Счастье вы моё!

Трёхэтажные хоромы опустели. Оставшись наедине, Алексей не грустил лишь по той причине, что скоро должен был приехать Димка. Они условились на одиннадцати часах. В ожидании Маленкова Галыгин позавтракал, выпил кофе, обул кожаные ботинки, оделся в джинсы, и в свитер под финский стиль, с оленями и ромбами, застегнул чёрную ветровку и отправился вначале на участок перед домом. Там, с южной стороны, понад забором, но не у са́мой стены, подальше от «КИА Рио», заботливо вымытом сыном, росли розовые и красные розы. Их Галыгин никогда не состригал и не продавал: он не торговал символами. Красные розы символизировали любовь и страсть к жене, розовые – нежную любовь к детям, ко внуку, уважение к зятю и невестке, а ещё – память о почивших и – сегодня к Алексею возвращался оптимизм – живущих и здравствующих друзьях. Галыгин улыбнулся, вспомнив, сколько всего стихов написали они и для них, сколько всего у «Добрых друзей», в частности у него с Сашкой, вышло песен именно про розы! Девушки кричали, что только такие песни им и нужны! Они ахали, пищали, свистели, толпились с ручками и бумагой для автографов, лезли обниматься, целоваться в щёчки и самые смелые, самые дерзкие – в губы. Было время... Вот... Алексею хотелось верить, каждая из тех девушек удачно вышла замуж и родила; он был не против и других целей в жизни, но как советский человек – а СССР никогда не уходит из душ рождённых в нём – на первый план ставил семью и детей. Они с Сашей Бирюковым сами завели семьи: у обоих были знакомства с прелестными леди шоу-бизнеса и чистыми, наивными девушками, а иногда с одними и теми же в едином лице, было два первых коротких брака, а потом наконец Саша женился на Ниночке, а он, Алексей – на Саше. Алексей усмехнулся. Курьёзно прозвучали его мысли относительно имени Саша, но бог с ним – для тех, у кого нет намерения придраться, по контексту понятно, какое имя мужское, какое – женское. Незнающие фанаты и фанатки, нашедшие, как выплеснуть ревность, в чём обвинить человека, чьё сердце им не досталось, запричитали: «А как это Саша мог жениться на Нине? Что вообще за Нина? Такой он верный человек, да?! Как же Людочка?» Саша отказался комментировать очевидные глупости, а «Людочка», Людмила Бирюкова, солистка «Добрых друзей», не затруднилась пояснить с лёгкой улыбкой: «Милые мои! Если вам хочется видеть родственную связь у меня с Сашей, считайте, что я его дочь. Да, дочь. А может быть, младшая сестра. Возьмите да выберите любую из двух легенд и помните, что однофамильцами бывают не только Ивановы и Петровы». Как же она тогда обескуражила фанатов! Алексей скучал по Люде... Ему не хватало «Добрых друзей». И «Соцветий». И своей «Весёлки». И Примадонны. Он виделся как с другом и как с подругой то с одним, то с другим, то с третьим человеком. Сейчас вот Диму ждал... Но всё это напоминало встречу выпускников, а хотелось, говоря языком того же сравнения, снова поучиться в школе! Рандомно Алексею вспомнилась Марина Хлебникова. Когда они открывали друг другу подобные чувства, Маринка всегда говорила с особой философией в голосе: «Я тебя понимаю. Я тя, Лёха, прекра-а-асно, – тут она прикладывала руку к груди и смотрела своими большими тёмными глазами, – понимаю, потому что...» – и начинала петь «Дожди, косые дожди». Галыгин вздохнул и взглянул на розы; взгляд его и до этого был на них направлен, но фокусировался на мечтах. – Молодцы. Де́ржитесь, – сказал Алексей, коснувшись