***
В склепе пусто, холодно и неуютно. Багира встречает меня у порога, урчит, оттирается, ластится и увлекает за собой. Открываю дверь, хмыкаю и подхватывают кота на руки. У порога ровным рядком лежит десяток дохлых крыс. Гир явно очень горд собой. Он смотрит на меня взглядом «Ты же кормишь меня, хозяин? Так теперь я покормлю тебя!» Выдыхаю и качаю головой. Да. Не было печали… Отпускаю соскучившегося кошака и принимаюсь за уборку. Выношу на улицу, перетряхиваю и развешиваю на ветвях да ближайших оградках одеяла. Перебиваю подушки, перемываю посуду, оставляю сушиться на ближних столиках и осматриваю плоды трудов своих. Мало. Надо еще. У Мити охуенные глаза… И задница… И голос… И шелковистые тёмные пряди волос… Мотаю головой, морщусь и закуриваю. Максим! Бога ради! Хватит радужной сахарной ваты с соплями и спермой! Просто он действительно был очень хорош. Очень. Не надо развешивать уши и пускать слюни, Макс! Ты не в сказке живешь! Гир, будто читая мысли, согласно мяукает. Лучше поработать. Ещё поработать. Чтоб не думать. Выметаю из склепа пыль, выгоняю паука Васю и местных сколопендр. Багира смотрит на меня, как на душевнобольного идиота… Ну, что ж, это я переживу. С тяжёлым сердцем закапываю ни в чём не повинных крыс у могилки какого-то Петра. Багира продолжает смотреть оценивающим взглядом «Интересный случай… Доктор, каков наш диагноз?..» Впрочем, это меня не пугает. Присаживаюсь на ступеньку и закуриваю. Прогрессирую. О Мите удалось не думать целый час… Это уже неплохо. Багира трётся боком, урчит и смотрит очень понимающе, после замирает, прислушиваясь и принюхиваясь, весь вытягивается, становится в стойку, и как раз в этот момент из-за куста шиповника вылетает его рыжий дружбан, таща в зубах дохлую мышь. Гир радостно встречает Рыжика, выбегает к нему с громким мурлыканьем, тычется носом за ухо, переплетается хвостом, притирается боком к боку… В общем, любовь, идиллия и сплошная дружба со жвачкой. Или с мышкой. Рыжий, весело сверкая глазами, подбегает ко мне и тоже трётся о бок. Поглаживая кота по пушистому набитому пузу, тяжело выдыхаю и раздавливаю окурок о ступеньку. Да. Если бы это был его хозяин… Хотя Рыжий мне тоже нравится. У него удивительные смеющиеся глаза, и он всегда будто улыбается. Улыбается… Митя тоже красиво улыбается. И у него охуенные бездонные голубые глаза. И тёплая кожа… Он весь тёплый. Ёжусь и плотнее кутаюсь в плащ. Почему же так холодно, блядь?! Коты, урча и прихватив с собой мышь, удаляются куда-то в сторону надгробия того самого Петра. Выдыхаю и иду перегребать в склепе. Выворачиваю содержимое сундука прямо на пол и радостно в нём ковыряюсь. Если в голову лезут мысли, с которыми невозможно справиться, нужно взять мыло душистое, верёвку пушистую, и… Устроить большую стирку. Этим я и решаю заняться. Грею воду, наполняю таз и стираю хозяйственным мылом прямо на пороге склепа. Натягиваю толстую рыбацкую леску от ветки дуба до ветки туи, развешиваю стираные рубашки на ней и выплескиваю мыльную воду. Грею новую и принимаюсь за штаны. После того, как все мои нехитрые пожитки выстираны, кроме тех, в которых я на данный момент нахожусь, решаю перечистить оружие. Ничего нового — монотонная работа помогает не думать. Спустя два часа, когда довольные Рыжий и Багира выбираются из кустов и наконец-то приходят в склеп, все мои ножи наточены, стволы перечищены, и делать мне, к сожалению, больше нехрен. Это сильно печалит, на самом деле. Оставляю кошаков на хозяйстве, собираюсь