Байки из склепа

Приятное успокаивающее тепло разливается по телу. Уютно-сладковато пахнет сеном и полевыми травами, сухим чабрецом и зверобоем. Мягкий тёплый комок мостится под боком, отирается о рёбра и мурчит, как трактор «Беларусь» на просторах полей. Жмётся и трётся, перебирая подсохшую ткань рубашки мягкими подушечками когтистых лап. Аппетитный тёпленький ком. Такой ласковый и беззащитный. Такой... Вкусный. Сворачиваюсь клубком, утыкаясь носом в шелковистую шерсть, вдыхаю поглубже, чувствуя, как быстро циркулирует кровь в тёплом пушистом зверьке. Выдыхаю и ощериваюсь, открывая пасть, чтобы вгрызться в маленькое беззащитное тельце, но кот издает странное мурлыканье, подаётся вперёд, упираясь мягкими лапками в плечо, и коротко лижет мою щёку. Смотрит на меня светящимися жёлтыми глазами. Улыбающимися. Весёлыми. Такой же распиздяй, как и я. Облизываюсь, игриво разглядывая его. Выдыхаю, разворачиваясь, перекатываюсь на спину в ароматном стогу шуршащего сена и, подхватывая под передние лапы, усаживаю урчащего котяру на грудь. Ну, не могу я его сожрать! Бля! Ну, не могу! Желудок голодным волком воет. Кот вопросительно глядит на меня, переминаясь с лапы на лапу. — Да не буду я тебя жрать, расслабься, — улыбаясь, говорю ему, почёсывая за ухом. — Кроме того, у тебя есть гораздо более аппетитный, очень тёплый, вкусно пахнущий хозяин. Где твой хозяин, Рыжик? — ласково спрашиваю у кота. Тот только урчит в ответ, подбивая мокрым носом мою ладонь. Выдыхаю, прикрывая глаза, и продолжаю поглаживать его по холке. Перед мысленным взором сразу всплывает образ мальчишки в спортивной красно-чёрной куртке. Как вкусно терпко-сладко он пах, как согревала его кровь, растекаясь тягучим жаром по венам... Ммм... Аппетитный и тёплый. Почти как этот кот, только побольше и повкуснее. О, он практически застонал, когда мои зубы сомкнулись на его шее... Вытягиваюсь, глубоко вдыхаю, выдыхаю и ёрзаю. Горячо. Я бы с удовольствием повторил. Хочу почувствовать, как он дрожит под моими ладонями, как его кровь приятным солоноватым теплом смачивает пересохшее горло. Кот урчит, отираясь, и удобно устраивается у меня на солнечном сплетении, тычась макушкой в ладонь. Дверь со скрипом приоткрывается, запуская в сарай отзвуки лая собак и морозную свежесть, к которой, с порывом ветра, сразу же примешивается аромат домашней выпечки, мятного чая, и другой — совершенно обалденный — сладковато-цитрусовый запах пацана, так неосмотрительно подвернувшегося на моём пути этой холодной ноябрьской ночью. Сажусь в стогу, почёсывая в затылке, и спихиваю в сено урчащего кота, пытаясь продрать переломанными ногтями слипшиеся в паклю пряди ещё влажных волос. От илистой грязи и прелой листвы в всклокоченном гнезде — тошно. Присматриваюсь, физически ощущая, как сужаются зрачки. И тут же расширяются. Какой... Вкусный. Совсем пацан ещё. На вид ему лет двадцать. Может, и того меньше. Среднего роста, подкаченный, приятно крепко сбитый, но совершенно наивный на вид. Веснушки, отросшая чёлка, спадающая на светло-голубые глаза... Очень открытый, доверчивый и... Светлый. Да, наверное именно так: светлый. От него веет теплом, пахнет корицей, ванилью и свежей выпечкой. Смотрю на него, прижимая ладонь к желудку, стараясь заглушить голодное урчание. Какой хорошенький невинный мальчик. Какая бабушкина Красная Шапочка... Зря... Зря пришёл ты в сарай, малыш... Я же тебя просто сожру. И не обессудь. Ты же как шоколадный фондан для человека, не жравшего неделю. Как ароматный полупрожаренный стейк. Как хрустящая корочка на горячем, только испечённом хлебе, когда на нём ещё тают сливки... Сладкий... Иди ко мне. Иди ближе. Я обещаю: это будет быстро и почти не больно.

