***
Карусельный танец зелёных листьев замедлился – и за старым окном, внизу слева подбитым Игорьком Наумовым, а справа нечаянно вымазанным да так и не отмытым от белой краски, порыв весеннего ветра отогнал листья каштана, заслонявшие солнце. Листья вернулись – ветер вновь отогнал их. Новый порыв – и шкодливый ветер завернул, какие смог, листья в трубочки. Получились зелёные блинчики. Вот «блинчики» расправились и вновь оказались на пути солнечных лучей. От повторяющейся, живой игры листьев, лучей и ветра приятно рябило в глазах. С запада к солнцу подползла туча. Чёрная, но маленькая, трусливая, она боялась наскочить на светило и так и висела в небе тетрадной кляксой. Как же там, наверное, было хорошо... На улице... Хотелось прогуляться вдоль каштанов, побуцать ногами камни, сочинить какую-нибудь песню и спеть её чудесной светло-русой девчушке. Тасе. «Её звали Таисия» – прозвучало в памяти не обычным нейтральным голосом, озвучивающим все мысли, а магнитофонной записью. Таисия Стрельцова. Вновь разглядев черты её лица, в профиль, когда она сидела за первой партой среднего ряда, и в анфас, когда она отвечала у доски, Виктор понял, как сильно она похожа на его Полину! Глаза. Улыбка. Малейшие черты лица, описать которые так сразу было сложно – хотелось просто любоваться ими. «Похожа на Полину, – рассудил пожилой Виктор, прижимая палочками рис с суши, – но не она. Я полюбил Полю не за схожесть с девочкой из прошлого». Над коричневой доской с гордостью осматривал класс Владимир Ленин. Вторыми после него бросались в глаза красные пионерские газеты. На доске, на полустёртых косых линиях было написано: «The twelves of May. Classwork. The spring in my native city». Справа распускало колючки алоэ, на которое Виктор часто смотрел, чтобы не волноваться; говорят, зелёный цвет успокаивает и упорядочивает мысли. Слева за столом сидела Оксана Александровна, пожилая, худая, в меру строгая, но не крикливая учительница английского языка. «Царство вам небесное!», пожелал Виктор, вспомнив, что её не стало спустя десять лет: несмотря на возраст, она могла бы ещё жить и жить, но у неё оторвался тромб. Виктор, впервые возвратившись в город детства, побродил по родной Салтовке, вернулся в пятьдесят пятую школу и там узнал о судьбе учительницы, и на следующий день был на её могиле, почтил память... Вызвав Таисию к доске, Оксана Александровна посматривала то в окно, то на девочку, при этом задумчиво держа руку под подбородком. А Виктор перестал смотреть в окно. Весь его взор был направлен теперь на одноклассницу, её волосы, коричневое платье с чёрным фартуком, аккуратный красный галстук и глаза – то напряжённые, сосредоточенные, то бегущие вслед за мыслями. – My native city is Kharkov. This is the first capital of Ukrainе. And Kharkov is the city in Ukrainian soviet republic... – завораживающе звучал Таисин голос. Виктор «сломал систему», не считая голос любимой когда-то девочки звонким, как ручей или колокольчики в поле. Голос Таисии был, конечно, не мужским, но грубоватым по сравнению с другими девичьими голосами. Из-за этого ей трудно давался разговорный английский: она просто не могла говорить с правильным акцентом и очень из-за этого переживала! Вот, например, «grasshopper», упомянутый на том уроке «кузнечик», звучал у неё как весьма русифицированный, жёсткий «грэссхоппэ». «R» Таисия либо произносила как родную «эр», пытаясь сказать что-то вроде «уар», либо проглатывала, оставляя слово без нужного звука. Проблемы были и с «t». Произносить «th» девочка научилась, быстро разобралась с «this», «that», а вот одиночную «t» снова глотала: «tower», башня, была у неё либо «тауэр», с выраженной русской «т», либо – с попыткой в произношение – «чауэр». Оксана Александровна говорила, что это неправильно, и посоветовала Стрельцовой