и иду побродить по лесу. В свежем снегу легко читать следы, потому возвращаюсь я относительно быстро с двумя заячьими тушками. Не бог весть какая добыча, но это помогает не думать. Потихоньку смеркается. Убираю шмотки, заношу постельное в склеп, закуриваю и выдыхаю. Вроде не холодно. Вроде даже согрелись пальцы. Врать себе — дурное дело. Хорошо бы искоренить это до того, как оно станет привычкой. Зайцев потрошу прямо на пороге. Первого рублю на куски и ставлю тушиться в вине, а второго с барского плеча отдаю котам. Они угощению очень радуются и охотно жрут. Вскоре склеп и прилегающие к нему территории окутывает аппетитным ароматом вина и тушеного мяса. Наливаю себе полстакана коньяка, сажусь за стол, закидываю ноги на столешницу и беру в руки бестиарий. Дикий заяц — не домашний кролик. Ему тушиться ещё часа четыре. Времени у меня предостаточно, чтобы применить его хоть немного с толком. Решаю почитать о грёбаной демонице. Рабочие мысли в башку не идут совершенно. Почему же так холодно, блядь?! От коньяка на пустой желудок быстро начинает кружиться голова. Не то чтобы я пьян. С чего вдруг?.. Просто холодно. А у Митьки обалденно тёплые руки. Он весь охуительно тёплый. Скорее всего, как раз сейчас он вернулся в город, сварил кофе в натопленной квартире, принял душ и, возможно, засыпает. Убираю бестиарий на край стола и отодвигаю пустой стакан. Девять вечера. Для меня это только утро. Коты накормлены, заяц тушится. Хрен я тут усну. Хрен я вообще сегодня усну. Тяжко выдыхаю, застёгиваю платформы поверх бриджей, накидываю плащ, подхватываю катану с вакидзаси и покидаю склеп. В то, что сегодня найду суккуба, я не верю. Зато через три деревни отсюда, кажется, когда-то водился оборотень. Самое время его поискать…***
Бреду на остановку в этот раз решив не дожидаться сумерек. Бабуля, накормив от пуза, взяла с меня слово, что никаких тропок через лес, а по-людски, в обход. Бля... Как же тянет-то! Рыжий, взявшись было проводить меня, трусит впереди, то и дело оборачиваясь. Сворачивает на привычную уже тропку и садится на жопу, выжидая. — Нет, Рыжуля... — не ведусь на его разочарованный мявк. — Сегодня без меня, — не менее уныло выдыхаю, потому что... Да потому, что до воя, до скрежета зубов хочется свернуть. Кольцо Мака огнём горит на пальце, напоминая. Будто направляет! Хочется ближе — хоть на секунду вдохнуть, и тогда... А что тогда? Завтра на работу. И послезавтра... Каждый грёбаный день до вечера пятницы. В груди так болезненно щимит — уже сейчас до чёртиков не хватает этого кровопийцы, а впереди неделя! Недовольно буркнув Рыжему: — Веди себя в гостях прилично, — надвигаю капюшон на глаза и поспешно перехожу через дорогу — автобус уже вывернул из-за поворота. До остановки не успеваю — торможу на трассе. Водитель недовольно цедит: — Деньги при входе, — сгребает сотню и, теряя ко мне всякий интерес, трогает. Оглядевшись, сажусь за пареньком с тёткой — по всему видно — мать с сыном. Хочется ни о чём не думать, просто провалиться в сон, а ещё лучше — телепортироваться сразу к подъезду. Злюсь на несовершенство мира и закрываю глаза. Не спится. Баба, что сидит впереди, всю дорогу бубнит, о чём-то поучая сына, и я невольно прислушиваюсь. Ахах! Так вот оно что! Не думал, что мы с Маком столько шороху в деревне наделали! И, судя по всему, эту тётушку забыли оповестить, что вчерашняя пропажа на своих двоих домой вернулась и, хм, очень неплохо провела ночь! Но, доля правды в её сбивчивых речах всё же есть. Не