Какая жалость! Вот уж начали увядать куклы из хризантем… © Масаока Сики
— Как прошла твоя неделя, Энди? — психолог несмотря ни на что, всё же беспощадно вырывает её из своеобразной комы, в которую девушка погружает себя сама, ведь находиться здесь и сейчас ей крайне неинтересно: дежурные вопросы, вечно хмурый взгляд, который пялится на нее с таким любопытством, словно собирается вскрыть черепушку и посмотреть, что же там внутри. «Не выгорит, у меня каменная кожа.» — Как и любая другая. — сказала Дел, ведь желания отвечать развёрнуто у неë не было, так как она не хотела помощи, которую так настырно предлагал Питерсон, а прийти сюда еë заставили вовсе не проблемы. Вернее — не совсем её проблемы, потому что накануне Энди вновь читала дневник подруги, хоть и обещала себе, что этого больше не повторится. И Уайт хорошо запомнила одну строчку оттуда:Между любовью и влюблённостью существует всего одно отличие — о любви не говорят вслух.
Моника много писала о неком мистере «М». Удивительно, но в её дневнике было очень много различных псевдонимов. Единственные имена, что можно было там найти — это имя Энди и Стива. По её записям было сложно понять, кто являлся отцом неродившегося ребёнка, ведь существовал не только мистер «М», а и мистер «А», и «Б», и «В», и еще множество подобных. Но больше всего записей безусловно были посвящены именно первому. Некоторые о любви, некоторые о ненависти, а некоторые были записаны так, что напоминали собой обращение к самому Господу. Долго ломать голову над тем, кто скрывался под загадочным псевдонимом, Энди не пришлось.Наверное, мистер «М» и правда изменил мою жизнь. Он подарил мне тайник для мыслей и чувств. Быть может, когда-нибудь он спасёт меня.
Загадочный мистер «М». Мистер Питерсон. Мартин Питерсон. — Дома всё хорошо? — спрашивает психолог, пока вредная ученица мученически рассматривает интерьер кабинета. Казалось, на поверхности самого стола не было ничего, что могло бы привлечь чьë-либо внимание. Мраморная статуэтка в форме двух лебедей, пыльная и потертая. Такие стоят в кабинетах у каждого второго обладателя отвратного вкуса. Подставка для карандашей из дешевой пластмассы, досье учащихся, еще одна пара очков. На стенах — затёртая до дыр, детская фотография и, конечно же, уродские часы. Их тиканье бьёт по ушам и вызывает желание взять строительный молоток и пару раз долбануть по антикварному мусору. Энди долго молчит, прикрывая глаза и чувствует слабость в теле. Этой ночью ей почти не удалось поспать, как и предыдущие две. В голову всё лезли недавние события, произошедшие на том складе. А что, если бы она не пошла за ним? Папа убил Джесси или смог бы вовремя остановиться? Да, он бы точно остановился. А убил бы, знай всю историю? — Не знаю. Я там не живу. — наконец ответила Анделин после очень долгого молчания, и глаза напротив комично округлились, вызвав довольный смешок у вопрошающей. — Ты ушла из дома? — спрашивает голос, кажущийся таким же неприятным, как и тиканье часов. Дел злится, глупо, без причины, что саму её и удивляет. — Я живу с отцом. — девчонка смотрит за спину педагога, скользит взглядом по дипломам, вывешенным на стене, выставленным напоказ. Словно бумажки способны придать его словам весу. — Твои родители не живут вместе? — раздражающий почти до дрожи голос кажется озабоченным. Так, будто ему не похер. — С недавних пор. — отвечая, Уайт вновь поднимает голову, задерживая взгляд на лице собеседника. На его шее, прикрытой воротником рубашки, красуется огромное родимое пятно. Завораживает. Недостатки всегда притягивают, они куда интереснее достоинств. — Как обстоят дела с алкоголем? — Дел кривится, затем улыбается и вновь молчит. Ей это нравится — выводить его из себя. Всегда интересно понаблюдать за реакцией на провокацию. — А у Вас с женой? — мужчина застыл столь стремителтно, словно взглянул в глаза Медузе Горгоне. — Я не понимаю, о чём ты говоришь. — говоря эту откровенную и тупую ложь, Марти похож на испуганного кролика в заснеженном поле. Прямо как тот, которого Линдси когда-то пристрелила под чутким руководством дяди Хэнка. Тряпкатряпкатряпка. — А я думаю — Вы отлично всё понимаете. Раздражает. Нервное лицо Мартина, солнечный свет и древесные стены. Безвкусная вода, тиканье часов и невозможность вздохнуть полной грудью. Всë это раздражает, и враньё — особенно. Хочется запустить руку в сумку и достать оттуда флягу с