***
– Доброе утро! – поздоровался Галыгин с таксистом. – Доброе утро, Алексей Сергеевич! Прилетая или приезжая в город, певец обычно заранее заказывал такси на своё имя. Так он поступил и на этот раз. У него было одно единственное требование – хороший таксопарк. Как бы ни нравились ему советские автомобильчики, о которых он пел сольно, а затем – с «Добрыми друзьями» в «Песенке про «Жигулёнок», вдали от дома лучше было не ездить на старых авто. Редко какой водитель поддерживал хорошее состояние того же «Жигули», заботясь о нём, как о машине новой марки (чаще – об иномарке), а о пассажире – как о человеке, жизнь которого ценнее двухсот рублей. Тех водителей, кто прекрасно, любовно справлялся даже с «Жуком», Алексей воочию не видел, но заранее любил и мысленно извинялся перед ними за то, что не воспользуется их услугами. На этот раз был заказан – точнее, выбран из предложенных на сайте «Омск.такси.ру» – серебристый «Renault Logan». Элегантное чудо. Красивый корпус. Хромированная решётка и глаза-фары напоминают горделивое, в то же время нежное лицо – но не Александры, поскольку эта женщина не знала надменности, а Ирины Щедриной. Не было ни дня, чтобы Алексей не вспоминал кого-то из друзей и знакомых, и образ Ирины сам по себе или вместе с образом Виктора Щедрина, её экс-супруга, время от времени являлся в его мысли. Таксист, бравый парень, открыл багажник «Рено» и положил в него две больших сумки прежде, чем быстрый и сильный Алексей решил положить их сам. Паренёк засуетился, скоро открывая дверь, быстро заводя машину и, видно, не желая совершить оплошность перед Заслуженным Артистом РФ, которым Галыгин официально стал в две тысячи шестом году. Но, так же быстро заметив спокойствие и добродушие артиста, таксист слышно выдохнул и тоже спокойно повёл автомобильчик по улице 60-ти лет Победы. – Моё уважение вам, – сказал таксист под шелест тополей. Странное, прекрасное чувство посещало Галыгина в других городах. Всё незнакомое казалось родным и знакомым, при этом никуда не девались отличия. Омские тополя, внешне ничем не отличаясь от московских и мытищинских, такие же жёлтые, лысеющие, так же блестящие от частых, мелких осадков, росли на другой земле, и Алексей не мог сбросить со счетов, что здесь он – лишь гость. Но гость желанный. Здесь, как и в любом другом городке России, жили люди, которые знали, как связаны между собой кассеты и шариковые ручки; люди, которые устали от Бузовых и Фейсов (ох, в таком случае их, кстати, ждал и неприятный сюрприз); люди, которых одолевали самые разные чувства – от интереса к хорошей музыки до тайной и очень явной влюбленности в исполнителя, с чувством ностальгии где-то посередине. – Спасибо, – ответил Алексей таксисту. – Разрешите спросить? – Конечно. – Вы не будете на моём концерте? – Не позволяет график, – ответил паренёк с гордостью и печалью. – Так бы с удовольствием. – Могу поспособствовать. Парень смутился: – Да нет, спасибо. Не нужно, правда. Я посмотрю в записи. Будет запись по телевизору? – Да. Обещали. – Алексей, в считанные секунды вспомнив информацию, назвал телеканал, программу и время эфира. Он мог бы также назвать имена и фамилии организаторов и ведущих, но это было без надобности. – Если не совладаете со временем, думаю, какой-нибудь пользователь выложит выступление в интернет. – Может быть. – Судя по интонации, таксист не одобрял скорой выкладки в сеть чужого материала. Он бы с удовольствием посмотрел концерт по телевизору. Алексей кинул взгляд на один из пригнувшихся и самых реденьких тополей, подсознательно сравнив его с собой, по факту – пожилым человеком, хотя метафорично ощущал он себя, да и был, если только не по паспорту, раскидистым, с изумрудными листьями, деревом, смело цветущим в октябре месяце. Восточная дорога отдаляла Алексея от Александры, от Веры, Глеба и Димки, но он знал, что каждое выступление будет приближать его к ним. Он вновь обнимется с Верой и с Глебом – если застанет его, занятого режиссурой программы о приключениях наподобие «Орла и решки» или украинских «Заробитчан». Он покажет Диме все цветы, которые ему надарят и которые он сможет привезти в дом; обычно даже в коротких турах, даже в руках опытного садовода, часть цветов увядает, а часть просто невозможно увезти с собой, поэтому Алексей одаривал многими букетами роз, тюльпанов, георгин, лилий и страстоцветов театральных сотрудников и сотрудниц, а домой привозил сколько мог – и Дима помогал расставить их по вазам, правильно обрезать кончики стеблей, правильно добавить воду. А когда Дима разберётся с цветами, он снова и снова будет обнимать и целовать Сашу. В воображении, на фоне Ленинградского моста через помутневшую за несколько лет реку, возник желанный лик младшей него Александры; Алексею представились её нежные, сильные уста, её трудолюбивые руки, её замечательные формы – сосуд прекрасной души. Частичка естества Галыгина желала очень тихой, спокойной жизни взрослого отца и дедушки в одном лице. Порой ему хотелось каждое утро проводить время в оранжерее, днём и вечером быть со всей своей семьёй, а ночью засыпать в Сашиных объятиях или самому, из своих рук создавать ей колыбель. Но он понимал, что больше двух-трёх дней, в исключительных случаях – более недели никто из них не выдержит такой жизни, и тогда даже любовь станет заточением. Пусть в семье Галыгиных и любили друг друга, каждый любил ещё и свой труд и не смел отказаться от него. Александра вряд ли бы смогла, облачившись в домашний халатик, забыть о своих девочках, о тренировках и выступлениях всероссийского, а порой и мирового уровня! Вера... Ха, попробуй отними у Веры её веру в пользу психологии. Попробуй отними её умение выслушать и помочь людям, попробуй отвлечь её от новой профессиональной книги! Смешно и подумать о том, чтобы Глеб бросил режиссуру ради существования в особняке. Дима... Ему четырнадцать. А в четырнадцать никому не охота сидеть дома! Вот и занимался каждый своим любимым делом. Но, работая, скучал по объятиям родных... Лично для Алексея невыносимо больно было приезжать или прилетать в день отъезда/ отлёта Александры, иногда с разницей в пару часов. Ждёшь, ждёшь встречи с родной, а встречаешься так ненадолго, прямо как у Юрки Лозы: «И не грусти, пусть нам осталось всего лишь сто часов вдвоём». Только вот два-три часа, а не сто! Образовывалась пустота, которую как могли заполняли поклонники. С другой стороны... Алексей понимал, что его отъезд после концерта может стать пустотой для кого-то из его поклонников, в особенности – поклонниц, и он не может не приезжать, не возвращаться к людям, которые любят его, даже не зная о нём столько, сколько знает семья. В такие моменты ему вспоминался Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Чтобы счастливо жить с семьёй и дарить счастье поклонникам, нужно было обладать не только добротой и позитивом, но и выдержкой – выдержкой длиной в шестьдесят пять лет. Алексей ею, несомненно, обладал, и жизнь его сложилась гармонично. ... Иртыш-река скрылась вместе с проложенным через неё Ленинградским мостом. В прозрачных окнах «Рено» поплыли двухэтажные дома, каждый со своей историей и каждый – архитектурный шедевр. Порой Алексею хотелось остановиться, неспеша выйти из машины, пройтись к стенам, к воротам, к дверям каждого здания, зайти и насладиться внутренним убранством, запечатлеть красоту на фотографии или на видеозаписи, но на это почти никогда не хватало времени. Каждый тур сам по себе был чередой сжатых событий и, как из лимона, выжимал все соки из человека. Поездки на такси позволяли настроиться на атмосферу города и на изнутрительную, хоть и, на первый взгляд, простую работу в нём. Как гости на каком-то долгожданном празднике, кругом возникли люди – в чёрных, серых, коричневых и зелёных куртках, с волосами, скрытыми под лёгкими шапками, и с рвущимися из-под шапок кудрями (в основном у женщин, но и у мужчин), в сапогах вместо недавних кроссовок. Один человек нёс в руках зонт, хотя дождя не предвиделось: он, низенький и полненький, напомнил Алексею запасливого хомяка из мультфильма «Хомяк-молчун». Жёлто-рыжее солнце, касаясь лиц людей, наслаждало их, заставляло поднимать головы, и улыбаться, и смеяться, и крепче браться за руки. Девушки склоняли головы на спрятанные под куртками плечи своих парней, а парни сильнее прижимали к себе девушек. Всё было как много лет назад. Одежда только другая – ну и что с того? Любовь и нежность оставались прежними. – Я давно не был в Омске... В речи Галыгина не было сухой констатации фактов. Теперь Алексей испытывал страстное желание ухватить зверя-ностальгию за хвост и подарить городу то, чего не хватало его жителям с две тысячи двенадцатого года, – свою живую музыку. Бывало, признавался он некоторым людям в грешке, он выступал под фонограмму, отчего мнения людей разделялись на «Фанера мерзкая. За выступления под фанеру нужно платить фальшивыми деньгами» и «Ну и что, что фанера? Записана-то его настоящим, прекрасным голосом!», но так или иначе чаще из его уст звучало живое пение. А уж если приезжал оркестр, играющий вместо «минусовки», на сцене происходил настоящий праздник! – Ну что, почти приехали, – сообщил таксист. – Мы с женой обязательно посмотрим вас по телевизору! – Спасибо, – глубокий голос Алексея приятно осел, когда он придал особенного значения этой благодарности. Машина плавно скользнула на улицу Ленина, отъехав от перекрёстка Ленина и Короленко. По левой стороне тянулась череда пахучих елей – и на серебро «Renault