Байки из склепа

Слэш
NC-17
Завершён
343
автор
Маркус Пирс соавтор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
201 страница, 14 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
343 Нравится 364 Отзывы 121 В сборник Скачать

Байка о дампирских рёбрышках и глубоком... Недопонимании

Настройки текста

***

Как же холодно... Морозно так, что земля под ногами кажется каменной. Ноздри слипаются, покалывая, при каждом вдохе. Не решаюсь срезать — бабуля слёзно просила идти в обход, причитая в трубку о том, что нашли труп Пашки. Хм. Интересно... Хочу разузнать подробнее. Из тех обрывков, что услышал по телефону, картина не совсем ясна. Что-то не складывается. За почти три недели дождей, труп бы выглядел иначе. Да и нашли его на болотах. Как он может быть иссушенным, словно мумия?.. С глубокими бороздами от порезов, может, царапин. Лопатки, плечи, бёдра... Говорят, места живого на Пашке не осталось. Только, вот, чем же можно было вспороть кожу так, чтобы это походило на человеческую пятерню? Какая же сука это сотворила? Зверь? Но почему тогда труп высушен? Почему испит до дна, а не распух от влаги, как следовало ожидать? Размышляя, не замечаю, как подхожу к дому. Дымчик приветливо повизгивает, учуяв меня ещё издалека. Рыжик, сидя на заборе, старательно вылизывает лапу, смешно растопырив подушечки, и с оттяжкой проезжает языком меж когтей. Гостей намывает! Вот он я — встречай, пушистая рыжая морда. Кот лениво ведёт ухом и, мяукнув, спрыгивает, вьётся у ног, отираясь, мурчит паровозом. — Митенька, я уж заждалась, — у порога встречает бабуля, подслеповато щурясь, и ощупывает меня заботливыми, тёплыми ладонями. — Вот и хорошо. Живой. И молодец, что не через лес-то, — толкает меня в хату, пугливо озираясь, шепчет беззвучно, что-то похожее на «Спаси и сохрани» и плотно закрывает дверь, для надёжности задвигая щеколду. — Ба! Да что с тобой?! — изумлённо наблюдаю, как бабуля дрожащими пальцами рисует в воздухе кресты, что-то бубня себе под нос. — Ба! Я жрать хочу! Эй?! — Всё уж готово, милый! И правда, чего это я, старая? — переключается, гремя тарелками. — У меня тоже весь день ни крошки во рту. Щас вместе и отужинаем, — неловко ставит чашку на стол. Та, пританцовывая, соскальзывает, со звоном разбиваясь о досчатый пол и... понеслась. — Горе-то какое, Митенька! Да что же это в мире делается?! Такой молоденький был! — бабуля суетливо хватается то за веник, то за посуду, не в силах справиться с волнением. — Чшшш... — забрав и откинув веник, обнимаю её за плечи, подхватываю на руки и, осторожно переступая битое стекло, несу в комнату. — Всё хорошо, ба. Всё будет хорошо, — шепчу, укладывая её в постель, и мысленно добавляю: — Я найду тебя, Мак. Найду и придушу, упырина.

