***
Страна называлась Россия, или Российская Федерация, а дома и квартиры в них были советскими. Комнаты Пушкарёвых были благородно обставлены коричневыми и жёлтыми шкафами, столами и стульями. В Тамариной комнате в шкафу, где годами позже появились фото и плакаты Димы, Димочки, Димуленьки и всё пестрело от белых/ розовых/ голубых записей фамилии Маленкова, а ещё спустя годы поселились «улики безумия» – полные назойливости и требования открытки, шарики, коллажи, – стояли самые разные хорошие книги, большие мягкие и маленькие резиновые игрушки, собачки, кошечки, медведи. Был голубой Том из «Тома и Джерри». Был жёлтый Плутто. Был заяц из «Ну, погоди!» Всё это постепенно темнело, пока Тамара не включила жёлтый свет. – Мне тоже нравятся низковольтные лампы, – одобрила Аглая, теребя шапку на коленях. – Клади сюда, – подсказала Марфа. Андрей стоя рассматривал зайца, невольно распыляя по комнате запах влажных после улицы джинсов. – Да сядь ты, – сказала ему с неловкой улыбкой Аня. Все кроме Андрея сидели за столом в волшебном ожидании. Почти взрослые, ребята в одночасье хотели делать что-то сами, полезное и не очень, и желали, чтобы взрослые как-то их развлекли и просто с ними поговорили. Им даже «Клади сюда» было достаточно – лишь бы было внимание, а вместе с вниманием какая-то особенная душевность, которая бывает только между двумя поколениями. Пушкарёвы накрывали на стол. Константин поставил детям чаю, сока, кофе с молоком. Марфа нарезала колбасы, сыра, хлеба – и из того, что было дома, и из того, что принесли подростки. Были приготовлены салаты, картошка со сметаной и зеленью. Что ещё?.. Да что-то, не важно. Было вкусно! Ах да, и торт был! Конечно же, торт. Андрей внимательно посмотрел на книги, провёл по корешкам, кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями. – С днём рождения! – сказал папа третий или четвёртый раз за день. Его интонация, взгляд полнились искренностью и любовью. – С днём рождения, милая дочечка! Моя родная Тамара! – Томочка, это тебе! – сказала мама. – Спасибо! – Тамарины глаза заблестели. – Ух ты! Ва-а-ау! – протянули ребята. Константин и Марфа подарили Тамаре пластинки. Много пластинок, с которых началась коллекция «той самой коробки», пока что пустой, сиротливо стоящей на шкафу. Бережливо перебирая их, Тамара называла: – «Гимназия». – Она улыбнулась в ответ на широкую, с хорошо видными дёснами, улыбку Изольды, приветливо взглянула на Настю и Лену, на их белые блузы, на голубое, ласковое небо позади них. – Дмитрий Маленков. – О! Я его слушаю! – почти любовно воскликнула Аня, в то время как Тамара едва, но всё же зацепилась за него взглядом. – Александр Будницкий. О, из «Добрых друзей», друг Галыгина. – Ага, – вставила Аглая. – Татьяна Оверченко. «Дальний путь». – Сейчас упоминание этой песни не вызвало боли. – «Сияние». «Дюна». Тамара назвала ещё несколько имён и несколько названий коллективов. – Послушаем?! – завизжал Юра. – Что ты так кричишь! – усмехнулась Аглая. – Я хочу послушать Тамару, – признался Артём. – И я! – сказал Андрей и, как бы извиняясь за вызванную им ревность, взял за руку Аню. – Да мы, в общем-то, тоже, – весело переглянулись родители. Блеск Тамариных глаз не угасал. Причиной тому были и мама, и папа, который наконец надолго вернулся домой, и лучшие друзья, лучшие и впоследствии единственные в жизни. Но была ещё одна причина. Никто из тех, кто, покатываясь от смеха, набирал в Ютубе и Гугле «Создатель легендарных «Соцветий» в шоке: как выглядит лженевестка Юрия Маленкова!» «Пришествие Тамары Пушкарёвой», «Пушкарёва уже не та: пользователи «ВКонтакте» пишут: «Катя Пушкарёва в исполнении Нелли Уваровой была милой по сравнению с этой», не знал, что до всякой – безумной и изредка сдержанной, требовательной и смиряющейся – любви к Дмитрию Маленкову Тамара наслаждалась музыкой и песнями «Гимназии». Без «розового» подтекста Тамара любила Изольду Сомхишвили – серебро и нежность, благородность и сказочность её имени. Без навязчивости интересовалась она новостями из жизни Изольдиного «Тристана». А кто не любил Изольду?! Кто не любил длинные фаланги её пальцев, ложащиеся на гитарные струны, взмах её пушистых, до пояса, изжелта-белых волос, широкую, открытую улыбку? Кто не любил её тонкий стан и тонкие, облегающие джинсы в сочетании с белыми и пастельных оттенков блузами? Все любили. Всем нравилось, когда Изольда начинала петь, а Настя Макарская подхватывала её ритм, её слова и продолжала мысль, а Лена Пепеляева присоединялась к ним обеим, и