прозрачной жидкостью, так сильно напоминающей воду, но выслушивать потом нотации от мистера «М» желания совершенно нет. — Так, значит, это ты украла её дневник? — мужчина говорит на выдохе и это придает ему некой силы духа. — Я не крала его, я его одолжила. — да, именно так. Как и телефон Джесси на похоронах. Как и папин ключ от хранилища. Анделин никогда ничего не крала, по крайней мере, не хотела это признавать. Но разве не сам Достоевский писал, что каждый человек когда-либо воровал? И разве не сам он был проигравшим всë состояние отребьем, писавшим только ради мизерного дохода? «Хочешь жить — умей вертеться». А таким, как этот мистер «М» эту правду никогда не понять. Зато Энди всë это прекрасно знала, ведь папочка не забыл еë этому научить. Оставалось только сделать эту схему рабочей, чем сейчас, по всей видимости, занимались оба Уайта. — Что ты чувствуешь? — спросил психолог, и этот вопрос неожиданно выбил почву из-под ног. — Чувствую? — делая вид, что не расслышала, уточнила Анделин, и идея прийти сюда уже не казалась такой заманчивой. — Да. — мистер Питерсон поправляет очки и душит школьницу выжигающим внутренности взглядом. — Может, ты злишься или чувствуешь тоску, грусть? — Разочарование. — лишь жëстко ответила Линдс, которой до сих пор абсолютно не хотелось что-либо объяснять. Слишком банальные вопросы. Слишком одинаковые и тупые. — Кто-то не оправдал твоих ожиданий? — почесав затылок, психолог самозабвенно продолжил капать на уставшие мозги в попытке залезть к ней в голову. — Да. — ответив снова односложно, сказала Анделин, пока перед глазами вспышками пронеслось папино лицо. Его крики и расстроенный взгляд. Его руки, сжатые на шее Пинкмана. Его запах — крови и пряной корицы. — Я. Энди должна была сделать больше. Не сжигать деньги, а поговорить с ним, тихо и мирно. Но она не сделала. Она облажалась. Она — одно сплошное разочарование. Трудно поверить, что можно собственноручно разрушить иллюзию счастья, в которой жил так долго. Дети склонны винить себя: за то, как они выглядят, что говорят и как это влияет на окружение. За развод родителей, за ошибки братьев и сестер, за свои собственные чувства. Так делает Ти-Джей и, верно, его сестра переняла столь ужасную привычку. Энди знает, промолчи она тогда и родители бы остались вместе. Не расскажи Монике о папином бизнесе, и она бы выжила. Не сожги те чёртовы деньги, и Уолтер бы никогда не посмотрел на неё так презренно. Наверное, для этого и существуют родители: убедить ребенка в том, что их ошибки не приведут к концу света. Но Скайлер и Уолт, вероятно, так не считали, раз продолжали строить из себя важных шишек, у которых нет времени на глупые подростковые проблемы. Наверное, поэтому Ти-Джей не хотел оставаться дома слишком долго. Наверное, поэтому Энди пришла сюда сегодня. — Восемнадцать — возраст ошибок и разочарований. Я помню себя в твоём возрасте. Что я тогда только не делал. Я понимаю тебя, мне тоже было одиноко и страшно. Тогда мне казалось, что это никогда не закончится. — успокаивал голос, ставший тихим и глубоким, как цветочный мед, который обволакивал сознание. — То, что ты сейчас чувствуешь, не будет длиться вечно. Взрослые, одним из которых был мистер Питерсон, часто бывают правы, и отрицать это глупо. Они пережили детство, пережили подростковый период и юность, у них есть опыт, и они всё понимают. Вернее, думают, что понимают. Конечно, они тоже были молоды и хотели бунтовать, таяли от первой влюблённости, страдали из-за трагических разрывов и застывали перед своими родителями, ожидая наказания. Они тоже курили за школой, пили алкоголь и врали. Сколачивали гаражные панк-группы и не спали ночи напролёт. Но это было давно, и дело здесь даже не в том, что вырастая, воспринимаешь былое, как досадную неприятность, совершенно забывая, как болезненно переживал всё в своё время. Пусть это и звучит банально, но «всё меняется». Детей волнует всё то же, что волновало их родителей, верно, но разве переживал юный Уолтер о том, что однажды кто-то из его одноклассников принесет в школу заряженный маузер? Проверяла ли ещё наивная и не знавшая жизни Скайлер свои социальные сети каждые десять минут? Разве влияло на них столь огромное количество ненужной информации? Да, когда-то и они впервые столкнулись со взрослыми проблемами. Просто проблемы были немного другие. Instagram, Twitter, Facebook — три слова, которые могут