Logan» зубцами упал отсвет хвои. С правой стороны находилось здание театра. В его мраморе отражались белёсо-чёрная, подобная графическому рисунку, копия города и сотни силуэтов самых разных, визжащих и тихих, поклонников. Перед зданием театра Алексею стало хорошо и спокойно на душе. Здесь он чувствовал себя «в своей тарелке», несмотря на маленькую неприятность – «журналюг». «Журналюги» тут же выделялись среди адекватных журналистов. Они норовили задавить артиста прежде каверзными вопросами, а затем и своей толпой. Именно они тыкали камерами в лицо (не только Алексею), а не фокусировали объектив на пространстве вокруг репортёра и артиста. Не раз такие вот «журналюги» спрашивали: «Алексей, вы женаты второй раз. – И почти прямым текстом говорили о том, что первой жене не повезло, хотя в действительности певец и певица разошлись цивилизованно, а их израненные невзгодами души спустя время излечились. – Скажите, у вас всегда всё было хорошо с Александрой? Бывали ли измены, романы на стороне?» (добавленное «Вы ведь такой красивый мужчина!» звучало приторно и попросту отвратительно). Или вот: «Алексей, вы дружите с Александром Будницким. Как вы можете прокомментировать существование его внебрачного сына?» Почти нейтральный ответ «Я считаю, что не («не» прозвучало глубоко, хрипло, твёрдо, как брошенное ниц железо) в моей компетенции обсуждать подобные вещи, даже и особенно если это касается друга» превратили в гадость для статьи «Бастарды «Добрых друзей». Истинная история была таковой. Было, да, было в жизни Александра так, что он в молодости во время летнего отдыха познакомился с женщиной. Завязался курортный роман. Но лето закончилось – закончилась и любовь. Может, не сошлись характерами, может, увлеклись лёгкими чувствами и не знали, как поступить на новом, серьёзном этапе отношений, – Алексей никогда не выпытывал у Саши, что тот тогда чувствовал, что чувствовала его женщина, и знал не более, чем знали газеты; не любил он, ненавидел он копаться в чужой личной жизни, если только участник истории сам не посвящал его в эту жизнь. В общем, любовь закончилась, но женщина вскоре узнала, что у неё будет ребёнок. Спустя несколько лет она встретилась с Будницким и подвела к нему малыша, сказочно похожего на него: тёмненького, кудрявого, с вытянутым, овальным лицом и острыми скулами, с выразительными карими глазами, только что без очков. Александр сразу узнал в нём своего сына и готов был выплачивать алименты, участвовать в жизни сына или не участвовать, а только увидеть его, здесь и сейчас, – словом, сделать то, о чём попросит мама мальчика. Алиментов женщина не потребовала: она зарабатывала не хуже музыканта, к тому же, вышла замуж за доброго и обеспеченного человека, который принял ребёнка как своего и с тех пор души в нём не чаял! Единственное, чего она хотела – это встречи некогда любимого человека с её ребёнком и их совместного, без её давления, решения: она считала, что в семь лет сын был уже достаточно взрослым, чтобы без мамы сказать, нравится ли ему дядя, который на самом деле его папа, и хочет ли он иногда с «дядей» видеться. Галыгин знал (немногим подробнее газет), что Будницкий какое-то время встречался с сыном, иногда отводя, но чаще – забирая его из школы, посвящая ему часть выходных и праздников до тех пор, пока тесная связь не оборвалась. Тогда Александр стал появляться в жизни семьи несколько, хотя бы пару, раз в год, и со своего желания, с позволения женщины всё же поддерживал её и её сына деньгами. Да. Получилась не самая приятная ситуация, но Будницкий достойно из неё вышел, не побоялся признать и исправить ошибку. Да и слово «ошибка» было довольно спорным... Смотря как взглянуть на ситуацию и отдельно на тот роман, отдельно – на расставание, отдельно – на рождение человека. Обо всём этом как есть, с цитатами Будницкого и с пересказом, а не домыслом, написали журналисты. А вот «жёлтая пресса» намекнула на пагубные отношения, в которых Александр выступал то пьяницей, то тираном, то тем и другим вместе, не оставив при этом в покое других «...друзей». Да, одна ленинградская зараза выпустила статью «Бастарды «Добрых друзей», задавая читателям вопросы – сколько всего незаконно рожденных детей у Будницкого, есть ли таковые у Галыгина, у Ласточки... И даже у Слободяника! Лично для Алексея она, кстати, хоть и оказалась неприятной, но сыграла роль «не было бы счастья, да несчастье помогло». У них было всё хорошо с Александрой, но Александра, как бывает иногда у женщин (да и у мужчин случается сентиментальность, чего там правду делить на гендер), сильно переживала по поводу поклонниц мужа. А тут, прочитав статью, она осуждающе засмеялась и протянула: «М-мда-а-а... Лёша, ты этот бред читал?» «Уже да» – ответил он. Она заулыбалась и, взглянув ещё раз на пару строк, сказала: «Я слишком занятой человек, чтобы становиться мачехой для всех твоих бастардов». У Алексея, как и у Александры, отлегло от сердца, и он, обняв и поцеловав жену, шутливо-финансово предложил лучше, чем возиться со всеми незаконно рожденными, увеличить количество детей в ИХ семье. Или... «Хотя бы потренироваться... С таким прекрасным тренером, как ты». Алексей не забыл ТОГО взгляда Александры, не забыл её нежности и любви и всякий раз старался дарить ей такие же чувства. Что ещё было?.. Ещё, разумеется, спрашивали: «Влюблялись ли в вас фанатки?», «Получали ли вы от них признания в любви?» Здесь Алексей был научен отвечать так, как отвечали и Маленков, и Щедрин, и многие другие его друзья и знакомые: «А в кого фанатки не влюблялись?» К счастью, у него не было страшных историй о порезанных венах и отравлениях рыдающих, безответно влюблённых девушек. Все молоденькие, любящие его девушки не из мира шоу-бизнеса, насколько он знал, «переболев», удачно выходили замуж за хороших, трудолюбивых ребят, носивших их на руках. И все были счастливы. На этот раз «жёлтая пресса» пристала с вопросом, влюбляются ли молодые девушки в Алексея как в давно женатого человека, отца двоих взрослых детей и дедушку. Репортёрша выжидающе захлопала глазками. Алексей, сощурившись, ответил: – Вы знаете, любой человек, когда любит, молодеет. – В ответ на эту мысль ветер тронул одну из его седых волосин, а поклонницы чуть не запищали от восторга. – Женщина, которая любит, молода. Женщина, которую любят, ещё моложе. Его лёгкая, без пошлой, без наглой подоплёки, улыбка не оставила лазейки для дурного домысла. В его уверенных шагах было столько гордости, что ни одна газетёнка не посмела бы после его походки черкнуть хоть пару нехороших строк. «Журналюги» как-то сами собой «свернули лавочку». Остались только адекватные журналисты. Алексей прошёл вместе с ними в здание театра. И не вёл людей за собой, будто свиту, а пригласил их к себе, как друзей. Взглядом и жестами он давал понять, на чей вопрос настроен ответить прямо сейчас, а на чей – после. Он не оставил без внимания никого, и у журналистов, так же, как у фотографов, появился материал. Там же, в театре, Галыгин перездоровался со всей омской командой организаторов, что тоже зафиксировали на фото- и видеосъёмку. Среди прочего журналисты отметили, что всё это время певец таскал с собой вещи из самолёта и только в гримёрной он их поставил на одно из кресел. Он не привык нагружать людей лишней ношей и, если у него было время, не гнушался сам понести свои вещи вместо того, чтобы превращать того же таксиста в грузчика. После перелёта, поездки и общения с журналистами Алексею удалось немного поспать. Он разместился на твердоватом жёлтом диванчике, на котором едва помещались его ноги, и укрылся пледом с ромбиками. Сон был тих и глубок, без сновидений и сладких мечтаний, не самый бодрящий, но придавший каких-никаких сил. После сна появление новых сил зависело от настроения. А оно у Алексея было отличным! Он, как Буратино, настроился дарить людям радость. – Встречайте меня, омичи! – произнёс Алексей с гордостью. В сопровождении концертных организаторов он направился на сцену.***
Весь город стянулся к одному театру. Среди красных кресел в зале и на балконах не было ни единого пустого места. Первый ряд заняли известные певцы, певицы и музыкальные критики, с которыми Галыгин переписывался накануне, поэтому знал, что они придут. Сосредоточившись в шуме восторженных слов и рукоплесканий, Галыгин увидел, как Игорь Николаев, тряхнув русаличьими волосами («Его Наташа – русалка, а он – дельфин» – поправил себя Алексей), помахал ему рукой и привстал, поклонившись. Валерия, облачённая в лиловое платье, послала ему воздушный поцелуй. Её большие, круглые глаза горели ярче софитов. Рот приоткрылся в ожидании прекрасного исполнения от человека, с которым она дружила с давних лет – может, не так тесно, как Будницкий и Маленков, но дружила. Сергей Соседов с любопытством вытянул морщинистую шею и пригладил реденькие седые волосы. Даже издалека было заметно, что в голове критика кипят, бурлят разные мысли, и когда всё докипит, добурлит и приготовится, Серёжа обязательно поделится приготовленным блюдом. Как всегда, это будто нечто вроде пиццы с ананасом и жареного картофеля, щедро политого шоколадом. Такой уж Серёжа – и ничего тут не попишешь! Помнится, Соседов, развивая мысль о детях артистов, хорошо так «прошёлся» по Димке: мол, его известность – это заслуга Юрия Маленкова и только Юрия Маленкова, без него ни Дима, ни тем более его дочери не пели бы. Он по обыкновению порхал руками, как птичка, щебетал так же, как синица по весне, и никто не был в силах остановить