***
Новая сцена – новый свет софитов – невероятная энергетика любящих тебя людей, сидящих в зале роскошного театра, в котором хотелось рассматривать и восхищаться каждой архитектурной мелочью... Алексей вдыхал всё новые и новые жизни в свои произведения. Казалось бы, всё уже сказано, смысл всех песен ясен, все песни поклонники слышали по сто раз – остаётся только их исполнить! Но это была бы ошибка. Нельзя было петь без свежих эмоций и чувств, без нового взгляда на самые старые произведения. Поступая так, певец прежде всего схалтурил бы перед зрителями. Был и другой неприятный момент. О тех, кто исполняет песни по «накатанной» программе, потом чаще всего говорят «он был», «он пел» и «он был известен» – как о призраке из прошлого, хотя исполнитель жив, здоров и невредим. У зрителя попросту теряется интерес к человеку, который относится к своей профессии без бывалой отдачи, в особенности забывает про них. Галыгин никогда не забывал о людях, которые его любили – месяц или долгие годы, как певца или как мужчину. Каждому он дарил частицу своей живой души. Он и его поклонники стали одной счастливой семьёй, в которой для всех находилось место. Путешествия во время туров были сродни перемещению по комнатам необъятного дома, в котором и жила эта семья. Жаль только, что мало кто мог, как раньше, с честью, с гордостью, со светлым спокойствием, без всяких «необъятных домов» и прочих ломанных метафор сказать – Родина. После концерта в Нижнем Новгороде, вечернего общения с фанатами и поездки в гостиницу – на этот раз на служебной машине – Галыгину вдруг захотелось, чтобы рядом с ним оказался Саша Бирюков. Невозможное желание, явившись из глубин души, спазмом поднялось в горлу. Алексей коснулся шеи, пригладил, будто неровную ткань галстука, кадык, причесался и направился в ванную. Усталость закружилась вместе с мыльной пеной и смылась в слив. Мысли стали легче, но одна и та же мысль, когда – тяжёлая, нестерпимая, отдающая ноющей болью, когда – сопутствующая головокружительным, ярким, позитивным событиям, когда – как сейчас, обескураживающая, вновь и вновь приходила в голову: почему? Почему так получается, что сегодня вы поёте вместе, вы дружите, завтра ваша дружба крепнет и вам кажется, что вы никогда не расстанетесь, но послезавтра человека уже нет?.. Умом Галыгин всё понимал: время бежит – человек стареет – человек умирает; а иногда умирает прежде старости, как, например, от пули (тут перед глазами стали жуткие документальные сцены после убийства Талаева, а следующим кадром Галыгин увидел комиксное изображение свинцовых пуль, лежащих на чьей-то, почти наверняка мужской, окровавленной ладони). И нет лекарств, не созданы и не подписаны петиции, не существует ни взяток, ни страховок, дабы взять и хотя бы одного на земле человека уберечь от неизбежного. Но как такую неизбежность можно принять?.. Никак. Порой Саши Бирюкова, Саши Лермонтова, Глеба Талаева, Жени Белоцветова и... довольно многих других друзей Алексею не хватало так остро, что ему оставалось переждать минуты боли. Потом он обязательно отвлекался – на всякие организационные вопросы, на общение со знаменитостями и поклонниками, на поездки, на тепло разговора с женой, с сыном, с дочерью или с внуком, на всё, чем полнилась его жизнь; но прежде боль окутывала и не давала вдохнуть полной грудью. Стоило Алексею подумать о внуке, как тот тут же позвонил на кнопочный мобильный. Галыгин удивился, потому что внук набирал его реже, чем дети, но был рад. – Доброй ночи, Дима, – улыбнулся он. – Ты чего не спишь-то? – он обратил внимание на настенные часы в белой оправе. – Час ночи. – Взгляд скользнул на минутную стрелку. – Час двадцать два даже. – Детское время, – беспечно ответил Дима. – Деда, бабушка уже вернулась! – Да, да, я знаю, солнышко моё. Александра позвонила Алексею утром. Она, такая бодрая, самым родным для Алексея голосом сообщила, что уже выступила с девочками в Питере и, между прочим, пересеклась с Юрием Маленковым! А потом вдруг восторг его талантом, продуктивностью и организованностью стёрлись нежностью к супругу. Алексей ощутил себя единым целым с Сашей – как будто они не просто любят друг друга, а живут одним теплом, одним сердцебиением, одной кровью («А разве это не так, Лёша? – спросил он себя)»; клятва, данная в церкви, неосязаемая, бесплотная, стала физическим чувством. Секунды молчания скрепили сердца Алексея и Александры, а потом их души прорвало, как плотину, и хлынул поток самых сокровенных, искренних и нежных слов, среди которых всякие Питеры и Нижние Новгороды – при всём уважении к городам и горожанам – были лишь поводом вдоволь наговориться. – Дедушка, она ещё будет отъезжать. Но недалеко. Ненадолго. Вроде будет. Непонятно. – Хорошо. – Мягкое «не» в словах внука были приятны на слух. – Мы ждём тебя! Мы тебя любим! – Я вас тоже люблю, – тепло произнёс Галыгин. Он осмотрел номер, будто находился в квест-комнате, где мог найти подсказку, о чём говорить. И увидел её в двери, окружённой цветами от поклонников. – Димочка, я скоро вы-ле-та-ю! – сказал он чётко и громко, будто боялся нарушенной связи. – Принесу вам аленький цветочек. И не один. Только высплюсь как следует – и с новыми силами прилечу к вам! Перед концертом в Москве буду дома! Повисло молчание, в котором Алексей разобрал шорох бумаги – будто Дима перебирает школьные записи или фотоальбом. – Дедушка, а наш домашний адрес где-нибудь записан? Алексей нахмурился и тут же вспомнил страницы в Гугле. Первые результаты по запросу «домашний адрес Алексея Галыгина» – адреса театров, библиотек, ресторанов и прочих заведений (больше всё-таки театров), где он выступал, с датами, с рекламами и краткими описаниями, с ценами на билеты. Были адреса выступлений Сашеньки. Ничьих домашних адресов – ни дома в Мытищах, ни московских квартир детей – не было. – Не записан. А что? – Алексей в тревоге смял край гостиничного халата. Дима, кажется, улыбался: – Похоже, ты попал! Нашла тебя какая-то молодая фанатка. – Какая фанатка? Кто-то приходил в гости? – Не волнуйся, никто чужой к нам не приходил. Просто какая-то девица... – Девушка, Дима. Не надо говорить «девица». – Это обращение раздражало Алексея. Не важно, о какой девушке шла речь, даже если о самой назойливой фанатке в мире. – О`кей. – А вот сленг не злил, хотя тут же выставлял границы между поколениями. – Просто какая-то девушка, я думаю, узнала нашу улицу. Деда, про улицу, наверно, где-то в закромах интернета есть, а может, у поклонниц. Алексей потёр веки и переносицу. Улица... Улица... А бог её знает. Алексей никогда никому не давал домашнего адреса. Но и закрытым человеком он не был; дабы не поплатиться за открытость, он поставил надёжную систему охраны с видеокамерами и сигнализацией, и за много лет в его дом ни разу не проник злой человек. Потом – «Мытищи» значились в «Википедии», а найти улицу и дом было делом техники, если ты, конечно, – преданная поклонница, умеешь искать и запоминать информацию. Время от времени поклонницы появлялись в гостях у Галыгина, всегда – с пониманием границ, всегда – хоть и по-своему любимые, но вторые после семьи, в особенности после Александры, без скрытия от неё визитов. Под выражением «время от времени» нужно иметь в виду раз в год, в полгода или раз в месяц. На встречах не происходило ничего дурного: краснощёкая, не верящая в своё счастье женщина рассказывала, как обожает слушать песни про ангела и про Неаполь, и ещё про что-нибудь, получала автограф, удостаивалась внимания, о котором раньше и не мечтала – и, пожалуй, всё. Иногда вместе с вниманием она получала чай и что-нибудь вкусненькое. Бывало, даже эти мелочи казались Алексею недозволенной гранью. Когда-то в молодости его легко соблазняли женские чары, и он не хотел, чтобы эти истории повторились, чтобы они изранили Александру, как первую супругу и как девушек, которых он знал до «Соцветий». Но он боялся понапрасну. Он давно был взрослым, состоявшимся, верным человеком. Все «женские чары» не переходили черты культурного общения между медийной