стоит шастать по лесу, покуда Макс не завершит работу. И снова тоска когтистой лапой сжимает горло — не вздохнуть. А что, если уже сегодня? Ну... или завтра Макс вычислит эту суку? А я так нихрена и не успел. Кольцо с тёплым камнем. Больше ничего. Даже имени полного не помню... Максимилиан фон Цандер, бля! Не думаю, что вся эта хрень значится в его паспорте. Да и в наличии самого документа сильно сомневаюсь. Грустно. Хочется не думать. Скользнув взглядом по мальчонке, подсевшем на прошлой остановке, на миг зависаю. Что-то с ним не так. Смутно напоминает... Точно! Андрюшку с треши. Такие же пустые глаза. Бледный, как мел... Игриво подмигиваю. Естественная реакция мальчишки в десять, как минимум, улыбнуться. Ага. Щас. Ни единой эмоции. Как-то не по себе. И Андрюху моего — будто подменили. Отличный боец. Совсем скоро соревнования, а он тает на глазах. Если завтра улучшений не будет — поведу к Борисовичу. У того не забалуешь. Режим... Питание... Не знаю. Но пацанёнка нужно спасать. Вроде и родители адекватные — неужели не видят? О! Нужно обязательно рассказать Максу! Чем не новая работёнка для Чёрного Плаща?! Спасатель же! Настроение странным образом улучшается. Появляется хоть какая-то лазейка снова почувствовать себя причастным. Словно существуем мы с Максом. Как... Команда? Улыбаюсь мыслям и по дороге заворачиваю в маркет. Беру привычный набор продуктов, зачем-то цепляя пакет кефира. Выжидающе смотрю на кассиршу, протягивая деньги, но та смешливо хмыкает: — Смазку пробивать будете?! — Ккакую?... — Клубничную, — фыркает девушка, — ту, что держите в руке! — Это? А... Да, наверное... — растерянно кошусь на левую ладонь. Таки да. Мои пальцы заботливо сжимают уже знакомый пузырёк. Мда... И даже не краснею. Расчитываюсь, сгребаю покупки и уже через пятнаднадцать минут бухаюсь в кресло перед компом. Перво-наперво закажу Максу телефон. Что-то снова гложет изнутри. Тревожно. Холодно. Скользнув взглядом по чернильной тьме за окном, вздрагиваю. Не иначе мой упырина опять вышел на охоту.***
Снег, медленно кружась, оседает на крышу старой часовенки близ кладбищенских ворот. Сижу. Курю, обнимая шпиль, и присматриваюсь к заросшим могилам да дорожкам меж крестов. Однако, нежарко. Жопа в тонких бриджах мёрзнет. Но ничего, сейчас согреется. Незнакомое кладбище. Непривычное. Но, так как других вариантов нет, приходится рассмотреть этот. Прислушиваюсь, хмыкаю и усмехаюсь. Вдалеке слышен глухой утробный рёв и дикий треск древесины пополам со скрежетом сминаемого металла. Сука! Ну никакой интриги! Как лось по кукурузе… А может, кобель… Но это сейчас выясню. Спрыгиваю с крыши, цепляясь за ветку растущей рядом сосны, отталкиваюсь от креста и, скользнув подошвами по мёрзлому граниту памятника почившего в девяностые Кабана, под шелест плащёвки, приземляюсь меж кустов самшита. Прижимаю ладонь к пушистому снегу. Холодом обжигает. Слушаю. Килограммов сто пятьдесят. Метра два. Здоровый детина… И летит так резво. И хоть ты кобель, Сёма, ты все равно сука! Ну, ничего. Зато будет, чем занять руки, чтоб не думать. Лихо сигаю через памятник, краем плаща сметая снег с гранита, отталкиваюсь от креста и, перемахнув ограду, цепляюсь за ветку туи, подтягиваясь. Вдалеке слышен голодный протяжный вой, скрежет когтей и хруст. Усаживаюсь на ветке, закуриваю, болтая ногами, и, прочерчивая клинком линию по ладони, сжимаю кулак, позволяя горячим каплям крови падать в снег под деревом. Насвистываю и ухмыляюсь. Треск и хруст становятся