превознести тебя или уничтожить весь твой мир. Неправильно выбранная одежда или слишком тихий голос и лучшее, что остается — бежать из страны. Дети и раньше были злыми, им не было знакомо сострадание, и все зацикливались на себе самих. И насилие тоже раньше было, и иерархия, и сплетни. Но «всё меняется», не так ли? Сейчас дети могут то, чего не могли раньше. Можно написать длинную статью о своей мерзкой однокласснице и увидит её не только школьная газета, но и весь остальной мир. Можно купить оружие в пару кликов и также быстро заказать крэк или красненьких, смотря, что тебя больше вставляет. С развитием экономики развилась и секс-индустрия. С медициной — нарко-трафик, а психические заболевания заполучить стало — раз плюнуть. И если Скайлер в юности знала, что девочка должна быть скромной, чтобы не попасть в беду, а Уолтер осознавал — мальчик должен быть тактичен и вежлив, чтобы не пугать девочек, то сейчас, поначалу уверенные в собственной защищённости дети, очень легко впутывались в неприятности. А родители, что должны их спасать, казались уж слишком далёкими. — А что, если Вы ошибаетесь? — Энди вновь вспомнила о подруге. О том количестве тайн, что она хранила. Уайт прекрасно понимала, почему она это делала. Моника боялась, и это неправильно. Подростки не должны бояться. Не должны терпеть унижения и травлю. Не должны уметь спасать себе жизнь и думать о смерти. Для этого у них есть родители, которые, как предполагалось, их защитят. Прошедшие через все трудности взросления самолично, они должны были оберегать своих детей, но они облажались. То ли от незнания, то ли из-за плохой памяти, поголовно все взрослые, которых знала Энди, лишь делали жизни своих отпрысков всё более невыносимыми. Конечно, можно крикнуть «Благими намерениями» и переложить ответственность, но куда правильнее будет признать, что из них посто напросто вышли дерьмовые родители. — Мы этого не узнаем, если ты не дашь себе шанс. — А оно того стоит? Типа… — Анделин всегда превосходно плавала, еще с самого детства. Но сейчас она хочет утонуть. — Стоит ли оно того?***
Энди вылетела из класса на середине урока, одной рукой прикрывая рот, а другой держась за живот. Благо, туалет был недалеко, иначе выговором от сварливого уборщика бы здесь не обошлось. Уайт хочет вырвать свой язык, он, как ядовитая змея, колышется во рту. Горько и горло дерет, в глазах блестят слёзы. Очистив желудок, процесс чего сопровождался отвращением к самой себе и неприятными звуками, Дел не спешит выходить из кабинки, вместо этого поудобнее устраиваясь на холодном кафельном полу. «Дерьмо.» Здесь довольно холодно и щеколды на дверях плохо работают: будет неловко, если сюда кто-то зайдет и увидит Анделин такой. Это не то, что ты хочешь переживать в школе. Быть слабой, значит быть жертвой, но Энди не жертва, хоть и выглядит сейчас именно такой. В голове копошатся сотни несвязных мыслей и все до единой выжигают нейроны мозга. Сегодня Ти-Джей сказал сестре, что вернулся домой. Конечно, на то было несколько причин, одной из которых стало возвращение родителей Стива домой. Но младший упорно доказывал себе и всем вокруг, что сделал это ради матери, которая теперь крепко засела в голове дочери. На мгновение Линдси даже подумала, что скучает по ней, но развив эту мысль, стало очевидно — она скучает не по маме, а по той жизни, что у них раньше была. Но изменилось ли что-то на самом деле или Уайты просто перестали притворяться? О Скайлер Дели могла говорить вечно, из раза в раз находя новую причину для гнева. Энди заметила это ещё в тринадцать. Конечно, было удобно перекладывать всю вину на Скайлер, называя её бешеной и психованной стервой. Но всё было несколько сложнее. Наверное, ей это просто нравилось: выводить маму из себя. Дел и сама не знала почему, но Скай бесила её всем, что в ней было. Раздражали её грязные волосы, пение за рулём, то, как она чихала, то, как ходила. Её вес, рост и возраст, её лицо и манеры. Мать была такой всегда, с самого детства и, сочетая в себе всё, что выбивало дочь из равновесия, женщина стала одним большим скоплением ненависти. Существует ли аллергия на матерей? Анделин уверена, что да. Всё время, с того момента, как научилась говорить, Дели только и занималась тем, что подкидывала маме всевозможные поводы для ссор. Ломая сотни установленных ею правил, каждое из которых вызывало в женщине ярость и отчаяние, малышка