Байки из склепа

Мы вваливаемся в склеп, целуясь, как обдолбанные, слизывая дыхание друг друга, прикусывая губы до солоноватого привкуса крови. Ведёт до головокружения. Так пряно-сладко, что хочется скулить. Сердце колотится под кадыком. Дыхание сбито. Пульс частит. Одуренно жарко — и плевать, что от дыхания в воздухе образуются облачка пара. От желания и нетерпения потряхивает. Пальцы дрожат. Хочется ближе. Теснее. Вплавиться. Вжаться. Втереться. Хочется так близко, чтобы ни миллиметра воздуху между нами. Чтобы совсем вплотную. И чёртовы тряпки только мешают. Макс впечатывает меня лопатками в тяжёлую захлопнувшуюся дверь, вышибая из лёгких воздух. Всхлипываю от неожиданности, а не от боли. Адреналин дурманит. Меня так в жизни никогда не тягали. Хочется ещё. Мак вжикает молнией и рвёт куртку с плеч, оттаскивая меня от двери, стаскивая мешающее барахло. Я сдираю с него плащ и с шорохом отбрасываю во тьму. Глотаем выдохи друг друга. Лбом ко лбу, глаза в глаза. Мир сужается до размеров склепа. Время останавливается. Сердцебиение оглушает. Рву Макса за затылок к себе и впиваюсь в губы, вгрызаясь в улыбающийся рот, трахая языком, постанывая. Со шлепком припечатывая ладони к ягодицам, вжимаю пахом в пах, втираюсь, оглаживаю спину, сминаю задницу и растворяюсь в жаре прикосновений. Максим на миг отстраняется и сдирает с меня свитер. Перехватываю кружево дебильной выпендрёжной рубашки и с треском раздираю ткань к чертям. Слишком. Много. Тряпок. Мак вытряхивает меня из футболки, сгребая в кулак ткань меж лопаток, и подаётся вперёд, прижимаясь грудью к груди, притягивая за затылок, снова впечатывая в дверь спиной и пьяно целуя в губы. До всхлипа. Ведёт. От контрастов всё внутри скручивает предвкушением и возбуждением. Спину холодом обжигает, грудак — жаром. Глухо выстанываю в поцелуй, запуская пальцы в волосы на затылке Мака. Он нагло забирается ладонями под джинсу на жопе, сминая мои ягодицы сквозь ткань плавок. Как же я мечтал — вот так, кожей к коже. Близко до мешания сердцебиения и дыхания. Когда один становится продолжением другого. Возбуждением так лупит в голову, что тормоза сгорают сразу. Рву Макса на себя и в следующее мгновение уже он отирает лопатками стену. Колено по-хозяйски вклинивается между бёдер, губы сами находят его ухмыляющийся рот, но то, что они вытворяют, трудно назвать поцелуем. Жёстко, рвано, влажно… Я не целую — терзаю его рот, трахая языком до горла, кусая губы, слизывая стоны и не позволяя вздохнуть. Ладонь жадно ощупывает кубики пресса, скользит ниже, накрывает, и ощутимо, но мягко сжимает через ткань стояк Мака. Хочется содрать эти узкие вельветовые бриджи нахрен. Порыкиваю, с нажимом оглаживая ствол, ритмично сминаю мошонку и член, слизывая глухой стон с губ Макса. Нужно ближе. Чуть отстраняюсь, пьяно ловлю выдохи, вглядываясь сквозь тьму в мерцающие глаза. Раствориться. Вплавиться. Стать с Максом единым целым. Подаюсь ближе, рву его за поясницу к себе и вжимаюсь вплотную. Вот так. Совсем близко. Ведёт обоих. Хочется. Какую-то поверхность. Загнуть его и выебать. Под ногами истерично пищит Рыжий — ебучий хвост! Тащу Макса к столу. Перед глазами — красноватая пьяная дымка. Мак перехватывает меня за плечи и, крутанув, вжимает жопой в столешницу, заставляя плюхнуться на стол, сметая с него книги и свитки к чертям, с грохотом обрушивая на пол. Что-то со звоном бьётся и плещется. Звуки — как сквозь толщу воды. Сбитое дыхание оглушает. Максим накрывает колени ладонями, резко раздвигает ноги, вклиниваясь между ними, оглаживает бёдра и бока, рывком притягивает меня за поясницу и нагло лыбится. — Не думаю, мой мальчик, — и сразу вгрызается в губы голодным собственническим поцелуем. До головокружения и привкуса крови. Рву его к себе за затылок, сминая под пальцами светлые прядки волос, и выгибаюсь, подаваясь навстречу. Прикусываю нижнюю губу, слизываю стон, проглатывая с проступившей кровью, и падаю на лопатки, почти улетая. Максим едва успевает сбросить со столешницы какую-то книгу до того, как я припечатываюсь к ней спиной. Кожу холодом обжигает. Не отрезвляет ни черта. Дрожу и выгибаюсь, рвано всхлипывая в губы. — Тшшшш, — Мак лыбится, мажет губами по скуле, по щеке и линии челюсти, по бьющейся венке на шее и, рыкнув, вгрызается, впивается, сразу глотает кровь. Скулю и притягиваю его за затылок. Сладко настолько, что хочется выть. Как под кайфом, как обдолбанный в хлам. Оплетаю Макса ногами, выгибаюсь и протяжно стону, срываясь на короткие всхлипы. Он нависает, упираясь в столешницу ладонью, не отрываясь от моей шеи, сглатывает, и пальцами другой руки расстёгивает ширинку, высвобождая член, сразу тягуче с нажимом оглаживая его кольцом пальцев. Приподнимаюсь, подаваясь навстречу. Макс рвано выдыхает, обдавая сладковатым запахом тёплой крови. Обхватив за шею, притягиваю его ближе, прижимаясь лбом ко лбу, вжимаюсь пахом в пах, пропускаю между пальцами прядки волос и, стиснув их в кулаке, запечатываю рот Макса требовательным поцелуем. Вгрызаюсь, всхлипывая, и плыву, когда под языком мешается вкус нашей крови. Кажется, только от этого могу кончить. Подкинув бёдра, отираюсь о его пах и медленно, продолжая удерживать за шею, опускаюсь лопатками на столешницу, увлекая Мака за собой, ни на миг не разрывая поцелуя. Оглаживая губы губами, Макс с влажным звуком выпускает их и нависает надо мной, заглядывая в глаза туманным пьяным взглядом. Рвано выдыхаю. Мысли разбегаются. Крутанув, он переворачивает меня, и так лихо впечатывает грудью в столешницу, что с губ срывается короткий шумный выдох. Кожу обжигает холодом. Мак прижимается грудью к лопаткам, отираясь, накрывая кисти ладонями, легко сжимая, переплетая пальцы с моими, зацеловывая шею под линией роста волос. Постанываю и прогибаюсь, нагло отираясь о его стояк ягодицами. Слои ткани мешают до скулежа. Ну же! Сорви! Стяни! Бля… Контрастами