***
Ранним вечером второго ноября Алексей был уже в Самаре. Хотя бы тут ему выкроилось время наговориться по телефону с семьёй, а потом в необычайно хорошем настроении снять видеозапись из своего номера в одной самарской гостинице. «Ах, Самара-городок...» – напел он, снимая тёмное окно. – Это одна из картин в моём номера. Копия «Чёрного квадрата» Малевича». Друзья мои, я обязательно покажу вам Самару, покажу вам Волгу! После концерта, который состоится завтра в девятнадцать ноль ноль в Самарском академическом театре оперы и балета. – Было слышно, что голос Алексея как-то осел. Чтобы не кашлянуть, он сглотнул слюну и выждал секунду. – Вы увидите прекрасное побережье, на котором я последний раз был два года назад. Спокойной ночи, родные. Тем, кто бодрствует, заранее – спокойного утра. Увидимся! Счастливо!» Он прервал видеосвязь, а когда по Инстаграму побежала полоса загрузки, загрустил. Нехорошее, металлическое тепло, как ток, пробежало по руке к подушечкам пальцев. Алексею захотелось прямо сейчас обнять Александру! Любить её и успокоиться в её объятиях. А ещё... Ещё увидеться с одной дорогой ему женщиной – дорогой без пошлости, без какого-то там звёздного романа или связи с фанаткой; она просто была знакомым ему, хорошим, светлым, неординарным человечком! Но он давно не писал, не звонил ей и, не зная её номера, боялся спросить у тех, кто мог знать, дабы не нарушить уют её семьи и спокойствие её сердца. «Узна́ю. Наберу» – с юношеской стеснительностью и отступлением решил Галыгин. Сейчас он знал, что если начнёт общение, то будет думать о нём непозволительно много для человека, который должен больше чувств отдать самарским зрителям. Вот он и отложил свою мысль. Но мысль Галыгина не отложила, при этом не помешала провести концерт.***
Утром четвёртого ноября у Алексея сбылась маленькая мечта. Даже две. Во-первых, он спал аж десять часов. Достижение! Во-вторых, он вышел на побережье Волги! На этот раз лишь с документами, ключами, деньгами и телефонами, оставив тяжёлые сумки в гостинице. Алексей был не один. Бок о бок с ним, представительным мужчиной в канареечном пиджаке, песочного цвета свитере и чёрных, на пасмурную погоду, брюках, шёл Павел Яковлевич. Он был на концерте в Омске и здесь, в Самаре, но не попадал на выступления Лёши в других городах. У него был свой, тоже напряжённый график, с передышкой в два дня в Самаре. – Хоть Волгой подышу, – отозвался Слободяник, когда они вдвоём перешли дорогу по улице Максима Горького. Ледяная свежесть недавнего дождя вбирала в себя запах хвои от высаженных вдоль побережья сосен. К ним, точно новый музыкальный инструмент в стройной мелодии, примешивался чистый запах воды. Алексей вдруг вспомнил, как в мае, в день встречи с Юрием Фёдоровичем и совсем ещё юным Димкой, он из-за жары опустошил два стакана. Почему-то вода в Волге показалась ему такой же подходящей для питья, как вода с сиропом из того давнего харьковского автомата, хотя она, конечно же, как напиток не годилась. Алексей молчаливо посмотрел на руководителя одной из своих групп, как бы спрашивая его: «А помните, как всё начиналось у нас? А знаете, как всё начиналось у Юрия Маленкова?» – Павел Яковлевич... – начал он, не зная, как закончить вопрос. Они уже вышли к серым волнам Волги и, побродив чуть-чуть по берегу, подавив кроссовками и сапогами камни, нашли себе уютную скамейку. – Закат... – произнёс Слободяник. Улыбаясь как-то легко, будто сбросив с плеч ношу длиною в десятки лет, Павел Яковлевич всмотрелся в утреннее, мрачное небо, в котором клубились пары осени. То ли небо было цвета его костюма, то