Байки из склепа

Куда? Куда же тебя тащить, Мак? Мнусь, озираясь по сторонам. Пальто постоянно сползает с полуголого бесчувственного тела. Не замёрз бы вдобавок... То и дело прислушиваюсь — дышит ли? Но вроде... Вроде жив. Да и бессмертный же — очухается. Чувство вины болезненным укором давит на грудь. Но оно не сравнимо со вторым чувством — почти ликованием от того, что мой Мак — тот ещё гад — но не имеет никакого отношения к смерти Пашки. Пусть узнал я об этом через жопу, но уж лучше так. Вот только... Куда же тебя тащить? К бабуле не вариант — не переживёт ведь. Совсем сдала со всеми этими тёмными событиями. Да и опасно. Для Мака. Михалыч после выходки Рыжего глаз с нашего двора не сводит, а Макс отлично подходит на роль загадочного убийцы — сдаст, как пить дать. И бровью не поведёт. Пронизывающий зимний ветер обдает колким холодом. Руки неприятно немеют, пальцы покалывает. Если у меня мёрзнут руки, то задница Макса точно уже покрылась инеем. Проскользив по заледенелой лужице, удобнее перехватываю не подающее признаков жизни тело. Максим глухо стонет и скребёт ногтями по ткани куртки на спине, но в чувство так и не приходит. Только раздосадованно качаю головой и дальше пробираюсь по лесной тропке, петляющей меж тополей, маслин и редких осинок. Спускаясь по склону, обхожу кладбище с северной стороны и останавливаюсь на перекрёстке. В полумраке наступающего утра иней серебрится на жухлой траве, сосновой хвое и опавшей сухой листве. Где-то стрекочет белка, шуршит, царапая коготками по стволу, и точно на меня смотрит — ощущаю её взгляд. Туман стелется над землей, обвивая стволы вековых дикорослых груш, лентами вытягиваясь вдоль канала. Морозно. В воздухе образуются облачка пара от прерывистого дыхания. Тишина. Ветер будто разом стих. Озираюсь по сторонам, прислушиваюсь, стараясь сориентироваться. Какие-то странные непонятные шорохи. Будто кто-то идёт след в след. Макс, хоть и лёгкий, но своим весом ощутимо давит на плечо. Быстро повернуться не получается. Выдыхаю и присматриваюсь к темнеющей лесной чаще. Никого. Очень странно. Слух никогда не подводил меня. Из предрассветного тумана, прямо из кустов, к моим ногам вылетает колесо телеги. Со скрипом наматывает четыре круга вокруг, и с той же дурной скоростью улетает в кусты у противоположной обочины. Придерживаю Максима за поясницу и медленно выдыхаю. Вот ещё такой херни у нас не случалось! — Кто здесь? — ору в утренний полумрак, но никто не отзывается. Вдыхаю, выдыхаю и опускаю взгляд. Здоровенный чёрный котище, сверкая зелёными глазами, трётся у ног. Чувствую, как медленно холодеет всё внутри. Бабуля рассказывала сказки о перекрёстках, колёсах от телег, о предрассветных петухах и чёрных котах. Сначала огоньки на болоте, теперь это... Ну, ещё чуть-чуть — и из кустов должна нарисоваться ведьма. Делаю вдох и выдох. Сердце колотится под кадыком. Адреналин зашкаливает. — Кто здесь? — повторяю ещё раз, пуская облачко пара. Ни звука. Только кот урчит, задрав хвост, вьётся вокруг ног, отираясь, упрямо тычется мордой в штанину и откровенно старается спихнуть меня в сторону. — Брысь! — в сердцах рявкаю, едва удерживаясь на ногах. Но настырный кошак не уходит. Слышится отдалённый тихий хруст покрытой инеем листвы, и через секунду из кустов выбирается мой Рыжий. Ластится, отираясь о вторую ногу, переглядыватся с чёрным зверюгой, мурчит ему что-то на своем кошачьем, принюхивается, уткнувшись мокрым носом в его нос... Я только наблюдаю. Чёрный мурчит что-то ответ, вытягивается в полный рост, цепляя когтями мою штанину. Не понимаю. Отпихиваю котяру, но эти двое снова подбивают меня под ноги, подталкивая вперёд. Но что-то мне