***

Бля! Как же зябко после домашнего тепла. Кидаю один пирожок Дымку, растревоженному моим полуночным шатанием. Тот, счастливо взвизгнув, на лету хватает его зубами и тащит в будку, благодарно виляя хвостом. Купился! Никакого лая и лишнего шума. Толкаю плечом дверь сарая, и та со скрипом поддаётся. Но и шагу ступить не успеваю — Рыжий, подбивая ноги, с разбегу впечатывается в меня своей раскормленной тушкой и тут же сигает за забор к соседу. Чёртов котяра. Видно, дожидался под дверью первой возможности улизнуть. Ворча, вхожу внутрь, не особо рассчитывая застать чужака в сознании. Порыв ветра подгоняет, обжигая холодом спину. Плотно прикрываю дверь, стараясь сохранить хоть какое-то тепло и ёжусь, чувствуя на себе жадный взгляд. Именно жадный... И сразу простреливает ещё живым воспоминанием. Как сладко... тягуче плавился, растворяясь под его укусом. Как приятно кружило голову, отметая все мысли... Что за наваждение? Стараюсь собраться в кучу, но кровь бьёт в голову, растекаясь предательским румянцем по щекам. Ненавижу себя за это! Неловко переступаю через ворох соломы и, наконец, поднимаю взгляд. Не могу поверить... Ну не должно быть так! Всего час прошёл, ну пусть чуть больше... Но это невозможно! Против законов природы, если я хоть что-то в них понимаю. Мало того, что глаза незнакомца хитро сощурены и светятся весельем... Весь его облик! Даже одежда — и та, словно стала чище. Волосы, пусть ещё всклокоченные, но на кончиках завиваются в платиновые локоны. Цвет лица... расслабленная поза... Плед сам валится из рук под ноги. Переступаю, опуская дымящийся чайник на земляной пол. Сглатываю, стискивая миску с пирожками и хрипло выдыхаю, почти не слыша собственного голоса: — Т-ты кто? Садится удобнее, ведёт плечами, собирая завивающиеся волосы в ладонь, зажимая в кулаке, и неестественно белозубо лыбится — совершенно похабно, по-блядски — облизывая меня голодным взглядом. — Я — Тьма! — театрально начинает он, поправляя грязные кружева на рукавах. — Я — зло! — голос по-напускному гремит набатом, и мне неудержимо хочется заржать. — Я — ужас, летящий на крыльях ночи! — подскакивает в сене и выпрямляет спину, тут же прыскает, падая обратно жопой в сухую траву. — Я Черный Плащ, детка, — заливисто звонко ржёт, запрокидывая голову, и вовсе не напоминает больше хладный труп. Разглядываю это нелепое чудо, раскрыв рот и на миг онемев. Ошарашенно сую ему в лапы миску с пирожками и, наконец, отвисаю. — Ну, эту байку я уже слышал, — настороженно усмехаюсь, всё ещё пытаясь сообразить, во что вляпался. — Давай-ка новую версию, Плащ. Эта была хороша до того, как ты меня цапнул, чёртов упырь. Фыркает, облизывается, вертит миску в руках и отставляет на пол, садясь удобнее, по-турецки скрещивая ноги. — Ну, — тянет, хмыкает, рассматривая обломанные грязные ногти. — Если я тебе скажу, что зовут меня Максимилиан Август Иоанн фон Цандер — это что-то изменит, конфетка? — нагло лыбится и почему-то опять облизывает порозовевшие губы, переводя взгляд с ногтей на меня, а в зелёных мерцающих глазах черти пляшут. — Не, вот это всё после Максимилиан, опустим. Язык сломать можно, — сглатываю, стараясь не смотреть на его влажные, нагло изогнувшиеся губы, но черти в его прищуренных глазах не менее опасны. — Максим? Макс? Так пойдёт? И... Это... Что с пирожками не так, м? Ты ж голодный, как зверина... Эти с клюквой и клубникой вроде... Вкусные. — О, конечно, пойдёт, милый, — отвратительно по-пидорски тянет последнее