этот полёт. Помнится, его критика, а скорее, даже подача критики разозлила Дмитрия в прямом эфире, и между вечно молодым певцом и Соседовым возникла перепалка. Но поздним вечером того же дня Маленков, Соседов и Галыгин как ни в чём ни бывало попивали чай и вместе смеялись над холеричностью одного из них. Ближе к краю, подобные школьникам на задних партах – тем, которые приходят в школу не учиться, а непонятно зачем, одетые, как солнце и луна во время затмения, сидели Ольга Бузова и Ксения Собчак. К ним примостился Михаил Галустян. Он смешно вертел чёрноволосой головой, отчего на свет то и дело попадали торчащие, как у медвежонка, уши. Не сразу можно было узнать в скучающем, в каком-то «на своей волне» мужчине Александра Ревву. Были в зале также политики. В частности мэр Оксана Фадина. Она сидела с огромным букетом орхидей и улыбалась, словно натянув и зафиксировав в одном положении струны губ. Рядом с Фадиной расположился очень важный для Галыгина человек – тот, чьё имя он собирался назвать во время выступления. Во втором ряду, решив, что концерт Галыгина – совсем не страшный грех, да и вообще не грех, «творили кумира» священники ближайшей к театру церкви – Свято-Никольского Казачьего собора. Насколько Галыгин знал нрав священников, они не любили сумасшедших прыжков на сцене, безудержного, бесконтрольного фанатизма, излишнего восхваления артистов – в общем, того, что могло превратить мирного поклонника в подобие хотя бы той, Диминой, лжежены Тамары Пушкарёвой, что могло бы отдалить человека от Бога и от разума. Но божьим людям не был чужд интерес к хорошей музыке и скромной, искренней радости слушателей. Ближе к середине мелькали фуражки суворовцев из Омского кадетского корпуса. Прапорщики внимательно следили за дисциплиной во взводах. И, конечно, было много, очень много женщин. Некоторые явились с плакатами с фотографиями Галыгина и сердечками. С балкона свисал самый яркий, красный шедевр: «Алексей Галыгин, мы тебя любим!!!» Алексей всегда мысленно благодарил за такие плакаты, хотя их размеры и вычурность порой забавляли. – Добрый вечер, Омск! – приветствовал зрителей Галыгин. Зал рукоплескал в ответ на его слова. Блеснула пара-другая айфонов: последние годы люди не обходились без желания заснять выступление на телефон и похвастаться затем друзьям. Одетый в вискозный синий костюм и ослепительно белую рубашку, нарочито ловящую столь же белый свет софитов, Алексей стал ближе к людям – почти на край сцены, но и не у самого порога. Он чувствовал, что его ждали! График тура на сайте «galigin.ru» появился три месяца назад, между графой о прейскуранте и графой с клипами двухтысячных. Афиши висели в городе два месяца. Но в зале в каждом ряду было полно людей, ожидавших приезда Алексея без всяких графиков и афиш. Они просто знали: однажды он приедет, однажды в их город вернётся человек, который играл и пел в «Зеркальной струе», который, как в своё время – Лермонтов, вёл за собой «Добрых друзей» и который всегда был близок к народу, а не пафосен. Его простых слов ждали так же сильно, как песен. Люди с интересом слушали о домике Галыгина, о садовнике и о цветах, о весне и о любви. А потом, когда поняли, какая первая песня зазвучит, ещё больше оживились. Зрители подпевали и подтанцовывали в такт живой музыке – гитаре самого Алексея, двум другим электрогитарам, барабанам и клавишам. Они наслаждались песней «Солнышко моё» некогда существовавшей «Весёлки». Им нравился Галыгин таким как есть, не старым, а зрелым, мужчиной «в самом соку», мужчиной, подобным хорошему вину – с каждым годом всё крепче, и они вспоминали Галыгина молодым. А как тут не вспомнить-то... Молодость клокотала в душе артиста и искрами летела в зал! Вернув зрителей назад в восьмидесятые и девяностые, в эпоху юности их или их родителей без всякой машины времени, Алексей спел ещё три песни о весне, о цветении природы и души, о первой любви... В его лице отражались переживания, которые нельзя было ни отрепетировать, ни сыграть. Искренность – первое, за что его любили. – Дорогие друзья, – сказал Алексей в перерыве между четвёртой и пятой песнями, делая кроткие, приятные слуху паузы, – прошло много лет с тех пор, как я выступаю на сцене... Меня до сих пор, бывает, бьёт мандраж: он бьёт – я даю сдачи и выхожу победителем в нашей битве. Мне не чужды волнения и робость. У меня не всегда хватает духа быть лидером, но в конце концов я справляюсь со своими страхами и просто иду и делаю то, что должен, то, чего хочу я и хотите вы! На моём творческом, я бы даже сказал, жизненном пути, – Алексей в задумчивости поднял голову, а в его лице было столько мудрости, что с него можно было лепить портрет философа, – было два особенных человека. Два руководителя, которые среди прочего научили меня смелости. Это: Юрий Фёдорович Маленков, бессменный руководитель «Соцветий», отец моего друга Дмитрия Маленкова – он, к сожалению, сейчас не здесь, а в Питере, – А ТАКЖЕ... Зал уже гудел. Все догадались, чьё имя назовёт певец, и обратили внимание на пожилого джентльмена, сидящего рядом с мэром города. Это был весёлый и добрый на лицо человек с такой, эстетической лысиной и кусочками седых, некогда чёрных волос, на давних киноплёнках выглядящих коричнево-чёрными. Он оделся в красивый коричневый костюм, при взгляде на который вспоминались усердие и преданность делу советских людей. А ещё такого же коричневого оттенка были чемоданы, стоявшие у каждого за дверью шкафа, родные, успокаивающие, время от времени напоминающие о трепетных летних путешествиях по родному СССР. – ... Павел Яковлевич Слодобя-я-яник! Создатель и руководитель вокально-инструментального ансамбля «Добрые друзья». Поприветствуем! Зал разразился аплодисментами. Из звёздных зрителей больше всего аплодировали Валерия и Игорь Николаев. Кто-то в зале выкрикнул: «Павел!!!» Тройка друзей из середины зала подняла плакат с рисунком, копирующим изображение на виниловой пластинке – полностью закрашенные и в пунктирах и кружочках синие буквы названия «Добрых друзей». Плакат отсняли, и в последствии при монтаже концертных записей он попал в программу. Павел Яковлевич, светло улыбаясь, взошёл на сцену. В это же время Алексей подал ему руку так, как на протяжении лет Павел в прямом и в переносном смысле подавал её Алексею и другим участникам коллектива. Аплодисменты повторились. Слободянику вынесли микрофон. – Спасибо, – поблагодарил он за микрофон. – Спасибо, – поблагодарил он зал, подождав, пока аплодисменты поутихнут. – Я вообще хотел отсидеться на кресле. Посмотреть на Алексея Галыгина со стороны. По залу прошёл смешок. – Но не удалось, – коварно усмехнулся Алексей. – Но не удалось. – Павел Яковлевич повернулся к Алексею, взглянул на его одежду, на лицо, на микрофон в руке. – Алексей, я знаю тебя много лет так же, как и остальных участников «Добрых друзей». Все вы – а вас у меня за всё время был сорок один человек! – выросли на моих глазах и вместе со мной. Я рад, что каждого чему-то научил, в каждом раскрыл потенциал. Но как учитель, как наставник, я не смог бы научить вас чему-то без вашего таланта и ваших стараний. Мы работали совместно! Благодаря меня за участие в вашей жизни, вы должны в первую очередь поблагодарить себя! Вы молодцы! Вы все! Павел Яковлевич назвал с десяток известных фамилий тех, кто был жив и здоров, и тех, кто почил, кто пел в группе ещё в шестидесятых и уже ближе к распаду Советского союза. Среди разных имён он упомянул имена Бирюковой Людмилы и Александра Будницкого – тех, кого Алексею очень хотелось увидеть прямо сейчас! О каждом Слободяник имел свои, особенные воспоминания. Все «Добрые друзья» были для него настолько родными, насколько дети могут быть родными для любящего отца. На эти чувства Алексей отвечал сыновьей любовью – той, которую в детстве и юности дарил Светлане и Сергею Галыгиным. – Я многому научился под вашим руководством, – произнёс Алексей, когда Павел плавно перешёл к теме своего обучения. – Например, я сам составляю сет-листы. У меня уже нет, – Алексей развёл опущенными руками, удержав в правой руке микрофон, – того человека, который бы составлял их за меня. Просто потому что я решил взять инициативу в свои руки. Но именно сейчас мне очень хотелось бы посоветоваться с компетентной личностью. Поскольку вы, Павел Яковлевич, сейчас стоите рядом со мной на одной сцене, я хочу спросить вас как руководителя, – он не добавил слова «бывшего», – правильно ли исполнять сразу две песни на одну и ту же тему? Слободяник коснулся желтоватыми пальцами седых висков и, взглянув на зал, ответил: – У меня уже немного не то зрение. Я мог и упустить кого-то из виду. Но мне кажется, что никто не покидал зал. – Никто! – раздался одиночный голос из зала. – Видите. Человек подтверждает. А между прочим вы сейчас всё время пели о юности и первой любви! – Небольшая пауза. – Вы знаете, дорогие зрители, можно долго рассказывать теорию, как составлять сет-лист и концертную программу, сколько должно быть медленных, а сколько – быстрых композиций и как они должны чередоваться. Рассказ получится как в фильме «Карнавальная ночь»: «коротенько так, минут на сорок». Но помимо обширной теории есть чувства и есть качественная работа профессионального артиста. Так вот. Я уверен, что у Алексея Галыгина, что бы он ни задумал, всё получится – во-первых, качественно, во-вторых, душевно! Зал сдержанно захлопал. – Павел Яковлевич, спасибо вам за всё! – произнёс Алексей и, расставив руки-крылья, обнял руководителя известнейшего