интенсивнее. Гон у тебя, что ли?.. Так вроде не сезон… Иди ко мне. Ну, иди. Ты был очень плохим пёсиком. А плохих пёсиков усыпляют… Докуриваю, тушу огонек о влажную кору и снова прислушиваюсь. Странно. Вроде тварюга должна была уже появиться. Присаживаюсь на корточки, и только ухватиться за ветку успеваю, чтоб не встрять мордой в сугроб, когда этот лосяра влетает в ствол дерева на полном ходу, встаёт на задние лапы, соскребая когтями стружку, и щерит клыкастую слюнявую пасть, глядя на меня голодными жёлтыми глазищами. От частого дыхания из клыкастой пасти валит пар. В снег под лапами капает зловонная слюна. В глазах зверюги читается явное желание отужинать мной прямо здесь и сейчас. Та щас, бля! Усмехаясь, отталкиваюсь, перепрыгивая на соседнюю грушу, соскальзываю по стволу и спрыгиваю на надгробие, вынимая из ножен катану и вакидзаси. Тихонько насвистывая, скрещиваю руки на груди. Жду. Ближе, дрянь шерстяная. Иди ближе. Смелее, уёбище. Давай, раздупляйся! Я — лёгкая добыча! Поиграем, ну! Волчара реагирует относительно быстро. Загребая снег и пуская слюни, отталкивается задними лапами от ствола, оставляя на нем глубокие борозды от когтей, и бросается на меня. Отталкиваюсь от памятника, перескакиваю на крест, с него на другой, останавливаюсь на мраморном надгробии под шиповником и жду. Оборотень принюхивается, запрокидывает голову, подставляя клыкастую морду лунному свету, протяжно воет, но… Насвистывая, соскальзываю с памятника. Он реагирует мгновенно. Щерится и с шумом втягивает воздух, облизываясь, сверкая светящимися зенками. Поскуливая в предвкушении скорого ужина, стартует с места так, что из-под задних лап летит прелая листва, хвоя, снег и чернозем. Бросается за мной, но я проворнее. Бегу, сигая через кресты и ограды, перемахиваю памятник и вылетаю на центральную дорогу меж могил. Покрытая коркой льда грязь мерзко хлюпает и скользит под подошвами сапог. Снежинки с порывами ветра летят прямо в морду. Глаза слезятся и видимость портится, но это ничего. Торможу, утирая харю рукавом, силюсь отдышаться, и пришуриваясь, вглядываюсь во мрак. Ну, где ты, паршивая шавка?.. Впрочем, шавка не заставляет себя долго ждать. На бешеной скорости выруливает из-за поворота, под дикий хруст, ломая берёзки и снося памятники. Немного не вписывается. Хвостатую жопу заносит. Врезается в растущую у дороги иву бочиной, отталкивается задними лапами от ствола и бросается на меня. Перемахиваю ограду и бегу, распахнутым плащом сметая снег с надгробий, утаскивая за собой веночки и лампадки. Прыгаю на нержавеющий столик, с него на лавку, цепляюсь за ветку яблони, и в эту секунду воздух наполняется сочным неповторимым ароматом мокрой псины. Слишком близко. Но доходит слишком поздно. Волчара, выскочив из-за памятника, вцепляется мне в ногу когтями, намереваясь стянуть с ветки. Сука!!! Последние сапоги! Нанялись, бля, что ли?! Болью обжигает. До искр из глаз, блядь. Не угадал, щеночек! Подавишься! Луплю подошвой по его морде, с характерным звуком выбивая передний зуб, впечатываю каблук в мокрый пятак, подтягиваюсь, изворачиваясь, успеваю полоснуть лезвием по пушистой морде и, скользнув вниз по стволу, снова бегу, огибая памятники. Боли нет. Болевой шок продержит с полчаса. Мне хватит. Оборотень сзади ревёт дурным гласом, крушит памятники, рычит и дико воняет мокрой шерстью с кровью. Выскакиваю на тропинку, перепрыгиваю две горы земли над свежими могилами и останавливаюсь. Сердце под кадыком бьётся. То, что надо. Новый