Дневник Большого Медведя

Найдя вчера тетрадь, я вернулся к себе, чтобы никто не отвлекал, и снова понял, что Иван Иваныч был прав, вдалбливая нам мысль о доме. Должно, обязательно должно быть крохотное место, где на секунду чувствуешь себя собой. Вспоминая одного, воскрешаю в памяти других, и мне становится так жаль, так обидно, что мы разделились. А тогда бы я ни за что бы не встретил ни Матроса, ни солдатиков, ни стариков, ни Лысую. За вечер собрался с мыслями и написал обо всём, что произошло за лето в Зоне. С утра, наскоро поев, сняв бельё с веревок, пришёл к Казарме, где Матрос с ребятками-солдатками ждали меня. Двигаясь по широкой, вздыбленной, заваленной машинами главной дороге, мы достигли Дворца. Ребятки разбрелись, мы с Матросом остались посреди дороги. Запустение и одиночество до сих пор глубокой печатью лежали в Зоне: растрескавшиеся стены домов, погнутые ограждения, сиротливые чёрные окна, глухое эхо шагов, вывернутые телефонные будки, ржавый скрип качели. Только деревьям неважно: есть мы или нет нас – они набросили на себя зелень и каждую минуту радостно шелестели, щекочимые ветром. - Завтра и отправимся, – вдруг сказал Матрос. - Как завтра? Ты хотел ждать до осени. - А что мне эти три дня? Они погоды не сделают, – он пошарил по карманам и цокнул: сигареты закончились. – Но вдруг этот Витя Первый заграбастает не только оружие, а ещё такой же арсенал, как у нас. - Думаешь… - Я не думаю, но под этого хера прогибаться я не собираюсь! – отрезал Матрос, складывая руки на груди. – У меня в подчинении целая сотня людей, и за каждый их волос я готов воевать. А эта падла срать хотела на всех и вся: ему лишь бы все плясали под его дудку, – он замолк, потёр шею и злобно зашипел: – Ведь если он там найдет чего, я всю жизнь себе этого не прощу. Видимо, и правда Матрос прикипел душой и сердцем к своим ребяткам. А я так, всё мучаюсь и не приткнусь никак. Солдатики вернулись, рассказали, что вокруг завода творится: тишь да гладь, только на западе в одном из домов живут люди. Вечером Матрос, поужинав, скрылся в кабинете, на мой стук не ответил, и я решил его не беспокоить. Пусть отмечает, рассчитывает, думает – это его дело. Завалился на кровать, раскрыл найденную в десятиэтажках «Кому на Руси жить хорошо» и снова погрузился в печаль, тянущуюся через всю нашу литературу. Ведь хорошо тому, кто верит в светлое будущее, а у нас, живущих в разваливающихся домах, поглощающих старую еду, глядящих в грязные зеркала, нет никакого будущего, ни светлого, ни тёмного. За три месяца в Казарме умерло пятеро: кто-то слишком стар, кто-то слишком болен, кто-то слишком уставший. А кто ещё от чего умер? От пули, всаженной благоверной рукой лидера, от лжи, беспечно ляпнутой напарником, от глупой надежды в наше помилование и возвращение, от долгого ожидания, от дыры в сердце. Да я, пожалуй, что умер бы, если б так удачно не встретил Матроса. Дошёл бы до десятиэтажек и лёг помирать. Что ж заставило меня тогда поднять себя и вернуться? Уважение? Любопытство? Скука? Казарменный свет выключают в полночь, если никто не просит раньше. Я же лежу на самой крайней кровати допоздна, читая под светом лампы, иногда плача над суровой судьбой героев или смеясь вместе с ними. И временами мне кажется, будто я всю жизнь вот так лежу и читаю, и никогда у меня не было родных, близких мне, любимых людей, никогда я не целовал девчонку-соседку, никогда не доил козу, никогда не баюкал сына, никогда не вставал рано утром и не шёл на работу. Разбаловала меня Зона, изменила до неузнаваемости.