Уайт чувствовала приливы самого настоящего счастья. Скайлер цеплялась за них так остервенело, потому что у неё больше ничего и не было. А без правил статная и уважаемая женщина превращалась в, потрёпанную временем, копию собственных детей: такую же напуганную и потерянную. Взрослые всегда так делают: придумывают штуки, чтобы не терять контроль. А дети ломают то, что те строят. Просто так устроено. Наверное, все мы в детстве были теми ещё козлами. Перед глазами плывёт, когда руки роются в сумке в поисках дорогого сердцу напитка. Вот ещё кое-что, объединяющее их с отцом: они оба не умеют останавливаться. Вспышками проносятся кадры недавней ночи. Снова. Энди пыталась убедить себя в том, что всё произошедшее было просто плохим, ужасным сном. Пьяная половина с этим согласна, но трезвая не позволяет этому произойти. Бешеный отцовский взгляд, застывший в диком ужасе адвокат и Джесси, держащийся за горло. В ушах звенит его кашель, громкий и болезненный, слишком жалкий и слишком печальный. «Интересно, теперь он ненавидит меня?» Говорят, всё забывается. И хорошее, и плохое. Но Энди никогда не верила в россказни о волшебном исцелении. Время сжирает, а не лечит. Сжимает пульс, препятствует дыханию. Вынуждает задыхаться всё чаще. Сколь бы много не прошло времени, легче не станет. Ни через неделю, не через год. И порой хочется вырвать кровоточащий орган, отвечающий за память. Забыть всё плохое, даже себя самого забыть. Алкоголь с этим недурно справляется, но ненадолго. Трезвея неизменно возвращаешься в самое начало и всё по новой. И ты пытаешься оправдать себя, убедить в том, что всё обязательно наладится. Но этого никогда не произойдёт. То, что вживается нам под кожу, остаётся там до самой смерти. «Я бы ненавидела.» Бесцельный поток мыслей прерывает звонкий стук каблуков, ворвавшийся в тихий уголок безопасности Анделин. Шаги прекращаются где-то на середине комнаты и слышен… плач? Он похож на легкую морось дождя перед началом свирепого ливня: тихий и одновременно надрывной, ощутимый физически, балансирующий на острие ножа. Так не плачут после ссоры с кем-то, так не плачут из-за неудачи. Энди сует фляжку с дешёвым пойлом обратно в сумку и несколько медлит, прежде чем выйти из кабинки, скрывающей еë. И единственное, что хочется сделать, когда это происходит — как следует себя ущипнуть. У зеркала, облокотившись на раковину, стоит никто иной, как красавица-отличница Николь. И эта картина заставляет хрупкий мир Уайт треснуть, снова. Наверное, такие люди есть в жизни каждого. Те, кого невозможно описать в рассказе. Те, чья жизнь кажется сказкой. Обычно они богаты, популярны и чертовски красивы, словно мраморное изваяние. Обычно они совершенно пустые, как манекены. Смотря на Николь, последнее, что придет в голову, так это её боль. И именно поэтому стоять здесь и видеть рыдания девушки так странно. Потому что нет на её губах перманентной улыбки от уха до уха, нет блеска в глазах, даже ее шёлковые волосы, напоминавшие раньше о солнечном рассвете, сейчас кажутся тусклыми и ненастоящими. Энди невольно сравнивает злобную черлидершу с почившей подругой. Безусловно, подростки хранят много секретов и тайн, но это уже кажется перебором. Неужели это действительно помогает почувствовать себя лучше? Неужели груз, который они несут, так сильно сросся с их кожей, что выбросить его уже не представляется возможным? Врать всем подряд неправильно и чревато. Когда лжешь всем без разбору, можешь и не заметить, как начинаешь обманывать себя самого. — Николь? — спросить это показалось чем-то жизненно-необходимым. Захотелось развеять эту картинку сломленной Никки, которая всегда казалась сильной и поверхностной, как эфемерный морок. Голос заставил хрупкую спину одноклассницы напуганно вздрогнуть, а саму её спешно развернуться. И сейчас, наверное, впервые за всё время, что Дел знала эту девчонку, на её лице с лёгкостью можно было рассмотреть испуг, настоящий страх. Такой, словно кто-то застал её за совершением ужасного проступка. — Ты ничего не видела, ясно? — агрессиво выдала нежеланная собеседница, подступая к Уайт ближе. Сейчас она была похожа на пантеру, готовую наброситься в любую секунду. — Даже если и расскажу об этом, кто мне поверит? — парирует Линдси, вызывая лишь толику недоумения в лице напротив. — Я на ногах еле стою. И это помогает, позволяет им обеим с облегчением вздохнуть. Николь замолкает, но