на Союз, своего родного ансамбля. Камеры поймали слёзы на глазах Слободяника. Зал захлопал громче. – Прошу, присаживайтесь. Долгие годы вы стояли за нас горой! Сегодня моя очередь стоять. Прошу вас. Они ещё раз обнялись. Почти одновременно тронули друг друга за плечи, но на этот раз на доли секунды раньше Слободяник обнял Галыгина. Затем он занял своё место в зале. Алексей, улыбаясь, объявил: – Эта песня группы «Добрые друзья». Её сочинил не я. Я исполнял её лишь однажды и сегодня хочу повторить. – Его голос стал громче, речь, без того правильная и чистая, – чётче. А Соседов как человек, который любил точность и советское объявление авторства, дальше с внимательным взглядом кивал в такт его словам. – Музыку к этой песне написал глубокоуважаемый Вячеслав Добродеев, слова – Михаил Рымарев. Вновь зал загудел. Среди омичей немало знатоков определяли песню уже по именам авторов музыки и слов. – Впервые её исполнили два человека с прекрасными голосами. Непревзойдённый Анатолий Алексеев! – произнёс Галыгин под раскаты «О-о-о!» и «У-у-у!» над красными креслами. – И Глеб Газизов! Газизов – между прочим, фамилия тюркского происхождения, означающая «знаменитый, славный, пылкий, живой». Именно таким я могу назвать Глеба! И именно пылкостью чувств мне нравится его произведение. – Пауза. Кроткий взгляд в пол. Обновлённый, свежий взгляд в зал. – Песня называется «Письмо». Под дружное рукоплескание, под одобрительную улыбку и большой палец вверх Слободяника, под ненавязчивый ритм, сравнимый с бегом поезда, Алексей подарил людям очень давнюю, любимую всеми песню: «Я напишу тебе опять письмо, В конверт вложу рассвет и запах смол. И лоскуток палатки в тот конверт зачем-то влез. Да всё в порядке! Я без остатка вложил бы даже ле-е-ес! Я знаю, что тебе не нужен лес, Ни брег речной, ни серый дым костров. Но если скажешь, я пришлю хоть тысячи чудес. В одно лишь чудо сам верить буду – в ответную любовь. Напиши мне письмо, хоть всего пару строк, Чтобы было оно как водицы глоток. Чтоб с душою своей смог его прочитать И к груди, как тебя, с теплотою прижа-а-ать. Ушёл подальше – встретился медведь. Подумал и вручил ему конверт. А он поднялся, зарычал... Каким бы был финал? Не знаю. Быстро убегаю. Вот к городу умчал. В твоей квартире свет уже горит. Быть может, мне подняться позвонить? Я завтра позвоню. Пока я напишу письмо И кину в ящик. Хотел бы дальше ответа твоего-о-о. Напиши мне письмо, хоть всего пару строк, Чтобы было оно как водицы глоток. Чтоб с душою своей смог его прочитать И к груди, как тебя, с теплотою прижать. Напиши мне письмо, хоть всего пару строк, Чтобы было оно как водицы глоток. Чтоб с душою своей смог его прочитать И к груди, как тебя, с теплотою прижать». – Любите друг друга! – под последние, затихающие ноты выкрикнул Алексей, подняв голову и широко улыбаясь. На его лицо легли нежные белые и голубые цвета прожекторов. – Ребята, пишите друг другу письма! Присылайте электронные и не забывайте о бумажных – не стыдитесь писать «по-старинке», помните, что «Почта России» в реальной жизни работает быстрее, чем в анекдотах. Не бойтесь говорить о своих чувствах и будьте счастливы! Пишите ПИСЬМА СВОЕЙ ЛЮБВИ! Женщины завизжали. Мужчины сдержано зааплодировали. «Письма моей любви» ещё лучше предыдущих работ позволили распробовать глубокий, льющийся, как горный, отбрасывающий камни, ручей, тенор Галыгина. Почти такой же, как в юности. Годы брали своё, и некоторым людям современный, с нотами шансона, голос певца нравился чуть меньше голоса восьмидесятых. Но большинству приходились по вкусу эти изменения. Они повторяли прелестные слова о вине, которое с годами становится только крепче. – «Надобно снова нам ездить по городам. Прежде чем ты уйдёшь, с теплотою отдам Нежность из нитей слов – снова к тебе письмо. Оставляя тебя, в залог даю кусочек сердца. Письма моей любви Снова читаешь на кровати. Крестики скроют дни Календаря, что так некстати, Перед тобой висит, Числами будней насмехаясь. Встреча вернёт двоим нам радость, Радость простой любви! Встреча вернёт двоим нам радость, Радость простой любви! Снова судьба сведёт, чувство любви спасёт. Я тебя обниму, а письмо подождёт. Но пока нет меня, в ночь и во время дня, Пусть теплота из строк тебе, родная, даст согреться. Письма моей любви Снова читаешь на кровати. Крестики скроют дни Календаря, что так некстати, Перед тобой висит, Числами будней насмехаясь. Встреча вернёт двоим нам радость, Радость простой любви! Письма моей любви Снова читаешь, Александра. Крестики скроют дни Календаря, что над кроватью Перед тобой висит, Числами будней насмехаясь. Встреча вернёт двоим нам радость, Радость простой любви! Встреча вернёт двоим нам радость, Радость простой любви!» Алексей прищурился и, когда открыл глаза, был похож на родившегося заново человека – пока ещё вне времени и пространства, полного сил и добра, таланта и самоотдачи, способного на всё; и каждый поклонник жаждал увидеть, услышать это ВСЁ. Каждая его песня была крыльями: одно крыло он будто бы подвязывал за плечами, а другое плавно пускал в зал. Он вместе со зрителями наслаждался полётом. Ему хорошо было известно, что значит – летать. У него был свой ангел – Александра Бачук, она же Галыгина. Для девочек-танцовщиц – Александра. Для её харьковских родителей («Харьков – «Добрые друзья» – фильм «Зеркальная струя» – эта мешающая сейчас ассоциация оборвалась, едва возникнув в голове) – Саша. Любимая, родная, желанная и Александра, и Саша, и Сашенька – для него. Если он с Сашей научился летать, то... Об этом лучше всего говорила песня «Ангел», с простоватым мотивом, схожим, если оставить барабаны, на «Белые розы» «Ласкового мая», поверх которого лилась эпичная, полная восклицаний и откровений, гитарная музыка: «Ангела, мне говорят, не найти, Сколько бы я ни старался. Но повстречал я тебя на пути – Лик твой святым показался. Мне с дня того незачем знать, Что говорят дальше люди. Раз я с тобой научился летать, Значит, счастливыми будем. Ты мой ангел. Летишь со мной. Пусть за спиной нет крыльев у нас. Ты мой ангел, пусть и земной. И я с тобой счастливый сейчас. Пусть не виден нимб над головой твоей, Свечусь с тобой я всё сильней. Пусть не слышен хор из ангельских детей, Мне наши сын и дочь важней. Рядом со мной, словно в сказке, плывёшь Или уходишь, родная, И, как и я, ты усталой придёшь, Но всё равно неземная! С трепетом я к щеке прикоснусь, В губы тебя поцелую. Скажут – не ангелы мы? Ну и пусть. Правда ведь в том, что люблю я. Ты мой ангел. Летишь со мной. Пусть за спиной нет крыльев у нас. Ты мой ангел, пусть и земной. И я с тобой счастливый сейчас. Пусть не виден нимб над головой твоей, Свечусь с тобой я всё сильней. Пусть не слышен хор из ангельских детей, Мне наши сын и дочь важней». Краткие, сильные переходы между куплетами и припевом, как и чувства, вложенные Галыгиным, ещё долго (никогда) не исчезали из памяти поклонников. Казалось бы, за столько лет гастролей, выступлений, в составе одной, другой, третьей именитой группы, за солидные годы сольной карьеры в исполнении песен выработался автоматизм. Достигая такого стажа, даже самые талантливые певцы начинают «откатывать» стандартное превосходное пение, где каждая нота на месте – а нет души, голос звонкий, чистый – а не трогает. Здесь Галыгин был приятным исключением. Тем, кто умел в тысячный раз, как в первый, зацепить «Солнышком...», «Ангелом», когда восклицал «И я с тобой счастливый сейчас!», или... песнями об Италии.***
Песни об Италии зазвучали после короткого рассказа о красотах Рима, Милана, Неаполя и побережье Тирренского моря – тех, которые Галыгину повезло видеть воочию. На большом экране позади сцены возникли волны, обгладывающие песочные просторы, и сияющий над волнами шар солнца. После моря появились города... Виды уютных, итальянских городов с мопедами и мотоциклами, едущими по узким улочкам и припаркованными у вилл и коттеджей с нежными розовыми олеандрами, высаженными в горшочках на балконах, под ненавязчивое музыкальное сопровождение сменились умиротворяющими изображениями цветов Флегрейских полей. Они были так прекрасны и благодаря нехитрой технологии крупного 3-D казались так близки, что любой итальянец, будь он сейчас в зале, расплакался бы и, непременно возгордясь русской любовью к его стране, поспешил взять билет на рейс домой! А там, дома, с восхищением бы говорил: «La Russia ama l'Italia!» Не забывая подчеркнуть привязанность к его стране артиста: «Alessio Galygin ama l'Italia!»; «Galygin è bellissimo! Talentuoso! Di bell'aspetto! Sexy! È fantastico-о-о!» Алексей устал. Это было едва заметно, но он устал. Качнулся, как когда-то во время выступления в составе «Соцветий», но был подхвачен какой-то невидимой волной и тут же поймал в ней и силы, и вдохновение. Его широко расставленные ноги, подвижные руки, играющие с воздухом на сцене театра и с невидимыми струнами душ поклонников, поднятая голова, зоркий взгляд, линия сжатых перед вступлением в песне губ, мужественные черты лица, пережившие время и не потерявшие былую, а обретшие новую привлекательность, были отдельным видом искусства. Всё, что из этого искусства получал зритель, слушатель, было самым лучшим и самым живым! Сердца поклонников и артиста забились в одном ритме, когда на экране поверх ослепляющей красоты итальянских цветников возник флаг Италии; когда на фоне зелёного травяного полотна, белого пространства для магнолий и частых, бордовых насаждений гибискусов – словно трёх штудий одного пейзажа – мужественный, седовласый, бывалый Галыгин обратился к своим давним, не исчезнувшим чувствам в песне «До свиданья, Неаполь!»: – «Сапожок» залитый солнцем. Нас одних тревожит ливень. У любви настала осень. Август вычеркнут счастливый. Не гася надежды пламя, Напоследок обнимаешь Из страны далёкой парня. Рейс разлучный наблюдаешь. Привлекает Неаполь Красотой запоздалою. Вот и всё. Не мечтатели Мы о жизни в Италии-и-и. В ярком зареве лета Жил любви созидатель. Но сжимаю билет я... До свиданья, Неаполь! Боли тень на смуглой коже, Чёрный волос ниспадает. Ты была мне всех дороже. Был тебе я дорог, знаю. «Сапожок» уходит влево – А из глаз твоих водица Льётся, слепит дымкой белой. Самолёт к тебе кренится... Привлекает Неаполь Красотой запоздалою. Почему не мечтатели Мы о жизни в Италии-и-и? В ярком зареве лета Жил любви созидатель. Может, можно билеты Покупать лишь в Неаполь?..» Вряд ли в мире существовала поклонница, которая бы не сравнивала себя с итальянской лирической героиней. Каждой хотелось, чтобы ей сказали: «Ты была мне всех дороже. Был тебе я дорог, знаю». Но каждая знала боль от мужского метания, от мужской увлечённости ею и её внутренним миром, образами которого в песне выступали Италия и её город Неаполь, от мужского «Я понял/ осознал/ придумал в два часа ночи, что мы с тобой не пара/ нам не по пути/ мы разные/ ты очень хорошая, классная, замечательная девушка, но...» Не важно, какими именно были слова. Никто не мог избежать боли. Изначально «До свиданья, Неаполь!» был написан жёстко, с одним, жизненным сценарием – расставанием. Записи с первым вариантом встречались в закромах некоторых студий, частично – на виниловых, по обыкновению рижских, пластинках и на кассетах, но потом Галыгин переделал некоторые строки так, чтобы оставить лирическим героям надежду: «Может, можно билеты покупать лишь в Неаполь?..» – может, можно вернуться и начать всё с чистого листа?.. Оба варианта исполнялись им шикарно, чувственно, с полным пониманием смысла во время ревущего проигрыша перед последним припевом, но слушатели знали, что вариант с расставанием, безо всякой надежды, к сожалению, встречается в реальной жизни намного чаще. Ощутив печаль гостей омского вечера, Алексей произнёс – почти прокричал: – Любите, цените друг друга! Не расставайтесь! Покупайте билеты только в счастливую жизнь. Не улетайте, не уезжайте оттуда, где вам воистину хорошо. – Пауза. Напряжение горла. Вздох и какая-то новая уверенность в себе. – Друзья мои, Италия – чудесная юго-западная страна, в которой может быть только хорошо. (Знал бы он, как иронично зазвучали бы вскоре его слова. Да и если углубиться в историю, об Италии можно было сказать много неоднозначного). Маленькие улочки и просторные дороги, исторические памятники, море солнца и цветов не оставляют равнодушными романтиков. Сейчас вы в этом убедитесь! Лёгкая улыбка Алексея предшествовала песни «Земли Италии»: – «Повстречались случайно друг с другом, От российских красот далеко. Мы гуляли по римским дорогам, И вдруг стало нам вместе легко. Рим пленил нас. Но лучшей на свете Ты была на любой бы земле. За твой свет неземной я в ответе, За тепло и за нежность ко мне. Я тебя обнимаю и в алые Губы нежно целую тебя-а-а. Я дарю тебе земли Италии-и-и! Эти звёзды и эти моря. Встреча наша затмила сиянье Даже солнца – не то, что луны. Жаль, что раньше тебя не встречал я И не знал, что живёшь где-то ты. Улетать я домой собираюсь. Горечь слёз твоих – лишний багаж. Целой жизнью была с тобой малость, И её я продолжу сейчас. Я тебя обнимаю и в алые Губы нежно целую тебя-а-а. Я дарю тебе земли Италии-и-и! Эти звёзды и эти моря. Я тебя обнимаю и в алые Губы нежно целую тебя-а-а. Я дарю тебе земли Италии-и-и! Эти звёзды и эти моря». Алексей красиво играл голосом. Не впервые он тянул «и-и-и» с каким-то особенным переливом, открывающим мощь его голоса и показывающим разные возможности тенора, дребезжащим между «и-и-и» и «ы-ы-ы», плавно переходящим на тон ниже. В то время, как Алексей, сливаясь с личностью лирического героя, хотел поцеловать в алые губы путешественницу-итальянку, Бог целовал его в горло, с чем молчаливо соглашались священники. Люди в зале чуть не плакали. Женщины постарше встали и захотели танцевать в своём тихом, похожем на вальс, ритме. Их удержал лишь прозаический факт тесноты: между рядами кресел не было предусмотрено места для танцев. – Браво! – невпопад выкрикнула Ольга Бузова и, поднявшись и развернувшись спиной ко сцене, сделала селфи. Сергею Соседову хотелось что-то сказать. Но он сдерживался, зная свой нрав, понимая, что его слова об Италии затянутся на длинную, эмоциональную лекцию на тему пейзажей, достопримечательностей, географии, экономики, фильмов, музыки, обычаев «и тэ дэ, и тэ пэ» Италии. А потом к утру, часиков этак в пять-шесть, Алексей Галыгин осторожно так спросит: «Простите, Сергей Васильевич, а вы уже всё или не всё?» Разумеется, всё! Соседов поймёт, что нельзя так много говорить, надо как-то закругляться, замыкаться, доформулировать, довысказывать все свои мысли, дабы уже дня через три Галыгин мог допеть песни на своём собственном концерте! Соседов был, однако, не единственным, кому сейчас хотелось много говорить. Почти каждая девушка и женщина могла рассказать, как в детстве влюбилась в Алексея под песню «До свиданья, Неаполь!» и мечтала, что вырастет и выйдет за него замуж. Мечта не сбылась, но тёплые воспоминания о первых чувствах к знаменитому человеку остались, а Италия начала тесно ассоциироваться с его творчеством. Прошло время – и новым чудом появились «Земли Италии». Две песни об одной стране. Два поколения – некогда влюблённых женщин возрастом «за...» и любящих юных дев, едва окончивших школы; тех, кого покорил сначала Неаполь, и тех, кого привлёк первым делом Рим. «Я люблю тебя» – машинально, бессознательно в одночасье произнесли десятки уст. В какой-то момент каждая женщина забыла и о том, что у певца есть жена Александра Бачук; о том, что он давным давно отец, дедушка и некоторым из них годится в отцы и дедушки; о том, что они лично не знакомы или пообщались секундочку, минуточку в далёком тыща девятьсот... или две тысячи...; о том, что они не были связаны с ним судьбой и вообще все эти чувства – всего лишь детские фантазии, юношеские небылицы и глупый фанатизм. В конце концов, каждая женщина забыла, что ко взрослому человеку стоит обращаться на «вы». У сердца было своё правило этикета – говорить «ты» родному и близкому по душе человеку, стирая стоящие стеной общественные рамки и препятствия. Былая влюбленность обрела новые, ничем не худшие краски. Да, никакая из поклонниц не была женой Галыгина. Ну. И. Что? Вот что с того? Каждая поклонница всё равно была счастлива от того, что пронесла звёздную любовь через всю жизнь, от того, что повзрослела, поумнела, нашла хорошего «простого смертного», полюбила его, вышла за него замуж, завела детей, и теперь кроме не пропавших, но изменившихся чувств к Алексею имела чувства к своей семье. Она ничего не потеряла – только выиграла! Разумеется, не все в зале женщины обязательно были влюблены – до сих пор или когда-то. Кто-то всю жизнь наслаждался исключительно творчеством Галыгина. В души и тех, и других лились новые и новые мелодии песен Алексея. Концерт, похожий на отплытие с острова радостного предвкушения, теперь был подобен буре людских чувств, звучащих в каждом слове и в каждой ноте исполняемых песен, а Галыгин в который раз уверенно брал на себя роль капитана и успешно с ней справлялся. Вот как так загадочно получается?.. Споёт какая-то новая «звёздочка» про любовную любовь и муси-пуси в купальничке, подпишет во всех соцсетях и на музыкальных площадках, что это «ХИТ 2019», третьесортные диджеи наложат на её муси-пуси своё тыц-тыц-тыц – а «хит» настоящим хитом не становится. И забывают о нём не через год, не через полгода, а уже через месяц, через неделю. Прекрасных исключений немало, они рождаются не так уж и редко, но, появляясь на свет, всё больше и больше тонут в коричневой безвкусице, которая по-настоящему-то не нужна никому – ни тем, кто её избегает, ни тем, кто её вроде как любит, потому как вместо благодати она даёт излишнюю расслабленность и отупление, и больше ничего. Редко кто назовёт хитом «Ангела», или «...Неаполь», или «Земли Италии» в современном, с гадким привкусом, значении слова «хит». И никто кроме авторов композиций – да и то не факт – не бросится рекламировать эти песни так яро, так много, как рекламируют нынешние «однодневки». А их помнят... Сколько, вот сколько раз из окон советских, а потом – российских (украинских, белорусских...) квартир лилось «Ты мой ангел. Летишь со мной. Пусть за спиной нет крыльев у нас»? Сколько лет? Сколько раз за каждую зиму, каждую весну, каждое лето, каждую осень? Сколько раз «Ангел» звучал на пластинках, а сколько – на кассетах? Как много слушали его в интернете с появлением «Ютуба» и всяких-разных «Зайцев.нет»? Кто ни плясал под «Ангела» на домашнем ковре, ни слушал его в транспорте, ни делал под него уроки, ни готовился под него к работе?.. Ни нотки, ни строчки в этой песне не изменилось с 1994-го года, а её как слушали, так и продолжали слушать – и будут слушать ещё много-много лет; даже когда уйдут в иной мир все те, кто застал её рождение. Под хиты Алексея Галыгина, как, впрочем, под песни других советских исполнителей, хотелось думать и упорядочивать свои мысли, мечтать, желать чего-то доброго и вечного и вообще ЖИТЬ. За то, что песни СССР дарили столько тепла и мудрости, с ними никто не хотел расставаться, их никто не хотел и не мог забыть.***