подсказывает, что всё неспроста. Чёрный ловко сигает через оградку и семенит влево от тропы, но метров через десять замирает, с важным видом оборачиваясь. Ну и морда, бля! На ней так явно выражено неудовольство, что я чувствую себя полным дураком, не понимая, чего, собственно, от меня хотят. Перехватываю удобнее бесчувственную тушку Макса и выдыхаю — протяжно, медленно, тихо. Спелись, бля. Рыжий бодает мою голень, настойчиво толкая в сторону Чёрного котяры и, выразительно мяукнув, в три прыжка оказывается рядом с ним. Теперь они оба смотрят на меня своими жёлто-зелёными глазищами. Не мигая, чего-то выжидая. Блядь! Придерживая Мака за задницу, перешагиваю через ограду и с удивлением замечаю, как Чёрный, прижав брюхо к земле, крадучись бежит дальше, увлекая за собой Рыжего. Грёбаная эстафета. Следую за ними, огибая колючие кущи терновника, пригибаясь под низкими ветвями раскидистых деревьев, стараясь не упустить из вида занятную парочку. Едва поспеваю, но уверен, что всё делаю правильно — слишком уж необычно ведёт себя Чёрный для дикого кота. Не шугается... Словно я ему знаком. Или?.. Возможно, он знает того, кто минутой ранее снова застонал на моём плече? Прости, Мак. Знаю, что тебе хреново. Но либо этот Чёрный — чёртов Сусанин, либо я принесу тебя в твою берлогу. Чем дальше в лес, тем больше убеждаюсь, что моя догадка верна. За припорошенной инеем рябиной, терновыми кустами да несколькими оградами, оказывается довольно старый, увитый плющом и диким виноградом склеп. Коты, взбежав по ступенькам, усаживаются у тяжелой двери и довольно громко урчат, вторя друг другу, будто подзывая меня, приглашая. Удобнее перехватываю тушку Макса и осторожно поднимаюсь. Замка нет. Очень странно... Открываю сначала решетчатую дверь, затем вторую, сделанную из какого-то тяжёлого камня, и из темноты склепа меня сразу обдаёт ароматом пряного одеколона Максима. Пахнет корицей, сицилийским апельсином, вроде бы немного амброй, немного гвоздикой — теплый уютный аромат. Именно так пахнет этот недобитый кровопивец. Странно... А кровью не пахнет совсем. Хмурюсь и, мотнув головой, опускаю взгляд. Коты шустро юркают внутрь, я глубоко вдыхаю, как перед прыжком в воду, перехватываю Макса под лопатки и колени и, бережно прижав к груди, тоже делаю шаг во мрак. Темень склепа оказывается совершенно не страшной. Она уютная и успокаивающая. Приятное тепло разливается внутри. Такое... Такое ощущаешь, когда возвращаешься домой. Вот ещё бред! Мотаю головой, фыркаю и спускаюсь на три ступеньки вниз. Да. Здесь, конечно, не намного теплее, чем на улице. Но в ветреную погоду, наверное, несравненно лучше. Бегло осматриваю берлогу, думая, куда уложить Мака — кровать... топчан.. хоть что-то.. Нихрена не видно. Хоть глаз выколи, бля! Щурюсь в полумраке и, наконец, в мягком луче света, пробивающемся из приоткрытой двери, замечаю заваленный какими-то бумагами стол. Дичайший бардак. Подхожу и нагло спихиваю весь хлам на пол. Столешница вроде бы выглядит надёжной. Осторожно сваливаю постанывающего Макса, перехватывая голову за миг до того, как она припечаталась бы о жёсткую поверхность. Достаточно. Ему на сегодня более, чем достаточно. Коты урчат и шарятся по хламу. Чёрный явно недовольно мяукает, суетливо бегая вокруг меня. Склоняюсь к нему, перехватываю котяру под лапы и поднимаю, заглядывая в глаза. — Ну чего тебе нужно?.. — решаю уточнить, будто он сможет мне ответить. Кот, скаля клыки, смеривает меня презрительным взглядом. Опускаю животину на пол и замечаю валяющийся среди книжных страниц и каких-то непонятных обрывков бумаги подсвечник. Начинаю рыться в мусоре и откапываю перебитую погнутую свечу. Ну, уже