уходить не спешит. Она будто бы всем своим видом просит о помощи, без которой непременно задохнётся, несмотря на то, что слова её говорят об обратном. Энди оно знакомо, чувство, нацарапанное в зелёных, почти кошачьих глазах Никс. Одиночество. Странно видеть его в местах, вроде школы, в тех местах, где слоняются полчища народу. Казалось бы, столько людей, а поговорить не с кем. Переживала ли его Моника, вот так плача по грязным туалетам? Энди не хочет знать ответ. Наверное, это самое худшее чувство на свете, ведь ты даже не можешь никому рассказать о том, как же тебе чертовски одиноко. А самое хреновое, что оно никуда не денется. Почувствовав его единожды, уже вовек не отмоешься. Мы все одиноки, и все врем, что это не так. Мир бы был лучше, научись люди говорить о том, что терзает их изнутри. И, вероятно, со временем станет только хуже. Наши родители чувствовали одиночество, когда оставались наедине с собой, но сейчас другое время. Время одиночества в толпе. И оно не уйдёт, когда ты вырастешь. Не уйдёт, когда всё наладится. Не уйдёт, когда ты постареешь. Оно будет с тобой всегда, так что лучшее, что можно сделать — полюбить его и научиться с ним жить. Это и значит быть «взрослыми» — мириться со всем дерьмом вокруг нас, да? И порой кажется, будто молчание, чувство одиночества, граничащего с тоской и есть единственный шанс выжить. Запереть всё в себе, похоронить все чувства и не раскапывать их, пока они не превратятся в каменное надгробие на твоей же могиле. Никто не поймёт, все осудят, забросают камнями и оставят наедине со своими распрями и печалью, такого жалкого и никому не нужного. Стать посмешищем — худшее, что может произойти с тобой в жизни. По крайней мере ты думаешь так в восемнадцать. Именно это и было в выражении лица пустышки-черлидерши. Горящий алым пламенем, как когда-то горели её волосы на свету, неописуемый стыд. Стыдилась ли она своих чувств или того, что позволила себе быть слабой? Или стыд у неё внутри полыхает из-за того, что ей нужна помощь? Порой всем нам нужна помощь. Это слова мистера Питерсона, которые Энди успешно проигнорировала, но сейчас дала им право на жизнь, наделяя более глубинным смыслом. Да, помощь нужна всем. Даже таким сильным, как Моника, Николь или папа. Возможно, особенно сильно помощь нужна самым сильным из нас. — Ты будешь возвращаться на урок? — лишь спросила Анделин, зная, насколько бесполезными были любимые всеми вопросы «Что-то случилось?» или такое же банальное «С тобой всë хорошо?». Ведь очевидно, что ответом будет «нет» и долгое молчание. Причëм «нет» на оба вопроса, даже несмотря на то, что они противоречат друг другу. — Не твоë дело. — отвечает Николь, и Энди узнаëт в ней саму себя. Поэтому она знает, что последует за этой фразой. — Нет, не собираюсь. — Я тоже. — скользя взглядом по практически незнакомому лицу, машинально соглашается Уайт и с ногами забирается на холодный, но от того и удобный в еë физическом состоянии подоконник, за которым неприятно зеленеет школьный двор. В чëм был смысл возвращаться обратно на урок? Вряд ли можно было подобрать ответ на столь глупый вопрос, да и Анделин на самом деле не пыталась. Ведь если тебе действительно наплевать, ты никогда не будешь искать причину подобного отношения и в принципе вспоминать об этом. А Николь видимо было не всë равно, однако она не уходила. И, наверное, даже не собиралась, хотя и не могла найти причин, по которым ей стоило бы остаться. — Будешь? — вместо всех долгих слов, дискуссий и прочих бессмысленных сотрясаний воздуха, Энди протянула девочке свою драгоценную флягу, которая выглядела слишком убого на контрасте с Николь. Но та еë всë равно взяла и села рядом с Дел, чему она хоть и удивилась, но прекрасно понимала, почему Никс поступает именно так: ведь о том, что происходило сейчас, никто бы не узнал. А значит, можно было делать что угодно, даже если из-за этого кропотливо выстроенная репутация на мгновение рухнет, чтобы потом снова восстановиться и опять вернуться на круги своя. Воцарилась тишина, однако только она была естественной и не отдавала опостылевшей фальшью, так что казалась Энди, разглядывающей уродливый пейзаж за окном, вполне уместной и, как бы это странно ни звучало, правильной. Единственной верной. Ведь о чëм могли говорить между собой два несчастных человека, пытающихся продолжать для вида или чисто из привычки держать голову