просто размазывает. Обжигающе-холодная поверхность стола под грудью, и Мак — невероятно горячий — за спиной. Я кожей чувствую его жар. Плавлюсь, оцарапывая ногтями столешницу, веду бёдрами, роняя рваные всхлипы — так хочется его сейчас. Так… Глухо выстанываю и выгибаюсь, совершенно по-блядски выпячивая жопу, не узнавая себя, чувствуя, как щёки начинают пылать. Хрипло рыкнув, Макс прикусывает кожу на загривке, спускается короткими поцелуями-засосами по позвоночнику и бухается на колени, гулко прикладываясь о бетонный пол. От возбуждения сладко скручивает всё внутри. Горячо почти до боли. До лёгкой дрожи во всём теле. Максим подхватывает меня под бёдра и, рванув к краю стола, сдирает джинсы с плавками, стягивая до коленей. Не позволяя опомниться, со шлепком припечатывает ладони к заднице, раздвигает ягодицы и широко влажно мажет горячим языком от мошонки до копчика. Ещё раз и ещё. Едва различимо урча, засасывает яйца, оглаживая губами, выпускает изо рта, оставляет засос под мошонкой, чертит ещё одну влажную линию и, растягивая тугие края узкой дырки подушечками пальцев, толкается внутрь языком, сразу ломая сопротивление мышц и ввинчиваясь глубже, трахая неглубокими короткими толчками. Всхлипываю и вгрызаюсь в ребро ладони. Хоть как-то заглушить, заткнуть себя. Стоны рвутся с губ сами. Самоконтроль летит чартерным рейсом к хуям. Ярко до одури. Кончики пальцев на ногах поджимаются. Как же!.. Стыдно скулю, ёрзая и выпячивая зад, чтобы поймать каждую ласку, усилить нажим, толкнуться на язык. Мак. Он. Невероятен. Нежностью топит. Желанием размазывает. Мало! Как же издевательски, нечестно, недостаточно!.. Загнанно дышу, хватая ртом раскалённый воздух, силюсь протолкнуть его в лёгкие, но лишь захлёбываюсь, дрожа на языке Макса. И… Клясться готов: чувствую кожей, как эта зараза лыбится! Терпкий пьянящий коктейль возмущения и смущения обжигает горячей волной, отдаваясь новым всплеском возбуждения. Поскуливая, ерзаю и выгибаюсь, просяще подаваясь назад, подставляя голую оттопыренную жопу, стараясь насадиться на юркий язык и неосознанно раздвигая ноги шире. Максим урчит, перехватывает за запястье и заставляет, припечатав ладонь к затылку, бесстыже вжать его мордой в задницу. Сука… Будто мысли читает. Будто спецом делает то, на что я сам в жизни не решусь. Стыдом обжигает и размазывает. Но от каждого нового движения внутри так сладко и горячо, так обидно мало и нечестно недостаточно, что меня уже не остановить. Постанываю, притягивая Мака ближе, зажимая пряди в кулаке, ритмично вжимая в себя. Он выворачивается из-под моей ладони, отираясь затылком, оставляет засос с внутренней стороны ягодицы, всасывая и легко прикусывая кожу, и тут же мягко прижимается губами, целуя пылающую отметину. Словно током прошибает. Протяжно выстанываю, выгибаюсь и обессилено падаю грудью на столешницу. Сердцебиение оглушает. — Какой хороший честный мальчик, — голос — как патока. Сука! Сука!!! Провалиться сквозь землю от стыда! Он будто в башку ко мне влез!  — А теперь скажи мне словами через рот, чего ты хочешь, милый. Пока не скажешь, я не пойму, — и лыбится! Лыбится, блядь клыкастая! Бесстыжая… Моя... Возбуждением расплющивает, припечатывая к столу. Облизываю пересохшие от сбитого дыхания губы, дрожа и ощущая, как мокрая растянутая дырка пульсирует, непроизвольно сжимаясь. Словами. Ага! Какие, бля, слова сейчас?! Только короткие дрожащие всхлипы и желание — дикое, необузданное. — Не останавливайся, гад! — шепчу в столешницу, притягивая его за космы. — Трахни! Трахни так, чтобы до бессознанки. Чтобы почти насквозь. Макс лыбится, отираясь губами о кожу, оставляет засос на пояснице, на копчике и ниже, ниже… Вздрагиваю от каждого касания. Хочется до звона в яйцах. Так хочется, что ещё пара касаний — и сорвусь на позорный скулёж, на сбивчивые просьбы и стыдные мольбы. Так горячо и ярко, так мало, что, кажется, от пары чувствительных касаний, от нескольких резких толчков можно кончить. Мак сминает ягодицы, оглаживая дырку подушечками больших пальцев, обжигает влажную кожу дыханием и с глухим стоном засасывает припухшие подрагивающие края, толкаясь языком на всю длину. Скользит ладонью по бедру, обхватывает член кольцом пальцев и с нажимом проходится по стволу, ввинчиваясь языком в пульсирующую задницу. Вскрикиваю и выгибаюсь. До звёзд, бля! Ещё… И не слышу себя, не осознаю, думаю я это, или произношу. Так горячо, что хочется выть и просить, скулить, отираться… Рву Максима за затылок к себе, заставляя толкнуться глубже, и всхлипываю, выгибаясь на столе, когда он ритмично зажимает головку в кулаке, оглаживая, полируя и выворачивая кисть. Выгибает. Размазывает. Оглушает. Ещё. Одно касание ладонью, один мазок языком — и я взрываюсь, вскрикивая. Где Мак?.. Где я?.. Чей голос эхом раскатывается вокруг? Перед глазами звёздная метель. — Я люблю тебя, — беззвучно шепчу, тиранувшись растрескавшимися губами о поверхность стола. И выключаюсь. Собираю себя по кусочкам мучитель-медленно, не до конца осознавая, где я и что происходит. Перед подрагивающими веками яркие обрывки воспоминаний: голова суккубихи, осыпающаяся прахом, Мак у моих ног с похабной лыбой, визг Рыжего, и… Кайф! ...