неплохо. Поджигаю и, удерживая огарок в руке, решаю обойти склеп. Да. Здесь гораздо лучше чем я мог бы предположить. Не пыльно, вроде прибрано, письменный стол, правда, совершенно не вяжется с внутренним убранством этого помещения... Да, собственно, не только он. В дальнем углу склепа каким-то образом пристроилась двухконфорочная плита с баллоном, небольшой кухонный стол и пара стульев. Всё бы ничего, но... В противоположном углу стоит здоровенный деревянный тазик. Не тазик даже — бадья какая-то. Бочка. Как в бане. Только веника не хватает. Абсурд просто. Окон нет. Зато есть саркофаг. Посреди этого бардака. Крышка кажется каменной и тяжёлой. Будто сделана специально для того, чтобы мертвец, решив ожить, не вылез оттуда. Кровати нет. Возникает нормальный встречный вопрос: где этот придурок спит?.. Не в гробу же! Или в гробу?.. Осматривать гроб не решаюсь — после. Сначала нужно обработать раны Макса. Замечаю рядом ворох тряпья и выбираю рубаху помягче — если не обмыть, то хоть протереть от кровищи надо. Хотя... Газ есть. Если бы знать, где этот упырь берёт воду... Кошусь на Чёрного — тот ревниво следит за каждым моим шагом, свесив морду с какого-то углубления в гранитной стене. Веду свечой, вглядываясь, едва не опаляя его усы. Кот фыркает, отбиваясь лапой, и сваливает короб с полки, который с грохотом бухает о стылый каменный пол. — Идиотина! Лучше бы показал, где у твоего хозяина хранятся запасы воды, — ворчу, но тут же довольно усмехаюсь, замечая под ногами рассыпавшиеся восковые свечи. — А нет! Молодчина! То, что нужно, Черныш. Как же здесь холодно. А ведь ещё даже не зима — так, первые морозы. Интересно. Берлога Мака совсем не обжита — на перекантоваться. Ладно. С этим разберёмся позже. Сперва нужно найти воду. Её не может не быть. Зажигаю о мерцающее пламя огарка ещё одну свечу, и сразу замечаю у стены стройный ряд пятилитровых баклажек. Отлично! Но, бля! Как же холодно! Осматриваясь, поднимаю две баклажки, тащу на стол, выбираю кастрюлю покрупнее из трёх несчастных, которые стоят у стены, включаю газ, наполняю ёмкость водой и ставлю греться. Врубаю зачем-то вторую конфорку, впрочем... Зачем-то? Как же холодно, блядь!!! Макс глухо стонет, пытается возиться на столе, морщится и бессильно растекается по столешнице. Отрываюсь от созерцания воды в кастрюле, вдыхаю, подхожу ближе и осторожно убираю упавшие на лоб светлые локоны. Такой безобидный, казалось бы. Но это потому, что в отключке. Поглаживаю Максима по макушке. Постанывает, непроизвольно отираясь о мою ладонь. Смотрю на него и медленно выдыхаю. В воздухе образуются облачка пара. Как же ты живешь в этом холодильнике, нелюдь?.. Может, потому ты так хорошо сохранился? Такой дубак! Стратифицировался, как бабушкины семена?.. Пользуясь тем, что Макс в отключке, поглаживаю его по бархатистой щеке, касаюсь подушечкой большого пальца длинных ресниц, очерчиваю брови и присаживаюсь на край стола. — Ладно! — шлепаю себя ладонями по коленям, и подскакиваю. — Я тебя выхожу! Ещё летать будешь! Пока вода греется, в склепе от пара и выгорающего воздуха становится всё-таки теплее. Начинаю рыться в Максовом бардаке. Ужасный отвратительный разгром. Шмотки свалены горой. Перебираю их, выуживая клетчатую фланелевую рубашку, футболку и мягкие штаны. Удивительно! Оказывается, у этого упыря есть нормальные человеческие шмотки. Современные. Остальное барахло собираю аккуратненькой стопкой на стуле и принимаюсь за поиски аптечки. Не может он регенерировать моментально. По-любому у этого придурка где-то должна быть аптечка. Но аптечки нет. Есть гора непонятных талмудов, какие-то свитки, исписанный от корки до корки ежедневник, какие-то