квадрат. Здесь есть с десяток выкопанных ям. Хоть не придется переть на спине дохлую вонючую кровавую тушу. А где же мой чернобыльский щеночек пекинеса? Задерживается?.. Щеночек, круша кресты и ломая поросль осинок, вылетает из-за гряды туй, сносит два надгробия, отталкивается задними лапами от ствола, сгибает памятник, используя как опору для передних лап в прыжке, и бросается на меня. Уворачиваясь, подныриваю под переднюю лапу, со свистом рассекающую воздух острыми когтями, перекатываюсь и, скользнув меж могил, мчусь вдоль грунтовки к краю квадрата, на ходу выхватывая стволы и снимая с предохранителей. Волк, пыхтя и истекая парующей зловонной слюной, не отстаёт. Трясёт мордой, потому что тёплая кровь заливает глаза, но скорости не сбавляет, буквально дыша мне в спину. Почти настигает. Только подпрыгнуть успеваю. Проскрежетав когтями по мрамору, высекает искры из ближайшего надгробия, отталкивается и бросается на меня. Уворачиваясь, перепрыгиваю лавку и, крутанувшись, луплю из двух стволов, ясное дело, не целясь. Не серебро. Не слишком метко. Но должно немного остудить пыл. Волк воет и пытается поймать пули лапами, со свистом рассекая воздух когтями, тормозит, трясёт мордой. Убираю стволы в чехлы на платформах и мчусь дальше. Секунд тридцать, пока проморгается, есть. Огибаю небольшую молодую поросль вишен, перепрыгиваю крест и, перекатываясь, успеваю выхватить катану в тот момент, когда волчара, выпустив когти, летит на меня из-за креста. Лезвие вспарывает брюшину. Тёплой кровью и зловонными потрохами окатывает, как из-под душа. Я даже увернуться не успеваю. Под жалобный звериный вой и мой глухой мат, ликан летит в свежевырытую могилу, задевая меня задними лапами, снося и увлекая за собой. Сука! Воздух из лёгких вышибает. Со всей дури падаю навзничь в подмерзающую землю на дне могилы. Блядь… Как близко звёзды… Хотя… Вскоре звёзды сменяются пушистой волчьей жопой с поджатым куцым хвостом, и я понимаю, что лучше б звёзды. Оборотень скулит, загребает передними лапами землю так, что мелкое мёрзлое крошево летит из-под когтей, но, не удержавшись, срывается в могилу. Здоровенная, покрытая шерстью задница летит прямо на меня. — Бля! — только и успеваю стыдно, совершенно по-бабьи пискнуть неестественно высоким голосом, понимая, что последним, увиденным мной перед смертью, будет волчья жопа. Тварюга падает, всей своей зловонной тушей впечатывая меня в землю. Липкие от крови шмотки омерзительно воняют, но прогреваются. Когти, как нож в масло, входят в плечо. Не вдохнуть под весом. Не пошевелиться. Собираюсь, с трудом изворачиваюсь, впечатываю подошвы сапог псине в грудак и одним взмахом катаны сношу башку. Спектакль окончен, господа. Присаживаюсь на корточки на дне могилы над остывающим обезглавленным трупом. Земля под ногами от тёплой крови мерзко чавкает. Где-то вдалеке воют собаки и орёт какая-то сварливая тётка. Выдыхаю, выбрасываю из могилы катану, вакидзаси, подсумок, и по скользкой промёрзлой земле выбираюсь сам. Выражение «Купаться в фонтанах крови врагов» — начинает играть для меня новыми красками. Светает. Поливаю труп в могиле святой водой, посыпаю сухим аконитом и, насвистывая, поднимаю забытую здесь копачами лопату. Прах к праху, пепел к пеплу. Улыбаюсь и начинаю закапывать могилу. Рёбра мерзко ноют. Не вдохнуть. Нога отзывается обжигающей болью на каждое движение. Плечо тоже. Мокрый, вонючий, грязный… Видел бы меня сейчас Митька, его бы просто… Стоп, бля!!! Ну вот. Опять началось…