несколько упражнений, с которыми та справлялась пятьдесят на пятьдесят. Произношение, кроме «v» и «w» благодаря упражнению с «very well», по-прежнему давалось ей сложно. В остальном же девочка была способна: понимала грамматику, не путалась во временах, легко запоминала слова и владела синонимами. А её английские сочинения с удовольствием зачитывала на весь «Б» класс Оксана Александровна. Вот и сейчас Тася, заворожив одноклассников своим лирическим настроением, вела их по залитому солнцем советскому Харькову – от станции метро «Советская» (когда она ещё не была «Площадью Конституции») до Площади Свободы и до зелёных окраин, пристанищ мальчишек, играющих в футбол, и девочек, гуляющих с пупсами, обители кузнечиков в высокой зелёной траве и бабочек, парящих у чистых голубых небес. Её поэтичная речь была такой прекрасной, что огрехов с произношением никто не замечал, даже Виктор. Больше всего Вите в душу запали Тасины слова о весенних птицах. – The lands of Kharkov welcome wagtails and finches, – сказала Тася о трясогузках и зябликах, первыми прилетающими из тёплых краёв. Она с хорошим акцентом (судя по мимолётному удивлению на своём лице – неожиданно для себя) назвала с десяток птиц. (Учительница даже попросила ребят открыть словарики и записать названия). И Виктор очень хорошо запомнил: – I saw swallows, making a nest in my country house. – «Я видела ласточек, которые свили гнездо на моей даче». Учительница, улыбнувшись, по-английски сказала, что здорово иметь свою дачу, хоть своя дача и не была диковинкой. Таисия, оживившись, почти танцуя у доски, добавила, что ласточки щебетали на ветвях её яблони. – Very well! Your mark is five! Sit down, please. – Thank you! – радовалась Таисия. В тот день она «поймала звезду», особенно радуясь пятёрке. Виктор её не осуждал, а понимал. Он сам гордился своими достижениями – но только если дело было сделано хорошо, и если при этом ему не хотелось быть лучшим за счёт неидеальных, по его мнению, других; последнего чувства у него никогда, впрочем, и не было. Видать, Виктор сильно задумался – о весне, о Тасе, об уроках английского под открытым небом, особенных уроках, где он и она, Тася, будут единственными учениками и учителями друг для друга. Оксана Александровна, заметив его настроение, вызвала его к доске. – Victor Svellkov is answering now. Виктор не помнил, что отвечал. Говорил что-то о «песках», о Журавлёвском водохранилище неподалёку. Отвечал, как всегда, хорошо, но не так хорошо, как Таисия. Потом было ещё два урока, а потом Виктор задержался в классе и, после того как Тася положила пенал, последнюю свою вещь, в портфель, подошёл к ней и так и стоял, мялся. – Что? – спросила она. – Мне понравилось, как ты отвечала на английском. – У меня акцент не очень... – смутилась Тася. – Сегодня всё было очень хорошо! А вообще, если что, мы можем позаниматься вместе. Тася на секунду опустила глаза в пол и пролепетала: – Я домой. – Я тоже. Она заторопилась вдоль красных стендов и стенгазет. Виктор шёл рядом с её молчаливого согласия – сомкнутых в полуулыбке губ и ясных глаз. ... Пожилой Виктор глянул как бы сквозь Полину, при этом она была не прозрачным призраком, а бесконечно счастливой реальностью, всё так же магнитом притягивающей былое радостное время. Полина была поэтессой. Всю жизнь она писала стихи, но лишь в последнее время могла позволить себе жить только на средства от поэзии. Начинала с работы на заводах. Годы спустя была ассистенткой у известных московских режиссёров, пока не стала ассистенткой у Глеба Алексеевича Галыгина. А потом её встретил друг отца Глеба, то есть сам Виктор. А как сложилась судьба Таисии? Кем стала она? Забегая наперёд, Виктор без труда вспомнил, что Таисия выросла шикарной блондинкой, удачно вышла замуж (воображение рисовало