слово и, шурша сеном, медленно подбирается ближе. — Хоть горшком — лишь бы в печь не ставили, — почти мурлычет, а взгляд зелёных глаз как-то неуловимо меняется, они будто становятся больше и глубже, темнее. — Пирожки замечательные, малыш, — растягивает улыбку шире и качает головой, — но я таким не питаюсь. Откидывается, падает спиной в сено и закидывает ногу на ногу, шевеля пальцами в хлюпающих ботфортах. — Тебя-то как звать, мой сладкий принц на рейсовом автобусе? — не зло подкалывает, метнув шалые искры из прищуренных глаз. От его взгляда, его издевательски слащавого голоса становится не по себе. Не могу понять, какие именно чувства вызывает этот... Максим. С одной стороны, хочется хорошенько заехать по его довольной, скалящейся роже, но с другой... Любопытство мешается со странным желанием подойти ближе... присесть рядом... И этот потемневший взгляд... С шумом вдыхаю морозный воздух, надеясь протрезветь, и цепляюсь за последнюю фразу, игнорируя его вопрос. — Ну, и чем же? — облизываю пересохшие губы, — чем ты питаешься, Максимилиан фон... — О, — садится на коленях в сене, пристраивая жопу между пяток, продолжая лыбиться, и поднимает на меня взгляд снизу вверх, медленно облизывая губы, — я питаюсь кровью, кефиром и светом молоденьких мальчиков, сладкий. Слежу за каждым движением этого Макса, пытаясь выудить из его дурацких шуточек хоть крупицы правды. Слишком уж вызывающе держится, гад. Не совсем понимаю, кто у кого в гостях, и чем вызвана такая уверенность. ...Кровью питается? Кефиром? Издевается... — А можно конкретнее, м? — отступаю на шаг, внутренне собираясь. Не нравится мне всё это. Ой, не нравится. — Ты. Кто? Снова лыбится, сука, облизывая губы и сверкая искристо-белым клыком. — Я — коварный искуситель, милых юношей растлитель, и вообще, дампир-вредитель. Если хочешь, перетрём, — подмигивает, шуршит сеном и устраивается удобнее. — Только ближе иди, — его голос становится мягче, бархатнее и глубже, исчезают слащавые интонации и насмешливые нотки, — а то ты всё стоишь... Присаживайся. Я люблю смотреть собеседнику в глаза, не запрокидывая голову. Вязну в манящем топком взгляде. Ноги сами делают шаг в его сторону. Сопротивляюсь. Стараюсь осмыслить слова... дампира? Напрягаю память, собирая обрывки информации об этом существе. Но это же... Бред. Невозможно... Понимаю, что не в силах противостоять его обаянию, подхожу ближе, практически упираюсь голенью в его колено, собираясь опуститься рядом, и сам себя удивляю, упрямо отрезая: — А мне, знаешь ли, больше нравится стоя. Ты вроде уже не тянешь на немощного. — Ну, можно и стоя, — хмыкает он, улыбаясь, накрывает икры на удивление тёплыми ладонями и оглаживает до бедер, облизываясь, запрокидывая голову и глядя на меня снизу вверх. — Ты уверен, что хочешь стоя, малыш? — похабно скалится, скользит ладонями выше, встаёт на колени и ведёт неприлично длинными для мужика ногтями по ремню, мажет подушечками пальцев по полоске кожи над джинсами, запуская пальцы под толстовку, медленно облизывает губы и подаётся ещё ближе — так близко, что горячее дыхание ощущается сквозь слой грубой ткани. Не могу шелохнуться. Как придурок, ошарашенно хлопаю ресницами, отчаянно краснея. Макс бесцеремонно оглаживает бедра, царапая джинсу ногтями, ощутимо сминает ягодицы, скользит по пояснице, тепло выдыхая, и больно стискивает бока, рывком роняя меня в сено, заставляя приложиться лопатками о пол. Закатываю от боли глаза, глухо взвыв. В травмированное колено