одной розовой розы. Он присмотрелся. Всё же не все цветы выдерживали конец октября: лепестки двух-трёх роз скукожились, края кое-где погрубели, но это не нарушало их красоты – напротив, прибавляло живости. Алексей взглянул на часы: десять тридцать; Димка наберёт, как подъедет. Галыгин перешёл на задний двор, к душистым, маленьким сосенкам, снова-таки к кустикам роз, более неприхотливым, в отличии от южных соседей, и к голым яблоням, которые они когда-то садили всей семьёй. Правда, не все кусты и деревья посадил внук, потому как на тот момент ещё не родился или едва ходил. Алексей постоял, вдохнул раз и другой, третий... запахи роз и смолы; слабые, съедаемые осенней мерзлотой, гонимые ветром за пределы двора, к Большой Рупасовской улице, но всё равно ощутимые! Посмотрел на непривлекательное нынче небо, сам, решив не доверять прогнозам погоды, подумал, будет ли дождь, и направился к оранжерее. Это было серое, похожее на гараж, но раза в два просторнее и более высокое, чем типичный гараж, здание, закрытое на висячий замок. Алексей открыл дверь предусмотрительно захваченным из дома ключиком. Он сам когда-то построил оранжерею, прибегнув лишь к совету, но не к помощи архитектора насчёт окошек. Затем провёл туда электричество: сделал пару розеток у столика, где можно было закипятить чай и подзарядить телефон, под настроение ответив поклонникам в Инстаграме; ровно, аккуратно поместил к потолку шесть равно отдалённых ламп накаливания, решив, что светодиоды – немного не то для цветов. Как только Алексей вошёл в пахнущую зеленью и пыльцой оранжерею, он нащупал слева один выключатель, щёлкнул по нему – и загорелся левый ряд ламп. Щелчок по выключателю с той же стороны стены, только сантиметрами ниже – загорелся правый ряд. Цветы, будто садовые гномики, будто эльфы из сказочной страны, окружили Алексея-великана и заставили любоваться собой. В глаза тут же бросались исключительно зелёные, лиственные растения, которые не цвели вовсе или цвели дай-то бог десять-пятнадцать дней в году. Гиппеаструмы отошли, например, в сентябре, а жаль: красные цветы всегда великолепны! Вера всегда различала их и китайские фонарики, но говорила, что они похожи. Алексей схожести не видел – он любил каждый цветок по-своему. – А китайские фонарики у меня тоже были, – задумался он, глянув на их прежнюю обитель. Там теперь стояли кактусы. Много разных кактусов – с гладкой, не считая колючек, кожурой; «пушистиков»; больших, по форме и по цвету напоминающих баклажан; малюток, о которых хотелось по-детски пошутить: «Ути-пути, а кто у нас тут такой масенький вы-ы-ырос!» Алексей внимательно изучил график полива кактусов, убедившись, что постепенно уменьшает им полив к зиме, но не лишает воды насовсем. Он не прошёл мимо красотки – афеляндры оттопыренной, с её большими листьями с яркими белыми прожилками. Уделил внимание сортам алоэ. Поласкал нежно-мохнатые лепестки фиолетовых и розовых фиалок. Напомнил себе, что в декабре-январе подойдёт калерия. В десять пятьдесят, с волнением отметив, как 10:50 ДП перескочило на 10:51 ДП, Алексей судорожно, при этом стараясь не упустить деталей, сделал пометки для садовника, у которого подходил к концу отпуск. Ему хотелось сделать дело правильно: написать понятным, красивым почерком ясную информацию, поблагодарить садовника за работу автографом вместо обычной подписи (разумеется, такая благодарность шла как бонус, а не замена зарплате) и правильно