Открываю глаза, охуело оглядываясь по сторонам. Полумрак. Чуть приподнимаюсь на локтях и соображаю, наконец, что я в склепе. Языки пламени свечей, подрагивая от сквозняка, отбрасывают золотистые блики на стены. Уютно. И так… Тепло. Скольжу взглядом вниз, и заливаюсь краской. Какого чёрта?! Ну, бля, хоть бы прикрыл! Штаны спущены до щиколоток, босые ступни холодит стылый воздух, грудак оцарапан, нога… Бля. Всё же не сон. Разодрала-таки, падлюка. Постанываю, рывком поднимаясь, и нахожу поплывшим от вспышки боли взглядом Макса. Мой упырина прохаживается по склепу, хозяйничая, насвистывает какой-то знакомый мотивчик, и зажигает ещё одну свечу. На плите уже заходится паром кипящая вода. Над лоханью неподалёку тоже зависают облачка пара, и я понимаю, что провалялся в отключке около часа. — О, Красная Шапочка очнулась? — Максим улыбается, доливает кипятка в лохань и, повернувшись ко мне, оглаживает всего медленным внимательным взглядом. Свожу лопатки и чувствую, как в холодном склепе становится жарко — смущение накрывает горячей волной. Макс подходит вплотную, останавливается, обнимает за шею и прижимает виском к солнечному сплетению, поглаживая по затылку. Я слышу, как гулко бьётся его сердце — так близко, совсем рядом — и тащусь, переплетая пальцы на пояснице Максима. — Ну, милый, ты чего? — он целует в макушку, тянется вперёд и накидывает что-то мне на плечи. — Больно, мой хороший? — гладит по затылку и шее так ласково, что я мурчать готов. — Это болевой шок стёк и адреналин поулёгся, — его ладони такие теплые, а касания успокаивающие, что затрудняюсь наградить названием ощущение, которое испытываю. — Тихонько, малыш. Мы тебя сейчас искупаем и полечим. Я обработаю раны — и станет легче. Ты доверяешь мне, Митенька? — немного отстраняется, сжимает плечи сквозь ткань пледа и пытливо заглядывает в глаза. Никогда не чувствовал подобного. Сглатываю ком в горле и растерянно моргаю, наводя резкость. Его слова… Сердце словно заботливо оглаживают тёплые ладони. До щемящей нежности и сбитого дыхания. Доверяю ли? Кажется, доверял всю жизнь. Все жизни, если живу не первую. Боль отступает даже от ощущения его рядом — на расстоянии выдоха. Обнимаю Мака за поясницу, стискивая сильнее, и тяну на себя, прижимаясь щекой к животу. — Доверяю. Всегда, — шепчу, обжигая дыханием кожу, и мягко касаюсь губами напряжённого пресса. Вскидываю беспокойный взгляд снизу вверх. — А ты? Ты как? Максим улыбается, обнимает моё лицо ладонями и, склоняясь, мягко касается губ губами. Не целует — просто согревает. — Я отлично, милый, — заверяет, ласково поглаживая по щекам. — Твоя кровь чудеса творит. Спасибо, — притирается кончиком носа к моему и на этот раз целует — до дрожи нежно, так тягуче-медленно и сладко, что глухой стон не удается сдержать. — А теперь я тебя полечу, — Мак решительно, но осторожно подхватывает меня на руки, прижимая к груди, и несёт к лохани с парующей ароматной водой. С шорохом на пол падают шмотки, плед соскальзывает с плеч, но не холодно. Или я не чувствую от шока. Непривычные эмоции ярче. Максим охренел! Бля! На руках несёт! А я лишь обнимаю его за шею и мажу губами по виску. Это так… Ново. Его забота так естественна и правильна. И это не только доверие. Льну к груди Мака и, кажется, урчу котёнком. И это одновременно так же опьяняюще-сладко, как и охренительно непривычно. Максим осторожно перехватывает меня удобнее и усаживает в тёплую пенную воду, пахнущую чем-то цветочно-цитрусовым и пряным. Будто… Корицей?.. Царапины и ссадины моментально отзываются обжигающей болью. Только стискиваю зубы плотнее и глухо всхлипываю, рвано выдыхая. Максим гладит по затылку, целует в макушку, цепляет подбородок костяшками, заставляя запрокинуть голову, и осторожно касается тёплыми губами уголка правого глаза. — Дыши, мой мальчик, — шепчет так ласково, поглаживая по скуле, что у меня всё дрожит внутри. — Сейчас, родной, сейчас станет лучше, — мазнув пальцами по щеке, уходит куда-то, а я охуело сижу, пытаясь понять, что здесь происходит и как называется то, что сейчас чувствую. Но времени на самокопание мне не оставляют. Мак возвращается довольно быстро и вкладывает в руки тёплую фарфоровую чашку. Тёмное содержимое пахнет вином, пряностями и какими-то травами. — Выпей, Митька, — шепчет, мазнув губами по скуле. — Выпей, малыш. Станет лучше. Не задумываясь, делаю глоток. Терпко, пьяно и сладко. По венам растекается приятное тепло. Такое… Скорее бодрящее, чем расслабляющее. Словно в меня с вином вливают энергию. Делаю ещё глоток. И ещё один. Тепло подтягивается к низу живота, и я ещё не до конца понимаю, что происходит, но… — Мак?! Это? Что я пью? — не тепло, нет. По венам хлещет адреналин. Возбуждением топит. За запястье тяну Макса к себе, предлагая допить остатки вина ему. Почти по-цыгански. Одна чашка на двоих. Он улыбается и допивает — лихо, легко, в два глотка. А после обнимает лицо ладонями, поглаживает по скулам и медленно, нежно, тягуче-сладко целует, вылизывая рот, оглаживая губы губами, лаская язык языком. И отстраняется на короткие секунды, но вскоре возвращается, усаживаясь на краю лохани за моей спиной. Во влажном от пара воздухе аромат корицы и бергамота становится в разы насыщеннее. Максим накрывает влажными ладонями мои плечи и разминает, осторожно минуя царапины, согревая мышцы, втирая масло в кожу. — Я хочу, чтобы тебе стало лучше, Митька, — шепчет на ухо, щекоча дыханием кожу, — только и всего, прелесть моя. От едва уловимых касаний губ по телу прокатывается волна дрожи — словно от слабого разряда тока. Горячо. Так горячо, что хочется глотнуть воздуха, но он только согревает ещё больше. Мерцающее пламя свечей, голос Макса, волнующие ароматы трав и терпкий привкус вина — всего так много. Но. Не хватает главного — кожей к коже. — Сюда, — голос рваный и низкий. Руки тянутся к Максу сами. — Иди ко мне. Мне нужно. Тебя. Больше. Максим мажет губами по скуле, забирает у меня чашку и, поднимаясь, начинает раздеваться где-то за спиной. С шорохом на пол падают шмотки. Ёрзаю и ладонью отгоняю тонкий слой пены с поверхности. Вода мутно-красноватая от крови, но тяжёлого солоноватого запаха нет — сладковато-цветочный аромат — настолько дурманяще-сильный, что перекрывает всё. Макс забирается ко мне, устраиваясь напротив, и вода с тихим плеском вытекает из лохани. Над промерзшим полом поднимается пар. Жаром окатывает с ног до головы. Близостью обжигает. Едва касается — кажется, только взглядом, но в этом взгляде весь Макс — смешливый и безбашенный, дерзкий и… до