будто раскаленные иглы вгоняют. — Блядь!!! — выстанываю, прикусывая щеку с внутренней стороны. — Это моя фамилия по матушке! — картинно возмущается, гад, тут же накрывая мой затылок ладонью. Ласково поглаживает под линией роста волос, медленно разминает шею. — Тише, милый, — его тон меняется, голос становится мягче, шутливые издевательские нотки исчезают, а в глазах появляется проблеск сочувствия и понимания. — Хочешь, я поцелую, и боль пройдет? Всё пройдет: и боль, и тревога, и усталость... Хочешь? Пока не ответишь, я ничего не сделаю. Отираюсь о тёплую ласкающую ладонь. Ни малейшего желания сопротивляться... Даже ноющее колено беспокоит всё меньше, лишь изредка напоминая о себе слабыми болезненными вспышками. Его низкий бархатный голос, ток касаний... Стыдно признаться, но и обманывать себя бессмысленно — с губ уже готово сорваться предательское: — Хочу. Пульс беснуется, натягивая вены. Слова Макса уже едва различимы. От дикого возбуждения шумит в ушах. И я доверчиво льну к нему, зарываясь ладонью в неожиданно шелковистых локонах, желая забыть о тревогах, о боли... обо всём, что было до. До нашей встречи. Прикрываю глаза, обжигая теплом дыхания его губы: — Да... Я хочу... Хочу. — Какой послушный покладистый мальчик... — хрипло шепчет с лёгкими нотками довольной улыбки в низком голосе. — Вот так, — поглаживает по затылку, пропуская пряди отросших волос меж пальцами, легко сминая и медленно оттягивая, вынуждая запрокинуть голову, — так, сладкий... — подаётся ближе, обнимая меня, сминая под второй ладонью ткань толстовки меж лопатками, — так, — и нежно осторожно касается губами кожи под кадыком. — Какой хороший, послушный мальчик... — поднимается поцелуями выше, скользит губами под линией челюсти, целует шею там, где под кожей бьётся пульс, и в следующий миг, опаляя дыханием, вгрызается, но я не чувствую боли. Только ощущаю, как кожа расступается под его клыками, как сладкая истома растекается по телу и возбуждение волной стекает к паху. Боль уходит, растворяясь в обволакивающем тепле. Сердце, которое секунду назад готово было проломить ребра, замедляет биение. Ещё мгновение, и меня, кажется, не станет. Уже не различаю, где он, где я... Мысли путаются, пока не исчезают совсем. Ничего. Кроме пьянящего, дурманящего сознание наслаждения. Отключаюсь, полностью растворяясь в нём. Макс мягко целует, оглаживая губами кожу вокруг ранки, зализывает след укуса, зацеловывая пульсирующую на шее жилку. Оттягивая ткань толстовки, касается губами ключицы и, подхватывая под лопатки, укладывает меня в сено. Нависая сверху, вклинивает колено между ног, вжимаясь бедром в пах. — Ты как, сладкий? — почти обеспокоенно спрашивает он на грани слышимости, щекоча дыханием губы. Как я? Да я... Я доверчиво, охотно подставляюсь его губам, склоняя голову набок, позволяя скользнуть поцелуем вдоль шеи. Совершенно пьяный, обдолбанный от возбуждения, обжигающей волной разливающегося по венам, стыдно всхлипываю, выгибаясь, и отираюсь пахом о бедро Макса. И в следующий миг обхватываю рукой его шею, притягивая ближе, вжимаясь, впиваясь в губы жадным требовательным поцелуем. Металлический привкус собственной крови враз рвёт тормоза. Хочется больше. Ярче. Терзая его улыбающийся рот, прокусываю нижнюю губу и вместе с хриплым стоном глотаю каплю пряной солоноватой крови. И это кажется единственно правильным. Таким нужным... Макс отвечает мгновенно, так горячо и остро, так до дрожи обжигающе сладко, жёстко сминая и