личностью и поклонницей. К тому же, почти всех «волшебниц», как живущая в цветочном саду колдунья в «Снежной королеве», любила забирать к себе Вера. Дима по этому поводу – тут Алексей не противился сленгу – «троллил» маму. Каждый раз по-разному. То он невпопад напевал «Герду» Евгения Белоцветова, то с вызовом спрашивал: «Ну и кто кого переколдует?», то вспоминал любимого «Гарри Поттера» и спрашивал, от лица какого факультета колдует мама – Гриффиндора или Когтеврана? Вера, в свою очередь, интересовалась, чем так плохи Пуффендуй и Слизерин, и тогда от разговора о папиных/ дедушкиных поклонницах не оставалось следа – день или вечер был посвящён поттеромании. – Дима, это дедушка? – Услышал Алексей приглушённый Верин голос. И снова приглушённо: – Ты бы уже спать шёл... Не волнуйся, отдам я тебе мобильник. Какое – детское? Собьёшь себе режим дня и всё. – У меня будет ночной режим! – подерзил Дима перед тем, как Вера отвоевала телефон. – Алло, папа! – Вера... – твёрдое, сильное имя дочери, вырвавшись из уст Галыгина, пролетело над пёстрыми букетами и растворилось в их аромате. – Как вы там? – По-прежнему всё хорошо. Па, ты же знаешь. Ты ведь часто звонишь. – Сейчас меня Дима сам набрал. – Сам?.. – Галыгин, не видя Веры, ясно представил, как она, застыв, с удивлением посмотрела на сына и пожалела, что взяла его телефон и погнала его спать. – Он молодец. – Вы все всегда молодцы, – добродушно отозвался Алексей. – Вера, а что за поклонница ко мне приходила? Или не приходила? Дима говорит, она в доме не была. Он услышал, как дочь нетерпеливо вздохнула уже на первом вопросе, и думал, что она всё сейчас же расскажет. Но Вера загадочно усмехнулась: – Я её номер взяла. Приедешь – наберу её. Галыгину было важно знать, кто так сильно хочет с ним пообщаться. Женщина его лет или чуточку младше? Москвичка? Приезжая? Наклюнулась мысль, что это может быть кто-то из московских сорокалетних (теперь сорокапятилетних) подружек, которые одно время вечно ловили певца у дома за пару-тройку дней до столичных концертов. Хотя... Те подружки, Лидия Гребенчук и Оксана Старченко, вроде бы остыли к нему; во всяком случае, он слышал из первых уст, что они увлеклись Григорием Лепсом. – Хоть скажи, сколько ей лет? – Ха. Вот это самое интересное! – Она старше меня? – Отнюдь. Она малая. Киндер ещё. – Насколько киндер-то? – засмеялся Алексей. Хотя не так уж это было и смешно. Он вспомнил, как год-два назад Диму Маленкова атаковали в сети малышки, находившие у мам и бабушек кассеты со «Свадебным авто» и «Сегодня». Они, ...-летние (цифра была меньше, чем можно было бы назвать вслух), пачками присылали Диме сердечки всех, чаще всего розовых цветов, и писали ему ласковые, нежные слова, идущие от души, хотя где-то и рождённые строками из подростковых романов. «А говорят, потерянное поколение! Классикой не интересуются. Маленкова даже не слушают. Слушают только Крида и Бузову. Слушают. Любят. Ну пускай любят. На здоровье что ли. Лишь бы учиться не забывали» – комментировал Дима. Одно дело – получать невинные сообщения в сети. Другое дело – если ребёнок в поисках кумира гуляет по Мытищам без родителей, и что бы ни случилось, найдёт этот ребёнок дом Галыгиных или нет, в любом случае не обойдётся без проблем. – Совершеннолетняя девушка, не волнуйся, – успокоила Вера. – Чувствую себя каким-то министром, – облегчённо вздохнул Алексей. – Министром, который должен принять человека. Выдать документ-автограф. – Сделать фоторепортаж. – Вот-вот! А главное – назначить день встречи. – Да не парься так. Я-а-а... Ах... – Тоже зева-а-аешь уже? – Ага... Не парься, говорю. Я твоей поклоннице сказала, что наберу её, скорее всего, после твоего концерта. И чего только Дима про неё ляпнул? Ви-и-идно (Да что ж такое! Спать хочу...) искал повод тебе позвонить, хотя то, что ты его дедушка – само по себе повод! Ложись уже тоже. Отдохни хоть спокойно, – Вера натянула уголки губ в улыбке и, сидя на диване, облокотилась о мягкое быльце, – перед путём от Нижнего Новгорода до Москвы. – Путь от Нижнего Новгорода до Москвы меня как раз не утомит. Это же путь домой. С каждым километром мне становится всё теплее на сердце. Сейчас за окном плюс десять, а когда я прилечу и обниму вас, ледники растанут. – Если и ждать глобального потепления, то только такого! Отец и дочь обменялись добрыми пожеланиями на ночь. Алексей с помощью пульта выключил лампы на люстре и перевёл свет на ночник. Ночник был сине-голубым, с изображениями всяких-разных африканских и индийских животных и диковинных птиц, плывущих по кругу и создающих для гостя удивительную сказку. Ночник крутился, и птицы парили по комнате, как в ночном небе. Только-только выключённые лампы казались погаснувшими звёздами; они погасли, дабы зажечь таинство. По белым стенам не то побежали, не то полетели слон, носорог и бегемот. Поворот – и хобот слона удлинился на полдивана. Кружочек – и нос носорога стал огромной горой с острой вершиной. Алексей в полудрёме завёл будильник и заснул быстрее, чем мог себе представить. Во сне он видел, как слон-хулиган хватает хоботом птичьи хвосты, но, пошалив, тут же их отпускает. В конце концов слону надоело бегать за птицами. Он сел рядом с большим озером, тут же превратившемся в океан, и начал тянуть из озера-океана прозрачную воду. Алексей не пил воды, но откуда-то знал, что она с сиропом. Потом к озеру подъехал трамвай. – Пожалуй, только в один конец! – важно произнёс слон и сел в совершенно пустой трамвай на место водителя. Слон обернулся к Галыгину, который оказался внутри салона, обнажив перед ним каждую волосинку массивного серого хобота, узкие серые глаза и розовый рот. Увиденное сперва было похоже на страшилку про автобус с чёрными шторками и водителя с головой лошади (в вариации – слона), но что-то не дало Алексею увидеть кошмар, и возникшая как перед кошмаром тревога вмиг исчезла. Слон уверенно вёл автобус, пока за окном тянулся неясный, но светлый и приятный изжелта-зелёный фон, и не столько сюрреалистично, сколько загадочно говорил: – Мы едем в один конец. Я не знаю, как вернуться. Нет способа вернуться. Наверно, можно ненадолго, если очень надо. Но только туда, где хорошо, а не туда, где плохо. Окей? – Спросил слон голосом Димки. – Но надо не опоздать! Если опоздать, можно не увидеть лугов! Нам нужны поля и луга, правильно? – Тут смысл речи стал расплывчатым. – Если мы не увидим полей и лугов до конца «двадцать/ двадцать», Москва перестанет считаться Москвой. Вы просто ещё не знаете. Потом не будет времени, поэтому надо всё делать быстро. Тебе хочется вернуться... Город зовёт тебя. Город твоих бравых песен. Город твоей любви. Три слова выделились для Алексея – «поля», «луга» и «город». Он понятия не имел, о каком городе речь, куда ему хочется вернуться, кроме как не в Москву. Но слова о полях и лугах были ему понятны и значили лишь одно – воспоминание о Саше Бирюковом. Слон с автобусом исчез. Над головой возникло ясное июньское небо с лёгким белёсым облаком. Тёплый ветер, обняв Алексея, провёл его к зелёному лугу, за которым раскинулось спелое пшеничное поле. Далеко на горизонте разрезала небо и поле лесополоса. Здесь было тихо, спокойно и прекрасно. Здесь жужжали шмели и, едва показавшись, пролетали, прятались куда-то в траву и цветы бабочки. Алексей нагнулся, чтобы рассмотреть одну из бабочек, и тут же поднялся под силой любящего его взгляда. В нескольких метрах от него, обескураженного, улыбаясь, стоял Александр Бирюков. – Сашка! – воскликнул Алексей и побежал навстречу другу, и уже обнял его, и... К его удивлению, друг не отдалился, не исчез и не испарился, как это бывает во сне. Но он и не дал себя обнять – просто оказался ближе. Его белый костюм пахнул так, как и должна пахнуть качественная, постиранная ткань. Волны волос и кожа пропитались солнцем. Как же чудесно, как же волшебно было во сне чувствовать запахи, которых больше не почувствуешь в реальной жизни! Мысль об этом была радостной, а не грустной, и сон был тих, спокоен и светел. Может... Может, потому