***

На кладбище отвратительно сыро и холодно. Туман оседает инеем, застывая коркой льда на пожухлой траве. Руки без перчаток мёрзнут так, что кончики пальцев мерзко покалывает. Мёрзнет всё: мёрзнут скулы и нос, мёрзнут бёдра и жопа. Волосы намокают от оседающего тумана, ещё сильнее завиваясь в тугие спирали, и покрываются коркой инея. Сижу. Четвёртый час сижу за надгробием недавно почившего Ивана Николаевича. Могила неубранная. Земля уже просела. Вокруг высятся какие-то куцые ржавые туи и убогие веночки. Неприятное место. Не хотелось бы мне в таком лежать. Хотя мне такое вряд ли светит. В лучшем случае, как у Энн Райс, останусь тенью на мостовой или кучкой пепла у тротуара. Впрочем, уверен, моя смерть не будет настолько романтичной… Прижимаюсь спиной к промёрзшему мраморному надгробию. Тихо. Слышно, как оседает туман, как в мёрзлой листве копошится почему-то ещё не уснувший ёж, как ветер завывает в голых ветвях, и вековые деревья жалобно скрипят под его порывами. Где-то в лесной глуши орёт совёнок, выпавший из гнезда; большая птица буквально в нескольких метрах от меня рассекает крыльями влажный холодный воздух. Выдыхаю, прикрывая глаза, и закуриваю, пряча огонёк сигареты в рукаве пальто. Слишком тихо. Митькины завораживающие глаза и влажно поблескивающие прикушенные губы стараюсь лишний раз не вспоминать. Это всё чревато. Никак не получается сосредоточиться на деле. Суккубиха, несомненно, где-то неподалеку притаилась. Слишком тихо, слишком большая фаза между убийствами. Это не дело. Она должна питаться хотя бы раз в неделю. Я не верю, что она нажралась на целый месяц вперёд. Затаилась, сука. Ждёт удобного случая. Знает, что я ищу её. Небось решила не уводить мужиков прямо из деревни. Слишком рискованно. Поджидает какого-нибудь заплутавшего охотника или дурного грибника в начале в декабря. Или мужичка, вышедшего в лес за дровами. И не сидится же им, кретинам, дома… Выдыхаю облако сизого дыма и растираю замёрзшие ладони, зажав сигарету в уголке губ. Затянувшись снова, стряхиваю пепел во влажную промёрзлую листву. Где же гнездится эта дрянь?.. Вряд ли она поселилась близко к людям. Вряд ли рискнула маскироваться под одного из них. Слишком высокие ставки. Я бы, на месте этой твари, поселился где-нибудь в заброшенной церквушке около деревни, где-нибудь в покинутом пионерском лагере, может, или здесь — на кладбище. Кладбище несравнимо ближе, чем пионерский лагерь или заброшенная церквушка. В церквушке никаких признаков обитания демона нет, а в лагере ошиваются только бомжи, наркоманы, местные алкаши, решившая гульнуть молодёжь да любители острых ощущений. На самом деле, очень скучный контингент подобрался. Вдавливаю окурок во влажную листву, потрескивающую тонким льдом, прижимаюсь лопатками к памятнику. Почему же так холодно, бля?.. А где-то Митя. Тёплый, живой и дышащий. Пахнет, наверное, лаймом и лимоном, бергамотом, немного мандаринами, немного корицей… В этом всём можно разобрать едва уловимые мускусные нотки, лёгкий запах табака и кожи, и… Тепло. Он обалденно пахнет теплом, и этот запах не разбивается на составляющие. Пятничный вечер. Где он? Ржёт сейчас где-то с друзьями в баре? Хотя мальчишка занимается спортом, и вроде бы профессионально. Непохоже, чтобы он был любителем пошастать по барам. Так где же?.. Тренируется? Или наконец-то выровнял спину, вытянувшись на полу в своей комнате? В протопленной квартире, пропахшей кофе, лежит, глядя в потолок, пока гудит стиралка, полоща его форму? Вряд ли Митька вспоминает обо мне. И правильно делает. Это я распиздяй. Опять мысли утекают не туда. Хмурюсь, прислушиваюсь и собираюсь. За памятником рыдающего ангела наконец-то слышны шорохи. Хищно скалюсь, по-звериному облизываясь, вытягиваюсь и вытаскиваю нож из ботфорта. Так-так… Ну же... Давай ближе... Давно пора. Я уж было заждался, сука. Думал, не явишься сегодня. Дрянь не очень торопится. Мерзко сладко пахнет похотью и почти мурлычет где-то в кустах у креста. Медленно выползает из-за покрытого инеем куста шиповника, поправляет длинные золотистые локоны, мерцая в темноте нечеловеческим завораживающим сиянием. Хороший образ подобрала блядища: стройная хрупкая фигурка совсем молоденькой девушки, тонкое гипюровое белое платье, чулки, туфли на шпильках, выпирающая из кружев пышная грудь, длинные алые когти, пухлые