худого, крепкого мужчину, правда, лицо его, увиденное лишь раз, забылось, но точно было симпатичным), родила прелестных дочь и сына и доработалась до начальницы обувной фабрики. В общем, жизнь её сложилась хорошо, и он был рад её судьбе так же сильно, как судьбе, навеки связавшей его с Полиной, и судьбе, подарившей ему «Добрых друзей». Но память, прежде чем в полной мере насладить Виктора моментами дружбы, игры, жизни в самой известной и самой популярной группе Советского союза, окунула его в свежесть – да, ещё свежесть, а не грязь и муть – Журавлёвского водохранилища.***
Была середина июня. 7-«Б» сдал экзамены. Общественно-полезные работы на время остались позади. Но ребята не забывали помимо отдыха хоть иногда листать учебники и помогать родителям по хозяйству. Виктор, весь мокрый, щурясь от одного только золотого песка, чувствуя, как ему жарит затылок, выскочил из воды. Кинув взгляд на не вырубленные ещё для шашлычной (да и не было никакой шашлычной) и не лишённые корней сосны, вернулся в тенёк к девочке. – Тася, пойдёшь ещё плавать? – Да нет пока, – сощурилась Таисия и отползла в более тенистую сторону подстилки, где не так рябило солнечными пятнами. – Я бы хотела посидеть с тобой. – Я с удовольствием тоже посижу рядом с тобой! Интересно, что чувствовала Тася, глядя на него? Виктор пытался представить себя со стороны: крепкий темноволосый парень, в синих плавках. Ну... Наверное, он выглядел неплохо. Тася смотрела на него влюблёнными глазами и улыбалась, точнее, стеснялась улыбаться, как будто боялась поделиться с мальчиком сразу всей радостью, оставшись потом без неё. Виктор сел рядом. Он долго смотрел то на искрящиеся волны, то на другой берег, то на голопопых малышей, бегающих взад-вперёд по пляжу с самым беззаботным и весёлым выражением лиц. Делал вид, что смотрит. Он думал. Созревал. И наконец спросил: – Тася, можно тебя подержать за руку? Каждое его слово отдавало трепетом. Рука, готовая к ответу «Да», ожидающая ответа «Да», потеплела, вспотела, задрожала, но сердце не лишало девочку свободного выбора. – Да, – ответила Таисия, протянув тонкие пальцы навстречу Витиной руке. Просто взять любимую девочку за руку по тем временам было самым большим счастьем для мальчика. О большем, о том, что даже в постсоветском времени где-то считается неприличным, в целом тоже думалось. Но, если подобные мысли и пролетали в голове Виктора в конце седьмого класса, то мимоходом, как неизбежная, но не главная часть его развития. Витина голова была забита только романтикой, даже когда Таисия сидела рядом с ним в открытом полосатом купальнике, и... барабанами! Большими, круглыми, блестящими на солнце барабанами! Виктор играл на барабане в музыкальной школе, на концертах в родной школе и дома. Он думал связать жизнь с игрой на ба-ра-ба-нах («Как же чудесно звучит это слово! Ба-ра-бан! Бах! Та-ра-рах! БАМЦ!»), но он ещё не знал, можно ли быть сытым одними барабанами и можно ли игрой на них, плюс ещё, может, игрой на скрипке (ею Виктор тоже занимался) и пением прокормить семью. При слове «семья» Витя погладил Тасину линию жизни и посмотрел девочке в глаза. – Что, Витя? – спросила она романтично. – Тася, а ты всё лето будешь здесь? – На Журавлёвке и в кино? – Ну. – В значении «Да». – В Харькове. – Нет. Только в пионерлагерь я в этом году не захотела. – Я тоже не хочу. Впервые за всю жизнь не хочу в пионерлагерь. Они помолчали, а потом вдруг вместе «заакали», и Виктор сказал: – Ты говори. – Мы поедем в Бабаи. У нас там дача! – Та самая? Виктор напомнил Таисии про урок английского. – А... Да, Витя. Надо же какая я забывчивая! Это же на чердаке моей дачи ласточки свили гнездо. Витя. – Да? – «Почаще говори моё имя. Мне это очень нравится, Тася». – Птицам никто не мешал, на чердак не поднимался. Вот они и свили гнездо. Витя, я