написать о времени полива, пересадке либо перестановке группы цветов или отдельного цветка. Поставив автограф и закончив дело, Алексей обнаружил, что уже десять минут двенадцатого! Это, конечно, не отмена и не задержка концерта на полчаса, на час, когда ты уже такой весь одетый, готовый, а тебе на сюрприз – жди, но всё равно как-то волнительно. В голову даже прокралась мысль: «Дима разбился на мотоцикле», но Алексей сам себе сказал: «Типун тебе на язык!» Прогнав дурную мысль, он выключил свет, вышел из оранжереи, закрыл замок, и тут его не смартфон, а кнопочный телефон (как вы знаете, родные и близкие чаще звонили на него) заиграл стандартной, какой-то латинской мелодией. Алексей широко улыбнулся, увидев заветное «Дима Мал» – большего телефон не вмещал. К лицу прилила кровь, рукам стало тепло, как... отчего-то Алексей вспомнил вчерашнюю фанатку, ему показалось, у неё было похожее чувство сильной радости к нему; в общем-то, этим чувством страдали многие девушки. Алексей нажал зелёную кнопку и поднёс телефон к уху: – Димон! В трубке послышался рёв мотоцикла, и тот же приближающийся рёв повторился за забором дома Галыгиных. – Здесь! – прокричали в телефон. – Лёша, открывай! Алексей, зачем-то расстегнув куртку, подпрыгивая, как мальчишка, направился к двери, посмотрел в чёрно-белое, чуть синеватое изображение на камере и убедился, что перед ним стоит вечно молодой юноша в чёрном шлеме с белой молнией. Галыгин открыл дверь, и его с объятиями встретил «самый молодой композитор Дмитрий Маленков» – Алексей всегда проговаривал это объявление голосом давней телеведущей в тот самый день, когда советский народ впервые услышал песню «Сегодня». – Димка! Айда с мотоциклом сюда. Не бросай его на дороге. – Лёха, он там нормально стоит. – Давай, давай ко мне во двор. Не спорь. Вон, – махнул рукой Алексей, когда от его резкого движения олени на свитере подпрыгнули, а ромбы вытянулись, – ставь свой «SUZUKI» возле моего «КИА Рио». Дима мгновенно согласился: – Ладно. Будет белое и чёрное. Инь-янь. Алексей нашёл пульт, открыл ворота, впустив во двор всю ту же позднюю октябрськую серость да белёсое пятно, в котором с трудом угадывалось солнце, и позволил улыбчивому, такому всему, на подъёме, другу подъехать к нему. – Теперь нормально. А то б спёрли. – Не спёрли бы. Дима рассмеялся и под этот звонкий смех скинул с себя шлем, раскидав вокруг феромоны, солнечные лучи, аромат шампуня и всё, что только впитывали, всё, чем только были наполнены, всё, чем только жили его волшебные коричневые волосы! Ах, шатен!.. Одни девушки утверждали, что Дима – один такой парень на свете, и больше таких нет, и что его жене очень повезло, и что он ни на кого не похож. Другие, вздыхая так же томно, как первые, таки находили сравнения. Они говорили, что Дима, Димуля, Димочка, Димчик, Димулька своими волосами похож на Луи из «Интервью с вампиром», только вот Бред Питт по сравнению с ним скучен, и черты лица у него грубее. Но волосы – почти те же! Одной девушке он в основном волосами, но также юным, прекрасным лицом, искренностью души и чистотой голоса напомнил Иржика из сказки про Златовласку. Иной леди Дима показался похожим на эльфа, который сделал предложение Дюймовочке. – Тебя вот прямо сейчас на фотосессию! – восхитился Галыгин. – С этим шлемом. Камера – мотор – улыбка! Дима улыбнулся, играя в воображаемую фотосессию, и его худые, но круглые ближе к глазам щёки зарумянились. Свет, если им можно