хорошая песня становилась особенно приятной, слаженной. Играли гитары. Приглушённый сценический свет матово ложился на лица трёх подруг. Чей-то блуждающий взгляд останавливался на копне шикарных Изольдовых волос, на Настиных не беда что косых, всё равно красивых глазах, в которых читались и доброта, и позитив, и большая воля, любовь к жизни, на привлекательной короткой стрижке и серьгах Лены. Классные, энергичные девчонки, поющие о любви, о радости, о простых человеческих отношениях и о чём-то отдыхающем, отстранённом, вроде «Вагончик мчит», были жизненно необходимы воспитанникам «лихих девяностых» и остались востребованными в будущем. Кто не зажмуривался, пребывая в радостном, приподнятом настроении, когда слушал песни «Гимназии»? Да, наверное, все. – ... могла бы спеть вместе с ними, правда, Тома? – А? – Э-эй! – Андрей щёлкнул пальцем перед Тамариным лицом. Увидев реакцию, сказал: – Сегодня тридцатого ноября. Тысяча девятьсот девяносто пятый года. – Нашей эры! – подняв указательный палец, добавил Артём. – Тамара, у тебя день рождения. Двенадцать лет. С днём рождения! – Задумалась наша Тамара, – сказала Аня. – О любви! – подумал Юра. Тамара смутилась и оправдалась: – Глупости какие! Я думаю о «Гимназии». Помните, как год назад мы ездили с родителями в Москву на их концерт? – Да. Да. – Закивали ребята. – Изольда оставила мне автограф! – воскликнул Андрей. – Она такая высокая! А я... – От горшка два вершка, – хихикнула Аня. Андрей, проглотив колкость, добавил: – Она так пахла каким-то прикольным лаком. Лаком для волос. – Мальчик посмотрел налево вверх. – Была такая толпа... Мой папа хотел дождаться, пока станет посвободнее, а я говорю: «Какое посвободнее? Все хотят автограф». И мы давай пробираться в толпе. – А Макарский... – начал Юра. – Дождались. Изольда наклонилась к папе, потом ко мне, написала: «Антону Круглову», «Андрею Круглову». Подписалась. – У неё «И» такая вихристая? – Аня изобразила букву «И» в воздухе. – Да. – Я отойду, ребята. – Пушкарёв воровито огляделся в собственном доме. – На кухню. Он ушёл раньше, чем Тамара сказала: – Хорошо, папа. «А мой папа с нами тогда не был. Я впервые ездила в Москву сама» – несмотря на прекрасные обстоятельства того путешествия, печально вспомнила маленькая Тамара. Мама сказала что-то хорошее, ещё как-то спешно, запоздало подарила Тамаре куклу, не пожалуешься, красивую фарфоровую куклу в зелёном платье, но снова Тамарина радость была съедена. После чего ушла вслед за папой. – А Макарский, – второй раз сказал Юра, – знаете... помните, как он сам, без охраны, отгонял назойливого дядьку от своей Насти? – Анастасия Макарская была дочерью руководителя группы Алексея. – Ага! – восхитилась Тамара. – Я думала, тот мужик не успокоится, пока не поцелует Настю. – Пока не облапает, – буркнул Артём. – Это так странно. – Тамара пожала плечами. – Зачем быть таким навязчивым? Даже если рядом нет охраны. Я не понимаю. Да даже наоборот – раз рядом нет охраны, ты тем более не можешь, не имеешь права приставать к человеку. Ты хозяин своей голове. Где-то спустя годы усмехнулась великовозрастная Пушкарёва. Неужели она когда-то говорила такие слова? – Тебе мама такую красивую куклу подарила, – улыбнулся Артём. Тамара зачем-то посмотрела в его глаза, и на душе ей стало хорошо-хорошо. Можно было бы подумать, что в этом замешана романтика, но, скорее всего, у Тамары с Артёмом на тот момент была только дружба. Зато очень и очень хорошая! – Спасибо. – Тамара повертела куклу в руках, коснулась её платья. Затем куклу отправили на самое видное место в шкафу. А Аглая, оставив амплуа строгой девочки, больше всех веселилась и говорила: – Поставь, поставь, поставь пластиночку, Тамар! Пожа-алуйста! Ты поставишь, да? – Да. – «Гимназию», да?! – Да. Если никто не против. Двенадцатилетняя Тамара обвела друзей взглядом. Тридцатипятилетняя – с тёплой, прошедшей от желудка до низа живота и подпрыгнувшей, ударившей по сердцу, судорогой вспомнила карусель любимых лиц: каждую веснушку и родинку, хотя родинок было не так уж много, а основная часть веснушек принадлежала Юре, чистую, белую кожу, толику голубых теней на веках Аглаи и Ани, тёплый взгляд Артёма. И всё понеслось по кругу. Юра, Аглая, Аня, Андрей, Артём – они сидели слева, рядом с тумбочкой, на которую положили шапки, в то время как куртки оставили в коридоре («Тремпелей не напасёшься» – сказал отец непонятно, неприветливо к ребятам или с мыслью, что работа дальнобойщика вдруг перестала приносить его семье много