грёбаных бабочек внизу живота нежный. Мой. Родной. Ладони ложатся на плечи за миг до того, как я решаю смыть разводы пота и крови с его кожи. Мягко скольжу подушечками пальцев, очерчивая рваные края ран, и прикасаюсь губами к едва затянувшимся царапинам. Регенерирует. Но словно не успевает. То ли меня мало — щадит. То ли слишком часто подвергает себя опасности. Льну к нему, вжимаясь до хруста. Хочется под кожу. Хочется беречь. Любить. Максим коротко шумно выдыхает, оглаживая плечи, лопатки и спину, накрывает ягодицы под водой ладонями и медленно легко сминает, подтягивая меня ближе. Осторожно ласково целует, сминает губы губами, с нажимом проходится ладонями по бёдрам, добирается до разодранного колена и замирает. Аккуратно оглаживает припухшую кожу вокруг раны, коротко целует в губы ещё и ещё — будто прощения просит — и шепчет на грани слышимости: — Дай ранку поцелую. Дай, хороший мой, — грёбаный Кот из Шрека — не иначе! — Боль пройдет. Станет лучше. Мить… Бля! Мак! Молчу, завороженно вглядываясь в его глаза, и мне кажется, он лечит меня одними словами. Боль отдаётся лишь отголоском — тягучая, ноющая. Неуклюже извернувшись, подтягиваю ногу, почти не сгибая, и укладываю Маку на плечо, дивясь своей раскованности. Совсем не скромняга, но… — Поцелуй, — горячо шепчу, выгибаясь. Физически ощущаю, как зрачки топят радужки. Я весь горю — снаружи, изнутри… Потрясённо гляжу на свой стояк, загребая ладонью пену, чтобы хоть как-то прикрыть это… непотребство. — И его поцелую, — довольно, предвкушающее, обещающе лыбится Макс, мажет губами по внутренней стороне бедра, лаская дыханием влажную кожу. Оглаживает щиколотку, голень, и коротким мазком языка зализывает глубокую царапину, тут же мягко целуя, ещё раз и ещё, и снова лижет, а после накрывает губами и засасывает, легко прикусывая. Меня выгибает и кидает в жар. Возбуждение скручивается тугим клубком внизу живота. Боль растворяется, полностью исчезая. — Хороший мальчик, — низким глубоким голосом шепчет Максим. — Такой послушный. Надо поощрить, — лыбится и гладит меня по щиколотке. — Дай пяточки и пальчики поцелую. У тебя ещё после тренировки ноют. Ну, дай, — опять включает этот взгляд! — Будь умницей. Издевается! Или нет?.. Борюсь с искушением прописать этой самой пяточкой по улыбающейся роже, но, бля, послушно выворачиваю колено, подставляя его губам пятку и, блин, даже не краснею! Жадно наблюдаю за каждым движением Мака, ловлю его дыхание, растворяюсь в этой чёртовой лохани, теряя остатки самоконтроля. Макс не издевается. Очерчивает косточку и стопу, зацеловывает её, целует каждый палец, каждую мозоль, скользя ладонью по подъёму… И у меня что-то ёкает внутри. Обдает жаром. Так странно-сладко. Так незнакомо. Будто в грудаке натянутая серебряная нить. Дрожит и звенит струной. Мак целует пятку, подушечками пальцев очерчивает ступню и, придерживая под щиколотку, отпускает, позволяя скользнуть ногой в воду. Сердце скачет под кадык. Раскаленный, густой и влажный, напитанный цитрусово-цветочными ароматами воздух не протолкнуть в лёгкие. Чувствую, как в венах закипает кровь, как заполошно бьётся пульс, а возбуждением просто топит. Макс гипнотизирует завораживающим взглядом потемневших глубоких глаз, и я подаюсь вперёд, зарываясь ладонью во влажных упругих прядях серебристых волос на затылке. Со всхлипом ловлю его губы своими и с таким упоением целую, что кончики пальцев на ногах поджимаются. Он с готовностью отвечает, непривычно нежно, осторожно лаская губы, слизывая всхлип, неспешно вылизывая рот. Немного отстраняется, улыбается, поглаживая по щеке, и заглядывает в глаза. — Иди ко мне, мой хороший, — шепчет, притягивая меня ближе, прижимая вплотную, растирая жидкое мыло между ладонями. Осторожно оглаживает оцарапанные плечи и лопатки, скользит по спине, по пояснице и ягодицам, по бёдрам… — Иди ближе, родной мой, — и я иду — льну к нему, как заворожённый, растворяясь в переливах глубокого бархатного голоса, прижимаюсь грудью к груди и, зачерпывая пенную ароматную воду в ладони, смачиваю серебристые кудри. Прикрываю глаза и мягко целую ещё не затянувшиеся царапины на фарфоровой коже. Макс рвано выдыхает, запрокидывает голову и выгибается, подставляясь, поглаживая меня по затылку скользкими от пены пальцами. Вспенивает мыло на волосах, не глядя, зачерпывая воду в ладонь и поливая тонкой струйкой. Отираюсь о ласкающую руку, накрывая губами царапины снова и снова, всасывая рваные края и оглаживая языком. Солоноватый привкус крови кружит голову. Жарко. Макс улыбается, ловит моё лицо в ладони, пьяно заглядывает в глаза и, подаваясь вперёд, накрывает губы поцелуем, вылизывая рот, вдыхая воздух, нависая и заставляя за компанию погрузиться под воду. Это… Потрясающее ощущение. Дышать одним воздухом. Его воздухом. Доверие, граничащее с безрассудством. Но с моим упырём только так. Выныриваем мы тоже вместе. Макс улыбается, коротко мажет губами по линии челюсти и выскальзывает из лохани первым. Шуршит чем-то, возится недолго, и подаёт мне руку, стоя за спиной. — Вставай, Митька, — по голосу слышу — улыбается. — Вставай, не смущайся. Я тебя полечу. Выдыхаю и, опираясь о протянутую ладонь, морщусь, поднимаясь. Всё-таки колено и спина ноют. Макс сразу накидывает простыню на плечи, перехватывает меня под лопатки и колени и, вытаскивая из воды, снова подхватывает на руки, направляясь к столу. Теперь это кажется естественным — вот так, на руках. Мне — верзиле, почти на голову выше и гораздо крупнее. Не думаю о том, как он вообще поднял меня. Просто жмусь, утыкаясь носом в изгиб его шеи. Макс осторожно усаживает меня на край стола, улыбается, ловит стекающую с мокрой пряди капельку воды губами и аккуратно оглаживает плечи, позволяя простыне, соскользнув, упасть на столешницу. Зябко ёжусь и вздрагиваю. Холодно! — Солнышко, — Мак целует царапины на плечах и тянется куда-то за