Алексей продолжал петь о любви и теперь обнажал перед слушателями проблемы невзаимной любви, глупости, метаний, сложных юношеских чувств и зрелости ума. Следующая из таких песен больше всего была любима народом. – «Ветер несвободы»! – объявил Алексей под восторженные женские и мужские возгласы. Из его уст, ревя, рвалось признание в давней беспечности – трудно было сказать, его самого или его лирического героя, потому что они были единым целым. Скорее всего, насколько можно было судить из интервью и статей на популярных сайтах, у певца была в жизни похожая ситуация. Их не могло не быть при его привлекательности. Нужно было отдать должное композитору (Галыгин назвал его имя), выстроившем историю чувств юноши и зрелого мужчины в умеренном, энергичном темпе Андантино, подобрав самый простой, но всегда выигрышный четырёхдольный размер. Сердца слушателей замирали при первом же, быстром, тут же окунающим в дух песни, «си», «до», «ре», «фа», «ми». «Ми», «ля», «си», «до», «си», «ля» – и поклонницы с замиранием сердец тут же представляли пальцы горячих мужских рук на гладких клавишах пианино, подхватывая какое-то необычное настроение песни. Никто не мог припомнить подобных композиций, и «Ветер несвободы» был одной из визитных карточек Галыгина. На экране возник бело-серый, задымленный город с неопределённой архитектурой – которая могла принадлежать как спальному району Москвы, так и многим районам провинций. По городу шёл молодой Галыгин, в свободных высоких брюках и светлой рубашке, с белоснежными вьющимися волосами. Он смотрел только вперёд и улыбался, а за ним семенила девушка. А потом он резко обернулся, изменился в лице и хотел догнать её, но она растворилась в тумане. Он навеки потерял её и корил себя, крича в небо и в город перед собой, сжимая кулаки и обхватывая плечи, будто бы его собственные руки могли стать её объятиями. Это был первый и единственный клип на «Ветер несвободы». Пожилой Галыгин всецело понимал и передавал смысл песни дорогим слушателям: – «Прости меня, прости меня за юность лет, За пыл, сжигающий до пепла зелень сердца, Что на любовь твою я говорил лишь: «Нет» И не давал никак душе твоей согреться. С твоей любовью ощущал себя в плену, Сплетенье пальцев мне казалось несвобо-о-одой. Я с высоты годов смотрю – себя того не пойму. Жаль мне, что так происхо-о-одит! Время сквозь пальцы уходит. Мне свобода – несвобода! Ветер в любви не бывает отра-а-адой! Ветра мне даже бесплатно не надо. Он сносит всё, что дороже на свете. Мне свобода – несвобода! Ветер не может быть в жизни усла-а-адой. Я зову ветер беспечности адом: Тучи нагонет – и солнце не светит. И я себя, лишь одного себя виню, Себя виню, что так повёлся я с тобою. Что я свободой лживой пьян был, как вином, Что жил я с ветренной, пусть умной головою. Давно решил, что нужно время вспять вернуть: Тебя любить, с тобой быть рядом были шансы. Но не успел я. Не со мной счастливый твой ныне путь. Значит, пора расставаться. Время настало прощаться. Мне свобода – несвобода! Ветер в любви не бывает отра-а-адой! Ветра мне даже бесплатно не надо. Он сносит всё, что дороже на свете. Мне свобода – несвобода! Ветер не может быть в жизни усла-а-адой. Я зову ветер беспечности адом: Тучи нагонет – и солнце не светит. Мне свобода – несвобода! Мне свобода – несвобода. Мне свобода – несвобода. Мне свобода – несвобода...» Голос мученика постепенно утихал. Шанс, который когда-то выпал влюблённому парню, навсегда исчез. Песней «Ветер несвободы» Галыгин на каждом концерте давал понять, как же важно ценить то, что имеешь, важно успеть в любви, в уважении и понимании. Не ценишь – время проходит – и его уже не вернуть! Не вернуть любимую девушку, ставшую чужой женой. Не вернуть дни, в которые был весел и зелен, шутлив и беспечен, дабы заполнить их серьёзностью, ответственностью и взрослыми мужскими решениями. Не вернуть никогда! Собрав остатки боли лирического героя, Алексей приложил их к своей душе, чтобы излить новую, сильную, но, что самое ужасное, терпимую боль в песне «Пламя»: –«Разожгла, разожгла Искрой лишь в моей душе Пламенную страсть. Добела, добела В красно-золотом огне Раскалила нас. Рук твоих белая сеть Нас не способна согре-е-е-еть... Пламя, пламя, пламя сжигает, Всё сжигает пламя на пути своём! Пламя, пламя, пламя не знает, Что же такое любовь! Камнем быть, камнем быть Сердцу тяжело. Прости, Ношу уберу. Не спалить, не спалить И не сбить тебе с пути Пламенным «люблю». Пламя есть. Но не любой Станет любовью ого-о-о-онь... Пламя, пламя, пламя сжигает, Всё сжигает пламя на пути своём! Пламя, пламя, пламя не знает, Что же такое любовь! Пеплом тлеть, пеплом тлеть Не желаю я тебе. Спас бы я тебя. И согреть, и согреть Мог бы в ласковом тепле, Мог бы я, любя. Только уж не суждено Чувствовать вместе тепло-о-о... Пламя, пламя, пламя сжигает, Всё сжигает пламя на пути своём! Пламя, пламя, пламя не знает, Что же такое любовь! Пламя, пламя, пламя сжигает, Всё сжигает пламя на пути своём! Пламя, пламя, пламя не знает, Что же такое любовь!» Галыгин знал, как расставить акценты, подчёркивая скромность тепла любви и последствия пожара страсти. Двум одинаковым словам в начале куплетов он уделял внимания больше, чем остальным предложениям. Повторяя слова о пламени под мучительные крики и запил электрогитар, он будто бы играл с его опасными языками и предупреждал, к чему могут привести эти игры. Он тянул слова «согреть», «огонь» и «тепло» так, что снова и снова влюблял в волшебные переливы своего голоса. Влюблял в себя. Впрочем, задолго до исполнения «Пламени» среди омичей не осталось людей, равнодушных к нему. Театр полнился теплом девичьих, да и мужских сердец – именно таким искренним и возвышенным теплом, на которое не способна прожорливая страсть. Люди не могли оторвать взгляда от обогащённого, мудрого и доброго лица Алексея, от экранного света, белой линией падающего на седые виски и на шею, на рукава вискозного костюма. Галыгин, достигнув, казалось бы, пика мастерства, когда декорации и экранные действия не дополняют работу певца, а являются приятным бонусом к его самодостаточности, «пробивал потолок» и был способен ещё на многое! Зал громко аплодировал, не ведая, как ещё можно выразить свои превосходные чувства. – Спасибо! Спасибо большое! – произнёс Алексей, когда аплодисменты поутихли и под одиночные хлопки нехотя опустились плакаты с его именем, слоганами и сердечками. – Спасибо, милые, за вашу любовь! Спасибо за вашу теплоту, за ваши чувства. – Он поделился воспоминаниями о первых приездах в Омск, вызвав у зрителя встречную ностальгию, и заключил речь: – Мне приятно, что сегодня мы вновь встретились. Пожалуйста, будьте со мной рядом!!! Вместо визгов раздались только рукоплескания – настолько громкие и долгие, насколько позволяли секунды до первой ноты в одночасье лирической и шкодливой композиции «Будь со мною рядом». – Поехали-и-и! – задорно крикнул Галыгин перед первым стуком барабанов и примесью вестерна. – Е-Е-Е-Е!!! Ау! – живо играл он лицом и готов был трясти седыми волосами, словно юношескими белоснежными прядями. – А-ха-ха! Галыгин был музыкантами с Дикого Запада, маэстро советской и российской эстрады, исполнителем «попсы», поп-металла и чистого, мощного рока в одном лице – и всё это «раз...сколько-то там» -троение ради любви к лирической героине! Многим она виделась молодой особой, из-за чего юные фанатки верили, что «Будь со мною рядом» посвящена им. Ну... Не им, на самом-то деле, они это прекрасно понимали. Но почему бы не помечтать?! На одежде Галыгина, посреди сцены и на сцене ближе к зрителям заплясали белые, синие, зелёные озорные огни прожекторов. Один белый огонёк, будто нимб, задержался на голове Сергея Соседова, сидя танцующего с расставленными тонкими пальцами, но со скорбным, тревожным, не соответствующим внутреннему настроению, выражением лица. Зал, пропитанный силой, болью и радостью любви, словно обновился, и его стены, его изысканные красные кресла, его зрители начали впитывать в себя задор влюбленности. Всё это за каких-то почти два часа подарил людям всего один человек! Один давно знаменитый, но как никто близкий к народу человек! – «В глазах – тепло и радость, Твой смех – весенний звон. Игриво обижалась, Послушав о любви мой сон. Жаль, раньше не был знаком – Был бы давно я влюблён. Будь со мною рядом! Как же ты сейчас далеко-о-о... Будь со мною рядом! Как же без тебя нелегко-о-о... Летаешь вольной птицей, свободой я твоей дорожу, Но прошу: Будь хоть малость ближе. Мир хочешь видеть шире, Средь облаков сама летать. Не ангел я, не лучший в мире, Но птицей для тебя б смог стать. Я крыльев твоих не сломлю, Свободной, девчушку, люблю. Будь со мною рядом! Как же ты сейчас далеко-о-о... Будь со мною рядом! Как же без тебя нелегко-о-о... Летаешь вольной птицей, свободой я твоей дорожу, Но прошу: Будь хоть малость ближе». Вверх взметнулись плакаты: «Будь со мною рядом!» – одно в розовых сердечках, с фотографиями молодого и зрелого, где-то из начала двухтысячных, Галыгина; другое – с синими буквами мультяшного шрифта «слон» и радугой, проходящей позади букв, будто врезающейся в «у». Оператор задержал камеру на совсем молодой девушке, которая вместе с подружкой держала второй плакат, и на её лице возникла блаженная улыбка. «Будь со мною рядом!» – так Алексей мог сказать Александре и только Александре, пройдя с ней огонь, воду и медные трубы, но всё ещё