денег), направо, у чёрно-белой «Берёзки» на ножках, в том же порядке, в котором часто ходили на прогулках, в котором впервые за долгое время вспомнились обезумевшей фанатке Маленкова. Ещё не явился ни на праздник, ни в жизнь Кирилл. Ки-рилл. Тот, с которого, может, и начался путь Тамариных травм; она не знала, довели бы её до ТАКОГО одни семейные проблемы или без не самых хороших мальчиков и мужчин, влияющих на ум, на судьбу, их с родителями жизнь устаканилась бы, сложилась бы лучше, чем в итоге получилось. «Я плохая дочь, – подумала взрослая Тамара. – Я не справилась с испытаниями, выпавшими на долю нашей семьи». Жалея себя, она тут же решила, что не так уж и виновата, что мама и особенно папа – тоже не подарок, а она ведь была ма-а-аленькой девочкой, так какая на ней может быть ответственность? Но остатки здравого смысла подсказывали ей, что она лицемерит, что она, младший член семьи, имела, да не использовала мудрость, силу, любовь, с которыми бы что-то да спасла. Мрачные мысли прервал давний радостный ритм песни «Вагончик мчит», под который по обыкновению сливались голоса Насти и Изольды, а их обоих, словно та тень – свой вагон, догоняла Лена: «Вдоль лесов, среди поле-ей Весело вагончик мчит. Он встречает тополе-ей Вереницу. Тень бежит. Он увидит города-а, Где живут мои мечты. Знаю я, что где-то та-ам На перроне будешь ты-ы, ы-ы-ы. Мчит. Вагончик мчит. Дорогу мерит ночью и днё-ём. Мчит. Вагончик мчит. Мы скоро будем рядом с тобо-ой. Много в том вагоне на-ас. (Много нас). Свет, надежда – в багаже. (Много нас). Ехать хорошо сейча-ас (Много нас). Ближе к счастью мы уже-э, э-э-э. Мчит. Вагончик мчит. Дорогу мерит ночью и днё-ём. Мчит. Вагончик мчит. Мы скоро будем рядом с тобо-ой. Мчит. Вагончик мчит. Дорогу мерит ночью и днё-ём. Мчит. Вагончик мчит. Мы скоро будем рядом с тобо-ой. О-о-о. О-о, о-ё-ё. О-о-о, О-о, о-ё-ё. А-а-а...» Тамара подпевала. Лёгкость и чистота пения пришли к ней сами собой, вместе с лугами и травами, с покрытыми озёрами низинами, со всякой-разной живностью, пробегающей вдоль железных дорог, вместе с чарующим спокойствием детства. Тамару вели пути от Химки до Москвы – блестящие на солнце в любое время года. Ей хотелось сесть в тот сказочный вагончик, которым движут дружба и любовь, который поспевает к перрону счастья. А кому не хотелось того же самого? «Гимназия», будто писания, священные и не очень, и намного правдивее, чем писания, которыми отец в один момент начал пичкать Тому (и себя), давали ответы на любые вопросы – что ты чувствуешь, что к тебе чувствуют, что делать, чем жить и как строить жизнь, хотя они трое были всего-то советскими девчушками. То есть... советскими в своём детстве, в начале юности, когда группа ещё не была собрана, но это ничего не меняло! СССР – это навсегда, и СССР – это не только государство, изображаемое на картах в течение семидесяти лет. По национальности же Анастасия и Елена были русскими, Изольда Сомхишвили, видно уже по фамилии, – грузинкой, о чём Тамара думала с улыбкой и, может быть, неуместным чувством родства. Они все ей нравились. О, как же нравились! Самое удивительное – взрослая Тамара представила все свои фокусы в отношении участниц «Гимназии» и поняла, что не смогла бы так чудить. На безумство её толкала лишь женская любовь к мужчине. А явиться домой к Изольде с шариками – она бы не явилась. Она бы не писала пачками письма восхищений Насте. Не преследовала бы на концертах Лену. В тридцать пять лет с её тёмной, сумасшедшей половиной вдруг стал бороться ушедший, казалось, свет здравомыслия. Происходило это без всяких напутствий извне. Наверное, даже вопреки ним. Ведь не может справиться со своими ошибками ребёнок, над душой которого стоят и все по очереди, а то и скопом говорят: «Так нельзя! Так не делай! Как не стыдно!» Что чувствует ребёнок? Что угодно, кроме желания тут же исправиться. Но как только за ребёнком, оставленным в покое, закрывается дверь, ребёнок начинает оживать, по-настоящему думать о своём поведении, о поведении его близких, обо всём, за что его ругали, и исправляется: садится ли за уроки, начинает ли уборку, планирует ли ответный серьёзный разговор. В общем, как бы там ни было, ребёнок берёт инициативу в свои руки, когда его не трогают, не осуждают. То же самое происходило с великовозрастной сумасшедшей тётей. Шарики выходили из-за роликов. Слетевшая крыша по черепице возвращалась наверх, кровля шла вроде бы успешно. Тронувшийся ум давал задний ход, и сошедшая с ума Тамара вновь на него заходила. Она