что этот сон был не совсем сном и вовсе не сном, а новым визитом Сашиной души? Кто знает... – Я уже лечу в Москву, – произнёс Алексей. – Я знаю, – ответил Бирюков. – У тебя состоится концерт в Большом театре, последний в твоём туре. А сколько тех туров ещё! – в его голосе слышалось небывалое восхищение. – Я хотел спеть тебе на удачу. – Он нагнулся, сорвал ромашку и красный мак, сложив их вместе, точно любящих, хоть и не похожих друг на друга женщину и мужчину, и закрутил цветы в танце между своих пальцев. – Лёша, а людям до сих пор нравятся «Луговые цветы»? – Да. – Я рад. Я хочу исполнить их для тебя. Откуда-то с неба, и из пшеничных колосьев, будто бы поле было одним большим радиоприёмником, и со всех четырёх сторон безграничного мира полилась нежная мелодия сопилки прежде, чем к ней присоединился звук фортепиано и сдержанных, вступающих лишь в конце припева и в проигрыше, ударных инструментов. Бирюков неспеша шёл по лугу и напевал песнь, память о которой жила в его душе и осталась с ним навсегда, в каком бы мире он ни находился: – «Я буду думать только о тебе, Когда запахнет зеленью вокруг. Я, искупа-а-авшись в солнечном дожде, Приду на наш весной цветущий луг. Я, искупа-а-авшись в солнечном дожде, Приду на наш весной цветущий луг. Пусть не сказав о том хоть пары слов, Ты, может, тоже мыслишь обо мне. Нарву буке-е-ет из луговых цветов, Ведь сердцу моему теперь теплей. Нарву буке-е-ет из луговых цветов, Ведь сердцу моему теперь теплей. Тебе скажу: «Пожалуйста, возьми, Созвездье трав и пут из стебельков». Мы на лугу-у-у останемся одни, Среди весенних луговых цветов. Мы на лугу-у-у останемся одни, Среди весенних луговых цветов. Ты улыбнёшься и возьмёшь цветы. Их аромат останется с тобой, Когда уйдё-ё-ёшь с другим навстречу ты, В которой вижу я свою любовь. Когда уйдё-ё-ёшь с другим навстречу ты, В которой вижу я свою любовь. Я буду думать только о тебе, Когда луга останутся в тени. Я луговы-ы-ых нарву цветов тебе На память о простой своей любви. Я луговы-ы-ых нарву цветов тебе На память о простой своей любви». Будильник прозвенел – и сон исчез, оставив после себя приятное, умиротворяющее впечатление. Алексей Галыгин позвонил на рецепшн, связался с рестораном и попросил принести ему в номер домашней еды – картошки, пару котлет, свежих огурцов и яичницу, на десерт – зелёный чай и одно недорогое пирожное. Спустя три часа Алексей вылетел в Москву. Для него всё звучали и звучали «Луговые цветы» – в голове, в душе, в сердце; на фоне собранных чемоданов и трапа под ногами; почти на земле, на третьем этаже гостиницы, и высоко-высоко в небе. А потом тёплые мысли о Саше Бирюковом сменились мыслями о семье и... да что ж там за сюрприз-то такой, а, Павел Яковлевич?!***
– «Три счастливых дня было у меня, было у меня с тобой», – сохраняя чувство и интонацию Пугачёвой, напел Галыгин, оставшись наедине с Александрой. Как бы Алексей ни любил поклонников, больше всего он радовался дням, проведённым с Сашей – с родной женщиной, в собственном доме, в городе детства, юности и зрелости. – У меня перенеслись даты, – сказала Саша, сидя на диване в бело-золотом платье из тонкого сукна. – Сейчас я дома. Уеду ненадолго во время твоего концерта в Большом театре. Она говорила самым спокойным и нежным голосом на свете, а её малейшие движения казались бегущими по весне ручейками. Саша сама была весной! Алексея сводили с ума белые босоножки, в которые она, играясь, запускала пальцы ног и тут же их высовывала, а потом вдруг полностью ныряла в босоножки ступнями, вдавливала босоножки в пол и вновь снимала. Саша была женщиной, которую хотелось любить и ласкать вечно, а кроме того – уважать; уважать так, как способен очень взрослый человек, чья мудрость и любовь окрепли за долгие годы брака. Алексей обнял Александру, поцеловал в тёплые волосы у виска и зашептал: – Седьмое, восьмое и девятое ноября. Вот они, три счастливых дня. Я думал, что промучаюсь два дня и увижу тебя только девятого, а потом ты уедешь, и мне снова придётся тосковать. Но ты здесь. И я здесь. – Нам с тобой повезло. – Очень, – ещё шёпотом, но громче сказал Алексей. И добавил: – Мне, мне с тобой очень повезло! Галыгин провёл последний концерт тура (вспомнив слова Бирюкова о том, что туров ещё будет много, и сам на это надеясь), взяв с собой нежность, теплоту и любовь Александры. Без неё полёт ангелов не был бы таким прекрасным. Без неё в Неаполе не родилась бы любовь. Без неё итальянский «сапожок» не привлёк бы влюблённого человека. А письмо, шутливо подаренное медведю, долго бы шло через почту России, прежде чем нашло правильного адресанта. На концерте одних только знаменитостей было двадцать пять человек! Во всём зале не осталось свободных мест! Впрочем, и на предыдущих концертах были куплены все до единого билеты. Зрителей и зрительниц коснулся свет софитов. Холодный свет прожекторов нагрелся от тепла души Алексея. Сотни глаз смотрели на него с ностальгией и недавним сильным интересом, с симпатией и любовью. Сотни взглядов полнились жизнью и счастьем благодаря Алексею Галыгину. Алексей смотрел на зрителей, ещё не зная, что совсем скоро он встретится с тремя людьми, двое – точнее, две – из которых, никем не узнаные, сидели сейчас в середине зала. Они не вскакивали от нетерпения с мест, не кричали ни слов восторга, ни имени Алексея, не подпевали ни вслух, ни даже мысленно, потому как голос певца нравился им больше собственных внутренних голосов, и не держали в руках плакатов. Их достоинством и оружием, их самым сильным выражением чувств были только взгляды – то же, что и у всех остальных. Галыгин не смог бы сказать, знал он о том, что они появятся в его жизни или нет. Скорее... нет. Во время концерта и после него, когда Алексей раздавал автографы и дал интервью одной крупной московской газете, его мысли точно не были заняты ими. Наверное, понимая это, гостьи и не подошли к Алексею сразу после концерта. Да и Большой театр был не для них: одна из гостий жила в последнее время скромно и отвыкла бывать в столь величественных, известных местах, а другая впервые посетила Большой театр, и всё в нём поражало, вдохновляло, восхищало её – настолько, что красота внутреннего убранства напугала её не меньше возможных пяти-десяти секунд желанной и в равной степени пугающей встречи с Алексеем. Однако, почти дойдя до выхода, мерцающего бледно-белым, мертвенным светом, вторая гостья обернулась, глядя на толпу поклонниц, которая, хоть и уменьшилась, всё ещё была большой, и решительно пошла, почти побежала обратно. «Я стал одним из всех, сольюсь теперь с толпой» – невпопад вспомнила она Кузьмина и единственная, находясь метрах в двадцати от Алексея, не достала ни блокнота, ни ручки. Ей не нужен был автограф – ей нужно было просто побыть рядом, а потом, дабы сейчас не стать навязчивой и дать человеку отдохнуть после работы, всё же ушла до исчезновения из зала всех поклонниц. Алексей не обратил внимания на эту гостью, но судьба всё равно несла их навстречу друг другу. Зачем, если для Алексея Галыгина семья и устоявшийся круг друзей давным давно были главнее свиданий с новыми людьми? Стоит спросить у секретаря небесной канцелярии, если только постановление о встрече не было подписано самим Богом.***