высоко? Анделин, сколь не пыталась, не могла придумать ни единую реплику, хотя, вполне может быть, что только потому, что из неë не вышел Тарантино. Однако факт оставался фактом: обе девочки молчали, поглощëнные своими проблемами и размышлениями, но ничто так не сближало, как это. Они понимали друг друга без слов, без лишних и пустых, бессмысленных объяснений, без подробностей, которые были не нужны. Они просто понимали друг друга на молекулярном уровне, а молчание стало красноречивее любых фраз. Но неужели наш язык настолько беден и скуден, что даже эта тишина звучит более выразительно? — Спасибо. — внезапно сказала Николь, возвращая флягу обратно, и неожиданно спросила. — Ты же была подругой Мон, ведь так? — Не знаю. — честно ответила Энди, чувствовавшая, что откровенность была просто жизненно необходима, даже больше, чем кислород. — Я вообще в последнее время начала осознавать, что совершенно не знала еë. И сейчас я даже не понимаю, хочу ли узнать настоящую Монику. Ты, наверное, тоже знакома с этим. Тебе же хреново, правда? — Мягко сказано. — шумно вздохнув, согласилась Николь, горько улыбнувшись. И эта улыбка не понравилась Анделин, потому что она была прекрасно знакома с ней: миллионы раз видела в зеркале. И эта жестокая, полубезумная улыбка отчаяния не предвещает никаких сказочных прекрасных перемен, лишь новые страдания и их отчëтливое осознание. — Удивительно, не так ли? — с сарказмом спросила она и позже высказала мысль, которая когда-то, в самом начале крутилась у самой Линдс в голове, вместе с другим адским фаршем обрывочных, хаотичных криков мозга. — У красавицы Никки всë хреново. Это же звучит невероятно глупо! — Почему? — Энди пожала плечами, и всë та же цитата Мартина Питерсона с болью вырезалась в пластах памяти, гулом разносясь в практически опустевшей голове. — Жизнь не выбирает, над кем издеваться. Как бы сказал Бëрджесс, «вселенная дебило-дегенератов», что поделаешь. Так разве случай должен делать исключения? Анделин аккуратно спрыгнула с подоконника обратно на пол, и расплывающимся взглядом посмотрела на Николь, также понимая, что совершенно не знала еë. Как и Монику. Как и собственного отца, брата, Пинкмана, Джейн. Как всех людей на этом свете. Как и себя. — Ещë увидимся. — на прощание сказала Никс, когда Энди закрыла за собой дверь, и по пустому коридору раздался оглушающе громкий стук бредущих по кафелю каблуков.***
Выходя на крыльцо школы и останавливаясь возле парковки, Анделин меньше всего надеялась встретить там вездесущего мистера Питерсона, который с тех пор, как появился в еë жизни, уже никуда не уходил из неë. Энди казалось, что она начала понимать, почему Мон однажды влюбилась в него, как последняя пятиклассница. Но Уайт это отнюдь не грозило, из-за чего все чувства, которые она испытывала по отношению к школьному психологу, сводились к раздражению, вызванному, однако, тем, что он был прав. А девочка, в свою очередь, это понимала, что лишь усугубляло ситуацию, но вовсе не упрощало еë, невзирая на хрупкие законы логики. — Анделин, ты снова прогуляла урок? — сразу же повышая голос, начал Питерсон, щурясь на ярком солнце и с укором смотря в открытое лицо школьницы. Поняв, что ответа не будет, мужчина шумно втянул прохладный воздух сквозь стиснутые зубы и продолжил. — Я хочу помочь тебе. — Как помогли Мон? — Энди шипит и собирается уходить, но что-то не позволяет сделать этот шаг, прибивая девчонку к месту, словно гвоздями. — Мы можем поговорить? — Мартин выглядит напряжённым и озабоченным, от чего становится понятно: помочь он хочет себе. Впрочем, Уайт это нисколько не удивляет. — Наедине. — озираясь по сторонам на толпу школьников, спешащих домой, добавляет мужчина. — Мне не о чем с Вами говорить. — Дел старается выдерживать дистанцию, обращась к нему уважительно. Но это сложно. Всегда было, а после прочтения записей, что в бреду писала подруга, стало практически невозможно. — Пользволь мне объяснить. — ну, конечно же, он боится за свою шкуру, разве могло быть иначе? Мартин говорит о дневнике и очевидность его поведения, перемешанная с глупостью, вынуждает Энди сказать то, что она говорить не хотела. — Жене объясняйте, когда я покажу ей дневник Моники. — оставаясь холодной, даже несмотря на согревающие лучи, отдающим прохладой голосом сказала выведенная из себя Энди, которой претензиозный тон Мартина казался оскорбительным и недостойным. Конечно