хотела сказать... – Таисия смутилась. – Ты ведь тоже ласточка. – Почему? Виктор хохотнул. А в душе его вместо смеха разливалось тепло, не совместимое с резким, беспечным, озорным хохотом. Он провёл по ребру Тасиной ладони. И засмотрелся на её грудь – не на формы, а на дыхание. Ему казалось каким-то чудом, что Тасина грудь вздымалась, что Тася дышала, была живой, тёплой и родной. Волосы её были не только русыми. У корней они выглядели бронзовыми из-за загорелой кожи. На кончиках ещё темнели от воды, хотя Тася вылезла из речки раньше Вити. Тасина красота придала какого-то очаровательного оттенка её без того интересному пояснению: – «Swallow» – это ведь «ласточка». И «swallow» созвучно со «Свельков». – Хм. А что? Созвучно, – задумался Виктор. – Свельков – swallow. Он воспринял это как хорошую шутку, но его невероятной догадкой пронзило, когда Таисия сказала: – Витя Ласточка. Он вдруг ясно увидел себя рядом с Тасей и за барабанами. И тут же, как в мареве, – крепкого светловолосого человека с гитарой, тёмного кудрявого клавишника в очках и кого-то ещё, смазанного в видении, ощутимого только своим присутствием. Виктору захотелось быть с ними так же сильно, как хотелось провести этот день с Таисией, несмотря на то, что он понятия не имел, кто они такие. Он только понял, что, когда увидел их, очень сильно захотел быть Виктором Ласточкой. Тася посмотрела на солнце, на часики на своей руке и сказала: – Скоро полдень. Смотри как высоко солнце! Ещё немного – и я обгорю. – Вспоминая слово «обгорю», пожилой Виктор дрожал от страха, потому что знал, что случится потом и чего чудом удалось избежать. – Я белокожая, а белокожие люди на солнце становятся красными, как рак. Я должна собираться и идти домой. – Она говорила маминой интонацией, видимо, следуя родительскому наставлению, а теперь переключилась на свою: – Но я бы хотела ещё немного... побыть с тобой. Её бросило в дрожь. Виктор ласково тронул Таисино плечо. – Тася... Она дёрнула плечом и неожиданно взяла Витину ладонь. Взрослому Виктору пришла на ум буквальная фраза «взяла инициативу в свои руки». Он вспомнил, как спросил, хочет ли Тася ещё раз скупаться, а она ответила, что успеется, ведь целое лето впереди! Вспомнил, как они поспешно сложили горстку вещей, оделись под неодобрительный взгляд старушек, будто мальчику и девочке возбранялось сидеть рядом и разговаривать, а уж мальчику прикрыть девочку полотенцем (не глядя на неё!), чтобы та надела вместо купальника бельё и белое, в полосочку, платьице, было страшным преступлением, и побрели наверх, изнемогая от жары, утопая в песке, к соснам. У первой же сосны Таисия остановилась отдышаться и вытерла пот тыльной стороной ладони. – Фу-у-ух. Жаль, что здесь нет воды с сиропом. Я так хочу пить. – Я тоже. Там, на углу, есть автомат! – Там, где тридцать четвёртый троллейбус? Таисия посмотрела вдаль, на отсвечивающий козырёк остановки, и на реку – тёплую, ласковую, под цвет неба. Обратно до реки – рукой подать. Но солнце не было уже таким же ласковым, как река. Таисия потёрла красные руки и застонала, прикусив губу. – Больно? Виктор думал достать из сумки полотенце, пойти смочить его в реке, вернуться и приложить к Тасиным плечам, но это будет долго. И для этого дела лучше взять воду из-под крана, а прежде – принять холодный душ. – Немного. Пересидели мы с тобой. – В тенёчке же сидели. – А всё равно загорели. Вить, у тебя нос красный. И щёки. – Да? – Да! Таисия наступила на крупную шишку, ойкнула, а Виктор сказал: – Ну пойдём, наверное, к остановке. Там решим, что делать нам, индейцам, с нашей красной кожей. Таисия протянула ему руку, но одёрнула её, сказав: – Потная будет... Витя, летим! – Как это – летим? – Ну ты же не индеец. Ты же ласточка. Летим ласточками! – Летим! – согласился юноша. Он помнил, как