многим девушкам хотя бы в мечтах, хотя бы иногда хотелось, чтобы те же самые слова Алексей произнёс для них... А если она, одна из девушек, не может быть рядом, она будет хоть малость ближе. Дозволенную близость между кумиром и поклонницами давали интернет-общение и концерты. Лучше, конечно, концерты! В Омске... Не в Омске... Не важно... Лишь бы ОН был рядом, даже если «рядом» – это не в паре, а в ста метрах от тебя, а перед тобой сотни таких же влюблённых девушек и женщин; и ты, тайно злорадствуя, подсознательно начинаешь думать, какая из них влюблена слабее тебя, какая «замужнее», чей не звёздный муж «более женатый» и ревнивый, а значит, станет удерживать супругу-поклонницу, дабы чувствовать себя немного значимей. Самым скромным и независимым представительницам «слабого пола» и то, бывало, являлись такие мысли. Вопрос был в балансе – приведут мечты к пустоте невзаимной влюбленности, к страданию и в редких случаях к безумию или же чувства поклонницы станут одним из сокровищ её счастливой, вольной жизни и не ранят ни её, ни её переживающих знакомых и близких, ни артиста. «Будь со мною рядом!», между прочим, учила девчушек независимости. Учила быть собой. Учила любить с умом, не теряя жажды своего собственного полёта. Развеселившись задорной песней и вместе с тем подумав под неё, сложив впечатления от всего вечера, как сувениры – в чемодан перед отлётом домой, народ не хотел уходить с праздника. Все вдруг ощутили груз двух ушедших часов, и хоть не видели улицу, представляли глубоко вечерний, с зажёгшимися фонарями, Омск. Манящий их в уютные квартиры, будто мать – загулявшее дитя. Как же, как же сильно не хотелось уходить!.. Зрительницы невольно трепали за ручки, поднимали и вновь опускали на колени красивые сумочки. Они тревожно проверяли время на телефонах, дабы убедиться, что у них есть ещё десять, пятнадцать или сколько-то минут насладиться концертом: никто не знал времени окончания праздника, и его угадывали чисто интуитивно, используя в своей экстрасенсорной формуле текущие часы и минуты. Только бы остаться ещё ненадолго! Только бы, когда не столь рьяные поклонники, довольствуясь положительными эмоциями от одних выступлений, потянутся к выходу и по пути домой будут обсуждать концерт как давно минувшее событие, направиться совсем в другую сторону – к сцене, в очередь. Простоять сколько нужно... Среди сотен таких же девушек и женщин, с чувствами, похожими на твои. Ничего, если долго. Ничего! Но таки выбить автограф, точно справку в выходной день. Таки сделать фото, даже если спустя пять секунд тебя чуть ли не отпихнёт другая фанатка. Постоять рядом с кумиром секунду-другую. Может быть, обнять. Если сильно повезёт. Именно такое общение с поклонниками, точнее, больше с поклонницами, утомляло Галыгина сильнее самого концерта, и длилось оно прилично по времени. В то же время было приятно и часто очень тепло осознавать, что ты вызываешь сильные добрые чувства у тех, кто ребёнком слушал тебя на кассетах, и у тех, кто в то же самое время покупал эти поначалу чистые кассеты. Следующая дикая усталость была не мукой, а наградой славы. Фанаткам и фанатам было нечего волноваться. Алексей пока не дал им возможности уйти. Он просто не мог отпустить поклонников ещё без двух песен! Загадочно улыбнувшись, Алексей приблизился к краю сцены. – Друзья мои, – начал артист, освещённый белыми прожекторами, – сегодня мне хочется признаваться в любви. – Он вновь не сдержал улыбки и внимательно осмотрел зал, будто бы заглядывая в душу каждого человека, не разделяя людей на поклонников и поклонниц, на «простых смертных» и звёзд: – Во-первых, в любви к вам! Без вас не было бы меня. Не было бы «Соцветий», «Добрых друзей» и, собственно, Алексея Галыгина. Уважаемые Юрий Фёдорович и Павел Яковлевич многое сделали для наших ансамблей, но без вас, дорогие зрители и слушатели, наше творчество уходило бы в никуда. Я люблю вас. И я знаю, что эта любовь взаимна! В который раз речь Галыгина встретили аплодисментами и восторженными возгласами. К ним добавились всякие ахи-вздохи особо впечатлительных, романтичных натур. – Я люблю свою жену, Галыгину Александру. Вы все её знаете. А если кто не знает... – Тут Алексей позволил себе ненавязчиво прорекламировать её проекты. А что? И похвала, к тому же, искренняя похвала, и помощь. – И я люблю других женщин! Чтобы мои слова не звучали... пошло, мне стоит уточнить, каких. Например, целых двух Алл. Люблю великой неземной любовью. – У-у-у! – догадливо загудел зал. Одна из Алл в шоке прикрыла губы ладонями и распахнула свои без того большие глаза. И вся встрепенулась, как птица перед полётом, а волны света заструились по её лоснящемуся лиловому платью. Боже! Она, конечно, догадывалась, что Алексей может о ней вспомнить, как не вспомнить-то, если он её сам пригласил! Но Сергеевич умел поражать внезапностью, что называется, при любом раскладе. Неужели сейчас?.. Неужели сейчас он споёт ИХ песню?! Вот же ж Лёха! Он заранее может о такой вещи не сказать, чтобы ты ждала, чтобы ты догадывалась, чтобы ты мечтала, а потом обескуражит и насладится твоими эмоциями. Удивительный мужчина! Женщина, которую по паспорту звали Аллой, а в народе мононимно – другим, тоже благозвучным именем, поправила пряди белого каре с белой чёлкой, своей самой популярной и узнаваемой причёски, и расцвела, без того будучи прекрасным цветком. – Я никак не могу определиться, кого люблю больше, – деланно игрался, а на самом деле искренне любил, пусть и не той же любовью, какой – свою жену, Алексей. – С одной стороны, есть Алла Пугачёва. Хороший человек, да? Богиня. Примадонна нашей эстрады! Алла Борисовна очень многое сделала для «Добрых друзей». В частности... – Алексей вылавливал из памяти нужные фрагменты, – Алла работала с «Добрыми друзьями» на пике популярности моего состава и помогла мне и Александру Будницкому в 1988-ом году, когда после работы в фильме «Зеркальная струя» Павел Яковлевич сказал нам: «Ну, ребята! Вы вышли на такой достойный уровень, что хватит уже петь в ансамбле, даже если я вложил в него душу. Пора выплывать в открытый океан, в свободное плавание». С того дня я ни на час, ни на минуту не забывал о родной гавани, о корабле под названием «Добрые друзья», как и о корабле под названием «Соцветия», но был не матросом, а капитаном. А Алла Борисовна стала той женщиной на корабле, с которой хочется говорить только о хороших приметах! Хотя сегодня, к сожалению, Аллы Борисовны нет в зале (сейчас, как вы, наверное, знаете, она пока в Москве, с Максимом Галкиным и детьми), она есть в моём сердце, есть в моей душе, и я очень благодарен этой замечательной, настоящей, сильной женщине за роль в моей жизни, в жизни многих «...друзей». Зал, в свою очередь, поблагодарил Алексея за тёплые слова в адрес Примадонны. Галыгин продолжил, всё играя в «догадалки», при этом смотря прямо в глаза женщины, о которой говорил: – Ещё одна любимая мной Алла – неповторимая, очень красивая, очень эффектная женщина! Мы познакомились много лет назад, а в этом году встретились в её родном городе – в Аткарске. У меня был, значит, концерт десятого июня. А Алла десятого июня только приехала домой, чтобы пробыть в городе до двадцать восьмого числа. После концерта я позвонил ей, спросил: «Алла, дорогая, вот я тут в начале июня чаи гонял, за чаями у меня написался какой-то бред. А Вера, дочка, сказала, что этот «бред» я должен спеть. И поскольку у меня получились диалоги между женщиной и мужчиной, надо искать вокалистку – тут пахнет дуэтом. Ты как смотришь на то, чтобы со мной спеть?» А Алла отвечает: «Алексей, дорогой, ты мне покажи для начала стихи – и, я думаю, мы с тобой сработаемся и создадим хит! Только я уже давно не Алла. Неужели тебя нужно поправлять?» Тут в зале не выдержали и крикнули псевдоним певицы. Галыгин скоро закончил столь длинное представление: – Аплодисменты Алле Перфиловой! – Он выставил руку в её сторону, и ткань натянулась на его рукаве. Зал восторженно загудел. – Алла Перфилова, она же певица Валерия!!! Валерии быстро подали микрофон. Поблагодарив за него, она с сиянием в глазах призналась, насколько была счастлива встретиться и поработать с таким человеком, как Алексей Галыгин. Её пряди подскакивали в такт её тёплым словам и звонкому голосу. – Честно говоря, – среди прочего сказала Валерия, – песня «Про него и про неё» была моей лучшей работой в этом году. Я получила настоящее удовольствие. Даже исполнение «Нежности» не всегда дарит мне такие прекрасные чувства, а «Чёрно-белый цвет» не всегда даёт такую силу. – Валерия расслабила и тут же напрягла лицо: – Друзья, я хоть и знала, на чей концерт иду, в билетах-то всё написано, я не знала, что мне сегодня придётся петь!!! Она подскочила и засмеялась, как студентка, которая всегда всё знала и тут вдруг столкнулась с непосильным заданием. Алексей усмехнулся: – Не придётся. Роль певца я беру сегодня на себя. – То есть как это – на себя?! – артистично возмутилась Валерия и посмотрела влево, посмотрела вправо, как бы спрашивая зал: «Нет, ну вы видели?!» – Извини, Лёша, но мне безумно хочется спеть о том, как я явилась к тебе ясным солнцем, и о том, как я тебя люблю! У тебя впереди концерты, на которых меня не будет, там и будешь петь свой сольный вариант, а сегодня да здравствует дуэт! Валерия, как бабочка, порхнула на сцену, оставив лиловый отсвет платья белому цвету софитов, и очутилась рядом с Алексеем. – Я знал, что ты не сможешь оставаться в зале, – почти прошептал Алексей. – А я так и