Дневник Большого Медведя

Как четыре месяца назад мы решали, куда же нам податься, что делать, для чего жить, так и сейчас думаем, как же вернуться к мирной жизни. Если тогда мы могли плеваться и во всём винить власть, избавляющуюся от непригодного человечества, то теперь так не получится: во всём виноваты мы. В течение нескольких дней, одолжив у Олега два грузовика, увозили зоновцев к бункеру и нагло всем врали, что скоро они смогут вернуться на свои места, скоро мы избавим Зону от нашествия существ. Люди, кроткие и испуганные, тихо сидели на кроватях, иногда шёпотом переговаривались, уважительно и вседоверительно смотрели на нас. И пусть они казались смирными, покладистыми, в воздухе витало напряжение, как в весеннюю предгрозовую минуту. Пользуясь этим затишьем, произвели перепись населения, пока прибывали новые и новые грузовики, полные толп. Насчитали 659 человек вместе с оставшимися солдатиками. Не встретив среди них Лысую и Степана, я понял, что и они покинули нас. Ежедневно мы уходили группами, отстреливая животных, но каждый раз казалось, будто их становилось всё больше и больше. Массы лающих и вопящих бежали на нас: кто-то лишался одежды, кто-то – руки, кто-то – жизни. И, сидя за широкими стволами елей, я не знал, что было лучше, кто из нас получал успокоение: они, расставшиеся с проблемами и ужасами, или мы, горящие надеждой и мщением за своих. Держать в руках автомат непривычно и сначала казалось гнуснейшим делом. Постепенно свыкаешься с мыслью: если не ты, то тебя. Кто ещё мог защитить стариков, семейных, только-только почувствовавших успокоение, если не мы? Бандиты иногда помогали нам, но и они, увидев, что просвета в наших стычках со зверьём не видно, отнекиваются от вылазок. Да, конечно, мы виноваты, и нам держать ответ перед всеми, но и они умеют защищаться – почему бы немного не постараться? Но бандиты, то ли всё ещё справляющие панихиду по Вите Первому, то ли просто не желающие признавать в Матросе авторитета, дисциплины не придерживались, пили и выходили из бункера по ночам, не обращая внимания ни на караульных, ни на блуждающих в округе зверей. Старики, прикипевшие ко мне, как к сыну, почти всё время молчали, когда я приходил к ним, приносил еды и уверял, что потерпеть оставалось всего ничего. Узнав о судьбе бедной Дарьи, они совсем сникли и закрылись от всех, на мелькающего Олега бросали укоряющие взгляды, да и меня, наверное, тоже видеть не хотели. Что им мои подачки, когда нет теперь той, ради кого они хотели жить? Вере какое-то время было лучше, пока кто-то из бандитов не проболтался о том, что же случилось перед заводом; слегла и больше не встала. Старики редко приходили к ней: делать им там было нечего, а молчать и с трауром в глазах смотреть друг на друга – не каждое сердце выдержит. Казбек, потеряв чересчур много сил и крови, отправился к праотцам. Следом за ним ушёл и Петрушка, бледный, поседевший за ночь. Да и сколько солдатиков умирает каждый день. Некоторых мы ещё успели положить у Казармы, а другим пришлось ютиться недалеко от бункера, у старой водонапорной башни. Без крестов, без табличек, без опознавательного камешка – только перекопанная земля, которая скоро засыплется снегом, а потом и порастёт травой, как и всё здесь. Так и жили мы все эти дни, перебегая от дерева к дереву, от комнаты к комнате, от правды к неправде. Писать не было ни сил, ни желания. Только теперь нашёл в себе мужество выложить всё, как есть, что думаю. Но и то кажется мне ложью.