мимо них через дорогу простучало два двухвагонных трамвая. Свежесть той, давней, высокой травы ласкала нюх здесь, сейчас, в Москве две тысячи девятнадцатого года. Тася страдала от жары, а на повороте перед оврагом, будто бы открыв второе дыхание, помчалась к автомату с водой. («Летим ласточками»). Она жадно вы́сыпала на ладонь горстку монет, бросила две копейки в автомат, и тот налил ей долгожданный напиток. Виктор тоже попил воды и проводил Тасю во двор. Он, как любой влюблённый мальчуган, не хотел расставаться с первой любовью. Он бы сидел, стоял с ней в беседке (пренебрежительно, из уст бдительных соседок, по отношению к старшеклассникам и студентам – «в беседочке»), если только в ней не будет одной компании ПТУ-шников, рождающей нехорошие слухи и подставляющей влюблённые, но культурные слои населения. Но сначала нужно было спасти Таисины красные плечи! Исключительно с этой целью Виктор напросился в гости. Он немного волновался из-за того, что шёл именно к любимой девочке, но за свою пока ещё не очень долгую жизнь Витя Свельков, как и все его товарищи, уже сто раз был у кого-то в гостях. Как-то за один день он проведал болеющего Игорька Наумова, сделал уроки с Сашей Лотаревым, поиграл в шахматы с Димой Климиным и пришёл на день рождения Ани Малининой, когда у той за столом до него, Саши и Димы собралось пятнадцать гостей. Стрельцовы жили на первом этаже в коммунальной квартире, где всего было три семьи. Тасины родители ещё не вернулись с работы. Они дали дочери наставление по поводу речки, особенно по поводу речки с мальчиком, и со спокойной душой ушли строить частичку своего великого государства. Вторая семья – мама, папа и малыш – уехали на три дня в Мерефу. В третьей семье жил работяга-холостяк с пожилой мамой. Он тоже ещё не вернулся с работы, и дома была только его мама. Счастливые, скупанные, напившиеся воды с сиропом, загорелые, Виктор и Таисия помыслить не могли, что в квартире происходит что-то ужасное. Каждому радостному человеку хочется верить, что в этот день и у других всё радостно. Они чему-то засмеялись, Виктор уже не помнил, чему, и тут он учуял странный запах. – О, кто-то что-то жарит! – Он хотел улыбнуться, но что-то его насторожило. – Соседка, наверное. Правда, ей обычно сын готовит. Виктор заметил, что Таисию тоже мучила интуиция. Он стал рядом с ней, а она с ужасом на лице попросила не загораживать свет, вставила ключ в замок, открыла дверь, и... На ребят пополз серый дым. Дым тут же полез Тасе в глаза. Она, прикрывая глаза рукой, побежала на кухню и там завизжала. Виктор, закрывая нос, пригибаясь, бросился следом за ней. На печке чадила кастрюля с неизвестной чёрной едой. – Звони соседям! – крикнул Виктор и закашлялся. Виктор выключил комфорку – источник беды, – открыл окно на кухне и побежал по квартире открывать другие окна. В одной из комнат он увидел пожилую Тасину соседку. Жива?.. Таисия звонила и стучала в двери других квартир на первом этаже, крича: «У нас горит! У нас горит!» На её тревожный зов вышли тётя Люба, дядя Олег и пятеро человек с верхних этажей. Все побежали в квартиру. – Пожар?! – спросил дядя Олег. – Кастрюля... – шёпотом, почти беззвучно ответила девочка. – А кто там? – спросила тётя Люба. На миг ей показалось, будто в квартире находится вор, хотя логика ясно говорила, что там соседка и гость. Дядя Олег, вызвавшись помочь, поставил кастрюлю в умывальник (гарь тут же зло зашипела), кое-как отмыл, что мог, но кастрюлю всё равно пришлось выкинуть. Варилась там, как оказалось, картошка. Соседка поставила её на плиту и уснула. Таисия так разволновалась, что чуть не расплакалась, но всё было хорошо. Соседка жива-здорова, только напугана. Квартира провонялась, конечно, но ничего, выветрится. Главное, что пожара не случилось! Любимый мальчик рядом. Таисия