книги... Латынь, иврит, ещё неизвестный какой-то непонятный язык и иллюстрации. Звёзды, звёзды, кресты, много разных печатей. В интернете не было такого, когда я читал. Переворачиваю страницы, скользя пальцами по сухому пожелтевшему пергаменту. Картинки будто рисованные перьевой ручкой, аккуратно выведенные буквы. Тысяча восемьсот шестьдесят четвёртый, восемьдесят шестой.... Неужели всё это Максима?.. Его дневники? Всё в алфавитном порядке: виндиго, гарпия, горгулья... Записи красными чернилами на полях: "Не берёт, попробовать серебро!"; "Не берёт, срубить голову". Что за чертовщина? Жопу холодит пол, и только теперь до меня доходит, что я сижу, по-турецки скрестив ноги, среди горы всяких бумажек. Аккуратно складываю дневники, книги и свитки под стенкой. В углу склепа под горой полотенец нахожу-таки старую аптечку и коробку с разными пузырьками. Вода потихоньку закипает. Среди пузырьков есть масло чайного дерева, лимона и корицы - как раз то, что надо! Щедро наливаю смесь масел в бадью и решаю всё это залить сверху кипятком. Бинтов нет. Есть огрызок какой-то марли, иголка и хирургическая нить. Что ж, ладно, готовлюсь. Ополаскиваю стакан тёплой водой, нахожу полбутылки водки на полу около плиты и наполняют приготовленную ёмкость. Лью водки на ладонь и обтираю тарелку. Выкладываю на неё иголку, нить и оставшуюся марлю. Мой нехитрый хирургический набор готов. Будем штопать, но сначала его бы обтереть всего. Ладно жить будет, в конце концов, дампир. Кипящая вода булькает, наполняя склеп паром. Аккуратно перехватываю здоровенную кастрюлю и тяну её к бадье. Резко выливаю. К потолку поднимается столб пара. Склеп тут же заполняет аромат корицы и лимона. Глубоко вдыхаю, поставив кастрюлю на пол, растираю руки. Не пушинка. Так. Теперь дольем холодненькой водички... Всё! Можно Макса переть сюда. Тот всё ещё в отключке и в мерцающем пламени свечи кажется мёртвенно-бледным. Но ничего. Сейчас я тебя обмою, отогрею, а там... Бля! Кефир у бабули оставил. Придётся дать хлебнуть кровушки. Восстанавливающий элексир, блин! Скидываю куртку и уже собираюсь подхватить Макса на руки, но торможу, придирчиво разглядывая разметавшееся по столу тело. Хм. Не в рубахе же его в бадью пихать. Аккуратно раздеть не получится, да и то, что я только что назвал рубахой — остатки былой роскоши. Вырядился, бля, как на свидание... Охотник хренов! Вспарываю шёлковую ткань перочинным ножом, который так кстати не спихнул на пол с остальным хламом, и осторожно высвобождаю Максима из тряпья. Подрагивает ресницами, что-то бормочет, как в бреду, но в себя не приходит. Подхватываю абсолютно голого Макса на руки, удерживая под лопатками и ледяной задницей, и несу к дымящейся бадье. Стою полным дураком, прижимая упырину к груди, раздумывая, что же делать дальше. Одного в воду не сунешь — в сознание так и не пришёл, гад. Осторожно опускаю его на пол, подсовывая под ноги какую-то тряпку, и упираю спиной в бочку. Придерживаю Макса собственным телом, торопливо выпутываясь из одежды и ухмыляюсь собственным мыслям — такого экстрима в моей жизни отродясь не было. Трясёт как в лихорадке. Хочется быстрее забраться в горячую воду, и уже совсем неважно, что вся эта сомнительная романтика происходит в промозглом склепе. Зато при свечах... Истерично ржу, переминаясь с ноги на ногу, и только сейчас замечаю насколько глубокие и рваные раны на его переломанных рёбрах. Голову неожиданно ведёт от яркой вспышки боли. Словно... я внезапно ощутил её вместо Макса. Отпускает сразу, но... Отдышавшись, дрожащими руками приобнимаю Мака за плечи и осторожно, опускаю в воду, забираясь в бадью следом. Теплом обжигает. Но расслабляться рано. Не