красные губы, фарфоровая кожа и пушистые ресницы вокруг сверкающих в темноте глаз — костюмчик достаточно соблазнительный, если не знать, что под всей этой шкуркой. Взвешиваю нож на ладони, проверяя сбалансированность, выдыхаю, и, метнув, попадаю точнёхонько в лямку блядского кружевного платья. Тварь взвивается, подскакивая на полметра над жухлой листвой, и злобно зырит в мою сторону, сверкая сапфировыми зенками. — Что, разочарована, милая? — криво усмехаясь, выхожу из-за кустов жасмина, вынимая второй нож из сапога. — Мужиком запахло? — лыблюсь, склоняя голову набок, прикидывая, сколько времени займет возня с этой особью. — Да-да, это желание, — тварь вроде отвлекается на голос, принюхивается и прислушивается. — Вот, только одна незадача — хочу я не тебя. Понимаешь, где сиськи — там проблемы. Прицелившись, бросаю нож, но суккуб уворачивается — лезвие проходит, едва задевая её плечо; улыбаюсь, как раз это мне и нужно. — У нас есть два варианта, милая, — продолжаю, медленно, не совершая резких телодвижений, подбираясь ближе; обхожу памятник, старый покосившийся крест и обелиск сорок пятого года. — Ты как любишь? Быстро и безболезненно или долго и мучительно? Тварюга, злобно, по-кошачьи шипя, щерит клыкастую пасть, а из золотистых локонов начинают медленно проступать черные витые рога. Вот так-то лучше. Натуральнее. Усмехаясь, делаю шаг влево и перемахиваю через невысокую ограду. Значит, долго и мучительно. Демонесса облизывается, склоняет голову набок, подаётся ближе, собирается, вытягивается и в два прыжка оказывается на ближайшем памятнике. С него перескакивает на обелиск и, царапнув шпильками по граниту, высекая искры из покрытого наледью камня, тяжело бухается в листву, увлекая меня за собой, вцепляясь наманикюренными когтями в плечи, продирая сразу до кости. Глухо шиплю и, извернувшись, умудряюсь засандалить обеими пятками твари в брюхо, отфутболив рогатую блядищу на полметра ввысь. Перекатываюсь под шорох заледеневшей листвы, но суккуб мягко приземляется в траву рядом, подаётся вперёд и сразу вцепляется когтями мне в щиколотку. Раздирая замшу ботфорта, вгрызается в ногу. Сразу, гнида, до кости. Матерно вою, выгибаюсь и, засветив ей пяткой в глаз, подхватываю сверкнувший в листве нож. Она бросается на меня, намереваясь вцепиться когтями в плечи, но лезвие проходит как раз поперёк миловидной блядской рожи. Суккуб шипит и отшатывается, заливая мне морду тёмной зловонной жижей из глубокого пореза. Машинально утираюсь рукавом и отплёвываюсь. Сучище! Ногу обжигает болью. Не подняться. Но мне бы совсем немного. Чутка совсем. До пентаграммы под листвой всего десяток метров. Заманю — и блядища в капкане. Она, по-звериному рыча, бросается вперёд, загоняя когти в промёрзлую землю, нависает, заливая мне рожу ещё тёплой кровью, шипит и вцепляется когтями в плечи. Рывком поднимает над листвой, стискивает до хруста, вонзает когти в позвоночник над поясницей, параллельно пытаясь задушить меня сиськами, и с такой дурной силой швыряет, что я пролетаю десяток метров, сшибаю два памятника и с хрустом впечатываюсь боком в ствол векового дуба, мешком с картошкой падая в листву. Не вдохнуть. Болевой помогает. Уже не больно нигде. Но воздух в лёгкие протолкнуть не удаётся. Звёзды перед глазами рассыпаются. Блядь! Ну, погоди! Доберусь я до тебя! Ты будешь так увлекательно и долго лететь в ад, так мучительно гнить в нём, так… Суккуб склоняется надо мной и со всей дури вгоняет когти под сломанные ребра. Болью обжигает. Как раскалённый свинец по венам. Кажется, ору, но собственного голоса не слышу — в ушах звенит. От сладковатого металлического запаха крови приятно кружится голова. Или от боли… Кидает в холодный пот. Перед глазами темнеет и плывёт. Сиськи в кружевах, алые губы, хищный оскал… Звёзды и галактики. И треск раздираемой плоти, мешающийся с хрустом ломающихся рёбер. Блядища одним пинком переворачивает меня, вышибая из лёгких воздух. Капельки крови с выбитым выдохом оседают на обледенелой листве и сразу замерзают алыми биссеринами. Красиво. Пахнет… Жареным мясом и запечённой картошкой с сыром?.. И кровью. Сладко. Реальности мешаются. Демонесса седлает бедра, придавливая меня своим весом к промёрзлой земле, и, довольно постанывая, слизывает кровь с перепачканной ладони, с предплечья. Чтоб ты подавилась, блядь!

