Радуга над Мюнхеном

Ярко-оранжевый закат, напоминающий тронутый гниением ожог, неторопливо и степенно опускался к черневшей где-то вдали недосягаемой линии горизонта, разливаясь неконтролируемым огнëм у самой земли. Умирающее солнце медленно, но всë же уже неизбежно тонуло в постепенно заполняющих мир неутных сумерках, а снегопад, несмотря ни на что, продолжался, пока гладкая дорога шоссе, ведущая в никуда, с каждым пройденным метром закономерно регрессировала, превращаясь в сомнительную дистанцию, покрытую коркой льда и крошившимся асфальтом. А тем временем, на востоке сгущались тëмные свинцовые тучи, пришедшие на смену хаотично разбросанным по объятому пожаром небосводу, обрывочным перистым облакам, едва заметным и похожим на сахарную вату. День в очередной раз растворялся в неискренней темноте, но сегодня этот формальный и повсеместный процесс был скован тревожным предчувствием абсолютно неясного и смутного будущего. Марко устало смотрел безразличным взглядом в грязное запотевшее окно, по которому лениво ползли расстаявшие снежинки, и мелькала тëмная полоса далëкого хвойного леса. На его коленях лежала полураскрытая книга, но возвращаться к ней отчего-то абсолютно не хотелось: глаза слипались, а все желания в конечном итоге сводились к остро требуемому организмом сну. Однако после того, как парень проснулся от конвульсивной тряски автобуса, ему почему-то так и не удалось снова задремать, хотя любая лишняя секунда бодрствования могла его просто-напросто уничтожить: Марко даже отчëтливо представил, как его перегревшийся мозг, достигнув температуры плавления, (если такая вообще существовала, конечно же), переходил из твëрдого агрегатного состояния в жидкое, противно растекаясь по черепной коробке. Но подобные довольно мрачные прогнозы предстоящего исхода мгновенно испарились, как глупые, детские и, в общем-то, беспочвенные, так и не забрав с собой ни головной боли, ни усталости. И Ройсу оставалось лишь печально и безуспешно пытаться вновь уснуть, пока всегда сидевший рядом с ним в любой ситуации Матс, поглощëнный решением какого-то кроссворда, призванного убивать свободное время, торопливо царапал уже несколько раз переработанную и пожелтевшую бумагу гелевой ручкой. Колëса автобуса в который раз подпрыгнули на очередной рытвине, ощутимо тряхнув всë содержимое салона, включая людей, и снова раздался хоть и приглушëнный, но полный недовольства и возмущения шум: все порядком устали от продолжительной дороги, которая никак не заканчивалась, а все неровности на шоссе, к тому же, мешали заснуть даже самым непривередливым и неприхотливым. Поэтому, все успели заскучать, а любые основательно скудные и при этом немногочисленные развлечения, начиная с журналов, настольных игр и разговоров, и заканчивая музыкой, звучавшей в наушниках, надоели. Действительно, провести весь день, наблюдая за сменяющимся видом за окном, было довольно... затруднительно. А если учесть, что даже вечно весëлый и перманентно жизнерадостный Бен апатично бегал потерянным взглядом по салону, всë оказалось гораздо хуже, чем задумывалось в самом начале, что непосредственно отражалось на настрое и поведении каждого, независимо от того, был ли это постоянно грустный Джио или обычно позитивный Мейсон: гнетущее ощущение скуки охватило буквально всех. – Мы приедем где-то через... – торопливо взглянув на часы и нервозно сверившись с текущим временем, с энтузиазмом сообщил выглядивший несчастным Гвардиола, который, как оказалось, на пару с Лэмпардом проиграл в карты всю свою наличку, и теперь морально готовился к голодной и не особенно счастливой жизни, ведь его жена меньше азартных пристрастий Пепа любила посещать свою работу, а следовательно никак не могла помочь ему в финансовом плане. – Десять минут. – не веря собственным словам, дрогнувшим голосом закончил он, и все с явно выраженным сомнением вопросительно переглянулись, осознав, что никогда не задумывались, что дорога может в какой-то момент закончиться, после чего придëтся заселяться в номера и разгружать чемоданы. – Вы в этом уверены? – недоверчиво спросил какой-то парень, перекрикивая шум уже умирающего двигателя автобуса, который ужасающе хрипел, словно находясь в предсмертной агонии. – Я что-то не заметил, что дорога улучшается. – с саркастической горечью в дрогнувшем голосе, добавил он, и будто в ответ на его слова, колëса вновь подпрыгнули, перемешав всë находившееся внутри, но на этот раз за этим не последовало