было назвать белые просветы из дыры в хмурых небесах, как нужно упал на длинный, широкий к низу, острый на кончике нос. Прищур неземных красивых глаз мог бы сей же час заставить «таять» десятки, сотни, девушек! А уж если бы он пел и танцевал, все «таявшие» мгновенно окружили бы его своей любовью. – Я почему чуть позже примчал – знал, что ты в саду и в оранжерее повозишься! – усмехнулся Дима, когда Алексей пригласил его в дом и повёл на кухню. Десятки лет они были известными певцами и давно имели всё, но осталась у обоих ностальгийная привычка тесно сидеть на просторной кухне, представляя, что это маленькая кухонка в маминой и папиной или в коммунальной квартире, и из обилия еды выбирать и без изысканных манер жевать нечто вкусное, но скудное. В этом была какая-то душа! – Лёха, ты как вообще? Я вчера не звонил... по понятной причине. А сегодня решил – чем раньше, тем лучше. Потом уезжаю на концерты. – Я тоже. Тур «Алексей Галыгин – последний романтик». – Название твоё? – Таких названий, подумал Дима, в шоу-бизнесе тысячи. Люди на него не клюнут. Но на концерт придут – железобетонно. – Нет, конечно. Мне придумывают – я соглашаюсь. – И не можешь отказаться? – засмеялся Дима. – Не смею, – Алексей шутливо скопировал интонацию условного жителя девятнадцатого века. – Да нет, я, конечно, обсуждаю с людьми. И прихожу к выводу, что название пусть придумывают сами. – Поощряешь творческий порыв? Молодчага! – Дима приобнял Лёху. – Ух! Окреп так! Мышцы у тебя... Они зашли в дом. Сняли верхнюю одежду (Дмитрий был в косухе, остался в белом верхе, чёрном низе) и переобулись. Дима отметил, что тапочки Саши похожи на тапочки его Лены, и в детских (Ха! В «детских» – это детей, которым уже... немало лет) вещах бегло увидел схожесть с вещами дочерей Оли и Светы; вот только Мартин Дмитриевич родился недавно, и его вещи было не с чем сравнивать. Дмитрия охватило приятное чувство, будто они с Алексеем – родные братья. Что ж, они могли стать не родными по крови, зато назваными братьями, но и без того были близки. Добрые друзья прошли мимо мебели и фотографий, которые Дмитрий видел сто раз. Нашли овсяное печенье и молоко. – Помнишь, какое раньше овсяное печенье было? – спросил Алексей. – Вкуснее, чем сейчас. Дима смешно жевал. Вцепился в печенье, как в сатирической сценке – какой-нибудь голодный паренёк в курицу, держа её обеими руками. Волосы изысканно обрамляли его лицо. – Сейчас тоже вкусно. – Дим, ну волосы в рот залезут. – У-у. – Как хочу – так и ем, называется. Дима запил печенье молоком и сказал: – Лёха, что ты бузишь, вот что ты бузишь? Лучше скажи. Чё там ты? Куда там ты едешь, летишь? Я на «galigin.ru» заглядывал – города запомнил, даты – нет. – Значит так... – Алексей сел в такой позе, что, будь он ребёнком, ему бы сказали: «Выпрями спину!», и, жестикулируя одной рукой, сказал: – Время везде 19:00. Омск. 26 октября. Концертный Зал Культурно-Зрелищного Учреждения. Тюмень. 29 октября. Тюменский Драматический театр. 3 ноября. Самара. Самарский академический театр оперы и балета. – М-м! Он самый красивый! Как в русской народной сказке. – Он самый красивый, – согласно зажмурился Алексей. – И рядом с ним – Волга. Я намерен выделить время на прогулку по побережью, хотя это, конечно... напряг с графиком. Не знаю, успею ли и погулять, и поспать хотя бы три-четыре часа. Так. Нижний Новгород. 6 ноября. Нижегородский государственный театр драмы имени Горького. 