***

Из головы не выходит сбивчивый рассказ бабули. Что же за хрень приключилась с Пашкой?.. И яркой вспышкой перед глазами ухмыляющаяся рожа Мака. Обломанные когти с запёкшейся кровью. Неужели всё-таки?.. Сука! Упырина ненасытный! Я должен с этим разобраться. Сегодня ночью. Сейчас. Пока эта тварь не проголодалась снова. Осторожно, на цыпочках выбираюсь из комнаты, без единого шороха одеваюсь — если разбужу бабулю, всё пропало. Никакой охоты! Нужно чем-то задобрить Дымка… Крадусь на кухню, сжавшись до точки, но таки удаётся стырить котлету незамеченным. Откупившись от было насторожившегося пса, торопливо выхожу со двора и почти бегом сворачиваю на лесную тропку. Пронизывающий ветер тут же обжигает морозом, бросая пригоршни ледяной крупы в лицо. Лес пахнет зимней свежестью, немного прелой листвой и дымом. Останавливаюсь на холме и озираюсь на полусонную деревушку со светящимися окнами. Так и есть: дым из печных труб давит к земле. Домики тепло подмигивают редкими светящимися окнами. Уютно настолько, что не хочется уходить. Лес зловеще темнеет, и в чаще будто что-то шевелится, тревожа побелевшие от инея лапы елей. То ли косуля, то ли леший. Где-то ухает сова. Вековые деревья поскрипывают под порывами ветра, свистящего в голых ветвях. Ёжусь и выше подтягиваю собачку молнии на куртке. Темно и холодно. Бреду, натянув капюшон на глаза, и судорожно сжимаю в кулаке медальон Мака. Неприятно тянет болотной сыростью и застоявшейся водой. Не полностью замёрзшая топь встречает меня тихим шорохом в камышах и… Сначала кажется, будто там мелькнула девочка в длинной белой сорочке, чем-то светящимся взмахнув над головой. Всматриваюсь. Но нет... Пару раз моргнув, отгоняю наваждение. Ночь. Зима. Болото. Какая девочка в сорочке?.. Бред! Осторожно пробираюсь по вытоптанным камышам. Под подошвами ботинок отвратительно чавкает толком не замёрзшая грязь. Видно, что здесь утром было много народа. Слишком много. Но никаких следов покойника. Странно, но чем ближе я подбираюсь к болоту, тем больше уверенности, что именно здесь найду Мака. Словно кто-то или что-то направляет туда — к кладбищу, кресты которого уже зловеще проглядываются меж кущей. Обхожу ложбинку, поросшую осинками да берёзками, поднимаюсь на грунтовку по промёрзлому склону и медленно бреду в сторону кладбища, щетинящегося пиками ограды, тускло подсвеченной убывающей луной, выглядывающей из-за туч серебряным боком. Наступив на корку льда, вздрагиваю от хруста и озираюсь по сторонам. Кажется… Нет. Откуда здесь? Но я не мог ошибиться. Вот! Опять в ночной тишине эхом слабый приглушённый стон. Нужно осмотреться… Крадучись, перебежками передвигаюсь от креста к кресту и снова недавнее видение — за надгробием, совсем близко, метрах в десяти… Блядь! Белокурая голова девчонки… разметавшиеся по оголенным плечам локоны и сладострастный стон, срывающийся с напомаженных губ. Ещё не знаю, чем этот стон вызван, но сжимаю в кулаке пентаграмму с такой силой, что звезда впечатывается в кожу. Всё сразу становится на места. Блядливая сука! Подхожу ближе. Тихо. Стараясь не спугнуть падлюку, избравшую жертвой молоденькую девчонку. Да. Так и есть! Приглушённый, до боли знакомый стон Мака заставляет замереть сердце. От злости. От желания придушить бездушного упырину. Кровь лупит в голову. Пульс буравит виски так, что кажется, я взорвусь. Больше не прячусь. Просто иду убивать. — Оставь девчонку, сука! Девушка взвизгивает, пронзая меня каким-то звериным взглядом, и, прикрывая окровавленную грудь ошмётками одежды, шипя раненым зверем растворяется в ночи. Не она меня сейчас интересует. Я вижу его — Мака. Тварина валяется на припорошенной земле и лыбится, гипнотизируя меня своим блядским взглядом. Нихуя! Седлаю бедра, прижимая сволочь к земле, пока ещё могу — пока злости хватает, чтобы не замечать