ли его костюм – цвета неба. Он долго смотрел прямо, а потом обратил взор на северо-запад – туда, где Волга вместе с бегущими вдоль берега соснами поворачивала на Жигулёвск и Тольятти, к таким же, как Самара, родинам заводов и машин. – Полдень почти, Павел Яковлевич, – поправил его Алексей. – Закат дней... Алексей резко повернул голову в сторону своего учителя, своего наставника, своего... отца, такого же родного, если не родней Сергея Галыгина. Отчего-то Алексею хотелось запомнить каждую чёрточку его лица, и он очень боялся, что серая и сыроватая погода, едва находившая место для солнца, нанесёт какой-то чуждый оттенок на его глаза, нос и губы; боялся также забыть, каким был основатель его группы в молодости. – Мне тоже иногда хочется грустить возле реки, – попробовал улыбнуться Галыгин. Но что-то настроение было не то. Он попытался его создать: – Павел Яковлевич, я вспомнил, как на этой самой набережной, метрах в ста отсюда, вот там, южнее, мне встретилось двое рыбаков. Один из них такой голосистый оказался! Я им оставил автографы, а рыбак один говорит: «Подождите, не уходите!» Второй смеётся: «Он сейчас петь будет. И так просто вас не отпустит. Крепитесь». И первый рыбак исполнил «До свиданья, Неаполь!» – Алексей с наслаждением хмыкнул, уткнулся взглядом в камни и резко поднял глаза, на миг ослепив себя пеной седой волны. – Знаете, как было приятно! Помню, какой этот рыбак был голосистый! Как он волшебно пел!.. – Неясная тревога в глазах Слободяника заставила Алексея сменить тактику: – Павел Яковлевич. – Он обнаружил, насколько ему важно много обращаться к этому человеку по имени-отчеству, хотя что в этом удивительного, если обращение всегда таким и было? – Мне было бы очень приятно, да и поклонникам я обещал, записать видео с побережья Волги. Мне очень хочется, чтобы в кадре были и вы. А вам? – Хорошо, – согласно повёл плечами Павел Яковлевич. – Я этого тоже очень хочу. Они поднялись со скамейки, расправили одежду, вдруг представив её парусами на двух судах, и, став вначале на фоне Волги, начали записывать панорамное видео. – Доброе утро, точнее, уже полдень, дорогие друзья, – по обыкновению обратился к поклонникам Алексей. – Сегодня я ещё в Самаре, а завтра вылетаю в Нижний Новгород. Мой небольшой тур продолжается, а Волга, – он обернулся, широкой ладонью указав на куда более широкую реку, в то время как Слободяник подстраховал смартфон, придержав его снизу, – продолжает течь, продолжает плескаться о берег. – Алексей не удержался и пропел: – «Издалека до-о-олго течёт река Волга». Рядом со мной почтенный Павел Яковлевич Слободяник, основатель группы «Добрые друзья». Алексей осторожно направил камеру так, чтобы в объектив больше попадал Слободяник. – Нам бы сейчас не помешала помощь зала, – пошутил Алексей. – Я на каждом концерте говорю и не устану говорить об этом замечательном человеке! – Добрый день, дорогие зрители... подписчики, – подобрал нужное слово Павел. – Мы сегодня без профессиональной камеры, без... – ... селфи-палки, – подсказал Алексей. Павел Яковлевич не сразу понял, что это, но в общем суть уловил и сказал: – Мы бы не отказались от помощи поклонника. Но набережная пока что пустынна. Мы гуляем наедине с природой. – Слободяник вдохнул полной грудью и осмотрелся по сторонам со взглядом отшельника, находившего уют и спокойствие в безлюдной природе. – На нашем берегу растут сосны. Так здорово дышать хвоей! Хвоей и рекой. Ребята, выбирайтесь на природу. Одевайтесь потеплее. – Только не следуйте нашему примеру! – Улыбчивый Алексей имел в виду, что уже не надо, как они, рисковать выходить