же, она не собиралась воплощать свою пустую угрозу в жизнь. Но здесь и сейчас, смотря в его трусливое лицо, на поджатые, пробиваемые дрожью губы, сказать это казалось жизненно-важным. Можно ли было винить Мартина в её смерти? Что бы было, скажи он тогда, что любит её, а не выстави за порог с несчастной парой сотен баксов? А что было бы, не переспи он с ученицей, так нещадно нарушив закон? Дели часто думает об этом в последнее время, с горечью осознавая, что любая мелочь могла сохранить её подруге жизнь. Эффект бабочки крайне интересен, но абсолютно бесполезен, ведь ужасающие последствия своих действий мы можем оценить только после катастрофы. — Анделин… — Питерсон произнëс это шëпотом, но увидев, что Дел равнодушно спустилась вниз по ступенькам, изменил интонацию. — Анделин Уайт! — он сбежал с лестницы за ней насколько быстро, насколько это позволяла его физическая форма, и резким движением остановил еë, развернув к себе. Тело Линдс пронзила неприятная боль, становившаяся такой потому, что Энди знала: она была причинена лишь для того, чтобы быть причинëнной. Но что заставило Мартина поступить так? Страх? Слишком банально. Но ему это подходит, как никому, ведь Питерсон и вправду до жути прост, он такой же, как все. Поэтому, наверное, он и может понимать и констатировать те истины, которые, увы, недоступны инакомыслящим, да и самой Анделин в том числе. Чужая рука ещë сильнее сжала запястье, а испуганный и одновременно молящий шëпот становился всë более и более неразборчивым, однако Энди и так не слышала его: в ушах звенело, а картинка перед глазами покрывалась неприхотливой узорчатой волной чëрных точек. Но кто был тому виной? Был ли это непременно беззащитный мистер «М», олицетворяющий всем своим видом явление жалости или алкоголь в её крови? Хватка стала сильнее, заставив Уайт неприязненно поморщиться, а тело, в свою очередь, рефлекторно запаниковать, пытаясь выдернуть руку из оков. «Точно останутся синяки.» — Эй, отойди от неë! — будто из-под толщи воды, до слуха Уайт отдалëнно и приглушëнно донëсся на самом деле громкий крик знакомого голоса. И пока в голове ютился зловонный рой вопросов о том, что он здесь забыл и зачем встревает, чья-то ладонь таким же резким движением оторвала, казавшуюся каменной, руку Питерсона, отбросив ничего не понимающую Энди назад. Тем временем, она с трудом различила перед собой Пинкмана, продолжавшего что-то кричать, и далее всë разворачивалось комически быстро, словно Анделин очутилась в гротескном, отвратительно снятом немом кино: раздражающий всем своим естеством Джесси со всей силы ударил такого же раздражающего мистера Питерсона в его холëное лицо, после чего раздался неприятный треск, показавшийся оглушительно громким. Но ничего романтичного, необычного или возвышенного в этом не было. Скулящий от боли Мартин, кажется, совсем не собирался лежать на еще влажном асфальте, довольно быстро поднимаясь. Его очки были разбиты, и Энди с удовольствием отметила несколько осколков, застрявших в коже вокруг глаз. Картинка была до боли знакома, ведь еще недавно Уайт и сама рисовала её в своей голове. И пусть фантазии являли собой нечто более кровавое, удовлетворение всё же растекалось по застывшему телу. Мужчина, наконец встав на ноги, на секунду остановился, словно пытаясь себя отговорить: очевидно безуспешно, ведь сразу после этого его сжатая в кулак ладонь врезалась в лицо мальчишки. На мгновение всё застыло, но тут же продолжилось с неимоверной силой, словно кто-то задел кнопку перемотки. Еще несколько ударов пришлись по лицу Джесси, который, стоит отметить, и без того был побитым, что совершенно не вызывало недоумения, учитывая его образ жизни. Безжалостный звук, сопровождающий драку, грохотом врезался в слух Энди, заставив ту наконец прийти в себя. Но разнять их возможности не представилось, Мартин остановился также неожиданно, как и начал. Оглядевшись и заметив учеников вокруг них, чьё количество лишь увеличивалось, мужчина схватил кожаный портфель и поспешил удалиться, напоследок пообещав засудить этого психа. Мир снова обрел краски и стало проще дышать, но некое подобие успокоения прервал Пинкман, молча схвативший Уайт за всё то же запястье и со злостью потащил к машине. И это стало последней каплей, заставив Дел болезненно рассмеяться и, конечно же, разозлиться. Отношение, с которым относились к ней поголовно все мужчины в её жизни