10 ноября вернусь в Москву. В Большой театр. – Который бороздят космические корабли! – усмехнулся Дима и с уважением сказал: – Как мы с тобой не чокнулись с такими графиками? И сам нагрузил Алексея своим графиком, упомянув, что хотелось бы побольше времени проводить с сынулей. Менять памперсы, учить первым словам, просто держать на ручках... Лоск, придающий Дмитрию юношеской весёлости, уступил место сентиментальности и нежным отцовским чувствам. – А няню нанять? – Лёха, ну это не то. У Лены хватает времени на сына. Взрослые дочери с мозгами, с руками. Они заняты, но в крайнем случае помогут. Няня нам не нужна. Нам надо, чтоб эти концерты так время не съедали... Оно-то дело такое... Люди тебя любят, ждут, верят тебе, ты никого не можешь подвести, ты счастлив с ними общаться, дарить им свою музыку – но в результате что-то упускаешь дома. – Хм. Сегодня ты нашёл ведь время для меня, Дим. Так и для Мартина оно найдётся. Тебе ведь не прямо сегодня лететь. – Нет. – И Маленков повторил дату вылета. Сощурился: – Ты, кстати, как – на машине своей будешь ехать? Или у тебя билеты на поезда и самолёты? – Решил не рисковать. Билеты на самолёты. Дешёвые беру, – Галыгин назвал авиарейсы и класс. – Мало ли что с машиной! Я, конечно, автомобилист со стажем – дай бог каждому, но... мало ли... – Правильно, правильно, – поспешно, серьёзно сказал Дмитрий. – Вчера на красный чуть не проехал. – Да ты что! – испугался Дима. – Да. Мне поклонница крикнула: «Красный!» Даже к рулю потянулась. – Какая поклонница? – игриво оживился Дима. Галыгин рассказал коротко историю их знакомства. – Ох. Прости мне мой чёрный юмор. Но ты находишь поклонниц даже на кладбище. – Дмитрий помолчал, изучая реакцию Алексея: не сказал ли он грубо. Вроде нет. – Лёха. Лёха. «Мне без тебя так плохо. На сердце суматоха, я точно говорю». Виделся недавно с Алёнкой. Теперь вот, видишь, пристало... Что ж я ещё хотел сказать?.. Дима сложил ладони лодочкой и нахмурился. На большом гладком лбу выступила единственная его, тоненькая морщина. Двадцать шестого января этому человеку должен был, как он сам говорил, «стукнуть полтинник», а выглядел он едва ли на тридцать. Может быть, на тридцать пять. Не более. За вечную молодость в кругу друзей и среди поклонников Дмитрия иногда называли Вампиром, но это прозвище было хоть и метким, но грубоватым для романтичного и не запятнавшего свою честь певца. Так что чаще звучало: «Дима – Димочка – Димуля», «Ааааааа!!! Дима Маленков!», «О Боже/ О Господи! Да это же Маленков! Тот самый, со «Свадебным авто». И так же редко, как Вампир, люди – часть из них из мира шоу-бизнеса, часть из благородных, сдержанных поклонниц – называли Маленкова по имени-отчеству, Дмитрием Юрьевичем. – Ах, да! Лёха. Ты сказал о фанатке. Я вот хотел сказать о своей. Это пи... – своим манящим, эротичным шёпотом Дима произнёс то, что было едва слышно, но угадывалось по широко раскрытому рту и языку у губ. – Я редко произношу такие слова, но, б... – теперь в слове, которое произнеслось не звуком, но губами, чётко угадывались мягкий «л`» и следующий за ним «а». – Ты о Тамаре Пушкарёвой? Дима кивнул. Во время простого кивка с его волосами произошло нечто такое, отчего десятки подобных Тамар выстроились бы к нему в очередь, дабы стать женой, не взирая на существование – очень долгое существование – Елены Маленковой. – Что она? – поинтересовался Алексей. – Женить меня хочет. На себе, естественно. – Ты попал! – усмехнулся