не знала, были ли воспоминания лекарством, но, во всяком случае, некий воображаемый психолог, так не похожий на всех этих Вер Галыгиных (не в обиду дочке Алексея, но она-то не помогла), дёргал нужные ниточки. Она вспоминала, вспоминала и вспоминала: то, что она переживала внутри себя, и то, что со стороны видели друзья. – «Мчит. Вагончик мчит. Дорогу мерит ночью и днё-ём. Мчит. Вагончик мчит. Мы скоро будем рядом с тобо-ой». – пропела двенадцатилетняя Тамара а-капелла, когда песня закончилась. – Да, это было далеко не вау, – заключил вдруг Артём. Тамара тут же сникла. Глаза испуганные. Над губой испарина. Друзья вопросительно посмотрели на Артёма. Он с улыбкой пояснил: – Это было не вау. Это было ВАУ-ВАУ-ВАУ! – Правда? – Тамара обнажила свои ещё не жёлтые, но достаточно крупные, тоже, наверное, некрасивые зубы. – Нет, крывда. – Деланный украинский акцент чистокровного россиянина позабавил девочку. Уютная комната полнилась добром песен, которые начались со мчащего ночью и днём вагончика. Тамара добралась до пластинки с Дмитрием Маленковым, на этот раз дольше задержав взгляд на фотографии, закрыв часть пряди Дмитрия большим пальцем, и поставила его в первую очередь на радость подруг. Они слушали «Сегодня», воображая, как поют, танцуют играют на электрогитарах вместе с Маленковым. – Хватит вам колбаситься, – одёрнул девочек Андрей за секунду до того, как сам начал «отрываться». – Stope! – по-английски, чтобы звучало красиво, «Стап!», а не «Стоп!», сказала Тамара. – «А гало у луны белей, но завтра лишь теплей...» Тамара, подпевай, у тебя же голос. – Вылетело из головы, кто из мальчишек сказал. Тамара начала подпевать, хотя Маленкова ещё пока толком не слушала и не помнила слов всех его песен. На её живой вокал и весёлость ребят пришли мама и папа. – Они отдыхают, – сказала мама с улыбкой, посвящённой ребятам, и смущением перед папой. – Никаких проблем. Но, Тамара, вы бы могли отдыхать потише. – Пап, ну ты же сам подарил нам пластинки. Что мы, не можем попеть и потанцевать? – Ну правда, Константин Джангусович! Константина подкупило то, что Аня Токарёва помнила его по имени-отчеству. Он мягко сказал: – Хорошо, пойте, танцуйте. Но не так громко, идёт? Он обратил внимание, как показалось Тамаре, не на её «Хорошо», а на «Хорошо», «Идёт» и «Окей» её друзей. Тамара не заревновала к друзьям. Просто её расстроило, что при этом папа был взволнованный, дёрганый – видно, от чего-то на работе, но Тамара не знала, от чего конкретно. После он снова вышел из комнаты. Ребята веселись, соблюдая придуманное Тамариным отцом правило – веселиться не так громко. А потом Тамара попросила: – Я снова хочу «Гимназию»! – Why not? – спросил Артём. – Можно я поставлю? – А чё там за песня? – подошёл к проигрывателю Андрей, деловито поставив пальцы на пояс джинсов. – «Будь самим собой». – Быть самим собой в наше время сложно, – рассудила Аглая. – Почему? – спросила Тамара. Отчасти ответил на её вопрос Юра: – Да в любое время сложно жить. Но где наша не пропадала! Он говорил так, словно в двенадцать лет ему приходилось тяжко работать на двух работах, где по нескольку месяцев задерживали зарплату, чтобы оплатить счета и обеспечить жену и трёх детей. Жены и трёх детей у него, конечно, не было, но действительность он наблюдал наравне со всеми. К тому же, был уже не ребёнком, а подростком. – Точно! – радостно согласилась Тамара. Позитива ей добавили девчонки. Сейчас Тамара не смотрела выступление, а только слушала песню «Будь самим собой» , но помнила, какими яркими, в то же время простыми были девчонки на концерте в Москве. Они все оделись по-молодёжному – в джинсы и недорогие кофты. Пшеничные волосы Насти, стриженные до каре, подпрыгивали в такт её рукам, то сжимающим гитару, то возводимым, казалось, к небу, если и в молитве, то в молитве к человеку: высшие силы без того дали людям свободу воли и не их стоит умолять вернуть потерянную свободу, навязанную под видом благодетели неволю. Проблема с глазами, сама по себе несколько портящая жизнь, в музыкальном коллективе стала частью Настиного имиджа. Ровный пробор надвое разделял богатство Изольдовых волос, только одна передняя прядь переметнулась слева направо, тем самым добавляя какого-то бунтарства девушке-принцессе. Изольда, девушка «изо льда», улыбалась – и таяли корочки льда, облепившие бедой чьи-то тёплые сердца. Лена была настоящим солнышком с круглыми жёлтыми клипсами и самой блестящей среди трёх девичьих гитар. Гитары ударяли – тум, ту-ду-ду-дум, ту-ду, ду-дум – и Анастасия, Изольда, Елена пели о том, о чём давно нужно было сказать. На школьном собрании это называлось БЫ «поднимали вопрос», «освещали вопрос», «обсуждали проблему». Но редкая школа говорит о том, о чём хочется подрастающему поколению, вот и приходится брать мысли, брать знания извне – и хорошо, когда от красивых артисток, а не с улицы. – «Ты носишь одежду привычного серого цве-ета. Окно закрываешь, пугаясь зелёного ле-ета. Ты всё отрицаешь, твердишь, мол, «не наше». Ты холоден, но от безумия вечно горячий. Тебя всё на свете, до атома каждого, гло-ожет. И чужд тебе каждый навстречу идущий прохо-ожий. Подумать о чём-то хорошем – не бремя, Но ты так зависим от разных общественных мнений! С улыбкой выйди к добрым людям. Достаньте с неба звезду-у Добра и счастья не убудет. Я тоже к вам приду-у. Когда сказали, чтоб стал камнем, Твёрдо дружи с голово-ой. Одно ведь точно не сказали: «Будь самим собой». Будь самим собой! Ты скупишь, порвёшь все журналы, помнёшь все газе-еты. Ты скажешь: «Всё было прекрасно, сейчас только «Э-это». Всё было прекрасно, согласна. Но помню, Что ты и тогда вечно был миром всем недоволен. Пугает число на пришедшем к тебе календа-аре. Тебе бы вздохнуть глубоко, но ты злишься снача-ала. Ты лоб расшибаешь, других заставляя Блюсти целый свод из надуманных в древности правил. С улыбкой выйди к добрым людям. Достаньте с неба звезду-у Добра и счастья не убудет. Я тоже к вам приду-у. Когда сказали, чтоб стал камнем, Твёрдо дружи с голово-ой. Одно ведь точно не сказали: «Будь самим собой». Будь самим собой! Будь самим собо-о-о-ой! БУДЬ САМИМ СОБОЙ!» Как же вдохновила ребят песня «Гимназии»! Под неё хотелось жить. Выкорчевать из себя всякое осуждение, исцелиться от тревог, не с пугливой надеждой смотреть в завтрашний день, а излучать свет в настоящем, тем самым делая настоящее счастливым. Кто, как не эти ребята – Юра, Аглая, Аня, Андрей, Артём, Тамара, – кто, как не их молодые родители могли ухватить чудовище-темень «лихих девяностых» за хвост и сделать мир разбитой страны, мир бандитизма и проституции другим? Отчасти им это удалось! Но силы хороших людей и силы идиотов и властных идиотов не равны. Всякое-разное плохое лезло в голову даже в день рождения, но Настя, Изольда и Лена не опускали гитар, твёрдо стоя на сцене, поддавались вперёд. В клипе ли, на пластинке ли они повторяли: «Будь самим собой». Будь самим собой. Не подпускай к своей душе никаких дурных мыслей. Смотри на мир позитивно. Ещё много песен насладило, излечило Тамару и её друзей. Казалось, всё хорошо, а будет ещё лучше, пока комнату не разразил гром телефонного звонка. Ребята тихонько хрустели едой. Андрей вспомнил, что у него в «волшебном» пакете есть «Пепси», угостил друзей. Вполуха все шестеро слышали приглушённые голоса Пушкарёвых. Константин: «Какого?! Почему не выплатит?!» – А дальше такое, что все поёжились. Аглая скривилась, закрыв уши пальцами, как человек, боящийся небольшого взрыва. Марфа: «Тише, тише». Константин: «Да погоди... Я, извини, *ерачил на него столько, что, **ять, он должен землю, **ять, целовать, по которой я ездил». Удар ладонью по стене. Одни нецензурные слова. Марфа: «Могу я?..» Константин: «Уйди куда-то щас, а!.. Я разберусь». Спустя десять минут напряжного диалога Константин наспех оделся и выбежал в натурально-таки ночь, хотя часы не показывали и шести. Он вернулся поздно вечером, когда гости разбрелись по домам, а Тамара всё не могла заснуть. «Гимназия» и Дмитрий Маленков (чего раньше никогда не было!) успокаивали её, настраивая на какую-то особенную волну, но всё равно Тамара ворочалась. То ей казалось, что друзья от неё отвернутся, потому что они хоть и подарили ей сегодня душевность, не принесли ни пластинки, ни куклы; эта претензия уживалась с другой: «Родители подарили мне пластинки и куклу, но не дали душевности». То её начал душить не ночной, а явный кошмар: с папой что-то не то, он останется в семье недолго, он исчезнет. Придя домой, папа, кроме того что ругался и кричал, держался за руку, как будто сломал её, а сейчас Тамара слышала, как на кухне журчит вода и мама помогает папе промыть руку. Промыть?.. Значит, он не сломал её, а... «Кровь!» Со следующего утра допытываясь у молчаливой, угрюмой мамы, что же случилось, Тамара вскоре узнала: её отца и его друга «кинул на бабки» нехороший работодатель, к тому же, связанный с бандитами. Папа с другом поехали разбираться, проклиная себя за то, что не обратились в знакомую им фирму, не повалялись в