не могло не давать чувствовать себя вещью. И это распаляло внутри адский, ни с чем не сравнимый гнев. На месте Пинкмана, обращавшегося с ней сейчас, как с отбившейся от рук шавкой, появился Мартин, минуту назад делавший то же самое. Затем их лица сменил Ти-Джей, обращавший на сестру внимание лишь тогда, когда ему что-то было нужно. И, конечно, папа, изменившийся за последние пару месяцев до неузнаваемости. Тот, от кого подобного нельзя было ожидать и любовь которого теперь приходилось заслуживать. Добрый, справедливый и заботливый, сейчас он ранил девочку больше всех, хотя его тут даже не было. — Отпусти! — упирается Энди, когда беглый шаг Пинкмана наконец прекращается. — Какого хера ты вообще здесь забыл? — Садись. — на его лице не видно никаких эмоций, лишь грубый, пронзающий насквозь взгляд. Он сообщал о том, что причины явно были, вот только Дели их не услышит. — Отсоси. — наверняка Джесси сейчас жалеет о том, что полез её спасать. Но действительно ли он спасал её или, быть может, себя самого? Грубость со стороны Уайт заставила парня, до этой минуты казавшегося вполне спокойным, с грохотом распахнуть дверцу машину и, свирепо посмотрев на Энди, схватить ту за плечо. Попытка усадить девчонку в машину силой успехом не увенчалась: из-за её злобных криков на них начали смотреть, проходящие мимо, учащиеся и учителя. Но довести задуманное до конца не дали вовсе не напряжённые взгляды людей вокруг, а один конкретный. Принадлежащий, одетой с иголочки, девушке, подошедший к ним под громкий стук каблуков. — Боги, Энди, вот ты где! — раздался над ухом голос, прежде казавшийся писклявым. Но сейчас он звучал твёрдо и смело, почти также, как говорила Мон в своё время. — Я уже всю школу обошла, пока тебя искала. Мы же договорились встретиться у входа, ты забыла? Неожиданное появление красотки, как мысленно охарактеризовал её Пинкман, заставило парня отступить. Он казался подавленным, но гнев по-прежнему не сходил с его лица. Казалось, стоит спасительнице отвлечься всего на секунду, и он просто вырубит Уайт, закинет в багажник и повезёт туда, куда собирался. — Я… — начала было Анделин, но продолжить ей не дела Николь, снова заводя бойкую речь о забывчивости подруги. — Давай, идём, у нас всего день остался до сдачи проекта. — и если по началу Энди задавалась вопросом: «что она несёт?», то теперь его сменил «зачем она помогает?». Они не подруги и никогда ими не были, и именно поэтому поведение Никки кажется странным и неуместным. — Серьёзно, Уайт, пошли, я не собираюсь получать неуд из-за тебя. Строгий голос и прямая спина — сложно поверить, что это может заставить Джесси замолчать и стыдливо отвернуться. И пусть отчитывала Никс не его, парень всё равно ощутил неприятный холодок на спине, когда случайно столкнулся с её заснеженным взглядом. — Будешь должна. — протянула Николь, когда они уже отошли на приличное расстояние, оказавшись у, наверное, самой дорогой на парковке машины. — Зачем ты это делаешь? — не найдя слов для ответа лучше, спросила Линдси. Это было странно. Даже постраннее вспыльчивости Мартина или супергеройского появление Джесси из ниоткуда. Стерва Никки выручает кого-то? Это впору вписать в историю, как очередное чудо света, чтобы будущие поколения изучали на скучных уроках что-то действительно важное. — Потому что девочки должны помогать друг другу. — всё ещё строго протянула Никс, говоря так просто, будто эту истину знают все. Несложно было догадаться, что за её добротой стояло нечто ещё, но Дел не могла понять, что именно. — Садись. Она галантно открыла дверь перед Уайт, а интонация, с которой была произнесена просьба, так сильно отличалась от приказного тона Джесси, что Энди, не думая ни секунды, забралась в отпалированной салон розовой машинки. И она вновь ощутила это дурманящее чувство, будто происходящее ей только лишь снилось. Когда кто-то презираемый тобой открывается с новой стороны, доселе тебе неизвестной, тяжело удержать привычную картину мира нетронутой. Что-то изменилось в этот момент. Да, изменения в прежде беззаботной жизни Линдси происходили в последнее время с невероятной частотой, но в этом скромном моменте было что-то еще. Что-то хорошее, что-то, давшее призрачную надежду не захлебнуться в том болоте, где девочка тонула уже несколько месяцев. И всё же Мартин оказался прав, не так ли? «Порой всем нам нужна помощь. Как бы сильно мы это не отрицали.»