тепло во взгляде. Или… Не могу разобрать, что именно скрывается в нём. Совершенно обдолбанный, гад. — Митенька, — выстанывает, сука, с пьяной лыбой, и протягивает ко мне руки в попытке обнять. — Я в раю, милый? — хочется вмазать по довольной роже. — Уже? Так скоро? — с лёгкой иронией будто удивляется он. Нет сил слушать этот бред. Хватаю суку за ворот пальто и трясу, припечатывая затылком о промёрзшую землю. Снова лыбится, слизывая струйку крови с прокушенной губы. Не могу! Блядь! Не могу видеть его пьяную рожу, и от души размахнувшись, заряжаю кулаком с левой, смазывая блядскую улыбку с наглой морды. Светлые локоны, разметавшись по листве, обрамляют серебристыми кудрями бледное лицо Мака с фарфоровой, будто святящейся в темноте кожей. Взгляд мерцающих зелёных глаз совершенно пьяный, теряющий точку фокусировки. Губы чуть припухшие, и под ними виднеются на выдохах искристо-белые клыки. Отрезвляет моментом. Желания поражают контрастами. Теперь, утолив первый гнев, мне его просто хочется. Себе. Сейчас. Мотнув башкой, упырь лыбится ещё шире, перехватывает мой кулак ладонью и, вывернув руку, прижимается губами к запястью, мягко, на контрасте нежно целуя. Низ живота будто кипятком обдает от соприкосновения кожи с кожей. Почти до стона, который едва удаётся поймать на выдохе. — Как интересно ты выражаешь радость от встречи, сладкий, — хрипловато ржёт, щекоча дыханием кожу как раз там, где бьётся венка. Пульс учащается мгновенно. Кровь лупит в виски. Сердце заходится, силясь проломить грудак. — Соскучился по мне, Митенька? Тварь. — А я по тебе скучал, сладкий... Просто брехливая кровососущая тварь. От души прописываю по наглой морде так, что руку будто кипятком обдает. Но это нихера не помогает. Скорее даже наоборот. — Куда бьют, туда целуют, — как-то совсем странно, булькающе ржёт Максим, запрокидывая голову; кудри каскадом спадают на могильную плиту. — Поцелуешь меня? Лыбится и, накрывая бока ладонями, сминает сквозь слои ткани. А я на миг зависаю. Противоречивыми желаниями разрывает сознание пополам. Сучара. Кровь струится из уголка губ, ярко контрастируя с бледной кожей, и этот контраст завораживает. Перехватываю за плечи этого злоебучего мудилу, от всех щедрот душевных припечатывая лопатками к земле. Морщится и скалится в ответ, рвано выдыхая, и все равно лыбится. Странно как-то. Не разобрать оттенки эмоций. — Сейчас, — обещаю, непроизвольно отражая ухмылку. — Сейчас я поцелую тебя, тварина, — и со звериным рыком вгрызаюсь в его улыбающийся рот. Не целуя — трахая. Толкаясь языком до горла, пьянея от вкуса его пряной, ставшей такой… необходимой крови. Мак глухо стонет в поцелуй, так горячо, с готовностью отвечая, оглаживая губы, прикусывая и оттягивая, вылизывая рот. Запускает длинные пальцы в волосы на затылке, сминая пряди, и рвёт меня к себе ближе, удерживая, не позволяя отстраниться. Как же… До сладкой дрожи. Как током прошибает. Вкус нашей мешающейся крови пьянит. Возбуждение моментально накрывает волной. Нет! Ненавижу! Блядливая клыкастая мразь! Отрываюсь от его губ, мотаю головой, чтобы отогнать наваждение, и, выудив из кармана медальон, небрежно швыряю Максиму. — Забирай, сука, и вали из нашей деревни! Он только улыбается, качая пустой кудрявой башкой. Запускает холодные подрагивающие пальцы под мою куртку и толстовку, скользит по голой коже над ремнем. Вздрагиваю и ёжусь. Мак облизывается. — У меня здесь работа, малыш, — хрипит, мотнув головой, а губы растягиваются в похабной лыбе. — Кроме того… Хочешь, расскажу, как я дрочил на твой светлый образ одинокими холодными днями, конфетка? — снова ржёт, скотина, кашляет, и у меня падают шторки. Всё застит багровая пелена. Подскакиваю на ноги, сгребаю эту суку за ворот плаща и, рывком поднимая с земли, со всей дури припечатываю по харе, надеясь стереть грёбаную