теперь. Поддерживаю Максима за затылок, убирая окровавленные прядки со лба. Свечи разгорелись ярче, и в дрожащих отсветах пламени все краски хорошо различимы. Замечаю всё, внутренне содрогаясь от того, что же ему довелось пережить сегодня. И понимаю, насколько сильна и опасна та тварь, что ускользнула, зыркнув на меня злобным взглядом. Теперь понимаю. Омываю лицо Мака, плечи... Скольжу ладонями ниже, осторожно смывая с боков запёкшуюся кровь, налипшую на раны грязь, и завороженно наблюдаю за тем, как вода в бадье окрашивается в алый. От тяжёлого сладковато-металлического запаха крови кружится голова. Сглатываю, стараясь прогнать приступ тошноты. Возможно, у Мака открылись раны, иначе, откуда столько кровищи? Пора завязывать с купанием. С губ Макса слетает едва уловимый стон — оживает! Дивлюсь тому, как влажные платиновые пряди буквально на глазах завиваются в локоны, и не могу отвести глаз от его фарфорового лица... Мягким поцелуем накрываю припухшие истерзанные губы, и с влажным звуком выпускаю... Нежностью размазывает. Черныш напоминает о себе беспокойным мяуканьем, будто намекая, что хозяина нужно сначала подлечить. Да. Что-то я совсем размяк. Придерживая Мака за затылок, выбираюсь из бадьи и наспех промокаю тело. Одеться нормально не выходит — сначала отнесу разомлевшую тушку. Выуживаю Максима из воды и осторожно кутаю в простыню, которая так кстати оказывается на спинке стула рядом. Шлёпая босыми ногами, несу раненого на операционный стол, ещё не до конца понимая, как буду его штопать. Теории в голове куча — курс оказания первой медицинской помощи сдал на отлично. Но то теория... А здесь... С нежностью прижимаю Мака к груди, сцеловывая каплю воды с изгиба шеи и осторожно укладываю на стол. Горячий. Слишком. Несмотря на сильную потерю крови. Но это и понятно, при таких чудовищных повреждениях. На бочину без содрагания не взглянешь. И снова яркая вспышка обжигает болью — лишь на миг. С шумом выдыхаю и решаю осмотреть спину Мака, осторожно переворачивая его набок. Постанывает, поджимая колени.. Ласково оглаживаю ещё влажное бедро, смазывая серебристые бисерины воды, и мягко оттягиваю ягодицу... Нет! Не извращенец — просто должен тщательно осмотреть тело... Подбираюсь подушечками пальцев ближе, ощупывая ещё припухшую, пыхающую жаром дырку, и осторожно оттягиваю её край.. Белёсая струйка с вкраплениями крови медленно стекает по ягодице, и я бледнею, впадая в ступор, прекрасно осознавая, что натворил там, на кладбище... Порвал бессмертного в хлам, блядь! И снова! Снова дикое чувство вины... И как же до воя хочется всё исправить! Смешливые слова Мака доносятся слабым эхом: «Там где болит — поцелуй...». Собираю губами сперму с влажной кожи и медленно, тепло выдыхая, оглаживаю кончиком языка припухшие подрагивающие края дырки. Осторожно засасываю сверху, накрывая ягодицу ладонью, сминая и медленно оттягивая, и постепенно, миллиметр за миллиметром, проникаю глубже. Макс всхлипывает, вздрагивает и поскуливает, обжимая горячими пульсирующими стенками язык, оглаживая, судорожно пытаясь обжать кольцом растянутых мышц. И шепчет пересохшим губами мое имя будто в полубреду. Ведёт бедрами и протяжно всхлипывает, содрогаясь всем телом. Нежностью просто размазывает. Такой беспомощный. Такой желанный. Такой мой. И такой открытый сейчас. Проглатываю стон и, едва дыша, сминаю губами горячую податливую дырку, мягко, нежно засасывая, кружу кончиком языка, вылизывая её изнутри. Мак ведёт бёдрами, подаваясь навстречу, словно поощряя, и я целую снова. Ещё и ещё... Губами выпрашивая прощения за грубость... за причинённую боль... за недоверие. Сладко постанывает, заметно расслабляясь, и