Сразу после раздачи последнего автографа – вот секунда в секунду, как будто по скрытым камерам в зале кто-то следил за каждым шагом Алексея – у Алексея завибрировал не старый кнопочный, а сенсорный телефон. «Иди в гримёрную)))» – весело говорило пришедшее на него СМС-сообщение от неизвестного абонента. Номера сим-карт со смартфона знали, помимо семьи, только знаменитые друзья Галыгина. Алексей тут же подумал об Игоре Николаеве, потом ему пришёл на ум Филипп Киркоров. Вообще Алексей бы первым делом вспомнил Диму Маленкова, но у Димы «было алиби» – концерты далеко от Москвы, а тот, кто прислал СМС, очевидно, прямо здесь и сейчас находился в гримёрной. Алексей сначала решил позвонить по номеру, а потом подумал: «Это же сюрприз, о котором говорил Павел Яковлевич! Не буду звонить – сам всё увижу». В сопровождении конферансье и улыбающихся, видимо, знающих о сюрпризе, гримёров он прошёл по коридору, ведущему в заветную комнату, распахнул дверь и... сначала остолбенел, а потом чуть не бросился в объятия желанного гостя. Не так давно Алексей видел этого человека, но уже успел соскучиться, поэтому его появление было не просто сюрпризом, а каким-то неземным подарком! – Мой Буд! Будда! Привет! – обрадовался Алексей, пожимая и тряся руку друга. – Лёха-а-а! – воскликнул никто иной как вокалист и клавишник «Добрых друзей» Александр Будницкий. – Привет, привет! Будницкий расположился на одном из удобных диванчиков тесной гримёрной, зажимая в руках гитару: виртуоз, он умел играть на ней так же хорошо, как на любом клавишном инструменте. Гитара закрывала часть его длинных узких брюк чёрного цвета и часть иссиня-чёрного свитера с вышитыми белыми цветами и ромбами, выступающими над остальной тканью. Алексей обратил внимание на бело-розовую рубашку, аккуратно выглядывающую из-под свитера, и – поднявшись взглядом по шее – на лицо друга. Похорошел! Как же он похорошел! Некогда Александр Будницкий был очень длинным, очень высоким мужчиной с ровной осанкой и с гордым, как бы оценивающим взглядом, подчёркнутым стёклами квадратных очков с толстой чёрной оправой. На губах всегда играла улыбка, и часто Будницкий улыбался, что называется, во все тридцать два. Такой уж он был весёлый человек! Пусть Александр Будницкий не обладал тенором Алексея Галыгина, у него был шикарный тембр для весёлых и позитивных песен – значительной части репертуара «Добрых друзей». Его кудрявые тёмные волосы, напоминающие шёрстку чёрного ягнёнка, нравились женщинам не меньше светлых волос Галыгина. Немногим женщинам – но такие находились – Будницкий казался похожим на актёра Ростислава Плятта, геолога из «Подкидыша» и пастора из «Семнадцати мгновений весны»: у них были похожие рост, телосложение, форма лица и этакий общий образ привлекательного, при этом сдержанного высокого брюнета. Прошло время – очки и кудри остались в прошлом. Говорили, Будницкий, выйдя из привычного амплуа, потерял свой стиль, а нового так и не нашёл. Галыгин был не согласен. Что такого в том, что человек сначала перешёл на контактные линзы, если они ему так же помогли видеть, но при этом были удобнее, а затем сделал лазерную коррекцию? И что с того, что больше нет кудрей? Во-первых, те самые кудри остались на старых видеозаписях и в памяти поклонников. Во-вторых, их можно было заново отрастить – может, не так легко, как в юности, но при желании – очень даже можно. В-третьих, Саше вполне шла полоса коротких чёрных волос, сейчас подкрашенных, хотя у них неплохо держался естественный цвет. – Ты похорошел, – вслух сказал Галыгин. Дело было не только во внешности. – Как всегда, весельчак. – Весельчак У. Или Буд, как говорит моя Лена. – Или Будда. – Будда!!! – Будницкий широко улыбнулся и стукнул по гитаре, а та издала жалобный стон. – Ты помнишь это! Ты помнишь, как меня называли! Ты, Дитер Болен! – Бог с тобой, – махнул рукой Алексей. – Дитер здоров и до сих пор собирает залы в Германии! Они оба засмеялись. Алексей завалился на диван, соседний с диваном Александра. Алексея называли русским Дитером Боленом за похожую с солистом «Modern Talking» внешность, которую при незнании можно было даже спутать, и два схожих таланта – играть на гитаре и быть заводилой любого коллектива. Галыгин спросил: – Буд, а то, что ты здесь, – исключительно воля твоего сердца или сюрприз Павла Яковлевича? – А-а-а... – с хитринкой протянул Александр и провёл рукой по лбу, поспешив её убрать, будто этим движением он мог смахнуть с головы какую-то важную мысль. – И то, и другое. Я – одна вторая сюрприза. – Одна вторая? Пф-ф... Прямо полтора землекопа. Будницкий забрыньчал на гитаре нечто невнятное, явно оттягивая момент. «Ну ладно, – подумал Галыгин, – тяни, тяни струны, как резину, а я послушаю тебя перед второй частью сюрприза». Мелодия стала чётче и веселей. Брррынь. Брынь-брынь-брынь. Брррынь. Брынь-брынь-брынь. Алексей знал эту песню! Очень хорошо знал! Даже исполнял вместе с другом. – ДАВАЙ! – махнув рукой и сжав её в кулак как символ поддержки велел Галыгин. Из уст Александра Будницкого полилась осенняя философия: – «Август – не может быть и речи, – Чтобы продлился бесконечно. Пусть Осенью замирает, Медленно увядает пышный куст. Быстро цвет жёлтый проступает, Ветер листву рывком срывает. Он Не пощадит берёзы, Хоть даже пустит слёзы старый клён. Жёлтые, жёлтые, жёлтые, жёлтые ли-и-истья Все перед зимой, увы, равны. Сложно им, сложно им, сложно им с этим мири-и-иться, Но природе все они нужны! Жёлтые, жёлтые, жёлтые, жёлтые ли-и-истья Все перед зимой, увы, равны. Сложно им, сложно им, сложно им с этим мири-и-иться, Но природе все они нужны! Цепкий и ветром не кружимый, Жив, наслаждаясь небом синим, лист. Пусть же пройдёт недаром Лето, что было даром для Земли. Пусть не корят деревья осень. Знаю, терять лист больно очень. Но Все облететь успели, Почки листвы поспели чтоб весной. Жёлтые, жёлтые, жёлтые, жёлтые ли-и-истья Все перед зимой, увы, равны. Сложно им, сложно им, сложно им с этим мири-и-иться, Но природе все они нужны! Жёлтые, жёлтые, жёлтые, жёлтые ли-и-истья Все перед зимой, увы, равны. Сложно им, сложно им, сложно им с этим мири-и-иться, Но природе все они нужны! Слов обращений нет к природе, Если путь листьям не угоден. Гость Каждый листок на свете И по весне, и летом. Будет горсть Из разноцветных листьев павших, Из благородных и из падших. Снег Их рассудить сумеет, Кто же был зеленее, кто же – нет. Жёлтые, жёлтые, жёлтые, жёлтые ли-и-истья Все перед зимой, увы, равны. Сложно им, сложно им, сложно им с этим мири-и-иться, Но природе все они нужны! Жёлтые, жёлтые, жёлтые, жёлтые ли-и-истья Все перед зимой, увы, равны. Сложно им, сложно им, сложно им с этим мири-и-иться, Но природе все они нужны! Но природе все они нужны! Но природе все они нужны!» – Но природе все они нужны, – задумчиво повторил Галыгин. – Люблю эту песню. Она одна из лучших у тебя. – Алексей мог бы долго и серьёзно проводить паралель между листьями и людьми, но сейчас у него было другое настроение: – А... будет ещё какой-то сюрприз? В душе взрослого Галыгина прыгал ребёнок-непоседа. «Хочу, хочу ещё сюрпризов! Много сюрпризов!» – кричал он, испытывая пружины дивана на прочность. – Скорее, чем ты думаешь. Будницкий отложил гитару к своему сложенному ещё на одном диванчике чёрному матовому плащу. Плащ был сшит из такой ткани, которую, казалось, изготовили в «лихих девяностых» и больше никогда не сделают. Будницкий коснулся века, не в силах убрать из механической памяти движения, которыми когда-то снимал/ надевал очки. Галыгин понял, что его друг ещё что-то споёт, до того, как Будницкий открыл рот. – «Как-то утром на рассвете заглянул в соседний сад», – напел Александр, и улыбнулся не только губами, но и глазами. Он аж засиял, но, видя, что Алексей не понял, в чём дело, пропел дальше: – «Там смуглянка-молдаванка собирает виноград». – Пауза. – Лёха, ты что, не понял?! – Честно говоря, нет. Ты решил вспомнить военные песни? – При чём, при чём тут военные песни?! – даже вскочил и закричал, но не злился Будницкий. – Я вспомнил только «Смуглянку». Я тебе пою: там смуглянка-молдаванка. Молдаванка, ну! Что-то ёкнуло в душе Алексея. Он вновь испытал радость, тепло и ностальгию к женщине, ставшей однажды не любимой, не женой, но весомой частью его жизни. Алексей не верил во встречу с ней сегодняшним вечером, но подсказки Александра наводили именно на эту мысль. – Ты, Лёша, конечно, верный семьянин. Но я знаю, что перед этой женщиной ты не сможешь устоять! – разглагольствовал Будда. – Знаю, что ты думаешь о ней днями и ночами. По утрам и вечерам. Знаю, что ты скучаешь. Но вот беда – где теперь её искать, какой у неё номер? А, между прочим, ты мог бы, мог бы, – с особой интонацией произнёс певец, – позвонить сначала мне да узнать... Вспомни, когда ты видел её в последний раз? – В последний раз? – Да, Лёш, в