лыбу. Руку обжигает болью. Казанки кровят. Росчерком клыка глубоко распарываю кожу на кисти. Мак с глухим стоном впечатывается лопатками в памятник, кашляет и ржёт. Гранитное крошево с шорохом осыпается в сухие папоротники, а упырь сползает по покрытому инеем надгробию, падая жопой на землю. — И это все, малыш? — его сотрясает от хриплого, странного какого-то смеха. — Я ждал большего. Беспринципная наглая блядь. В два прыжка сокращаю расстояние между нами, хватаю его за шкварник и одним ударом стираю лыбу в клыкастой морды. Максим улетаем в куст шиповника, с треском сносит покосившийся дореволюционный памятник и пару хлипких молоденьких берёзок, и только после хорошенько впечатывается лопатками в ствол векового дуба. Пыхчу, с шумом хватая губами воздух. Лыбится. Снова лыбится, приподнимаясь, облизывая меня похотливым взглядом! Как эту бабу минутами ранее! Не осознавая, как оказываюсь вплотную, рывком поднимаю его с земли за ворот и прикладываю скользящим справа, снова оцарапывая кулак о клыки. Бесит! Как же бесит, сволочь! Тащу за грудки, впечатывая в крест рядом. Струйка крови стекает с уголка губ Макса — и я снова подвисаю. Слизать. Как же хочется её слизать… Сгребаю его за ворот и жадно целую, вгрызаясь в рот, кусая губы, вылизывая. Возбуждением накрывает, оглушая. Стояк болезненно ноет в тесных жёстких штанах, упираясь в ширинку. Хочу его. До одури хочу. Макс стонет, выгибаясь, сминая под пальцами шею ниже линии роста волос, оцарапывая кожу обломанными ногтями, вклинивает бедро между ног, вжимаясь и притираясь, так горячо, страстно отвечая на поцелуй, что меня ведёт. Просто плыву. Земля уходит из-под ног. Промёрзлое кладбище кружится. Жаром окатывает. Не могу. Дыхания не хватает. Губы горят и пульсируют. Упираюсь ладонями в крест, нависая, прижимаясь к Максиму. Голова кружится от крови, кислорода, адреналина и свежего морозного воздуха. Возбуждением лупит, почти сшибая с ног. Сердцебиение оглушает. Губы сохнут от сбитого дыхания. Облизываюсь и на миг прижимаюсь лбом к плечу Макса, утыкаясь в английскую шерсть пальто, пропахшую одеколоном и табачным дымом. Есть ещё какой-то запах, но сейчас не пойму, не разобью на составляющие. Не могу сосредоточиться. Думать — не могу. Максим оглаживает бедра, ощутимо сминает под ладонями ягодицы и рывком прижимает меня ближе, заставляя отереться о бедро. — Это все, Митенька? — смеётся, сука. — Не на много же хватило твоего запала, чемпион. Ненавижу. Просто ненавижу! Клыкастая дрянь! Сгребаю в кулак светлые патлы на затылке и резко рву вниз, заставляя его запрокинуть голову. Впиваюсь под кадык, вгрызаясь в тёплую кожу и пьянею от солоноватого привкуса вязкой горячей крови. Максим стонет, накрывая затылок ладонью, выгибается, прижимая меня теснее, и второй ладонью заполошно ищет собачку молнии на куртке. Вжикает, расстегивая, постанывает, силясь стянуть тряпку с плеч. Что-то бессвязно шепчет и притирается теснее. Блядь. Какая же блядь… И как до звона в яйцах его хочется. И отпиздить до кровавых соплей его хочется в той же степени. Как представлю, что минутами ранее эти губы с таким же придыханием целовали бабу, а руки жадно мацали грудь девки, крышу сносит. Ревность ядом разливается по венам, и я со всей дури очередным хуком слева разворачиваю упыря, впечатывая грудью в мрамор памятника. Притираюсь, вжимаясь стояком, и торопливо расстёгиваю ширинку. Рву пальто с плеч, отбрасывая во тьму, и в два движения стаскиваю с Мака бриджи, наступая на ткань, выталкивая из вельвета, залипая на белой упругой заднице. Блядь. Как же я хочу тебя, сука… Как!.. Но не на сухую ж тебя драть, падла клыкастая. Судорожным движением достаю смазку из кармана и зубами срываю крышку. Лью на копчик щедро, зажимая второй ладонью шею, локтём надавливая меж лопаток, вынуждая Мака прогнуться. Глухо