знала, что ты выберешь «Про него и про неё» где-то к концу концерта, чтобы окончательно всех сразить. Это моя... э-э... не первая в жизни импровизация, – Валерия одарила зал улыбкой нежной «Барби». – Так что справлюсь. – Мы справимся, – подчеркнул Алексей. Он стал ближе к Валерии, вжившись в роль её возлюбленного. Отовсюду полилась ритмичная танцевальная музыка. Белые и красно-рыжие фонари запрыгали по сцене, цепляясь то за костюм Алексея, то за стройные ножки Валерии, то за журчащие весенние ручьи и живописные горы на большом экране. Алексей начал историю этой любви: – «Облик твой соблазнительный, снежный Вдруг возник предо мной на пути. Дай мне шанс, подари мне надежду, Взявшись за руки, вместе идти. Шёл всю жизнь. Путник ныне уставший. Знакам «STOP» всё равно не корюсь. Как лихач, я в любви новой нашей За другими авто не гонюсь. Неужели ты мне не приснилась? Ты взаправду пришла в жизнь мою?» Сильный голос Валерии отвечал его чувствам и его сомнениям: – «Просто верь: солнцем ясным явилась, Потому что тебя я люблю. Вместе сможем мы больше, чем раньше. На всё это способна любовь. С нами будет, хочу верить, дальше Лишь услада волшебных миров. Этот мир без любви невозможен, Я с тобой ясно вдруг поняла. Ты всех прожитых лет мне дороже – Тех, где были гроза, дождь и мгла». Только тепло слов любимой женщины могло вызвать такую же теплоту в сердце и на устах мужчины: – «Верю я: солнцем ясным явилась, Потому что ты любишь меня. Верю я, что ты мне не приснилась. Верю я: ты навеки моя». – «Верь мне: дни наши будут прекрасным Воплощением чистой любви». – «И они нам двоим ненапрасно Видно, Богом давно суждены». Последние слова Алексей Галыгин и Валерия пропели вместе. Поклонники про себя отметили, что на последних строках пение Валерии было похоже на исполнение «От сердца к сердцу», а пение Алексея – на исполнение «Ветра несвободы». Двое талантливых людей в самом деле напоминали влюблённых, которые – быть может, так думалось из-за не юного возраста певцов – встретились друг с другом на закате лет, и все минувшие «любови», с их длительностью, важностью, простотой и сложностями, показались им далёким прошлым пред лицом их новой, ясной любви. Алексей проводил Валерию к её креслу и с лёгкой грустью обратился к гостям своего вечера, когда на большом экране появилась ненавязчивая картина золотой осени. Настала пора прощаться с людьми, которые его любили и которые не были безразличны ему. Им не хотелось отпускать друг друга, но... но что поделать? Ни один концерт не длится вечность, и даже речи Соседова, как ни шути, не помогли бы его растянуть. Галыгин подчеркнул, что не расстаётся с жителями Омска навсегда, и это было правдой: наперёд всего не распишешь, и он не знал точно, когда и куда бы вернулся, но он всегда возвращался! Как Терминатор. Как Карлсон. Как... – это лишённое юмора сравнение было самым подходящим и ярким, как падающая звезда, но приносило самую большую боль – Глеб Талаев... Галыгин всегда вновь и вновь как на ладони показывал свою творческую жизнь: прекрасное прошлое, весомой частью которого были «Соцветия» и «Добрые друзья», живое настоящее и, верилось, светлое будущее. Он никогда не покидал поклонников и поклонниц. Он был близок к народу даже в те времена, когда иные творческие личности, спев два-три хита, выдыхались и уходили в закат; более того, на эти времена пришёлся пик его сольной карьеры. Оставалось выразить благодарность всем тем, кого Галыгин ещё не назвал. Владимиру Кузьмину, который написал для него следующую, последнюю на сегодня песню. Виктору Ласточке – также автору и соавтору некоторых его песен, барабанщику «Добрых друзей». Многим другим барабанщикам, гитаристам, клавишникам. Аккордеонщикам... Тем, кто жил ещё на этой земле, и вполне здравствовал, и также ездил с концертами или, следуя технологиям и желанию поклонников, давал ещё и онлайн-концерты, и тем, кого уже не было, но память о ком жила. Вечер давно поглотил Омск. Его тяжесть проникла с улицы в здание театра. Город утонул в преддверии зимы, когда темнеть будет ещё раньше и ночи станут гораздо длиннее. Снаружи вроде пошёл мелкий дождь: это, не зная прогноза погоды, почувствовали сразу несколько человек. Но октябрьские дожди – ребячество перед лицом ноября, срывающего остатки листьев, одежду, провода, всё, что попадётся на его лихом пути. А над Концертным Залом Культурно-Зрелищного Учреждения, завершая прекрасную встречу, разносились ноты песни «До свидания». В полумрачной обители белых фонарей и рисованной золотой осени такой живой, раскатистый, но без надрыва, тенор касался сердец любящих зрителей так, как ареол пламени свечи, не раня, а даря тепло, касается поднесённой руки. – «С тобою жизнь мне подарили небеса. Но не сложилось. И теперь в любви я сам. Приносят тени счастья добрые друзья, Поддержат, как судьба замучает меня. До свиданья... Хоть я больше не вернусь, Все печали заберу. Пусть будет грусть Комом в горле, камнем в сердце у меня. А тебе – кусочек солнечного дня. А тебе – кусочек солнечно-о-ого дня. Ты знай, что нам вдвоём однажды повезло, Хоть даже путь наш ныне снегом замело. Я не вернусь, чтоб ты не мёрзла средь пустых Дорог, когда-то нам обоим дорогих. До свиданья... Хоть я больше не вернусь, Все печали заберу. Пусть будет грусть Комом в горле, камнем в сердце у меня. А тебе – кусочек солнечного дня. А тебе – кусочек солнечно-о-ого дня. С тобою жизнь мне подарили небеса, И наша жизнь ещё горит в твоих глазах. Я на распутье и хочу тебя обнять, Но плохо нам как в холод, так и от огня. До свиданья... Хоть я больше не вернусь, Все печали заберу. Пусть будет грусть Комом в горле, камнем в сердце у меня. А тебе – кусочек солнечного дня. А тебе – кусочек солнечно-о-ого дня». Длинные ряды омичей взялись за руки. Сотни рук, объединив сердца людей, плавно танцевали в такт чувственной песни. Галыгин вложил в неё две души – свою и Владимира Кузьмина. Мелодия «До свиданья» своей неторопливостью и нотным звучанием напоминала «Я не забуду тебя никогда». Слова пронизывались болью и тишиной, в то время как в своём основном творчестве, рассказывая о боли, Алексей использовал яркие и кричащие образы – близкие ему как гитаристу. Строка «А тебе кусочек солнечно-о-ого дня» напоминала «Мою любовь»: «Моя любовь – нежданная печаль. Путь несказанных грёз». Она так просто не уходила из памяти. Она была похожа на паутину, сплетённую пауком в затхлом углу старого кирпичного дома и при этом сияющую золотом солнца. Сильный голос Галыгина, передавая все оттенки этой строки народу, намеренно дрожал, как дрожит на ветру та паутина. Отдалённо песня напоминала композицию «Замыкая круг» – уже не Кузьмина, поэтому кроме ритма ничего общего не было. Хотя... Может быть, душевность. Об этом стоит спросить отдельного слушателя. Не верилось, что концерт закончен! Почти закончен... Галыгин ещё не попрощался со зрителями, а они уже мысленно по нему заскучали. Некоторые женщины боялись, что он исчезнет, как призрак, растворится в воздухе, но бояться было нечего: певец не имел таких мистических способностей. Когда во всём зале включились белые лампы роскошных люстр и, неподвижные, задремали серые, заделанные стеклом прожектора, Алексей предстал перед людьми новым человеком – с той же жизнью, с тем же характером, но новым. Не впервые за этот вечер. Он наградил людей теми чувствами, которые не дали бы им ни просмотр телевизора, ни чашечка кофе, ни даже некоторые книжки и фильмы; которые даёт лишь общение с самыми близкими людьми... Результат труда его души, его мыслей, его горла и лёгких, его музыкальных рук сполна ощущался поклонниками. Женщины ещё раз подняли плакаты. Некоторые поклонницы ёрзали на креслах, краснели и мечтали поскорее подойти ко сцене или пробраться за кулисы, если Лёша на сцене не останется. Другие в самом деле уже повскакивали с мест и вереницей потянулись ко сцене. Однако, соблюдая минимальные правила приличия, они не лезли прямо на сцену, а столпились в проходе, пока что не протягивая в сторону Алексея, а прижимая к сердцу конверты со своими письмами, блокнотики и ручки для автографов и цветы – розы, хризантемы, астры, гвоздики... И женщины, и мужчины, и их пожилые родители, и их малые дети аплодировали. Знаменитости один за другим говорили приятные слова. В словах «старичков» чувствовалась советская школа – почтительно высказываться по очереди, а если уже говорить, то вспоминать все на свете биографии, все забавные и не очень проишествия, и всё это по возможности выложить за два минуты, а не за два часа. Даже у Сергея Соседова это получилось! Почти. Ещё пара минут ушла у него на речи о песнях Галыгина, где он, точно ведущий музыкальной программы, воодушевлённо называл: «стихи чьи-то на музыку того-то». «Кем-то» помимо самого Галыгина были участники и руководители его групп, Владимир Кузьмин и Александр Зацепин. Но независимо от авторства Галыгин настолько проживал жизни своих лирических героев, что был неразделим с ними, а потому любые стихи и любая музыка, его и не его на самом деле, казались творением лишь его разума, рук и голоса. А потом, когда концерт официально закончился, зрительницы, толпившиеся возле Галыгина, бросились на сцену. Они порхали вокруг него, дарили цветы и конверты с письмами, просили автографы... Смотрели в глаза того, кто был им так дорог. И, напротив, в неловкости отводили взгляд, а потом, ощущая жар, всё же смотрели в ясные, серо-голубые глаза артиста, испытывая всё то, ради чего стоило жить! Эти чувства были взаимными.