последний раз. Сколько можно акцентировать твоё внимание, чтобы ты понял?! – «Последний раз»... Так ведь называется её песня. Её! – воскликнул Алексей. В груди стало жарко. Жар ударил в грудь и расплылся по рубашке и концертному пиджаку. Кровь подступила ко лбу, к волосам. С Алексеем произошло что-то невероятное, позабавившее и восхитившее Александра. – Люда! Людмила! – Дыхание так перехватило, что Алексей смог лишь дважды выкрикнуть имя, а не спросить: «Людмила Бирюкова прилетела из Кишенёва в Москву, да?» – Она здесь? – Я же сказал: сюрприз будет скорее, чем ты думаешь. Людмила здесь. Здесь и сейчас. Как в сказке, под его ответ скрипнула дверь в гримёрную. Алексей медленно обернулся в ожидании чуда, и перед ним предстала прекраснейшая, такая живая, такая... ещё недавно далёкая и вот теперь близкая и родная женщина. Родная для него и для Саши! Родная для тысячи советских ребят, проводивших время у радио и телевизора в минуты выступлений «Добрых друзей». – Здравствуй, Люда, – борясь с волнением, произнёс Алексей и спешно взял Людмилу за руку, дабы ей не пришлось стоять в дверях. – Проходи. Садись. Садись с нами! Когда Люда села поблизости с Сашей, Алексей на секунду посмотрел на них и на себя со стороны – взглядом одного из многих фотоаппаратов, которые вспышка за вспышкой снимали их юный и повзрослевший состав для газет, журналов и домашних фотоальбомов. Галыгин смотрел и не мог налюбоваться на ничуть не постаревшую «смуглянку», лицом и кудрями похожую, скорее, на африканку, хотя по паспорту она была из Молдавии. – Ну, здравствуйте, «Добрые друзья»! Я с вами! – Люда! Сколько лет сколько зим! – Лёша, дорогой! Алексей не сдержался и, взглядом едва спросив разрешения, не убедившись, что ответ был ответом, а не нечаянным движением головы или случайным взглядом Людмилы, взял её прекрасные пальцы во влажную от волнения ладонь и поцеловал их. – Лёша! – шутливо возмутилась Люда, не выдавая тепла, разлившегося по её душе, и повернулась к Саше: – Сто рублей мои. – Какие сто рублей? – спросил Алексей у обоих друзей. – Да мы с Буддой поспорили, что ты не выдержишь и поцелуешь меня, едва увидев. Саша, смущённо опустив голову, хохотнул в кулак. Алексей спросил у него: – А двести рублей у тебя есть? – Двести-то зачем? – Затем. Осмелев, Алексей поцеловал Людмилу в щеку, немыслимым чудом избежав желания зарыться в её кудряшки – такие, что Насте Каменских и не снились! Людмила в ответ обняла Алексея. Её лопатки, видные в синем платье с голой спиной, напряглись, а руки сомкнулись на плечах Алексея. Им не сразу удалось разомкнуть объятия. – Э! Э! – предупредил Саша. – Вы тут не сильно-то... проявляйте нежность. Я не хочу растерять всю свою наличку, а вас как клеем «Секунда» друг к другу приклеило. – Потому что мы добрые друзья! – одновременно заявили Алексей и Людмила. – Добрые друзья, которые давно не виделись, – неторопливо произнесла Люда, глядя Лёше в глаза. – А у тебя взгляд такой же. – Она сама не поняла, ей хотелось сказать «Такой же, как раньше» или «Такой же добрый, тёплый и проникновенный, каким был на моей памяти». Должно быть, и то, и другое. Погодя, Будницкий достал из сумки тёмно-серый, грифельного оттенка кошелёк и, протянув руку над «Vis-ой» и картами супермаркетов, которые, казалось, никогда не посещают знаменитости, а если и покупают там товар, посылают за ним гонцов, и протянул Люде проигранную купюру. Та взамен нашла две купюры одного молдавского лея и подарила их друзьям как сувениры. – Этот сорец деньгами, между прочим, описал тебя в ярких красках, как будто и хотел проиграть, – выдал Людмиле Сашу Алексей. – А вот хотел! Не в деньгах счастье! Сколько их сменилось... – Александр имел в виду в первую очередь не одну смену валют и карточки в девяностых годах. – Я хотел, чтобы наши сердца воссоединились. Этого хотел и Павел Яковлевич. А я был искренне рад ему помочь. – Павел Яковлевич? – загрустил Алексей. Теперь он до конца понимал план руководителя группы. Надо же. Он так мечтал встретиться с Людмилой, жаждал увидеть её, но и не думал, что свидится с ней так скоро после... долгих лет разлуки. Он так много помнил о мужчинах из своих ансамблей, навещал их – живых и почивших, наяву и мысленно, скоро обращая мысли в явь, но будто бы боялся приблизиться к Людмиле. Почему? Алексей догадывался о психологической версии от Веры, если бы они, конечно, говорили с ней о Людмиле Бирюковой; мысли о Людмиле он держал втайне. Вера бы сказала: «Папа, тебе просто нравилась когда-то Людмила. Признайся себе в этом – это ведь не предательство по отношению к маме. Признайся – и тебе станет легче. Если вы встретитесь, не произойдёт ничего страшного: вы просто мило побеседуете, как старые добрые друзья». Вера оказалась бы права лишь отчасти. Алексей, в отличии от Саши (да, да, Саши Будницкого, в эпоху своих кудрей влюблённого в кудри «смуглянки-молдаванки», в её голос и силу, в неё саму), никогда не питал к Людмиле Бирюковой романтических чувств. Правда, исключительно дружеская симпатия со стороны выглядела, наверное, слишком сильной для просто друзей. Версия Алексея казалась ему крайне простой: он, во многом смелый человек, однажды «спасовал» перед встречей, затем – перед звонком; а потом пути «Добрых друзей» разошлись. И как-то всё сошло на нет... Что тут глубинно-то объяснять. – Павел Яковлевич... – начал было Алексей. Но тут же (не струсив) рассудил, что о письме, лежащем сейчас в его с Александрой спальне, стоит пока молчать. Друзья выжидающе, внимательно смотрели на него: – Я счастлив, что Павел Яковлевич собрал нас здесь. Саша, спасибо, что пришёл, что ты позвонил Люде. Люда, я сам очень хотел, но не решался ни позвонить, ни даже спросить для начала номер. Люда только хохотнула: – Ох, мужчины! Даже самые смелые и сильные из вас порой не решаются на звонок женщине. – На звонок замечательной, талантливой, красивой женщине, – сыпал комплиментами Алексей. – Людочка, родная, спасибо за то, что приехала! В этот момент Александр не заревновал, но в его тёмных глазах кратко отразилась память минувших дней: «Я любил её. Это было со мной». Алексей заметил тот блеск и охладил свой пусть и дружеский, но всё же пыл. – Не приехала, а прилетела. – Бирюкова порылась в маленькой синей, цвета глубинного океана, сумочке и достала билет. – Компанией «Ютэйр». Павел Яковлевич, кстати, оплатил мне билет, хотя я говорила, что у меня есть деньги. Он до сих пор о нас так заботится. Будто мы его дети. – Так и есть, так и есть, – согласился Александр. – Слушайте, – сказал Алексей, – Павел Яковлевич сделал для нас такое полезное дело, а мы тут сидим, – он осмотрел комнатку и перефразировал поговорку, – не в обиде, да в тесноте. Без окон, без дверей. Что у нас тут? – Он кинул взгляд в угол. – Минеральная вода. В которой и двадцати градусов нет, не то что сорока. А по такому случаю не грех, как говорится... – Он поднял руку, но не щёлкнул по шее. – А можно с одной закуской посидеть. Где-нибудь. Не здесь. Поедем в ресторан. А, весёлые ребята? – Мы не весёлые ребята – мы добрые друзья, – с каламбуром, но в значении больше товарищей, чем музыкальной группы, поправил Александр. – Одно другому не мешает. Я сегодня на своей «КИА Рио». – О, Лёшка, у тебя уже «КИА Рио»! – восхитилась Людмила. – Кажется, я видела его на парковке. Белый? – Да, белый. «Ламборгини», – Алексей знал, что говорить «Ламборджини» неправильно, – пока не купил. – А я человек скромный, – развёл руками Будницкий. – Всю жизнь на «Волге» катаю. – Волга – всегда хорошо, Саш! – улыбнулась Люда. – Что бы Волгой ни назвали, всё хорошее. Алексей в красках вспомнил недавнюю встречу в Самаре, как раз на берегу Волги, и мысленно согласился. – Ладно, поедем есть, – сказал он. – А то что женщина голодная? – Да не сильно-то и голодная. Но с вами, Лёша, Саша, посижу. – А на чьей машине поедем? – поинтересовался Будницкий. – В смысле, мы все сядем в мою «Волгу», в твою «КИА Рио» или каждый поедет на своём «коне»? – М-м... – задумался Алексей. Он хотел предложить последний вариант, но с кем тогда садиться Людмиле? У неё личного транспорта не было: деньги на более-менее приличное авто имелись, но Бирюкова не видела в нём надобности.***