без шапок, и в подтверждение своих слов коснулся головы. – Шапочки, шарфики – и вперёд, ребята, к берегам рек, морей и океанов! – А «океаны» нас смотрят? – Алексей очень-очень вопросительно посмотрел в глаза Павла Яковлевича. – Весь подводный мир, мой уважаемый Ихтиандр. Видео, в общем, вышло на три минуты с секундочками. Алексей шутил в своей манере, напевая забавные по ситуации отрывки песен, говоря о чём-то смешном без смены интонации, так, что речь его пару секунд воспринималась правдой, и самый эффект производило осознание вымысла. Павел подхватывал его юмор. Они казались то наставником и учеником, то двумя друзьями, то отцом и сыном, то хорошими знакомыми, двумя артистами – на самом деле будучи и теми, и другими, и третьими. – Спасибо за то, что вы со мной, – серьёзно произнёс Алексей уже не на видео. – Благодарю вас. – Я всегда буду с вами. У Алексея кольнуло в сердце. В какой-то момент, когда умиротворённое лицо Павла обратилось к большим, всё накатывающим в их сторону волнам, Алексей вспомнил прогулки с отцом и рыбалку. Как отец накалывал червяка на крючок, как теснилась и еле плавала по кругу краснопёрка в трёхлитровой банке, как солнце било по глазам, било по волнам и, заставляя отводить от волн взгляд, обращало внимание на будто приклеенные к берегу водоросли. Наверное, каждый мальчишка, став папой или уже даже дедушкой, хоть раз в жизни, а по правде говоря, больше раза вспоминает рыбалку с отцом. Ловля рыбы сближает мужчин сильней просмотра телевизора или игры в футбол. Алексей не знал, что сказать. Что ему вдруг стало очень хорошо, но в то же время щемило в душе? Посвятить Павла Яковлевича в мысли о своей семье и друзьях-артистах? Выразить надежду на новую встречу? Помолчать, любуясь Волгой? Он и так молчал и любовался. – Павел Яковлевич... – сказал наконец Галыгин и вновь замолчал. Слободяник распахнул пиджак и достал из-за пазухи самодельный, без марок и граф с адресами, конверт из хорошей бумаги. – Что это? – спросил Алексей. Павел Яковлевич протянул ему конверт. Алексей прочитал: – «Добрые слова для «Добрых друзей». От Павла Яковлевича Слободяника». – Это что, мне сейчас открыть? – с паузами, рождёнными любопытством, спросил Алексей. – Позже. Хочу, чтоб слова отлежались, набрали силы. А потом... прочитаете вместе. Я даю письмо тебе, Лёша, чтобы ты прочитал его сам и дал прочитать другим. Там, пожалуй, нет никаких секретов, которые заставили бы тебя немедленно вскрыть конверт. Пусть он полежит. Пусть. – Ну хорошо, Павел Яковлевич. – Алексей, повертев конверт, спрятал его за пазуху. Во время этих нехитрых действий пригляделся к своему руководителю, не пребывает ли тот в тайной печали или предчувствии чего-то нехорошего. Или... Или они оба уже просто очень, очень взрослые ребята? – Пусть полежит. Но перед этим полетит в Нижний Новгород и в Москву. Слободяник усмехнулся – и его усмешка показалась Галыгину тёплой, родной, спокойной и внушающей спокойствие. – Главное – не отдавать его медведю. – Это точно, – от смеха склонив голову, подтвердил Алексей и напел: – «А он поднялся, зарычал... Каким бы был финал? Не знаю. Быстро убегаю. В Самару вот умчал». – Я горжусь вами, – резко серьёзно после слов юморной песни сказал Слободяник. – Всеми вами. И-и-и... – Он так потянул «и», что она превратилась в «ы». Рот Слободяника в задумчивости приоткрылся, а нижнюю губу обветрил ноябрь. – У меня нет гордыни перед собой, но есть, знаешь, – Павел поднял правую руку, будто бы поймав за хвост большим и средним пальцами видимую лишь ним, выскочившую из нотного стана ноту, – меня греет чувство, что жизнь