ногах с просьбой найти для них заказы, а доверились сыру в мышеловке. «Разобрались» они так, что вместо денег папиному другу отплатили ударами по телу и ударом по голове, а папу полоснули ножом по руке. Вечер дня рождения дочери Константин Пушкарёв провёл в милиции, надеясь на благополучный исход дела. Марфа обхватила лицо Тамары дрожащими руками и в одночасье боязливо и грозно сказала: – Никогда, никогда, никогда не ходи гулять одна, девочка моя! Никогда, слышишь, Томочка?! – М-м... – Тамара пыталась освободить лицо от оков маминой любви. Её губы стали «уточкой». Мозг обрабатывал новую, странную информацию со словом «Никогда», так не похожую на былую мамину радость за самостоятельность и общительность дочери. Ради безопасности Марфа запретила Тамаре всё: ходить к ручью с Юрой и Аглаей; уходить на пустырь за школу с Андреем и с Аней, особенно с Аней, «тоненькой и лёгкой как пушинка, не способной постоять за себя»; даже думать об Артёме, «а то ты липнешь к нему как банный лист». Марфа уделила погоде столько внимания, сколько не уделяет ей внимания отличник, пишущий сочинение на тему «Утро в осеннем лесу». Она рассказала о том, как осенью и в начале зимы скользко, сыро, холодно, как туман, осадки и натянутая на лоб шапка закрывают видимость, не позволяют распознать опасность. – Эти бандиты – а не эти, так другие – могут найти уже не папу, а ТЕБЯ, понимаешь? – Мама наконец отпустила Тамарино лицо. Щёки девочки болели. – Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.***
Последний месяц года оказался несчастливым. Всё шло наперекосяк. Никакие бандиты Тамару, правда, не схватили, но тот мужчина, который «кинул» папу, только смеялся: «Не знаю этих мужиков», «Не кидал», «Зачем мне это? Вы не видите, товарищ милиционер, какие они больные?», «Я знать не знаю, кто! Может, он сам себя по руке, а?!», а потом откупился. Единственное что в истории с нечестным работодателем было хорошего, так это то, что ему пришлось прикрыть чёрный бизнес, иначе бы тогда уже всё. Плюс ещё нападавшие на Пушкарёва и его коллегу получили штрафы и условные сроки. Константин продолжил работать дальнобойщиком, но зарабатывал не так много, как раньше, а дома появлялся реже. Новый год прошёл, хорошо что с папой, только вот скудно. Ещё и сломался телевизор! В ночь, когда все только и делают, что смотрят телевизор, по которому идёт столько интересного! Тамаре не очень-то хотелось видеть румяное от самодовольства Борино лицо, его зачёсанные назад седые волосы и пробор справа, тоже как будто бы весь из себя, важный, не хотелось слушать, что он там наговорит, но она не могла пропустить «Иронию судьбы» и «Чародеев». Родители, понимая желание дочери, да и сами не желая оставаться без телевизора, погостили у соседей. Всё бы ничего, но восклицания «Какой красивый Александр Абдулов!», невпопад произносимые соседкой, смущали и её мужа, и Пушкарёвых. – Лично я ничего суперкрасивого не вижу! – вставила «пять копеек» Тамара. – Обычный актёр. Но мне очень нравится фильм. Все тогда засмеялись. А телевизор Пушкарёвы починили числа третьего. Марфе не везло с ролями. Точнее, ещё в сентябре ей, получавшей в основном второстепенные роли, вполне повезло с ролью Татьяны в «Евгение Онегине», потом – с ролью Присиньки Шпак, панночки на выданье из пьесы «Шельменко-денщик». Позже потянулся «второй сорт». – Николай Леонидович! –с мольбой обратилась Марфа к директору театра. – Дайте мне какую-нибудь хорошую роль! Мои роли второсортные. Я не могу, извините, быть свиньёй! – Никакой свиньёй вы не будете, – говорил Николай Леонидович. – Ну как же! Хрюшей с кучей детей, которые едят из корыт. – Из лоханочек. «Ай-люли, ай-люди, из лоханочек едим». Марфа скривилась, зажмурилась: – Дайте мне роль Тёти Кошки! – Марфа Геннадьевна, дорогая. Вы помните, что я говорил на семинаре о Ролане Быкове, о Николае Гринько?.. – Он жестом не позволил Марфе с придыханием перебить его. И не позволил ей – каламбур – театрально побежать по театральному коридору, показушно скрывшись в одном из его помещений. – А) Не бывает маленьких ролей. Каждая роль заслуживает того, чтобы быть прожитой и исполненной. Бэ) Играть для детей – больша́я честь, может, даже бо́льшая, чем играть для взрослых. Актёры и актрисы, понимающие это, являются скульпторами детских душ, настоящими педагогами. Вы же знаете, что звание педагога несколько шире, чем работа школьного учителя. И тогда, Марфа Геннадьевна, тем более не может идти речи о втором сорте. Марфа хотела презрительно фыркнуть, но