На сцене Большого театра шла репетиция спектакля с молоденькой Галиной Летушовой и талантливым, опытным Олегом Леушиным. Друзья, переодевшись и собрав вещи, одним глазком, из-за кулис, посмотрели на сцену, словно сами были не артистами, а стеснительными, но любопытными фанатами, и потом направились к чёрному, а не центральному входу. Хотя часы показывали больше десяти вечера, Галыгин и Будницкий знали, что их ещё ждут, караулят самые преданные фанаты. Возможно, они поступали нехорошо, исчезая в ночи, забирая у фанатов надежду, но они не могли подвергать риску дорогую подругу. Всё же Людмила Бирюкова отвыкла от славы и почёта: она давно уже не пела на сцене, не появлялась на телевидении, не ходила на встречи со знаменитостями и вообще вела скромный образ жизни бабушки, которой, в общем-то и была, просто выглядела моложе своих лет, никак не напоминая старушку. Людмиле самой пока не хотелось «светиться» с появлением в Москве ни перед поклонниками «...друзей», ни перед прессой. А потом – потом, скорее всего, она откроется. Варианты, как поступить, у Людмилы уже вертелись в голове, теперь нужно было смотреть на ситуацию. – Мы, наверное, долго будем сидеть, – сказал Будницкий. – Давайте созвонимся с нашими вторыми половинками. Люда, тебе мобильный нужен? – Ах-ах. Я живу без авто, но мобильный у меня есть. Спасибо, Саша. Друзья предупредили любимых о том, что задерживаются, возможно, до глубокой ночи, возможно, до утра. – Всё в порядке, – сказала Людмила. – Тома не ревнив. К тому же он заранее знал о встрече. Я ему просто напомнила. – Тома? – спросил Александр, будучи рад, хотя бессознательно произнеся его имя как имя соперника. – Вы до сих пор вместе с Томой и всё в порядке? Как же здорово! Расскажешь потом о нём, о вас? – Обязательно. – А наши женщины из параллельной реальности! – положив мобильник в сумку, не переставал удивляться и восхищаться Александр. – Лёха, меня Лена легко отпускает хоть до утра, хоть на три дня. – Это не параллельная реальность. Это реальность, в которой соединяются сердца двух свободных, верных людей. Мне Сашуня точно так же доверяет, а я доверяю ей. Любящий человек не держит взаперти любимого, когда он хочет увидеться с друзьями. – Собственников это раздражает. Если человек, извините, ни**ена не делает, ничем не увлекается, ему нужно, чтоб вторая половинка двадцать четыре на семь была рядом. Разумеется, чтоб любить не самого человека, а его мозги. Рад, что в наших семьях всё иначе. – Согласен с тобой, Цветок, – серьёзно ответил и улыбнулся на обращении Алексей. – А-а-а! – Александр хохоча схватился за голову. – Не называй меня Цветком. – Ты сам себя так называешь. – «А я цветок, простой цветок», – напела и захихикала Людмила. – Хоть ты не издевайся. Людмила только громче запела: – «А я цветок, простой цветок. Заселился в большо-о-ой горшок». – Не трать своё чудное сопрано на мою муть, – с добротой усмехнулся Будницкий. – Я тоже называл это мутью. Любя, – уточнил Алексей. – Настоящая мужская дружба, – объяснил Александр Людмиле. Чрезвычайно важный вопрос об автомобилях перед самым выходом из театра Галыгин, Будницкий и Бирюкова решили вот каким способом: – Камень. Ножницы. Бумага. Су-ли-фа! – Это прозвучало так здорово и слаженно... Как будто новая песня «Добрых друзей». – У всех бумага, – сказал Галыгин. – Ещё раз. – Камень. Ножницы. Бумага. Су-ли-фа! Ребята «зависли», как над картами таро. Алексей показал бумагу, Александр – ножницы, Людмила – камень. Что это значило?.. А это значило, что ножницы побеждали бумагу, то есть «КИА Рио» должен был остаться на парковке (разумеется, хорошо охраняемой), в то время как «Волга» будет катать всю троицу. Людмилин камень побеждал ножницы: Людмила не обязана была садиться на переднее сиденье рядом с водителем Будницким. В свою очередь, бумага побеждала камень: по идее, Алексей выиграл место Людмилы рядом с собой, и испытал неловкость по этому поводу, предложил садиться ей куда хочется, но Людмила ответила, что с удовольствием подчинится правилам. – Мне вообще всё равно, – зажмурилась она, как котёнок, и взмахнула руками с растопыренными пальцами. Мужчины обратили внимание на её скромный, аккуратный маникюр и красивое обручальное кольцо. – Хоть рядом с тобой, Саша, хоть рядом с тобой, Лёша. Я вас обоих о-бо-жа-ю! – Она будто испугалась, что кто-то сейчас предложит ей второе обручальное кольцо, и поспешно сказала: – Ну а теперь я на всякий случай надену платочек, как в церковь, и натяну очки. – Чтобы никто не догадался, – фразой из «Операции Ы» сказал Будницкий. – Точно! Добрые друзья, как только Галыгин договорился с парковкой «КИА Рио», шустро добрались до «Волги». Будницкий быстро, как полицейский при исполнении, открыл правую заднюю дверь Людмиле, левую заднюю дверь – Алексею, и сел за руль. Хотя конспирация была ни к чему: в тёплых куртках и сапогах артисты всё равно выглядели как «простые смертные», а ночь развела по домам самых настойчивых поклонников. Друзья не обсудили, в какой же ресторан поехать, а решать «камнем, ножницами, бумагой» новую диллему не хотелось. – Я знаю, куда поедем, – сказал Алексей. – Есть гостиница, а при ней ресторан «Соцветия». Едем туда. Это в Парке Зарядье на Москворецкой набережной. Будницкий вырулил в нужную сторону. – А я знаю, что значат для тебя «Соцветия», – Людмила склонила голову на плечо Алексея. – И знаю роль Парка Зарядье в твоей жизни. – Горжусь тем, что знаешь. Горжусь тем, что помнишь.***
Ресторан оказался уютным – и не только из-за приветливых официантов и пары посетителей, которые, если и узнали всех троих артистов, сделали вид, что совершенно не хотят получить автографы: дали людям спокойно посидеть и пообщаться. Судя по восхищённому, попеременно обращённому ко всем артистам, взгляду одного из официантов, последний сразу же узнал любимых музыкантов, но не стал надоедать им, пусть даже в вежливой манере: «Добрый день, Алексей Сергеевич, Александр Николаевич и Людмила Виореловна!» Ресторан «Соцветия» хранил атмосферу старых добрых выступлений ансамбля с таким же названием. Его, Алексея, ансамбля. На одном из дальних снимков, сощурившись, он разглядел репродукцию собственного фото с Юрием Фёдоровичем. Для обывателя заведение немного напоминало музей, а для артистов он был самое то, чтобы тихонько посидеть, поболтать о жизни, кто как теперь живёт, у кого какие дети и внуки. Была и ещё одна тема для разговора... Ею нужно было закончить сегодняшнюю встречу и она же сблизила бы ребят дальше. Алексей, Александр и Людмила заказали разные салаты, мясное ассорти с картошкой и попросили сухого красного вина. Перед заказом вина Людмила озаботилась вождением Александра, ведь нельзя было садиться за руль пьяным, даже если бы разум был ясен, а «опьянение» означало всего пару бокалов. Будницкий решил, что он выпьет, но, конечно же, не сядет за руль. – Можно будет заночевать в гостинице, – сказал он. – Куда нам разъезжаться на ночь глядя? – Пожалуйста, ваш заказ! – Официанты аккуратно поставили все блюда. Вино тяжело стукнуло о скатерть. – Вот это правильно! – сказал Будницкий. – Напиваться не хочется. Это как-то... напрягает. А пригубить очень даже хорошо! Лёха, налей нам. Ага, спасибо. Ну, за тебя, Людочка. За то, что ты прилетела. За то, что ты есть. За нашу встречу. За всех нас. – За нас. – За нас. Раздался звон бокалов. Друзья выпили до дна и закусили. – Ну как ты вообще? – вытянув без того длинную шею, спросил Александр. – Нормально. Потихоньку. – «Нормально. Потихоньку» – не ответ, – Александр вновь коснулся глаз так, будто носил очки. Он даже волосы прилизал, словно у него были кудри, а не короткая стрижка. Видимо, две давних привычки навсегда вошли в его жизнь. – Ты исчезла на столько лет... Дала интервью в две тысячи девятом. Потом снова пропала. Я искал тебя. Этот товарищ, – кивнул на Алексея, – хотел найти, только никому об этом