это именно то, что нужно сейчас. Перед тем, как я снова сделаю больно. Но так надо. Слишком серьёзны повреждения. Макс просто не успевает регенерировать. Осторожно подхватываю его под плечи и колени, поглаживаю тёплую кожу там, где касаюсь подушечками пальцев, и укладываю на спину, подвигая стул поближе. Рваная рана в бочине кровит и выглядит так... Люди с таким явно не выживают, да ещё после купания. Но Макс не человек, и в этом плюс. Верчу в пальцах иголку, щедро смачиваю огрызок марли в стакане с водкой, выдыхаю и, отпив для храбрости, захлёбываюсь вдохом. Глотку обжигает, горячей лужей падая в желудок. Всё равно мандражит. С пятой попытки вдеваю нитку, щедро споласкиваю ладони водкой и, дрожащими, скользкими от крови пальцами удерживая края раны, начинаю штопать небольшими кривыми стежками. Мне кажется, там, внутри, костная крошка и обломки ребер. Сладковатый запах крови настолько сильный, что от него кружится голова. Тошнит. Макс глухо постанывает и вздрагивает. У меня из рук выскальзывает окровавленная иголка. Трясет. До истерики, блядь. От подсыхающей крови слипаются пальцы. Она стекает по ладоням, запястьям, и затекает под рукава. Сил никаких — как стометровку под свистящими пулями. Просто упасть и дышать. Отбрасываю иглу, кончиками пальцев скольжу по шву и обтираю всё водкой. Нихуя в аптечке. Нихуя. Просто выворачиваю содержимое на стол, роюсь в нём и нахожу тюбик стрептоцидовой мази. Споласкиваю руки водкой и тонким слоем наношу мазь на припухшую покрасневшую кожу. Трясёт. Рву относительно чистую простыню на лоскуты. Перед глазами пелена. Мозг не соображает. Складываю медицинскую салфетку из того, чем богаты. На стерильность она явно не претендует. Зато закрывает шов. Почти весь бок закрывает. Леплю кусками пластыря, фиксируя, и сверху перевязываю лоскутами простыни. Руки дрожат. Залпом допиваю водку, оставляя кровавые разводы от пальцев на стакане. Как вода. Решительно поднимаюсь, иду к саркофагу и сдвигаю крышку. И уже даже не охуеваю. Внутри гроб. Довольно большой. Нестандартный. Хорошее дерево. И... Одеяла с подушками. Перетряхиваю постельное, шурша чёрным атласом, подхватываю Максима на руки и несу в гроб. Осторожно укладываю, не закрывая саркофаг, щедро плещу в таз воды и, схватив белую кружевную рубашку, принимаюсь ею стирать кровь со всех поверхностей, отмывать, сгребать содержимое аптечки... Всё на автопилоте. Максим в гробу стонет и дрожит. Зуб на зуб не попадает. Ополаскиваю руки, присаживаюсь на край саркофага и поглаживаю Макса по щеке, заправляя за ухо серебристые кудри. Слишком бледный и горячий. Слишком измотанный. Он не регенерирует, потому что не жрет. Ему надо крови. И напоить не́как. Выдыхаю и, не отводя взгляда от его лица, вгрызаюсь в собственное запястье. Водка обезболивает. Даже не вздрагиваю. Тёплая сладковатая кровь наполняет рот. Склоняюсь к Максу, запускаю ладонь под его затылок, оттягивая пряди, вынуждая запрокинуть голову, и, накрывая губы губами, вливаю глоток живительной влаги. Ещё один и ещё. Макс дрожит и сглатывает. Струйка крови стекает из приоткрытых губ. Выдыхаю и перетягиваю свое запястье огрызком простыни, оставшимся от перевязки. Как же его колотит... Сейчас. Сейчас я тебя согрею. От того, что собираюсь сделать через пару минут, волосы на голове шевелятся. Слишком длинная ночь. Дикая усталость одолевает. Едва держусь на ногах, и мне к уже всё пофиг — смотрю на бьющееся в лихорадке тело в гробу, и осторожно забираюсь внутрь. Главное — Максим жив. Прижимаю дрожащего Макса к груди, собираю губами бисеринки пота с горяченного лба и уже в полудрёме задвигаю крышку, оставляя лишь узкую щель. Тепло. Вырубаюсь мгновенно.