Алексей, мгновенно изменившись в лице: – Нет. На самом деле это не смешно. Тебе это неприятно. Для неё это... трагедия. Любит человек. В кавычках «любит», я бы сказал. Но что бы там ни было, оно же реально для неё, оно происходит в её голове. – Вера твоя говорила, синдром Адели. – Да. – Я уж не знаю, что делать. Имел неосторожность дать ей автограф! А она его – в рамку и на самое видное место. – Видя, что Алексей хочет назвать это действие нормальным, Дмитрий поспешил объяснить: – Купила ещё себе рамок. Сделала копии моего автографа со своими подписями, как будто это наши росписи в ЗАГСЕ и мы женаты. Она принесла недавно всё это к моему дому!!! При этом дамочка упорно игнорирует тот факт, что я как бы не первый год женат и вообще-то у меня давно двое и уже год как трое детей. Оно, правда, к лучшему, учитывая, что такие эксцентричные особы могут причинить вред семье! Я не зна-а-аю, – Дима ударил себя в грудь, – что с этим делать. Вызывал ментов. Сказали, что нет нарушения, если не было угроз здоровью и жизни. В крайнем случае каждая газета, каждая социальная сеть будет трубить, – он растопырил пальцы на обеих руках и ударил ими по столу, как одержимый вдохновением музыкант – по пианино: – «Дмитрий Маленков сдал жену в психушку». – Не жену ведь. – Именно, ИМЕННО жену. Для жёлтой прессы жена – та, которая ею назвалась. Это будет удар не столько по репутации, сколько по душе. Меня, конечно, поддержат люди, многие напишут: «Что за бред? Дима не мог», но нервы ситуация попортит. Это уж точно. Дима помолчал. Под выжидающий взгляд Алексея сказал: – Сорок девять лет такого не было. И вот на тебе – на пятьдесят! И – ты знаешь меня – я не превозношу свою внешность над внешностью других. Мне всё равно, если вдруг человек не идеален. Дмитрий Маленков тоже кому-то может внешне не нравиться. (Тут у Алексея не получилось сдержать улыбку, мол, «Да ладно. Как будто ты, Дима, не знаешь, что являешь собой идеал мужчины?»). В меня влюбляются маленькие, полненькие, круглолицые, курносые девушки чаще моделей – это нормально. Одиноким, очень взрослым женщинам, почти бабушкам хочется меня любить – пожалуйста. Я как бы артист... Я понимаю всё... Я даже рад! Но должны же быть какие-то тормоза у человека. – Когда нет тормозов, случаются аварии. – Во-во! Одно дело – когда человек не родился моделью. Не важно. Не только ведь за это, или совсем не за это любят. Другое дело – когда у него непорядок в мозгах. И внешность, – Дима скривился, обнажая зубы, – отталкивает не сама по себе, а печатью сумасшествия на ней. Я думаю, Тамара Пушкарёва была когда-то симпатичной девушкой, но теперь она ходит (ну или бегает – за мной) вразвалку. Трясёт чем только можно. Без лифчика, прости меня, ходит. Лицо мазюкает, как индеец. ЗАЧЕМ? Платье... Как бы тебе описать... – Его нет? – Нет. Оно есть. То яркое жёлтое, то яркое фиолетовое, то красное, как гиппеаструмы в твоей оранжерее. – Отцвели, кстати, – вставил Алексей, когда Дмитрий уже говорил дальше. – Те платья открывают всё, что только можно. Не так ведёт себя человек, который любит. Я искренне, – Дима положил руку на сердце, – хочу, чтобы эта женщина полюбила хотя бы СЕБЯ, а там – пусть уж меня любит, как кумира, и пусть найдётся человек, с которым ей будет хорошо, и ему чтобы было... неплохо. Фух! Алексей зачем-то вспомнил, что вчерашняя поклонница, волнуясь, говорила «Фух». Ему захотелось залезть в Инстаграм. Он попросил у Димы поддержки – просто посидеть рядом, когда он будет смотреть соцсеть. – Да ради бога, – сказал Дима. – А можно мне ещё молока? – Ты как ребёнок спрашиваешь. Возьми. С молоком хоть подзабудешь эту Тамару. – Это дело сложное. Алексей достал смартфон и вскоре смотрел на своё с Глебом фото. Он видел больше трёх тысяч лайков под ним и свыше сотни комментариев, которые начал листать и читать. – Отсчастливишь людей? – спросил Дима. – Будешь лайкать всех подряд? – Нет. – Алексей сглотнул слюну с привкусом горечи. – На меня подписываются люди, которые не ждут отклика под такими постами. Это... – он подобрал, может, некорректное, странное выражение, но оно первым выстрелило в голове, – двустороннее молчание. Алексей смотрел на фото и комментарии несколько минут. А потом вышел из Инстаграма и внезапно обнял Диму. – Димка, – сказал он, – спасибо за то, что ты есть на белом свете. Димочка... Я так тебя люблю. Я тебя очень сильно люблю! Маленков, задушенный нежностью человека в скандинавском свитере, от удивления приоткрыл рот и сказал: – Тихо, тихо, тихо... Галыгин! Всё, Лёха, перестань. Алексей прервал объятия. – Это страшно, – сказал он. – С каждым годом всё больше людей, могилы которых я навещаю. – Может, я вместе с внешней молодостью легкомысленен, излишне юн в душе, но, Лёха, кончай с этими мыслями! Это жизнь. Ну что тут поделаешь? Это жизнь. – Да. Это жизнь. А знаешь, о чём я сегодня жалею? Дима вопросительно склонил голову. – Что не спросил у Глеба: «Кто тебя убил?» – М-м? – Вновь дала знать о себе единственная Димина морщина. Галыгин полностью рассказал Диме о своём сне. Ему казалось, друг испугается его сумасшествия, но Дима, если и испугался, не подал виду. Он легко улыбнулся: – Если это просто сон, надеюсь, моё присутствие скрасит твою печаль. А тур унесёт боль под шасси «Москвы – Омска». С другой стороны, усталость лишь притупляет боль, поэтому я говорю прежде всего о перелёте, а не о концертах. Ежели это не сон, то Глеб, Саша и Женя находятся в прекрасном месте. Они не сообщили тебе имя убийцы – значит, это и не нужно. – Бог накажет? Ты так думаешь? – беззлобно спросил Алексей. Дима кивнул. Немного погодя сказал: – Если б у нас с тобой были дурные привычки, я бы поехал за дешёвыми сигаретами и паршивым вином. Но у меня есть лучшее средство для поднятия настроения. Алексей ожил. Теперь он смотрел вопросительно. Дима встал из-за стола и подошёл к окну – туда, где было просторней. Уличная серость, проникающая в дом, с одной стороны оттеняла, с другой стороны белила до седины коричневые Димины пряди. А всё равно Маленков, стройный, сложенный, как сказочный принц, в белой рубашке и чёрных брюках, с чёрным ремнём и блестящей пряжкой, которую, каясь, должно быть, мечтали с продолжением потрогать многие девушки и женщины, был Дорианом Греем – с тысячами портретов в журналах, газетах и социальных сетях, но без портрета, хранящего пороки, потому как душа его не была грязной. Алексей улыбался. Он будто бы вернулся в то время, когда помимо шлема Димка носил длинные пиджаки и плащи – чаще белые, бежевые, малиновые, зелёные и синие, а ещё надевал колпаки волшебника либо старинные шляпы-котелки, баловался с английской тростью и порой одевался в ковбойские костюмы. Вечно юный, он к тому же создал образ путешественника во времени, который молодо выглядел в любую эпоху. И в любую эпоху танцевал, не пошло качая бёдрами, двигаясь подобно лебедю к лебедице, прижимая рукой то