не говорил. – А что меня искать? – улыбнулась Люда. Ну ни капли, ни капли она не постарела! Лицо стало немногим шире, а улыбка та же, волосы те же. Даже Дима Вампир Маленков и то, вынуждены были признать и Алексей, и Александр, так молодо не выглядел. Людмила долго рассказывала друзьям о своей жизни. Как она рассталась, но потом тепло общалась с первым мужем Богданом, как вышла замуж во второй раз, за Тому («Тома» – повторил про себя Александр имя, которое и так знал. Ему зачем-то нужно было вынести это имя отдельным, значимым словом, как пометку на тетрадном поле) и родила двоих замечательных детей – Адриана и Игната. А теперь у неё есть взрослая внучка Магдалена, дочь Игната («Всё почти как у меня, – подумал Галыгин. – Разница лишь в именах и географии»). Глаза Людмилы были ясны, улыбка – лучистой. Однако в Людмиле, несмотря на внешнюю молодость, была и усталость, приходящая только к зрелым годам; но с каждым словом, повествующем о счастье жизни в Молдове и о счастье жизни на земле, усталость Людмилы уходила куда-то на десятый план, пока не исчезла совсем. Людмила, никого не стесняясь и ничего не боясь, к тому времени сняла и платок, и очки. Всё равно кудри выбивались из-под платка, и знающий человек мог с первого раза догадаться, кто спутница Галыгина и Будницкого. Теперь дружба не Алексея, а Александра со стороны напоминала романтику. – Люда, милая, – он взял её за руку, проведя пальцами вдоль линии жизни и линии сердца, – а ты надолго к нам или как получится? Людмила с замирающим взглядом следила за рукой Будницкого и не сопротивлялась, однако выделила слово «муж» в своём ответе: – Дети и внучка живут в Кишинёве. Конечно же, я не собираюсь их бросать. Но Адриан и Игнат – давным давно взрослые мужчины, а Магдалене, как мне кажется из разговоров с ней, из моих наблюдений, хочется сейчас быть отдельной личностью – прежде всего человеком со своими мечтами, стремлениями... Ой, что я вам говорю, вы сами уже отцы, вы дедушки и знаете, как это происходит. В общем, я пока вроде как решила стать «бабушкой на расстоянии». А мы с мужем купили квартиру в Москве. На Маяковской. – Вот это да! – восхитился Будницкий сразу и тому, что Людмила сделала такую выгодную покупку, и тому, как эта женщина в принципе умела делать хороший выбор, и тому, что она теперь будет поближе к «...друзьям». – Как тебе, Лёха? Лёха?.. – Это здорово! – ответил Алексей отвлечённо. – «Это здорово», – кисло передразнил Будницкий. Алексей никому не сказал, в чём дело, но при названии Маяковской улицы память, словно раскрытые карты, представила ему образ Дарьи – крашеной рыжей девчонки из... из дня рождения Глеба Талаева. Не было в этом никакого чуда, никаких новых тайных чувств – только память. Алексей выбил образ Дарьи из головы так же быстро, как вспомнил. – Да, я не сказала вам ещё... – стесняясь, начала Людмила. Бирюкова не знала, что первой зацепилась за идею, о которой думали, но не решались сказать мужчины. – Давайте ещё по бокальчику, – предложила она. – Конечно. Будницкий разлил вино. – Я не знаю, как вы к этому отнесётесь. – Людмила держала бокал в миллиметрах над столом так, что можно было подумать, что он стоял. Бордовый напиток грелся в её ладони. – Прилететь в Москву, обосноваться в ней второй раз в жизни, свидеться с вами – уже само по себе счастье. Но я подумала... – Казалось, пауза продлится вечность, но две секунды – и Людмила выпалила всё, что было у неё на сердце. – Нам надо возродить группу. «Добрые друзья» должны быть вместе! Знаю, многих уже нет с нами... Мы всегда будем помнить их. Я буду помнить Сашку Бирюкова. – Людмила горько усмехнулась. – Вот же Сашка! Не мог родиться с другой фамилией! Я из-за него сменила фамилию с Бырюковой на Бирюкову, на сцене, а затем и в паспорте. Павлу Яковлевичу, видите ли, неблагозвучно было. А мне ещё объясняй поклонникам, что мы однофамильцы. Хах... Я с удовольствием сейчас так бы и обняла, так бы и затискала Сашку! Да-да!.. Жаль, Саши Бирюкова нет... Уже нет... Но ты, Саша Будницкий, жив, здоров и невредим. Ты, конечно, не Лермонтов, не Туманов, но, может быть, ты кое-что попробуешь? – Кое-что не попробую – сделаю. Клавиши. Будницкий произнёс слово «клавиши» с такой интонацией, что образ новых, блестящих, с идеальным звучанием клавишных инструментов ярко возник перед глазами двух его друзей и тут же увлёк в мир вдохновения и творчества. Люда легко распределила роли: – Людмила Бирюкова – вокал. Александр Будницкий – клавиши. Алексей Галыгин – гитара. Слово «гитара» настолько оживило Алексея, что он назвал последнюю деталь в музыкальном пазле два на два (простое слово «квартет» пришло на ум секундой позже): – Виктор Ласточка – барабаны. – Виктор Ласточка, – повторили Людмила и Александр. – У меня есть Витин номер, – сказал Саша буднично. Было ясно, что он нередко видится с Ласточкой. – И у меня, – сказал Алексей. – Значит, мы позвоним ему. Как только, так сразу. Только давайте не тянуть так, как со звонком ко мне, хорошо, парни? – Лады! Алексей выставил ладонь, и Людмила хлопнула по ней, как пацанка. Александр же, по словам Людмилы, почти сыграл с ней в ладушки. Радость, клокотавшая в душах «Добрых друзей», подогрелась вином. – А кто ещё? А кто ещё с нами?! – широко улыбаясь, вспоминала Людмила. – О! Добродеевы. – Для начала позвоним Ласточке, – сказал Алексей. – Он на гастролях за границей и должен прилететь... – С весною! В сени! – хохотнул Будницкий. – Ребята, вам уже от вина так весело, да? – спросила Людмила. Алексей коснулся её руки и, пристально глядя в глаза, сказал: – Мы по жизни такие. Ты просто уже не помнишь. – Я помню всё! Я помню, что у нас ещё есть... – Людмила запрокинула голову и так засмотрелась на потолок, что её взгляд очаровал мужчин. – Да. Александр Добродеев. Вячеслав Добродеев. А ещё есть Туманов. Давид Туманов! – Газизов, – подсказал Алексей. – Я во время своего тура исполнял «Письмо» Глеба Газизова. – Я слышал сегодня, мне понравилось, – сказал Александр. Он кинул взгляд в окно. Тёмная Москва смотрела в окна «Соцветий» десятком белых фонарей. – Уже так поздно. – Да... – протянула Людмила. – Я, наверное, ещё раз позвоню Томе. – Он не заберёт тебя у нас? – с надеждой спросил Будницкий. – Нет, – заверила Людмила. Когда «Добрые друзья» ещё немного обсудили возрождение группы, поговорили о своих семьях, доели «вкусняшки» и расплатились за ужин, Будницкий вышел оплатить парковку. А потом, захватив вино, поселился вместе с друзьями в номере 304 на третьем, последнем этаже. Ребятам хотелось заночевать в одном номере. У них было всё, что нужно и не нужно, – шкаф-купе, три кровати, три тумбочки, два стеклянных столика, телевизор, Wi-Fi, ванная и туалет. – Люблю третьи этажи, – сказал Галыгин, переодевшись в синюю, всю из квадратиков, рубашку и синие шорты. – Хорошие ножки, кстати, – засмеялась Людмила. Она была в серой ночнушке, которая только называлась ночнушкой, а выглядела как симпатичное летнее платье. Кудри торчали ну точно как у африканки. – Аж жалко заплетать красоту, – сказал Алексей. – А я не буду заплетать. Только хвостик сделаю и всё. Я, кстати, на третьем этаже живу. – Правда? А у меня дом на три этажа. Вот и ответ, почему я так люблю это священное число. Алексею вдруг представился простенький, без особого ремонта и без архитектурных изысков, трёхэтажный «Домик друзей». Осталось выяснить, кто будет Крокодилом, а кто – Чебурашкой в его строительстве? Вот бы сделать так... Построить много-много комнаток для всех, кто хочет дружить, а из каждой комнатки пусть будет выход на общий балкон. На первом этаже балкон не нужен. На втором его можно сделать с двух сторон дома, по его длине. А на третьем пусть будет по всему периметру. И лестницу надо сделать! Чтобы легко ходилось, бегалось из комнаты в комнату. Побывать бы в таком доме... – Я всё! – объявил Будницкий. Галыгин отвлёкся от мыслей про дом, смеясь, выставил большой палец и попросил: – Только залезай быстрей под одеяло. Не смущай замужнюю женщину! – Да ничего меня не смущает, – покраснела