шума, выражающего всеобщее недовольство: воцарилась какая-то скорбная и неутная тишина, позволившая различить даже свист ветра за окном. – А вы не угробите машину? – будто бы между прочим, осторожно и одновременно до смерти испуганно задал этот вопрос разбиравшийся в автомобилях Санчо, но говорить что-либо было уже бессмысленно: автобус с неприятным грохотом остановился посередине шоссе, напоследок жалко взвизгнув и оставив всех пассажиров в недоумении. Как оказалось позже, вины водителя или нечистой силы в этом не было, но сейчас никто так не думал, а необходимость тащиться при отрицательной температуре по обледенелой дороге, идущей в гору, лишь усиливала одинаковую для всех уверенность, что живым из этого «восхитительного» приключения, к сожалению, никто так и не сможет вернуться. – Если я вдруг сломаю себе шею, засуди этих тварей. – истерично попросил Мануэля отчаянно сжимавший рюкзак Мюллер, аккуратно пятившийся спиной по высоким и неудобным ступенькам. «Ты ещë не отдал мне долги, так что не торопись на тот свет», – одобряюще похлопав друга по плечу, воодушевляюще сказал тот до этого, полностью оправдав своë звание «лучшего мотиватора столетия», однако эти слова совершенно не успокоили Томаса, который всë это время жалел, что не заверил завещание в нотариальной конторе. «У тебе же нет семьи», – нахмурившись, довольно жëстко призвал к здравому смыслу Роберт, но Мюллер, привыкший к таким своеобразным напоминаниям, лишь пожал плечами, рассеянно и даже смущëнно заявив, что ему надо оставить кому-то свои долги. И на это, Левандовски только шëпотом признался Нойеру, что очень надеется, что тот не указывал их имена в качестве поручителей, пока Томас продолжал всячески истерить, чем, в принципе, сейчас занималось большинство. – Мы же не останемся здесь ночевать? – уже в миллионный раз повторился этот наивный, но пропитанный искренним ужасом вопрос, пока всех в экстренном порядке выдворяли из комфортного автобуса, а старосты и ещë не присоединившийся к их числу Мейсон, безуспешно пытались провести перекличку и пересчитать скопившуюся толпу. «Нет, мы разведëм костëр и бросим жребий, кого сожрëм», рифмованными строками пошутил излишне позитивно настроенный Чилли, и кто-то особенно впечатлительный свалился в обморок, заставив преподавателей попробовать свои силы в оказании первой медицинской помощи. – Какой дурдом, правда? – спросил находу собиравший вещи в рюкзак Юли у стоявшего в одиночестве Кая, и несмотря на то, что их непосредственное знакомство произошло в такой обстановке, а Хаверц не придумал ничего лучше, чем поспешно вернуться к Тимо, они долго не могли забыть этот так и несостоявшийся диалог, который Санчо, почему-то сдружившийся с Брандтом, (наверное, потому что тот был слишком воспитанным, чтобы попросить его закрыть рот), окрестил психологическим реверсивным феноменом, когда психотип отталкивает своего потенциального партнëра. «Видимо, твой мозг действует по такой же схеме, когда дело доходит до мыслительной деятельности», – сказал после этих слов Юлиан, но Джейдон, привыкший к вещам и похуже, ни капли не обиделся, принявшись анализировать поведение своего недавнего соседа, пока вокруг шли разговоры о конце света, а Марко понимал, что Ману действительно гений, по крайней мере в отношении работы с перепуганными и уставшими дебилами. Ведь благодаря Нойеру, уже через несколько минут парням удалось с грехом и угрозами пополам успокоить толпу и даже помочь потерявшему сознание студенту: Ройс, не без помощи Мануэля освободившийся от миссии по спасению душ временно помешавшихся бывших рационалистов, смог откопать в своей карманной аптечке нашатырный спирт, который Роберт назвал бы десятипроцентным раствором аммиака, и после этого, Марко без каких-либо проблем употребил его по назначению, в качестве благодарности получив сдержанный хлопок по плечу от Клоппа. – Десять очков Гриффиндору, товарищ Ройс. – похвалил его Юрген, довольно улыбаясь, и Марко тяжело вздохнул, поймав одобрительный взгляд Левандовского, помогавшего Нойеру и Матсу проводить перекличку. Тем временем, все постепенно затихли и, как это было ни удивительно, перестали паниковать, так же быстро, как в своë время начали, что не могло не радовать. И когда Гвардиола, сожалевший, что не взял шапку, предположил, что они смогут дойти пешком менее, чем за полчаса, всë окрасилось в абсолютно позитивные краски, и никто уже не решился выразить сомнения в словах преподавателя: каждый в глубине