позвонила маме с домашнего телефона, рассказала, что случилось, и заверила, что уже всё в порядке. Мама волновалась, и дядя Олег взял трубку подтвердить, что с детьми всё в порядке. – С какими детьми? – спросила мама. – Таисию проводил мальчик, Витя? – Я не знаю... Ты Витя, да? Да, Алёна Анатольевна, Витя... Виктор Свельков. По окончанию разговора дядя Олег передал ребятам мамино наставление: – Таисия, мама сказала, что Виктору можно побыть у тебя в гостях, попить чаю. В холодильнике есть суп и можете сделать бутерброды. Окна не закрывайте. Полотенце маленькое белое в ванной. Плечи смочите после пляжа. Мама скоро будет. – Хорошо. – Справитесь сами? – Ну нам же не по пять лет, – добродушно подерзила Таисия. – Справимся. Соседи ушли. Таисия, облегчённо вздохнув после приключения, зашла в ванную. Она промокала красные плечи, то и дело переворачивая горячее полотенце холодной стороной, и помыла голову, чтобы волосы не пахли костром. Одежду пришлось сменить, а ту, которая была надета, замочить в тазу. Виктор тем временем, ополоснувшись в раковине, нагрел суп и сделал бутерброды.***
Суп и суп. Суши и бутерброды. Таисия Стрельцова и Полина Свелькова. Две ласточки Витиной души – прошлое и настоящее – вплелись в одно. Очень взрослый, Виктор наблюдал за действиями Полины. – Ты смущаешь меня, – сказала она. – Смотришь на меня, будто мы с тобой давно не виделись. – Смотрю... Жалею, что мы не встретились раньше. – Но впереди ещё много счастливых дней! – Да. Я в это верю, – он осветил её своей улыбкой. Подросток, Витя сидел рядом с красной от солнца Тасей, за одним столом, невольно вдыхал запах гари, окончательно выветрившийся, по словам Таси, только через неделю и спросил: – Тась, кем ты была среди октябрят? Таисия кинула непроизвольный взгляд в сторону своей комнаты, видимо, подумав о красных звёздочках и бюсте Ленина, которые минутами позже рассмотрел юный гость. – Библиотекарем. А что? – А я санитаром. Почему я сейчас не октябрёнок? Я бы полечил тебя после солнца! Таисия засмеялась. Виктор с разрешения поднял полотенце и, опустив его другой стороной, тронул Тасино плечо. Она ойкнула: – Не надо. Так больно. – Прости, я не подумал. – Если хочешь меня потрогать, – немного обиженно сказала Таисия, – возьми за руку. Виктор забыл о супе, о бутербродах, о не случившемся, к счастью, пожаре, о соседке, полностью пришедшей в себя и, кажется, разгадывающей кроссворд в своей комнате, протянул руку под белым деревянным столом и вновь взял Тасину ладонь. Тёплую и нежную. С длинными, можно было подумать, музыкальными пальцами, ставшими такими не от занятий музыкой, а от чтения книг и письма. Это было счастье! Самое большое счастье! Куда оно ушло?.. А куда уходят былые счастливые и радостные моменты? В книгу жизни. В память. Почему оно ушло?.. Затем, чтобы двое семиклассников испытали первые в своей жизни взрослые чувства. Не серьёзные в смысле брака и семьи, но взрослые. Если это была не любовь, то влюбленность, переход через неё от дружбы к любви, как через мост. Ребята не знали, что делать дальше со вспыхнувшими чувствами. Так получилось, что их не тянуло говорить друг другу «Я тебя люблю!», целоваться тайком от родителей и говорить о совместном будущем после школы. Они... просто летели. Летели, как ласточки, от кино до театра и от театра до кино, ещё два раза были на пляже, пили воду с сиропом, занимались английским, играли на Витиных барабанах у него в гостях, катались на трамвае до парка Горького и всё держались за руки-крылья. – Мы летим! Летим, как ласточки... – всё повторяла Таисия своим грубоватым, но таким приятным для Вити голосом. Гораздо позже Виктор назвал его хардкорным, особенно после того, как Тася с рвением фаната на трибуне (хотя трибуны были на «Спортивной» для фанатов футбола, а не для ценителей