спину. — Потерпи чуток, я потом согрею тебя. Держи, — вкладывает в ладонь тёмную склянку с какой-то ароматной субстанцией, и, макнув пальцы в мазь, очерчивает царапины и ссадины. Бодяга пахнет травами, чайными розами и акацией, майской ночью, грозой, текущими по асфальту ручьями воды, черёмухой и сиренью, яблонями в цвету, весной… Я не знаю, как иначе охарактеризовать этот запах. Обалденная мазь с удивительными побочками в виде цветных глюков и отзвуков вальса. Она будто мгновенно снимает боль, расслабляя. Но дурманит. От неё пьяно ведёт голову. До сладкого кружения. А может, от осторожных ласковых касаний тёплых пальцев Максима. А может, от этого обескураживающего «Солнышко». Но, думаю, от всего разом. Макса, наконец, много. Это не выразить словами, но я ощущаю, что он не просто рядом — он мой. И меня отпускает. Такая пьяная, дурманящая лёгкость. Голову больше не кружит — в ней просто не остаётся никаких посторонних мыслей — одна рефреном — прямая, как рельса — я хочу его. Мака. Сейчас. До дрожи. До воя. Хочу. А он, зараза, продолжает намазывать царапины. Устраивается на полу, притягивает меня за поясницу ближе, целует кубики пресса и кладет слой мази на колено. Будто издевается, специально игнорируя стояк. Разочарованно сглатываю всхлип. Так и хочется заорать: — Да не болит там уже! Скоро заболит чуть выше — как раз там, где только что касались кожи твои губы, врачеватель, бля! Но только беззвучно шевелю губами, не соображая, почему не слышу собственного голоса. От возбуждения поджимаются пальцы, яйца… Я весь эрегирован! Развожу ноги шире и накрываю затылок Мака ладонью, рывком прижимая к паху. — Здесь! Здесь поцелуй! — почти рычу, подкидывая бёдра. — Или я трахну тебя сам! Сейчас! Он улыбается и запрокидывает голову, глядя на меня снизу вверх, облизывая смеющимся искрящимся взглядом немного люминесцирующих нечеловеческих глаз с пляшущими выпускной вальс чертями на дне радужек. — Ты сейчас угрожаешь мне, милый? — в тоне столько незлой лёгкой иронии, что я немного тушуюсь. — Хуем? Мне?! — звонко заливисто смеётся, запрокидывая голову ещё сильнее. — Напугал ёжика голой жопой! — влажные кудри, пружиня, каскадом рассыпаются по плечам. — Прелесть моя, это ты зря, — обхватывая ствол ладонью, мажет по нему губами, скользит кольцом пальцев и, зажимая головку в кулаке, оставляет засос под ней, лаская языком. — Так накрыло? — спускается короткими поцелуями по стволу и тепло прижимается губами у основания. — Ну, так трахни, — почти мурлычет, отираясь щекой о стояк. — В чём же дело? — обжимает головку кольцом губ, посасывает и с влажным звуком выпускает. — Дай-ка подумать, — театрально изображает мыслительный процесс, сидя на полу меж моих разведённых ног и постукивая подушечкой указательного пальца по губам, — прямо над стояком, гад, — а после переводит смеющийся взгляд с потолка на меня. — Может, в том, конфетка, что совершенно не этого тебе хочется сейчас? — порнушно, похабно, совершенно по-блядски облизывается и подаётся ближе. И на этом весь выпендрёж заканчивается. Мак притягивает меня за поясницу, сразу глубоко забирая член в рот, оглаживая ствол плотным кольцом припухших губ, пропуская головку в горло, обжимая дрожащими гладкими стенками, постанывая, сглатывая вокруг неё, забирая за щеку. Не позволяет мне отстраниться, дернуться — ничего не позволяет. И не оставляет сомнения в том, кто кого сейчас трахает. Насаживается ртом на стояк, сразу задавая правильный темп, скользит плотным кольцом горячих губ по стволу, накрывает мошонку ладонью и, плавно поднимаясь от основания губами, с нажимом повторяет путь подушечкой большого пальца, останавливаясь под головкой. Выгибает от его ласк. Рвано выдыхаю, прикрываю глаза и прикусываю губу. Каждое касание — кипящей лавой по венам, волной жара по телу. До постыдного скулежа. До пёстрой ряби на внутренней стороне прикрытых век. Так… Необъяснимо остро. Кажется, если остановится сейчас, я отсосу себе сам. Но хочется не этого. Мак снова будто в голову залез. Мне дико, до воя хочется под него. Всё тело ломит без его касаний. Каждая клетка его хочет. И я понимаю, что если он не продолжит, если хоть секунду промедлит, сам прогнусь перед ним, подставляясь. А он, как назло, как специально, огладив ствол кольцом горячих губ, засасывает головку и медленно выпускает, позволяя стояку выскользнуть изо рта. Скашивает на меня какой-то странный, неоднозначный взгляд, и легко, едва заметно улыбается уголками непривычно ярких губ. Будто ждёт. И сквозь пелену возбуждения пополам с дурманной дымкой адреналина, до меня доходит: он подтверждения ждёт. Ждёт, что я признаюсь. Всё знает сам, но хочет услышать. Щёки мгновенно начинают пылать. — Будь умницей, — улыбается шире, скотина, этой своей всепонимающей, всепрощающей, чуть снисходительной улыбкой. — Расскажи мне словами через рот, чего ты хочешь, Митенька. И всё будет так, как ты захочешь. Обещаю. Всё, что нужно сделать — просто начать говорить. Захлёбываясь возбуждением, тяну его за запястье на себя и сбивчиво шепчу: — Датрахнименянаконецбля! — накрываю его ладонью стояк и грубо сжимаю своей рукой, подкидывая бёдра. — Трахни меня! Мак! — Легче, милый, — он продолжает лыбиться, оглаживая член по всей длине, мажет языком по стволу и прижимается губами под головкой. — Ты чего расходился, как холодный самовар? — встаёт на ноги и, подхватывая под ягодицы, рывком поднимает меня со столешницы, прижимая к груди. — Я трахну тебя, прелесть моя. С удовольствием, — урчит, перехватывая удобнее, заставляет тирануться о кожу стояком. — Но я это всё равно сделаю так, как хочешь ты, — усмехаясь, подчеркивает последнее слово и несёт меня к расстеленным на полу одеялам. — Не Дмитрий — как там тебя по батюшке, впрочем, мне равнобедренно-похуилярно — боец, не Димочка — бабушкина правильная Красная Шапочка, а ты — Митя — мой, — прикусывает