только вздохнула: – Если бы я этого не понимала, я бы никогда не играла ни в одной пьесе. Но... Раз, второй, третий эта Свинья вместо Тёти Кошки? А на Новый год вместо Снегурочки я буду какой-нибудь хромой, больной белочкой? – Небольшая пауза. – Мне надо расти, Николай Леонидович. Поймите меня. Но никто друг друга не понял. А к Новому году театр под началом Николая Леонидовича вытеснили пробивные Снегурочки и Деды Морозы, которые собирались здесь играть и после новогодних праздников. Марфа осталась без работы. Пусть она не была старой, она всё равно много лет посвящала себя искусству. Искусство было её первым и, страшно подумать, главным ребёнком, несмотря на любовь к Тамаре. Однажды в отчаянии Марфа подумала: «Если бы я не родила Тамару, моя жизнь была бы другой. Я бы посвятила театру ещё больше сил и времени. Я бы всегда была Джульеттой, Дездемоной, Татьяной, Снегурочкой, Принцессой и Королевой, а не Свиньёй или подружкой какого-то второстепенного князька». Эти мысли прозвучали в её голове, в то же время как будто извне. Злые, странные мысли. Тамара же никогда не была Марфе помехой. Или была?.. Всё тот же чужой голос заверял: «Была. Твоя Томочка отнимала у тебя слишком много времени. А её истерики из-за отъезда твоего мужа? А её сны? Как ты с ней мучилась!» – Замолчи! – скомандовала Марфа, обхватив голову. Она ударила себя по голове. – Замолчи! Голос со смехом добавил: «Ты будешь счастлива с другим ребёнком. А твоя дочь больная. Она душевно больная. Просто ты этого ещё не знаешь. У неё синдром Адели». Константин начал пить. Как он сам говорил, не пить, а немножко выпивать. В день, когда Марфа услышала злой голос (Тамара была в школе), её муж явился домой в самом плохом из своих состояний и, увидев отчаянье супруги, заплетающимся языком рассказал об одном батюшке, с которым намедни повстречался. В тот же день Тамару начала преследовать проблема под названием «ПГМ-нутые родаки». Родители быстро решили, что все их проблемы – от Дьявола, от демонов. И голос, который лез в голову Марфы, – это голос Дьявола. К счастью для девочки, родители до поры до времени никак не лезли к ней с проповедями и поучениями, только что пугали обретённой религиозной литературой и несчастными лицами изувеченных святых на иконах. Им не взбрело в голову, будто всё мирское, включая деньги, плохое. Напротив, через время Константин бросил пить, даже извинился за пьянство перед дочерью, хоть и в пьяном виде никогда не обижал её. Работал теперь не дальнобойщиком, а таксистом, получая хорошие деньги. А у Марфы пошли дела в новом театре. Ей самой резко расхотелось быть актрисой, и она нашла себя в роли костюмера.***
В апреле девяносто шестого, Тамара хорошо запомнила, что двадцать шестого апреля, потому как было десять лет со дня Чернобыльской катастрофы, случилась беда. Но не у Пушкарёвых, а у Ани Токарёвой. Девочка гуляла с друзьями со двора – не с компанией Тамары, а с другими ребятами. Её, тонкорукую, тонконогую, понесло вместе с ними на стройку, несмотря на то, что Тамара как будто что-то почувствовала и накануне сказала: «Ань, может, ты лучше с нами пойдёшь?» Ане захотелось пройтись по недостроенной стене, откуда она сорвалась и сломала ногу. – Я говорила никуда не ходить! – кричала Марфа так, будто это Тамара, которую всё ещё ограничивали в прогулках, не замечая её тоски, пошла на стройку. – И вот что случилось с Аней! Она могла вообще убиться! Тамара беззвучно плакала. Больше всего из-за беды с подругой. На переживания за Аню накладывалась боль от изменений в поведении родителей. Чего стоят иконы, которые учат паранойе? Для мамы уже весь мир враждебен – бандиты, стройка, на которой Тамара-то и не была, неудачи в театральном прошлом... Чем так полезны религиозные книги, от которых гаснет свет в глазах? Мама с папой не вычитали никакую заповедь, по которой нужно было бы выкинуть пластинки, кассеты и телевизор. Тамара находила утешение в песнях Дмитрия Маленкова, забавно, но как будто не певца из недоступной ей пока Москвы, а самого родного на свете человека, и всё в тех же композициях «Гимназии». Всё, что находилось в квартире кроме музыкальных воспроизводителей, удручало. Там, за окном, шумели зеленеющие, готовые к скорому лету, деревья, не в диковинку, не в новинку ездили иномарки, кипела жизнь. Люди шли какими-то другими дорогами – теми, которые не видела Тамара, которые не давали выбрать Тамаре. Никого не предупреждая, Тамара пошла проведать Аню в больницу. Родители следили, чтобы в выходные она