музыки, не суть) скандировала: – Давай! ВРЕЗАААЙ! Вот так! А сделай на барабанах как-нибудь так: «Туц-туц. Та-да-дам!» А дай мне, я попробую! ТА-ДАМ!!! Таисия просто «отрывалась»! «Колбасилась»! Иногда даже «тусовалась»! «Ловила кайф». Была «драйвовой». Виктор не знал тогда этих слов, но они как нельзя лучше называли Таисино увлечение его игрой. Таисия была поклонницей Виктора Свелькова задолго до «Добрых друзей». И она первая узнала о его человеческих качествах, а не о способностях музыканта, что, конечно же, грело мальчишечью душу. Они вдвоём не могли объяснить, как оборвалась между ними связь. Просто в какой-то момент влюбленность снова стала дружбой, а потом судьба раскидала их по просторам советской земли. Они... выросли что ли друг из друга. Взрослый Виктор на миг опечалился, и печаль не ускользнула от взгляда Полины. – Что, Витя? – спросила она. И он, живя в Москве, а не в Харькове, будучи известным барабанщиком, весомую часть жизни – участником «Добрых друзей», а не учеником музыкальной школы, находясь в их с женой доме, а не в гостях у Стрельцовых, не чувствуя гари, ибо это была не коммунальная квартира и никакая соседка не забыла выключить картошку, так же, как когда-то давно, сев поближе, протянул руку под столом и взял в неё девичью ладонь. Уже не Тасину, а Полину. Он честно ответил: – Я вспомнил первую любовь. – Да? – Виктор попробовал угадать, есть ли тревога, ревность в глазах Полины, не обидел ли он её. Вроде нет. – А как её звали? – Таисия. – М-м... – Таисия Стрельцова. Былая школьная любовь. – Свельков втянул воздух между зубами, думая, какие слова нужно говорить: – В седьмом классе я был. Закончил седьмой класс. Мы виделись летом и в начале восьмого класса. А потом судьба нас развела. Мы отдыхали на пляже... – Виктор смог передать интонацией желание говорить о нынешней жизни, а не только о прошлом. – Мои ранние лета, ты знаешь, прошли... – В Харькове. – Одновременно. – Да. Я отдыхал на Журавлёвке, на Безлюдовке, в Слатино. Купался, загорал. Я был очень счастлив тогда. Я был счастлив в детстве. Я счастлив с тобой. Будь мы на пляжах того же Харькова или греческих городов. Сиди мы на песке или в этой квартире. При словах «в этой квартире» Виктор притянул к себе Полину. Она положила голову ему на плечо. А он представил её, в раздельном бирюзовом купальнике, на бежевой подстилке с отложенным в уголок разрезанным ананасом, загорелую, улыбчивую, наслаждающуюся шумом морской волны и чуть-чуть уставшую, мечтающую через полчасика вернуться с ним в номер уютной трёхэтажной гостиницы из белого камня. Представил и, качая её на вздымающейся груди, позволяя ощутить вибрации своего горла, сначала тихонько, особенно чувственно, а затем – весело, ритмично, «по-битловзки» запел старый добрый летний хит «Добрых друзей», который так и назывался – «Лето»: – «Мы с тобой друзья. И ты, и я – В солнечных лучах, у тепла костра. У морей и рек – босой наш бег. Замки из песка – просто красота! Ярких трав салат... И вот закат Скажет, что давно я хотел сказать. Лето... Ты-ы-ы – голубое небо. У-у, у-у-у. Ты-ы-ы – время дружбы и любви, И розовой зари. И-и-и солнце ярко светит. У-у, у-у-у. И-и-и радость бесконечная, Чувства вечные. Лето – это след больших побед, Чайки над водой и морской прибой. Лодки, катера, в цветах поля. Загорелый я и любовь моя. Лето... Ты-ы-ы – голубое небо. У-у, у-у-у. Ты-ы-ы – время дружбы и любви, И розовой зари. И-и-и солнце ярко светит. У-у, у-у-у. И-и-и радость бесконечная, Чувства вечные. Танцы в лагерях до сентября Каждый день у нас, будто в первый раз Будут, а потом с тобой пойдём К берегу. И там песню мы споём. Лето... Ты-ы-ы – голубое небо. У-у, у-у-у. Ты-ы-ы – время дружбы и любви, И розовой зари. И-и-и солнце ярко светит. У-у, у-у-у. И-и-и радость бесконечная, Чувства вечные».