постанывая, по-блядски выпячивает задницу, подставляясь, накрывает ягодицы ладонями, раздвигая шире, и нагло ведёт бедрами. — Мить, — всхлипывает, выстанывая, поскуливая, ёрзая и вздрагивая. И только от этого голоса, от одного взгляда на него такого можно кончить. Сглатываю и медленно выдыхаю, пережимая стояк у основания, голодным взглядом наблюдая за тем, как в тусклом свете луны поблёскивает дорожка смазки, стекающей меж ягодиц, как дрожит капля на мошонке, как Макс бесстыже растягивает узкую дырку подушечками пальцев, глухо всхлипывая, и призывно ведёт бедрами. Тормоза нахрен срывает. Скользнув головкой по лоснящейся от смазки дырке, вхожу одним слитным движением, натягивая его за бёдра. И мы синхронно стонем, застывая. До звёзд, бля. Воздух из лёгких вышибает. Обжигает. Так узко и тесно, что не пошевелиться, не толкнуться глубже. Мак дрожит, цепляясь побелевшими пальцами за надгробие, рвано дышит и выгибает спину. Сводит лопатки и, расслабляясь, тут же сжимает стояк внутри горячими гладкими стенками. — Двигайся! — почти рыкает, ведёт бедрами и скребёт обломанными ногтями по заледеневшему мрамору. Прикусив губу, медленно подаюсь назад, рыча сквозь зубы. Как же, блядь, узко… — Сверху любишь, блядища… — толкаюсь снова, прикрывая глаза от дикого, обжигающего кайфа. — Работа, говоришь, сука… — вхожу до шлепка яиц, вгрызаясь в голое плечо. Макс стонет, выгибается, изворачивает руку и за затылок притягивает меня ближе, заставляя вгрызться сильнее. Зажимает член внутри, оглаживая тугими мышцами, подрагивая и пульсируя, и шепчет на грани слышимости: — Митя, — рвано, пьяно, дрожа, между вдохами, — да выеби ты меня уже, сил нет! И у меня где-то в башке, где-то на задворках сознания гулко щелкает предохранитель. Начинаю двигаться в дурноватом, зверином темпе с каждым толчком выбивая из Максима глухие рваные всхлипы. — На баб перешёл, гад… — рычу, прикусывая мочку уха. — На мужиков больше не встаёт, да? Максим поскуливает, выгибаясь и подаваясь навстречу, дрожа и сжимаясь, беззвучно вскрикивает, срываясь на протяжные стоны на выдохах. Ломает ногти о заледеневший мрамор, шёпотом зовет сквозь сбитое дыхание и, заводя руку назад, сминает мою ягодицу, удерживая, не позволяя податься назад, пульсируя вокруг стояка, пока я завороженно наблюдаю, как поблескивающие припухшие влажные мышцы обжимают ствол. До воя хочется ближе — кожей к коже — и я рывком рву Мака на себя, впечатывая лопатками в грудь, вынуждая насадиться глубже. Мой. Целиком. Весь. Он вскрикивает, вытягиваясь, сжимает стояк внутри, вздрагивая, и запрокидывает голову, рвано выдыхая в морозный воздух. Дрожит, заводит руку назад, оглаживает затылок и рывком притягивает меня к себе, пульсируя на члене. Пьяно ведёт головой, выгибая шею. Венка призывно подрагивает прямо под губами. Я ощущаю биение пульса под кожей. Со стоном вгрызаюсь в изгиб шеи, прокусывая сразу до пряного солоноватого вкуса. Пьянит. Толкнувшись глубже, на миг замираю. Сминаю ладонями шёлк ткани, забираясь под рубаху, медленно оглаживаю бока, скользя подушечками пальцев по рёбрам — и меня простреливает странным ощущением. Что-то липкое, вязкое под пальцами. Так похожее на… кровь? В шоке отстраняюсь от, очевидно, раненого Макса. — Онетнетнетдаженедумай! — злобно скулит он, загоняет ногти в ягодицу, насаживается, сжимаясь на члене, удерживая меня. Но куда там… Член выскальзывает из пульсирующей растраханной дырки и мажет головкой по бедру. Хочется обнять Мака. Нежно коснуться губами плеча. Плечо… Вдруг замечаю глубокие царапины, оставленные явно не мной. Растерянно хлопаю ресницами, отматывая события этой ночи назад. Где?.. Где я мог так проколоться? Бережно разворачиваю Максима, только сейчас замечая, что он едва стоит на дрожащих ногах, оседая без сил, и встречаюсь взглядом с его потемневшими от