засасывая губы, вылизывая рот, буквально трахая языком... Так, будто в башку забрался, будто точно знает, как надо. Привкус крови становится ощутимее. Уже не различить, где чья. Оцарапанные клыками губы пульсируют. Макс выгибается, притирается, прижимаясь грудью к груди, обхватывает мой стояк ладонью, сжимая сквозь джинсу, и, скользнув по внутренней стороне бедра, оглаживает мошонку. Как же нереально происходящее... Теряюсь где-то между сном и явью, веду бёдрами, почти поскуливая, и толкаюсь в его ладонь. Раскрывая глаза, перехватываю тёмный, адреналиновый взгляд Макса. Он приподнимается, стягивая рубашку через голову. Я выворачиваюсь из толстовки, пьянея от его обдолбанного взгляда, от тёмного отпущенного желания, плещущегося на дне его сверкающих глаз. Макс за затылок рвёт меня на себя, падая на лопатки, и целует, зализывая ранки и глубокие царапины. Мягко ерошит волосы, глухо постанывая в рот, будто извиняется за причинённую боль. От соприкосновения кожи с кожей искрит. От мешающегося гулкого сердцебиения сносит крышу. Глухо порыкивая, Макс мажет губами по линии челюсти, по щеке, по шее, ловит стекающие пряные капли, с голодным урчанием слизывая, и снова целует в губы, вылизывая рот, оглаживая язык языком. Возбуждением оглушает. Перед глазами всё плывёт. Нетерпеливо отвечаю — мне почему-то важно перехватить инициативу, но этот упырь улыбается в губы, скользя рукой к паху. Вжикает собачка молнии. Запуская ладонь под ткань плавок, Макс обхватывает член, оглаживая по всей длине, смыкает кольцо пальцев под головкой и, зажимая её в кулаке, выворачивает кисть. Меня уже реально потряхивает. Кажется, если он уберёт руку, я сделаю это сам... Никакого стыда. Я весь открыт перед ним. Нависаю, ласково вылизывая соблазнительно улыбающийся рот и, обхватив Максима за плечи, перекатываюсь на спину, увлекая его за собой. Скольжу ладонями по бокам, оцарапывая кожу, и завороженно наблюдаю, как почти моментально затягиваются сочащиеся отметины. Не сейчас. Я вспомню об этом позже. Он всхлипывает, выгибаясь, облизывает меня пьяным потемневшим взглядом и снова целует — до сладкой боли засасывая нижнюю губу, терзает её, покусывая и оттягивая. Рвано выдыхая, нависает, на миг застывая, просто глядя в глаза. На контрасте нежно скользит костяшками пальцев по щеке, поглаживая. Отираясь одним звериным слитным движением, осыпает хаотичными поцелуями скулы и шею, плечи, ключицы, солнечное сплетение и кубики пресса. Соскальзывает ниже, с нажимом оглаживая бока, пересчитывая ребра подушечками пальцев. Коленями раздвигает мне ноги и устраивается между бёдер. Перехватывая жёсткую ткань на пояснице, рывком стягивает джинсы, насколько позволяет поза. Зацеловывает низ живота, оставляя на коже болезненно сладкие засосы, мажет поцелуями вдоль резинки и обхватывает губами ствол сквозь ткань плавок, скашивая на меня совершенно пьянючий взгляд. Тепло выдыхает, лаская языком у основания, проходится по всей длине, прочерчивая влажные линии ещё и ещё, пока потяжелевшая ткань не начинает липнуть к коже. Не могу отвести одурманенного взгляда от серебристой макушки Макса и, сладко постанывая, накрываю его затылок ладонью, мягко перебирая платиновые пряди кончиками пальцев. Выгибаюсь под лаской, всхлипывая, и едва сдерживаю желание вжать его в пах, подкинуть бёдра навстречу. Сминая под пальцами два слоя ткани, он рвёт плавки и джинсы на бёдра, сразу забирая головку в рот, смыкая под ней кольцо горячих влажных губ. С глухим стоном