Люда. Нет, всё же немного длинные, кудрявые ноги, «семейники» в цветочках и белая майка на волосатую грудь её смущали. Будницкий полез под одеяло и, как ни странно, быстро заснул. – А это как вообще? – шёпотом спросила Люда, выключая весь свет кроме ночника между своей и Лёшиной кроватями. – Мой внук называет это время детским, – глядя на два с минутами часа, тоже шёпотом ответил Алексей. Его облачённая в синее фигура, сливаясь с тонами полумрачной комнаты, выглядела мужественно и крупно. Алексей казался Людмиле защитником и старшим братом, хотя по возрасту он был младше. – А когда время становится взрослым? – спросила у него Люда. – К четырём-пяти утрам. – Внука Димой зовут? – Да. Людмила улыбнулась. Ей понравилось, что «Да» шёпотом зазвучало как «Та». Ей нравилось многое за сегодняшний вечер и за наступившую ночь. Ей нравилось многое, происходившее в её жизни. Не нравилось лишь то, что приходилось терять близких. – А я всё-таки очень хочу обнять Сашу. Алексей не сразу заметил две бусинки слёз по краям больших чёрных глаз, но сразу понял, что Людмила имеет в виду не Будницкого. – Ещё обнимешь, – сказал он. – Я надеюсь. Никто наверняка не знает. Главное – не моли об этом слишком сильно. Не надо, чтобы раньше времени... – Понимаю. Давай просто вспомним наших друзей. – А они мне снятся, – признался Алексей. – Да? – Да. Алексей поведал Людмиле обо всех своих снах. Она, приблизившись к нему так, что он ощущал её тепло и дыхание, тихо и внимательно слушала рассказ, а потом сжала его руку. – Я бы хотела увидеть такой же сон. В котором бы пел Бирюков, – призналась Людмила. – Пусть и моё сердце слушает «Луговые цветы». Они помолчали. Людмила спросила: – Лёша, ты не против?.. А впрочем, нет, не надо. – Я не против. А что ты хотела? – Открыть вино и выпить не чокаясь. Но, мне кажется, это плохая идея. Лучше почтить память мысленно. – Да. Наверное, так лучше. Алексей и Людмила, говоря друг с другом больше душами, чем голосами, вспомнили гордый взгляд и смелость Глеба Талаева; трепетную любовь и мужественность, о которой так с виду и не скажешь, Жени Белоцветова; талант, усердие, позитив и доброту Толи Алексеева, Миши Рымарева и Саши Лермонтова; дружеские объятия Саши Бирюкова. Листья нежно зеленели весной, славно шелестели летом и, пожелтев, достойно провели осень, прежде чем, кружась, опуститься на землю. Оставалось надеяться, оставалось верить, зима их примет. Мысли Алексея и Людмилы, поначалу грустные, стали очень светлыми. В душах этих двоих людей проснулось много тёплых или даже смешных воспоминаний. Они, как и Димка Галыгин (о чём не знала Вера), не спали до четырёх утра.***
Утром «Добрые друзья» вернулись домой. Вначале Будницкий подвёз Галыгина и Бирюкову на автостоянку Большого театра, дабы друг смог побыстрее забрать «КИА Рио». Затем Людмилу встретил приехавший на такси Тома, пожилой, красивый брюнет в чёрном плаще, а Алексей и Александр поехали каждый на своей машине. Они знали, что будут неразлучны столько, сколько Бог даст. И пусть же Он подарит им ещё долгие годы. «Людмила, наша дорогая Люда никуда не исчезнет. Если она полетит в Кишинёв, то вернётся» – пластинкой крутилась мысль в голове Алексея. «Людмила. Очаровательная женщина, моя былая сильная любовь. Нежность и доброта ансамбля» – думал Александр. Алексей проявил инициативу и до полудня позвонил Ласточке. – В самом деле? – обрадовался Виктор, узнав о возрождении «Добрых друзей». – Я... Я думаю, что смогу. Смогу, да! Я безумно рад, что прилетела Людмила Бирюкова. Я не видел её сто лет! По-белому завидую вам, парни. Спасибо, Лёха, за звонок. Спасибо! Я скоро тоже прилечу! Из Афин. Счастливо!!! Алексей тут же представил Колизей и на его фоне Виктора Ласточку – такого, каким он был три месяца назад. Абстрактную зарисовку прервал взгляд на шкаф, где лежало письмо от Павла Яковлевича. «Ещё пока не время его открывать» – подумал Алексей, но имел в виду, что вскоре это понадобится сделать. Алексей Галыгин думал, появление Саши, Люды и Виктора – единственные сюрпризы за последние два дня. Но тут, когда Алексей сидел на диване, Вера ворвалась в комнату напомнить ему о фанатке. – Я забыл о ней, – сказал Алексей нейтрально. – Хах. Папа, ты, может, и забыл, но она тебя – нет. Я позвонила этому ребёнку. У неё такой голос, взволнованный и счастливый. Алексей откинул голову на подушку и засмотрелся на потолок: – Вера, на чужих детей у меня времени не так много. При всей любви к поклонникам. Мы, знаешь... Ты садись. Присядь рядом. – Алексею понравилось фиолетовое платье дочери, и он похвалил её за вкус. – Не бери в голову, что я так, на повышенных тонах говорю. Просто устал. Очень много впечатлений. Ты знаешь, мы ведь вчера встретились с Сашей Будницким и Людмилой Бирюковой. – А-а-а!!! С кем?! – подпрыгнула Вера. – Ой! – Она побоялась разломать диван. Алексей рассказал ей, как Людмила прилетела из Кишинёва, как здесь с мужем смогла быстро купить квартиру, а ещё – что они собираются возродить группу. – Это же прекрасно! Здорово, если вы будете петь не только сольно, но и квартетом! – воскликнула Вера. – Ой, папа, как же замечательно! Представляя папу вместе с дядей Сашей, тётей Людой и дядей Витей за музыкальными инструментами, на большой сцене, любуясь эмоциями на их живых лицах, Вера обняла Алексея. Алексей обнял дочь в ответ. А потом между новыми словами восхищения Вера прощебетала: – Будет о чём рассказать киндеру. – Ты про эту поклонницу? – вздохнул Алексей. – Ты не отстанешь с ней, я прав? – Прав! – улыбнулась Вера. – Сколько ей лет, если ты зовёшь её то киндером, то ребёнком? – Двадцать пять. Выглядит на двадцать. Алексей подскочил на месте. Вера не просто ответила – она повторила его интонацию, когда он отвечал на такой же вопрос. – Вы знакомы, – подтвердила его догадку Вера. – Это Дарья Ситникова. Ну, та, с которой вы встретились... в тот день, когда ты не любишь, чтобы тебе звонили. Алексей напрягся и внимательней стал слушать дочь. – Ты говорил ей, чтоб приходила на концерт – так она пришла. А перед этим ходила-бродила по нашей улице. Увидела меня – засияла. Спрашивает: «Извините, а вы не Вера Алексеевна случайно?» Она мою фотку видела в интернете. – Точно. У тебя ведь есть свой сайт... – задумался Алексей. Ему не понравилось, что кто-то может так просто найти его, а главное – его детей, наверное, и внука. Один раз это будет фанатка, другой раз – какой-то плохой человек. Впрочем, как уже говорилось, плохие люди обходили его дом стороной, а хорошим он никогда не отказывал в визитах. – Пап, я уже удалила улицу из списка своих адресов! Но номер дома я там не указывала. Прости, пожалуйста. – Всё в порядке. Она в доме не была, нет? – Ещё нет. – Было понятно, что значило для Веры слово «ещё». – Не знал, что она Ситникова. То, что Дарья, знал. Ладно, – Алексей Галыгин помычал и похрипел, соображая, что у него там с графиками, встречами, программами, а главное – с возрождением «Добрых друзей». – Двадцать пять лет – всё же возраст взрослого человека, даже если он выглядит младше. Возраст ответственности. Посмотрим. Поговорим. Я ничего от этого не потеряю. – Вот-вот! Правильные слова! Ты только шепни мне слово, как будешь свободен – я её наберу. – Вот в кого ты такая деловая! – В тебя и в маму, конечно. – Шепну слово сейчас, – решил Алексей. – Позвони Дарье. Скажи... Надо выбрать выходной, чтобы Даша тоже была свободна. Скажи, если Дарья хочет, если она уверена в своём желании увидеться, чтобы подъезжала шестнадцатого ноября в субботу. Давайте вы, девочки, договоритесь о времени сами. Я думаю, часов в одиннадцать-двенадцать будет нормально встретиться с человеком. – О-о-окей, – протянула Вера. – И, Вера, прошу тебя не только как дочку, но и как психолога. Если там девочка с какими-то надеждами кроме этой встречи, если у неё идея-фикс... – голос Алексея стал тише и серьёзнее. – Поняла, папа. Она вроде адекватна. Обещаю: второй Тамары Пушкарёвой не будет. – Хорошо, родная. Если второй Тамары Пушкарёвой не будет, тогда можешь набирать эту девушку.