боли, кайфа, совершенно обдолбанными, злыми глазищами. — Бля. Мак… Тебе плохо? Тты… ранен? — язык противно заплетается, ладони невесомо скользят по плечам, груди… ощупывая, проверяя на наличие повреждений, и снова касаются рёбер. Макс щерится, обнимает меня за плечи, ощутимо сминая, подаётся ближе и оплетает ногами, скрещивая щиколотки на пояснице. И шипит ядовитой гадиной в самое ухо, рванув за затылок: — А ну немедленно вернул свой хуй на место! Нашёл время, блядь! Мне хорошо, — отирается о стояк горячей скользкой задницей, одной рукой перехватывает у основания, резко насаживается и со стоном выгибается, ритмично обжимая мой член горячими мышцами. — Охуенно хорошо, — обнимает лицо ладонями, оглаживает скулы большими пальцами, обжигает губы дыханием и заглядывает в глаза. — Продолжай. Глаза в глаза — и мир вокруг нас сжимается до точки. Он и я. Ничего и никого больше. Со стоном, не отводя взгляда от его потемневших глаз, натягиваю на стояк горячую пульсирующую дырку Мака, сминая ягодицы под ладонями. Максим всхлипывает, вскрикивая и выгибаясь, с нажимом оглаживает плечи, оставляя царапины на коже, скользит ладонью по шее, по затылку, и на беззвучном вскрике, опалив губы дыханием, впивается поцелуем, засасывая пылающую пересохшую кожу, вылизывая рот, очерчивая языком, сминая под губами. Отвечаю как в бреду. Пьяном. Ведёт. Нежно ловлю губами рваные вздохи Максима, слизываю стоны с припухших искусанных губ. И трахаю горячую подрагивающую задницу. Медленно. Размеренно двигая бёдрами. Оглаживаю шею, скользя ладонью вверх, пропуская меж пальцами завивающиеся серебристые локоны. Нежностью размазывает. Вязну в ощущениях, в его топком, почти чёрном взгляде, нихрена не соображая. Макс выгибается, глухо поскуливает, склоняя голову набок, постанывает, подставляя шею, и сбивчиво шепчет: — Так, Митенька, — срывается на протяжные стоны, дрожит, сжимая мой член внутри, и вскрикивает, оцарапывая плечо. — Так! Ещё! — пьяно просит и хаотично гладит везде, куда получается дотянуться. Ловит моё лицо в ладони, долгим взглядом потемневших глубоких глаз заглядывает в глаза и коротко целует в губы снова и снова. — Дай мне, — шепчет в самое ухо, дрожащими пальцами оттягивая ворот толстовки. — Дай, Митя. Митенька, — так охуительно тянет, всхлипывая, что у меня всё поджимается; до сладкой дрожи. — Митя! Нупожалуйстапожалуйстадаймне! — утыкается мокрым лбом в плечо и дрожит. — Не могу, — шепчет пересохшим губами сквозь рваные выдохи. — Я не могу больше, Мить. Натягиваю Мака до шлепка о кожу и замираю, прижимая к груди теснее. Кажется, я знаю, что ему сейчас нужно. Наклоняю голову, подставляя шею его губам, и сам направляю, вжимая, удерживая, позволяя сделать жадный глоток. Максим дрожит, оглаживает мой затылок, прижимаясь всей тёплой тушкой, мажет губами по шее, целует кожу на бьющейся жилке и со стоном вгрызается, сглатывая. Охуительной вспышкой обжигающего удовольствия ослепляет, вышвыривая за грань, буквально размазывая. Я не слышу ни стона Макса, ни своего глухого вскрика. Звёзды рассыпаются на внутренней стороне прикрытых век. Бля. Колени дрожат. Как же ж… Как... Едва отдышавшись, выскальзываю из лужицей растёкшегося по мне Макса, прячу хозяйство в штаны и наспех застёгиваю ширинку. Удерживаю голову Мака у шеи — совсем слабый, идиот. Пусть хоть по капле, хоть мажет губами… Кутаю ледяное тело в полы куртки, но та лишь едва прикрывает голую жопу. Нащупываю взглядом пальто, зацепившееся за кованую вязь на кресте. Тянусь, придерживая Макса под задницей. Кажется, совсем не дышит. Сейчас. Сейчас я тебя согрею. Набрасываю пальто, с головой накрывая Мака, перекидываю бессознательную тушку через плечо и пошатываясь, выхожу на тропинку. Отомстил, блядь! И куда?.. Куда его теперь тащить?!
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.