нижнюю губу, засасывает, выпускает, вгрызается поцелуем, вылизывая рот, и сминает под ладонями задницу. — Сюрприз, малыш: я вижу тебя насквозь и на три метра вглубь. Ты ещё не успеваешь додумать мысль, а я уже знаю, чего ты хочешь, — укладывает лопатками на прохладный чёрный атлас, перехватывает за запястья и ощутимо сжимает, нависая надо мной, коленями раздвигая ноги. — Так что нахуй твои все «правильно» и «неправильно», нахуй диссонанс от того, как ты хочешь и как хотеть должен, — присасывается под линией челюсти и кусает — почти больно, почти обжигающе. — В рот оно ебись! Ты — не должен! Никому! Ничего! Будь собой! — практически рыкает, мажет по отметине языком и присасывается к коже рядом — сразу до сладкой тянущей боли. — С этой минуты — и навсегда. Слышу Макса отдалённо, словно эхо, но смысл его слов доходит так ярко, что я ошалело распахиваю глаза. Да. Он чувствует. И он единственный, с кем не нужно никаких масок. Перед которым я обнажён душой. Льну к нему, осыпая хаотичными поцелуями лицо, и мелко подрагиваю, ища губами жилку на шее. Хочу глоток. Мака. Сейчас. Вжимаюсь всем телом, мажу стояком по стояку — от касания простреливает словно слабым разрядом тока — и с глухим рыком впиваюсь в кожу, балдея от пульсации венки под языком. Мне нужно! Жизненно необходимо. Стискиваю зубы сильнее, чувствуя, как поддаётся и расходится кожа от укуса. Пьянею, ощущая на губах пряный солоноватый вкус — его вкус. И тяну. Урча. Тягуче. Медленно. Всхлипывая и вместе с кровью проглатывая рваный стон. Как же! До дрожи… Притираюсь, проезжаясь по его стояку своим, делаю ещё один глоток и кончаю. Макс пьяно глухо смеётся, притираясь и прижимаясь, теснее сжимает запястья, медленно ослабляет хватку и выпрямляется, нависая надо мной, заглядывая в глаза. — Сладкий, — шепчет с улыбкой, накрывая мои губы своими, урчит в поцелуй и вылизывает рот. — Ну, я так не играю, — тепло выдыхает и спускается ниже, зацеловывая скулы и линию челюсти, шею, пересчитывая губами веснушки на плечах и ключицах. Всхлипываю, растекаясь под ним, обнимая за плечи, оглаживая шею и запуская пальцы во влажные светлые прядки на затылке, бездумно ероша… Сладко. Тепло до щемящей нежности. И до головокружения остро. Меня выгибает от каждого касания. Мысли не собираются в кучу. Мыслей просто нет. Мак зацеловывает солнечное сплетение и рёбра, кубики пресса, бока, низ живота. Оглаживает бёдра и, удобно устраиваясь между ног, с глухим урчанием слизывает сперму с кожи. Всхлипываю и выгибаюсь, подставляясь под губы и ладони. От каждого касания коротит. Каждый поцелуй — волной жара по телу. Как же остро, бля! Рву Максима за лохматый затылок, стискивая влажные прядки в кулаке, и утыкаю мордой в пах. До звёзд. Я рассыпаюсь на атомы, и каждый из них хочет Мака. Собираюсь в кучу где-то на головке собственного члена, и толкаюсь в его рот, всхлипывая. Словно под дурью. Наверное, это ощущается именно так. Мир играет такими люминесцентно-яркими, одуренными красками, что пьяно кружится башка. Максим подхватывает под ягодицы, приподнимая меня над чёрным атласом, направляя и задавая темп, сминает задницу, оглаживает губами член по всей длине и, с влажным звуком выпуская, зацеловывает бёдра с внутренней стороны, оставляя на коже наливающиеся пятна засосов и отпечатки зубов. Целует шрамы на коленях, мажет зубами вокруг свежей царапины, касается губами… Касается там, где давно срослись трещины и переломы — и я всхлипываю, выгибаясь и запрокидывая голову, глотая раскалённый воздух, постанывая. — Макс! — протяжно скулю на одной ноте, сминаю под пальцами ткань одеяла и падаю лопатками на чёрный атлас. Жарко! Почему в склепе так жарко?.. И в горле ком. И расплывается всё перед глазами к чертям. Максим нависает надо мной, перехватывает за подбородок, слизывает рваный выдох, оглаживает нижнюю губу подушечкой большого пальца и зацеловывает уголки глаз и щёки, веснушки на переносице, скулы… Целует губы, оглаживая языком шрам на верхней. Я всхлипываю. Позорно, совершенно забив на всё, всхлипываю, обнимая Макса, порывисто сгребая, прижимая к груди, оплетая ногами поясницу. — Мой хороший, — он подхватывает меня под лопатки, садится среди сбитых одеял, прижимает к груди и хаотично зацеловывает лицо. — Родной мой, единственный… — шепчет ещё что-то, но я не слышу — льну к его тёплым ладоням, подставляясь под губы, растворяясь в опьяняющей нежности. Губы, независимо от сигналов мозга, охотно отвечают на ласку, оставляя влажные следы на коже Мака — везде, где могут дотянуться. И шепчут, шепчут — мазнув по виску, по мочке уха, опаляя дыханием кожу — бессвязно, жарко: — Твой. Мой. Я твой, Мак… Максим мягко сцеловывает короткий горячий выдох поглаживает по щеке, притирается лбом ко лбу и долгим, удивительно осознанным, серьезным взглядом смотрит в глаза. Секунды зависают в наэлектризованном раскалённом воздухе. — Ты — мой, — очень раздельно произносит он. — А теперь без выебонов, — на контрасте ласково гладит, хотя в голосе почти звенит металл. — Как ты хочешь? Говори. — Хочу видеть тебя. Лицом к лицу. Хочу видеть, как ты кончаешь в меня. Тебя хочу, — лихорадочно облизываю губы, которые пересыхают, кажется, при каждом вдохе. — Хочу нежно. Издевательски медленно. Почти терять сознание, биться в твоих руках. Хочу на грани, — заглядываю в его глаза, растворяясь в искрящихся радужках. Макс поглаживает по скуле и шее, по затылку. Обнимает мои губы губами, медленно засасывая, и поочередно оглаживает, лаская языком. — Умничек, — тепло, с улыбкой выдыхает, наглаживая щеку, выводя подушечкой большого пальца какие-то узоры на пылающей коже. Прикрываю глаза, отираясь о его ладонь. Нежностью топит. Максим аккуратно укладывает меня на спину, подсовывая под поясницу подушки, целует бёдра с внутренней стороны, скользя по коже ладонями, заставляя раздвинуть ноги шире, и тянется влево, находя ту