прожита не зря. Такое чувство охватывало меня и раньше, несколько раз: например, когда я собрал первый состав «Добрых друзей», Эдуарда Венцера, Гиорги Татиашвили, Анатолия Крупинина, Юрия Паульсена, Владимира Неброского; когда после первого выступления раздались первые аплодисменты; когда состав кардинально менялся, и вот уже появился ты, Лёша, появился Саша Будницкий, Саша Бирюков... Такие зелёные по сравнению с первым составом, но уже опытнее себя самих в недавнем прошлом. Я всё это помню... Я всё это ценю... Теперь чувство не зря прожитой жизни сильнее. И оно прекрасно! Это всё, что я хочу сказать сейчас. Остальное... – Павел посмотрел на пиджак Алексея. – Остальное в письме. Прочтите его потом, друзья. Не забудьте. – Мы не забудем, Павел Яковлевич. Алексей вздохнул. Его руководитель собирал вокруг себя тех, кого знал в этой жизни, делал выводы, подводил черту. Он... прощался. Это вдруг стало так очевидно, так понятно, страшно и невесело. С этим нельзя было ничего поделать. Ежели дело было в смертельной болезни, Галыгин бы отдал все свои деньги на операцию, возможно, не одну, и на реабилитацию, даже если бы вдруг перестал быть востребованным и не смог вернуть заработок новыми выступлениями. Но Слободяник выглядел неплохо, даже очень хорошо, совсем не как болеющий человек, и в случае проблем со здоровьем немедленно решил бы их сам. Галыгин откинул мрачные мысли. Ему не хотелось переживать ещё один день, подобный двадцать второму октября 1991 года. И если раньше он мог потерять кого-то из-за несчастного случая и единожды – из-за убийцы, которого так и не нашли, в общем и в целом из-за того, чего могло бы и не произойти, теперь он терял близких лишь потому, что человек не вечен и его время пришло. Галыгин с трудом убедил себя, что всё будет в порядке, улыбнулся, обнялся с Павлом Яковлевичем и подумал, что неплохо бы пошиковать в самарском ресторанчике. – Что скажете? – спросил он, озвучив предложение. – С удовольствием, – ответил Слободяник. – Временем располагаю. Галыгин вызвал такси. Ему удалось взять ту же машину, которую он дважды заказывал на своё имя, чтобы приехать в гостиницу из аэропорта и из гостиницы – к концертному залу. Водитель обрадовался третьему появлению Галыгина, к тому же, такому пассажиру, как Слободяник. Друзья приехали в ресторан итальянской кухни, выполненный в прелестных белых оттенках, с сортами разных розовых цветов, сидящих в горшочках. Если б не свежее воспоминание о Волге, Алексею показалось бы, что он сидит в уютном ресторане в Риме или Неаполе. Разве что девушка, доставшая блокнот с ручкой и нетерпеливо ёрзавшая на белом стуле за соседним столом, и две пары влюбленных были явно славянской внешности и вероятней всего самарцами, поэтому нарушали иллюзию Италии. – Вuona giornata, ragazzo! – с жаром сказал Алексей. Официант подошёл к столику и, судя по выражению лица, начал с трудом перестраиваться на общение на итальянском языке. Но вот в лице его появилась уверенность. Официант приветствовал гостей: – Buon pomeriggio, anziani. Prendi il menu, per favore. – Он подал меню. – Простите, я не удержался, – улыбнулся Галыгин. – У вас чудесный итальянский. И, думаю, такой же хороший ресторан. – Ох. Благодарю. Я думал, вы итальянец. Простите. Ой... – Официант всмотрелся в лицо Галыгина, затем – в лицо Слободяника. – Это же вы! И вы! Алексей Сергеевич. Павел Яковлевич. Извините, я вас сразу не признал. Кира! – Не надо, не суетитесь, – сказал было Слободяник. Но бесполезно. К парню уже подлетела молодая официантка, и они вместе поспешили выполнить заказ. Быстро принесли для гостей