавают какие-то жемчужно-белые комья. — Это же мозги, — выдохнул Гарри. — Совершенно отдельные от тела мозги. Забрать один для Рона, что ли? Мистер Уизли просил меня о нем позаботиться. — Я тебе заберу, — угрюмо хмыкнула Гермиона. Прежде, чем Гарри закрыл дверь, Гермиона указала на нее волшебной палочкой и что-то пробормотала. Появившийся на двери значок мозг напоминал весьма условно, но, когда комната вновь завертелась и остановилась, он, по крайней мере, никуда не делся. Дверь правее отмеченной значком открываться отказывалась, и Гарри, дождавшись, когда Гермиона отметит ее крестиком, дернул следующую. Новая комната, довольно слабо освещенная, напомнила Гарри Глубинный Зал Суда. Ее пол уходил вниз ступенями, образуя огромный амфитеатр футов двадцать глубиной. Однако тут вместо стула с цепями на дне ямы возвышалась каменная платформа, а на ней — каменная же арка, покрытая трещинами, такая древняя и ветхая на вид, что непонятно было, как она еще не рассыпалась в пыль. Проем арки был закрыт изорванной черной вуалью; несмотря на полную неподвижность холодного воздуха вокруг, вуаль еле заметно колыхалась, словно кто-то или что-то еле-еле, на пределе чувствительности, касалось ее с изнанки. — Это же Арка Смерти! — прошептала потрясенная Гермиона. — Я видела ее на колдо в «Пророке», когда Фадж хвастался… ну ты понял чем. Оттуда… Оттуда не возвращаются! — Хорошо, что они сначала познакомили Тома с дементором, — кивнул Гарри. — Он-то отсюда выкарабкался бы, пока его держат его… якоря. И сразу оказался бы в самом что ни на есть Отделе Тайн. Он сделал шаг вниз. — Гарри, — на него налетел яблочно-каштановый вихрь, — Гарри, пожалуйста, не надо!!! Я обязательно… Я обязательно придумаю, как убрать из тебя обоих Томов, оба этих якоря! Гарри, не слушай их, не иди туда! Я найду способ, ОБЕЩАЮ!!! — Я… Я не иду, — сказал он, останавливаясь. — Ну да, я слышу, как из нее что-то зовет меня. Наверное, это души. Старая Августа говорила, что они зовут именно так. И я сам слышал что-то похожее, когда мы с ней же Философский Камень жгли. Но нет, я не собираюсь туда прыгать. В конце концов, обоих Томов — и того, что был в Диадеме, и того, что во мне с самого начала сидел, еще минимум два якоря держат. Так что сейчас это не только глупо, но еще и бессмысленно. — Тогда зачем… Он развернулся к девушке и взял ее руки в свои. — Ты видела моего нового боггарта? — спросил он. — Дамблдора? — спросила она в ответ. — Ви-ви-видела! Но… — Нет. Это не мой был. Это был боггарт Тома, одного из тех двух. А мой… Моим боггартом была ты. Ты была еще жива, но… Сначала я подумал, что тебя поцеловал дементор. А теперь… теперь, когда я мистера Кроакера увидел… Он был почти совсем как тот старик, что напал на нас в Андорре, и ведь он тоже говорил про уничтожение миров и про время! — Д-да, — сказала она. — Я п-помню. — И если даже два таких зубра… А тот, андоррский, тоже зубром был… В общем, оба они в конце концов стали такими… безумными… И я подумал: что, если я видел тебя, сошедшей с ума ото всех этих… временных парадоксов? — Ты боишься… Ты думаешь… Ты хочешь… Но… — То, что хроноворот нам когда-нибудь пригодился бы, вполне вероятно, — сказал он. — Но, по-моему, вероятность того, что кто-то из нас сойдет с ума — а у нас есть уже выборка, пусть и маленькая — двое из двух! — или что какой-то из этих маховиков достанется Тому, намного выше. А он, даже если и свихнется гарантировано, таких дел наворотить успеет… Поэтому… Поэтому я принимаю Командирское Решение. Он аккуратно освободился из ее объятий, спустился к платформе и, достав из сумки носок с хроноворотами, раскрутил его за узел и запустил прямиком в Арку. Сверкнула бледно-серая вспышка, зовущие его через черную вуаль души на мгновение замолкли, и Гарри отчего-то затопила спокойная уверенность в том, что он все сделал правильно. В конце концов, спалил же он василиска, который стоил, наверное, миллион галлеонов, просто чтобы дать больше шансов Джинни. — Тут пусто, — сказал он, обойдя вокруг плиты. — Они тоже ушли, как и… мистер Кроакер. Вообще-то, я планировал договориться с Артуром Уизли насчет… — он на мгновение замолк. — Есть у него вариант уничтожения таких вот штук, в общем… Но так намного проще. — Наверное, ты прав, — задумчиво сказала Гермиона. — Хотя я не решилась бы. Но… Все равно дело уже сделано. Пойдем, у нас еще три четверти дверей не отмечены! Следующая же дверь вела в уже хорошо знакомый Гарри коридор, так что они, в плащах Невыразимцев с поднятыми капюшонами, безо всяких проблем добрались до каминного зала, откуда и вернулись на платформу, успев заметить момент собственного исчезновения вместе с мистером Кроакером.