волосы, то шляпы. Эти танцы больше всего зажигали народ в девяностых. Вот и наступил для него – для всех – две тысячи девятнадцатый год. А песня «Сегодня» сегодня звучала так же звонко, радостно, с той же надеждой, как раньше! А может быть, она звучала как в первый раз... – «Сегодня рассеется фонарный свет, Сегодня, как только наш пройдёт обед. Меня в мороз бросает в зной, Ведь этою зимой я встретился с тобой. А гало у луны белей, Но завтра лишь теплей, Я знаю, будет мне. Сегодня не страшен в жизни тонкий лёд. Меня он к подъезду твоему ведёт. Я поддержу тебя рукой – Не упадёшь со мной. Чуть-чуть, прошу, постой. Рукой в перчатке воротник В один поправлю миг. Что ж ангел мой поник? Хо-о-олод декабрьский Чувства не скроет. Мгле-е-е не подвластны Наши с тобой разговоры Сегодня. Сегодня я тёплым паром наяву На ушко тебе шепчу, как я люблю. Авто не могут завести, Полны снегов пути, а нам легко идти. Как долго ни лежал бы снег, Он не нарушит, нет, Весенних чувств сонет. Сегодня я твой счастливый паренёк, Ты ведь знаешь. А завтра я жизнь прожить с тобой бы смог. Зачем, скажи, лелеешь грусть? Двор зимний будет пуст, Но завтра я вернусь. Ах, как мне хочется теплом Тебя укрыть навек и быть с тобой вдвоём! Хо-о-олод декабрьский Чувства не скроет. Мгле-е-е не подвластны Наши с тобой разговоры. Какой же счастливый вечер Сегодня!» Больше тридцати лет назад Дима поставил дыхание и с тех пор не запыхивался ни во время пения, ни после. Он улыбался после своего домашнего выступления, вложив в обращение к другу Алексею всё, что одновременно вкладывал в незримые души сотен тысяч девчат, своей супруги и своих дочерей. – Хочешь спеть то, что понравится всем, – спой о девушке, – сказал Дмитрий. – Никогда не ошибёшься. Алексей встал и зааплодировал Диме. – Эта песня в самом деле подняла мне настроение, – сказал он. – Теперь мне не нужно ждать самолёта, чтобы часть боли ушла. Твой лирический герой находит счастье ледяной зимой. Так почему нельзя быть счастливым промозглой осенью? Счастье – прежде всего внутреннее состояние. – Счастье у тебя есть, и оно от тебя не убудет, – Дима выставил вперёд ладонь и зажмурился, не терпя возражений. – Радость из тебя высосали. В девяносто первом году. Что ж, я повторю свою мысль: Бог им судья... В наших силах помнить Глеба. В наших силах радоваться, как советуют христиане, а не пребывать в унынии. – Верно, – тихо, сразу согласился Алексей. Галыгин и Маленков пробыли друг с другом полдня. А потом Дима сказал: – Сегодня был чудный день, – выделив слово «сегодня» как напоминание о своей песне. – До свидания, Лёха! А я... К Мартину я, к Лене. Дочерей постараюсь навестить: они сейчас не в обосняке. Нет, не постараюсь – приеду. Да, позвоню, предупрежу и приеду! Галыгин покосился на стену кухни, в ту точку, прямо за которой, по его мнению, стоял «SUZUKI». Внимательно посмотрел в окно. – Сейчас не то дождь, не то не пойми что идёт с неба. Будь осторожен. Не гони! Сердце его сжалось. Дима обнял Алексея: – Не волнуйся. Я езжу осторожно. Алексей долго сидел на кухне, где только что был не один, а потом в абсолютной тишине, попутно включая свет в комнатах и на лестницах, прошёл к себе наверх. Он собрался с мыслями и стал думать об организационных моментах, связанных с перелётами и концертами. Алексей Сергеевич Галыгин не подозревал, что в то же самое время о нём думала рыжая девушка Даша с «Маяковской». Очень много думала. Слишком сильно думала. Мечтала.