два супа Минестроне и кусочки белого хлеба к ним, две лазаньи, мороженое и эспрессо. (Алексей уточнил у Павла Яковлевича, можно ли ему кофе). И так скоро, как можно, Алексей попросил поднести минеральную воду к эспрессо. – Я закажу джелато? – перед просьбой к официантам спросил Галыгин у Слободяника. Так называлось вкуснейшее, аппетитное на вид мороженое, отдалённо напоминающее «Виват», но гораздо лучше. – Я не против. – Мне так хочется с вами говорить, – признался за трапезой Алексей. – Вода к эспрессо. – Спасибо, девушка. Павел Яковлевич, мне хочется всё время называть ваше имя, и говорить, и говорить с вами. Не важно о чём, Господи! – Галыгин хлопнул себя по колену. Слабый луч солнца попал на его зуб и скулу. – Просто говорить. Вы мне дороги. Вы мне... И он сказал так много слов, что их, верно, было не меньше, чем теплоты Слободяника в запечатанном письме. Алексей признался в том, что Павел для него как отец, как брат, как друг, как очень значимый человек. Он в данный момент не сравнивал Павла Яковлевича с кем-то ещё значимым в своей жизни, но если бы сравнил, этим человеком помимо Сергея Галыгина был бы Глеб Талаев. – Спасибо, Лёша, – тихо, вкладывая все добрые и великие чувства в эту тишину, ответил Павел. В глазах его застыли слёзы, и лишь самообладание не дало ему расплакаться. – Я... Ты очень много значишь для меня. Мы много значим друг для друга. Спасибо за всё. И за этот обед. Суп очень вкусный. – Да. Вкусный... Не забывайте про лазанью, мороженое и кофе. Тут раздался скрип проехавшей по полу ножки стула. Поклонница за соседним столиком не выдержала. Она подбежала к столику с артистами, поздоровалась и, краснея и извиняясь, поблагодарила Алексея Сергеевича за творчества, Павла Яковлевича – за организацию группы и попросила автографы. Прежде всего у Алексея. – Спасибо! Спасибо вам! Приятного аппетита! – сказала она, вертя головой, как будто во время страстного танца. Алексей сказал ей пару приятных слов, шутя назвал юлой и пожелал такой же, как у них, приятной трапезы, заодно заказал этой девушке мороженое. – Вы все всегда были щедрыми, – сказал Слободяник. – Щедрыми, простыми и добрыми. Я чувствовал это. Поэтому и назвал вас «Добрыми друзьями». Он ел, легко улыбался, радовался солнцу, полосовавшему белые гардины узенькими линиями света, и тому, что серые тучи чуть расступились. До конца обеда Галыгин и Слободяник говорили о своих семьях, о счастье, о годах наслаждения им и борьбы за него, об ошибках и правильных решениях, о родителях, о жёнах, о детях. За плечами были годы и десятилетия того, о чём можно было говорить бесконечно, а впереди было ещё много планов. Как-то сам собой пришёл позитив. Несмотря на понимание Алексеем причины, почему Павел написал письмо, ему уже не было так тревожно. – Я не буду говорить тебе о подробностях письма, – сказал Павел, – но скажу об одном сюрпризе. – Если вы скажете, это уже не будет сюрприз. – Будет, будет. В Москве. В Большом театре. – Очень интересно, – глаза Алексея засияли. Он подумал: «Вы хотите выступить со мной на сцене?» Другие варианты сходу на ум не пришли. – А там, где один сюрприз, может быть и два. Алексей с улыбкой «обхватил» скулы рёбрами ладоней. Солнце окончательно победило тучи, и теперь волосы Галыгина стали почти такими, как в юности. – Меня в Москве случайно не коробка киндеров-сюрпризов ждёт? С современными бегемотиками и со всякими смешариками/ миньонами. – Ха! Нет. Но если ты хочешь... – Нет, нет, Павел Яковлевич. Меня ждёт что-то более ценное, киндеров мне не надо. Что бы это ни было, я заранее благодарю вас. И очень люблю.