самую чёрную склянку в складках одеяла. Улыбается, перехватывает мою руку, целуя запястье, на миг засасывает кожу над пульсирующей венкой, легко прикусывает и выпускает. Огладив набитые казанки, заставляет накрыть член ладонью и легко сжимает кисть. Прижимаю стояк к животу и рвано выдыхаю, наблюдая за укладывающимся между ног Маком. Тот рвёт меня за бёдра ближе и почти урчит, щекоча дыханием мошонку: — Ты был таким честным, Митенька. Надо поощрить такую честность… Хочешь, я поцелую тебя? Знаю, что хочешь, — тянет довольно, устраиваясь удобнее. — Покажи мне, где ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал. Плавлюсь от его паточного голоса. Между нами никого и ничего — не осталось ни стыда, ни гордости — только мы — здесь и сейчас. Поглаживаю, расслабленно улыбаясь, член, прижимая к животу сильнее, и веду бёдрами, ёрзая на подушке, подставляясь Маку. Вторая рука тянется к мошонке, чуть оттягивает её, сжимая в горсти, и скользит ниже, очерчивая подушечками пальцев тугой вход. С губ срывается рваный всхлип одновременно с хриплым: — Вылижи меня, Мак. Здесь. Перехватываю его тёплый ласковый взгляд и на миг прикрываю глаза, полностью растворяясь в ощущениях. И тут же выгибаюсь, сводя лопатки, запрокидывая голову, протяжно выстанывая и срываясь на беззвучный крик. Перед широко распахнутыми глазами цветная метель. Меня оглушает, почти размазывая, потому что Макс… Макс целует. Широко влажно мажет языком меж ягодиц, оглаживает тугую сжатую дырку вкруговую, мягко засасывая припухшие края снизу, надавливает языком и, ломая сопротивление, ввинчивается внутрь, вылизывая и лаская, оглаживая губами, оттягивая горячую нежную кожу, трахая задницу короткими плавными толчками. Всхлипываю, выгибаюсь, еложу пятками по простыне, просяще скулю и притягиваю его за затылок, отираясь о язык, подаваясь навстречу, выгибаясь, сжимаясь и дрожа, чувствуя, как пульсируют мышцы, как подрагивает и ритмично сжимается всё внутри, отзываясь на каждое новое касание языка. Ещё. Только не останавливайся сейчас… Ещё, Мак… Меня размазывает от возбуждения и нежности. Разрывает контрастами от желания продолжить и невозможности терпеть ласки. Слишком много и обидно мало. Максим постанывает, целуя снова и снова, засасывая, толкаясь внутрь языком, поглаживая растянутые края горячей пульсирующей дырки. Вскрикиваю и выгибаюсь, но себя не слышу. Или закладывает уши, или ору беззвучно, рывком прижимая его за затылок, и падаю на лопатки, силясь отдышаться. Жарко. Атлас липнет к взмокшей коже. — МакспожалуйстапожалуйстаМаксМаксимещё! — я не слышу своего голоса, а Мак слышит меня прекрасно. Немного отстраняется, тепло выдыхая на влажную растянутую дырку, поглаживает дрожащие края подушечками пальцев и, приподнимаясь на локтях, ловит мой взгляд. — Пожалуйста — что, сладкий? Плыву. Хочется вжать его обратно. Чтобы продолжил. Ещё. Больше. Глубже. И слова срываются одно за другим, а он лишь довольно лыбится, словно знает о каждом из них на два шага вперёд. Нет. Не обижает. Это потрясает. Сейчас я не хочу удивлять. Я хочу Мака. — Ещё. Больше, Мак. Дай мне больше… Ещё. Он только лыбится, удобнее устраиваясь между ног, оглаживает скользкими пальцами растянутую мокрую дырку вкруговую и, медленно толкаясь внутрь на фалангу, немного сгибает пальцы, очерчивая подушечками изнутри. Выворачивает кисть, чуть надавливает, позволяет пальцам выскользнуть, перехватывает мой взгляд и, снова проникая в растянутую, скользкую от мази задницу, широко влажно мажет языком по мошонке, мягкими касаниями губ проходится от основания вверх по стволу до моих пальцев. Перехватывает кисть и медленно отстраняет руку, забирая в рот головку, обнимая кольцом горячих губ. Блядь! Так остро, что, кажется, снова кончу, как пацан. Макс настолько знает моё тело и опережает все мои желания, словно все триста-четыреста лет своей бессмертной жизни только и делал, что трахался! И все — со мной. Хочется скулить. От мази всё внутри пылает огнём. Каждое касание обостряется до грани терпения. Кажется, за каждой новой лаской — срыв. Закидываю ноги на плечи Мака и, скрестив на лопатках щиколотки, вжимаю его в себя, не позволяя отстраниться. Всхлипываю и подаюсь навстречу, выгибаясь на грёбаном скользком атласе. Контрастами лупит, расплющивая и размазывая. Хочется одновременно насадиться на пальцы, сжаться на них, выгнуться… Хочется глубже и теснее, больше, до упора, почти на грани. И, вместе с тем, хочется толкнуться в горло, рванув Макса за затылок, выебать горячий рот, кончить на припухшие покрасневшие губы, кольцом сжатые сейчас вокруг ствола. Хочется… Просто хочется Максима. Всего. Сейчас. Рванув за пряди на затылке назад, вынуждаю его отстраниться, с влажным звуком выпустить член изо рта и с трудом сфокусировать взгляд, ловя мой — злой, наверное, очень злой сейчас… Сжимаюсь вокруг пальцев, стискиваю их внутри и, подаваясь вперёд, насколько могу, насаживаюсь. Рву Мака за затылок вверх и рявкаю, не узнавая своего голоса: — Да выеби ты меня уже! Сколько можно там пыхтеть?! А он… Он ржёт, сука! И накрывает мои губы своими улыбающимися, мягко целуя. — Иди ко мне, — шепчет с той же улыбкой, вытаскивает пальцы и, подхватывая под бёдра, притягивает меня ближе, поглаживая непострадавшие участки кожи вокруг царапины на колене. Оглаживает стояк скользкой ладонью, закидывает мои ноги на плечи и одним плавным движением входит на всю длину, глухо протяжно выдыхая, стискивая зубы на моём плече. Всхлипываю и выгибаюсь, прижимая его теснее, притягивая за затылок, оглаживая лопатки. Обжигает. Вышибает дух. Хватаю ртом воздух, сжимаясь на его стояке. Так больно-сладко. Так много и так правильно. Так! Как я часто представлял в фантазиях, но, блядь, ни разу в жизни, не испытывал. Макс прижимается теснее, нависая, и зацеловывает отметины на коже, целует шею и линию челюсти, скулы, веснушки на