гуляла только во дворе, а чуть что – поднимали панику. Поэтому Тамара выбрала пятницу. Намедни она спросила у Аниных родителей, где лечат Аню, а в пятницу сначала вообще планировала не идти в школу, потом посидела два урока и с трёх последующих ушла. Паника. Скандал. Крики. Красная попа. Сухо, формально между криками родители спросили: «И как там Аня?» Но в основном они говорили о другом – о своей непослушной дочери, о том, как они волновались за её жизнь вместе со всей школой. А вот классная руководительница после случая Тамариного побега дружелюбно поговорила с Тамарой на тему «Так нельзя», учитывая её желание проведать больную подругу. Эта же женщина при Тамаре позвонила Токарёвым, убедившись и лишний раз убедив Тамару, что Аня идёт на поправку, «будет как новенькая». Никогда в семье Пушкарёвых не было гиперопеки. Но уже полгода Тамара должна была только ходить в школу и приходить из неё, не задерживаясь у друзей. «Святой» папин знакомый не упустил случая потянуть из семьи деньги, ещё и втянуть в веру, хотя на самом-то деле не в веру, глубокое, сугобо личное переживание, а в бизнес Тамару, но Константин был на удивление твёрд: он, когда у него просили деньги, один раз пожертвовал небольшую сумму на любимый храм, но не лично в руки знакомому; он решил ознакомить Тамару с заповедями, с хорошими местами Писания, как знакомят ребёнка с интересными школьными предметами, а не с сектантским чтивом. Но Тамариной душе легче от этого что-то не становилось. Она как будто чувствовала, что дальше будет хуже, и так хотела остановиться на светлой полосе подростковой жизни, имея уже юношеские переживания. В конце мая у Артёма появилась подруга, с которой он гулял чаще, чем с Тамарой и всей Тамариной компанией. Тамара, находясь на школьном крыльце, смотрела на них такими глазами, что Аня, неровно стоя, опираясь на зонтик, смущённо спросила: – Хорошая погода, Тома? Солнце ярко светило. Прямо как у «англичанки»: «The sun is shining brightly in the sky». В чистом голубом небе – маленькое облачко. Не погода, а иллюстрация из детской книжки! Тепло. Только вместо майских запахов нос вдыхает что-то тревожное. Есть что-то зловещее в ласковом ветерке. – Отличная... – тихо произнесла Тамара, заплакав. Аня, стуча зонтиком, проковыляла к Тамаре и обняла её. Тамара с радостью прижала к себе тонкую руку Ани. Они стояли так долго, пока поток выбегающих, гогочущих лбов и размалёванных девиц из 11-А чуть не сбил Пушкарёву и Токарёву. Правда, пара лбов обратили потом внимание, что одна из девочек с зонтиком, но ничего по этому поводу не сказали. – Я не хочу домой, – призналась Тамара. Она второй раз за всё время нарушила родительский запрет. До самого вечера, оставляющего свежие воспоминания о недавнем закате, Тамара была в гостях у Ани. Лишь когда Пушкарёвы позвонили Токарёвым, нехотя отправилась домой. Слушая и не слушая ругань, она закрылась в комнате и заслушалась «Гимназией», их «Домашним пленом»: «Со-олнце бьёт в окно-о-о. Он мне сказал: «Пойдём, Изольда, в кино». Ма-ама, он придё-о-от. А ты твердишь: всё будет наоборот. Мама, я не глупа-а. Может, это судьба-а. Мо-ожешь мне помо-о-очь? Не лей в квартире, папа, слов своих дождь. Ско-оро я спущу-у-усь. Ученье – свет, но поучения – грусть. Папа, я молода-а. Без любви жизнь – тоска-а. У-у-у... Отмените домашний мой плен. Стал мне дом не родно-о-ой. Отмените домашний мой плен. Ждёт человек дорого-ой. Минус сотня проблем – Отмените мой пле-е-е-ен. Мо-ой плен. Мо-ожет, подросту. И даже адрес я его не найду-у. Но спа-асибо ва-ам За всё, за что хочу вас крепко обнять. Может, я не глупа-а. Это вправду судьба-а. У-у-у... Отмените домашний мой плен. Стал мне дом не родно-о-ой. Отмените домашний мой плен. Ждёт человек дорого-ой. Минус сотня проблем – Отмените мой пле-е-е-ен. Мо-ой плен. Жи-и-изнь раз-лу-чить може-е-ет, Спу-у-утать наши пути. Но-о я прошу отпустить. Отпусти-и. Отмените домашний мой плен. Стал мне дом не родно-о-ой. Отмените домашний мой плен. Ждёт человек дорого-ой. Отмените домашний мой плен. Стал мне дом не родно-о-ой. Отмените домашний мой плен. Ждёт человек дорого-ой. Минус сотня проблем – Отмените мой пле-е-е-ен. Со-олнце бьёт в окно-о-о. Он мне сказал: «Пойдём, Изольда, в кино»... Папа, я молода-а. Без любви жизнь – тоска-а. Отмените домашний мой плен. Стал мне дом не родно-о-ой. Отмените домашний мой плен. Ждёт человек дорого-ой. Минус сотня проблем – Отмените мой пле-е-е-ен». В тот вечер родители отменили Тамарин незаслуженный домашний арест.