оглаживает ствол, расслабляет горло и, подхватывая под ягодицы, заставляет меня толкнуться глубже. Ещё раз и ещё. Так глубоко, чтобы я мог поймать вибрацию горячих гладких стенок на задушенном стоне. Почти выпускает член изо рта, мазнув головкой по губам, и обхватывая стояк ладонью у основания, наглаживает подушечкой большого пальца, направляет, чтобы насадиться снова. Так глубоко, быстро и правильно, не выделываясь, не красуясь — почти жёстко. Перехватывает меня под поясницу, заставляя толкаться в рот, и я теряюсь в ощущениях, затрудняясь определить, кто кого трахает. Но это неважно. Ни одной мысли... Я весь сейчас на кончике его языка. Сжался до точки. Макс стягивает мешающее тряпьё ниже, накрывает ладонью стояк, прижимая к низу живота, зажимает головку и мажет губами по мошонке, по стволу — снова и снова, повторяя путь губ языком. Ярко. Почти на грани. Хватаю ртом воздух, проглатывая рваный стон. Стискиваю его плечи, балдея от низкого гортанного рыка. Хочу видеть. Каждую деталь. Слишком уж сладок сон... Обнимая губами, он поочерёдно забирает в рот яйца, оттягивая и выпуская, ласкает языком ствол у основания, снова забирает член в рот, со стоном пропуская головку в горло. Ещё секунда, и я взрываюсь, вздрагивая. Судорожно стискиваю платиновые пряди в кулаке, на миг притягиваю Максима за затылок, и на рваном выдохе расслабляю пальцы. Ммм... Он продолжает... Медленно скользит по стволу губами, надавливает кончиком языка под головкой, неторопливо сглатывает, выжимая меня досуха, и плавно выпускает член изо рта, улыбаясь припухшими потемневшими губами. Щекочет влажную кожу дыханием, звонко целует под пупком и падает на лопатки в ароматное сено, лыбясь довольным обожравшимся котярой. Даю себе пару минут отдышаться. Или часов? Я ощущаю себя вне времени. Это... Настолько невероятно... Полнейшая эйфория. Я в глубоком нокауте. И где-то отдалённо... едва уловимо закрадывается совершенно нелепая в данной ситуации мысль... А где, собственно, были клыки Макса, когда он отсасывал? Или я совсем страх потерял? Расслабленно улыбаюсь, нависая над его лицом, и тепло выдыхаю в губы: — Расскажи мне подробнее, м? Что ты за зверь такой, раз уж мы... Ну... Познакомились. Близко. Очень. Он урчит, поглаживает меня костяшками пальцев по щеке, а в светящихся глазах искрится веселье. —Так, может, для начала, познакомимся по-настоящему, м, сладкий? — хрипловато предлагает он, усмехаясь. — Как тебя звать, прелесть моя? Ловлю щекой мимолётную ласку, улыбаясь. Странно, но совершенно не злюсь на его «сладкий», «прелесть» и остальные пошлости, за которые уже давно припечатал бы любому другому. Тепло заглядываю в его глаза, рисуя подушечками пальцев звезду на плече. — Митя. Для тебя теперь Митя. Этого достаточно? Или тебе представиться по полной форме?! Он улыбается, накрывает затылок ладонью и притягивает меня ближе, перебирая пряди волос, поглаживая. Так близко — чтобы на расстоянии вдоха застыть, чтобы губами мазнуть по губам, и шепчет: — Вполне, — тянет меня ближе, щекоча дыханием кожу. — Очень приятно. Я Мак, — и целует — на контрасте нежно, медленно, без привкуса крови и ноток сумасшествия, без голодной страсти, без... Клыков. И мне совершенно не страшно. Я знаю. Чувствую, что он не причинит, просто не способен причинить мне вред. И становится так спокойно, так уютно и правильно рядом с этим совершенно безбашенным, но таким родным Маком. Не замечаю, как растворяюсь под его тёплыми ладонями, погружаясь в сон.