щеках, коротко касается губами губ, и снова, снова… Будто успокаивает, отвлекает. Но мне не больно. Просто непривычно горячо и ярко. Просто бисеринки пота проступают на коже. Жарко, и сердце лупит под кадыком. И пальцы дрожат. Распахиваю глаза, ловлю в ладони лицо Максима и фокусирую пьяный взгляд потемневших глаз на его глаза. Зрачки радужки топят. Сжав волосы на затылке в кулаке, рву Мака на себя, впиваясь в его рот. Не целую — вгрызаюсь, толкаясь языком до горла, кусая и порыкивая, засасывая поочередно губы. Он отвечает на контрасте мягко и осторожно, не пытаясь перехватить инициативу, позволяя вести, позволяя мне… Всё? Этим странным осознанием припечатывает к атласу, на миг вышибая воздух из лёгких. Мак выпрямляется, с влажным звуком разрывая поцелуй, и начинает двигаться — медленно, бережно, считывая каждую эмоцию, заглядывая взглядом, полным нежности, прямо в душу. Глухо поскуливаю и подаюсь навстречу, подрагивая и сжимаясь вокруг стояка, дурея от наполненности, от плавящего жара, от невыразимой близости. Я — его. Теперь целиком. И осознанием этого размазывает. Макс тихо постанывает, не меняя темпа, тягуче-медленно двигаясь, почти выскальзывая, оставляя внутри только головку, и снова толкаясь до упора, склоняется, едва слышно урча, прижимаясь грудью к груди, и зацеловывает бьющуюся на шее жилку — не вгрызается, не терзает — зацеловывает. И в ответ на каждое касание его губ хочется скулить всё громче, выгибаясь, подаваясь навстречу. Я не знаю, как называется это щемящее чувство в груди. Не знаю. И не могу думать сейчас. Только чувствовать. Потому прячу лицо в сгибе локтя, но Макс отводит руку. Мажет губами по щекам, целует переносицу и шепчет между рваными выдохами: — Хороший мой, — целует веснушки, подрагивающие ресницы, уголки глаз, почти незаметный шрам на когда-то рассеченной брови… — родной, Митенька, открой глаза, — и целует снова, и снова, и ещё — просто хаотично мягко тычется губами в пылающую кожу, и меня накрывает. Всхлипываю, выгибаюсь и сгребаю его в объятия, прижимая к груди, обнимая за шею, оплетая ногами поясницу. Внутри всё дрожит. Пальцы скользят по влажным плечам Максима. Топит то ли нежностью, то ли благодарностью, то ли восторгом от совершенно новых мне ощущений. Вжимаю Макса в себя, вдавливая скрещенными на пояснице ногами, и судорожно сжимаюсь на стояке, широко распахивая глаза, выгибаясь дугой. До вскрика. Как же ярко и остро! Максим подхватывает под затылок и поясницу, удерживая меня, сцеловывая с губ сорвавшийся звук, слизывая, угадывая эмоции за секунду до. Но он напряжён. Так сосредоточен на мне, на моих ощущениях, что дико хочется… Рыкнув, обвиваю Мака за шею рукой и перекатываюсь, укладывая его на лопатки. Именно так хочется! Упираюсь ладонями в сбитые одеяла по обе стороны от его головы, сцеловываю протест с улыбающихся губ и притираюсь, приподнимаясь на коленях. Ловлю припухшей растраханной дыркой его стояк, перехватываю у основания и, направляя в себя, мягко насаживаюсь. До упора. До влажного шлепка ягодиц о кожу. Глухо выстанываю и нависаю над Максимом, коротко рвано выдыхая, вздрагивая и непроизвольно сжимаясь, стискивая коленями бока. Как же… Бля. Какой поворот! Воздух из лёгких вышибает. Кожа моментально покрывается испариной, задница пульсирует и сжимается. Так горячо и ярко, так остро. Губы сохнут от частого дыхания. Перехватываю топкий бархатный взгляд Максима своим и двигаюсь, не разрывая зрительного контакта. Почти снимаясь со стояка, обжимая головку дрожащими стенками, и слитным движением насаживаясь снова. И снова. Перехватываю запястья Мака, впечатывая над головой, нависаю, приподнимаясь и насаживаясь всё увереннее, пульсируя и сжимаясь, подрагивая. Горячо и остро. Всхлипываю и выгибаюсь, запрокидывая голову, постанывая, прикрывая глаза, ослабляя хватку на запястьях. Пальцы дрожат. Мак этим незамедлительно пользуется, сгребает меня, притягивает за затылок и целует, оглаживая шею и плечи, лопатки и спину, поясницу, бёдра… Накрывает ладонями ягодицы, сминает, заставляя приподняться, почти позволяя стояку выскользнуть из растянутой скользкой дырки, и натягивает за бедра, удерживая, входя до упора. Вскрикиваю и выгибаюсь, хватая ртом раскаленный воздух. Обжигает. Окатывает новой волной жара, до проступающей испарины на коже. Максим, удерживая меня, двигается короткими быстрыми толчками и то сцеловывает капельки пота с виска, то слизывает глухие стоны с рваными выдохами с губ. Так! До одури ярко! При каждом движении бёдер Мака всхлипываю, теряюсь в понимании того, кто кого трахает. Кто сверху, кто снизу. Отцепляю ладони Макса от своих ягодиц и припечатываю за запястья к одеялу прямо у бёдер. Резко насаживаюсь, продолжая двигаться в дурноватом темпе. До глухого скулежа. Выгибает. Прикусываю губу, крупно дрожа и сжимаясь, приподнимаясь и насаживаясь всё быстрее, не ощущая больше боли в колене. Тело горит. И Макс горячий. Весь. И внутри так сладко тянет. Так, что почти обжигает. Вскрикиваю, резко насаживаясь, и падаю на грудь Максима. Слишком ярко и много. Трясёт. Задница дрожит и сжимается, пульсируя вокруг стояка. Макс, нагло пользуясь ситуацией, высвобождает руки и обнимает меня, успокаивающе поглаживая по взмокшей спине, прижимая к груди, приподнимая за подбородок и заглядывая в глаза. Едва фокусирую на нём взгляд. Почти вышвыривает. Сдуреть. — Мой глупенький, — странно ласково шепчет, мягко целуя губы. — В следующий раз покусаю. Девственник с блядскими замашками, — и целует снова — глубоко, тягуче, медленно, вылизывая рот. Удерживает меня так — прижатым к груди, и приподнимает под ягодицу, почти позволяя стояку выскользнуть, а после резко вгоняет на всю длину, заставляя отереться членом о горячую влажную кожу. И мне хватает. Звёзды рассыпаются. Я не слышу собственного крика, не понимаю, что делаю. Меня буквально размазывает, вышвыривая за грань.