души надеялся, что это было действительно так, и им не придëтся всю ночь тащиться по снежной пустыне, петляя дворами и разыскивая дорогу. И Тимо, всë это время рассматривавший окрестности, пока остальные суетились, обнаружил косвенное подтверждение правоты Хосепа: за вершинами покрытых инеем сосен белели очертания отеля. – Все здесь. – закончив подсчëты, подытожил Мейсон, онемевшими пальцами сжимая ручку и бланк со списком имëн. – Мы же можем идти? – в отличие от Ману и Марко, он обратился к уже забытому всеми Лэмпарду, в одиночестве заливающему свой желудок водой, в которой, как подозревал Маунт, однозначно было растворено успокоительное: Фрэнк, как довольно популярная личность в университете и, на секундочку, выпускник этого прекраснейшего заведения, пребывал в перманентном состоянии стресса, уверяя остальных в обратном. И это всегда удивляло Мейсона, привыкшего простодушно делиться со своими переживаниями, если это необходимо. А Лэмпард, по всей видимости, считал абсолютно по-другому. Он неловко закрутил опустевшую бутылку, почувствовав на себе любопытные взгляды, и согласно кивнул, неспешно подойдя к Маунту, выделяющемуся излишне расстерянным выражением лица: тот всегда выглядел так, когда волей судьбы обращался к Фрэнку, и если поначалу это порядком смущало, то теперь успело войти в привычку у обоих, и ни студент, ни преподаватель уже не придавали этой обыденности никакого значения. Что нельзя было сказать об остальных: Санчо, например, даже переключился с обсуждения комплекса неполноценности Юлиана на зыбкую тему университетского стокгольмского синдрома, которого пренебрежительно наименовал эффектом декоративной собачки, что отчего-то рассмешило обиженного на него Брандта. – Надень перчатки, Мейсон. – передав свою пару Маунту, посоветовал Лэмпард, и перед тем, как тот начал отказываться, добавил. – Знаешь, при такой температуре очень опасно ходить без них. – не сказав больше ни слова, он развернулся, и буквально заставив парня надеть перчатки, подошëл к Гвардиоле, мысленно выбирая тему для будущего разговора, пока Мейсон, оставшийся в недоумении, грел руки, а Джейдон продолжал делать всë более и более абсурдные выводы. – Он прямо золото, да? – когда студенты наконец-то дошли до огромных чугунных ворот, ограждающих прилегающую к отелю территорию, спросил у Маунта Бен, и на поясняющий вопрос «кого ты имеешь в виду?», уточнил, что речь шла о Фрэнке. И если любой на месте Мейсона промолчал, всë же, дабл М был только самим собой, и не изменяя своим принципам абсолютной честности, с задумчивой улыбкой согласился, смотря вслед знакомой тëмно-синей куртке, пока Чилли, не ожидавший услышать ответа, пытался понять, какой же надо задать Маунту вопрос, чтобы тот воздержался от объяснений. А тем временем, парни медленно поднялись по высоким ступенькам, ведущим в ещë совсем неясное будущее.

***

Затерянный в непроходимых лесах отель, с вычурным французским названием «Arc-En-Ciel De Munich», видимо предназначенным для тех, кто не знает этого языка, по законам жанра должен был быть готическим полузамком, напоминающим каноничный кинговский «Оверлук»: высокие потолки и длинные коридоры, устланные красными бархатными коврами, роскошь и благосостояние, свойственное только сильным мира сего, прекрасное в любой сезон, даже зимой, и настолько изысканное и грациозное, что этого почему-то хочется бояться. Однако «ADM», как его сокращëнно называли постояльцы, уж точно бы не стал съëмочной площадкой Стэнли Кубрика. Наверное, выбранный организаторами отель подошëл бы только для не самого высококачественного нуара пятидесятых годов, эстетичного и выделяющегося лишь своей убогостью: Роберт, недавно смотревший подобный фильм, с лëгкостью и радостью смог бы вписать в декорации этого места и красивого, худого и вечно мрачного детектива, с дымящейся сигаретой, плаксивой историей и перерезанными венами, и растерянного полноватого, варикозного политика, изменяющего уродливой жене, и преподавательницу-пианистку, которая несмотря на то, что выглядит и ведëт себя, как профурсетка, оказывается хладнокровной преступницей. Все вышеперечисленные персонажи, казалось бы, были просто созданы для «Arc-En-Ciel De Munich», и это мрачноватое и старое, небогато обставленное здание с радостью приняло бы их в свои объятия. Но приехавшие с целью отдохнуть, (или подлизать руководству, кто как), явно не входили в список желательных лиц этого отеля, кишащего призраками прошлого, в виде пыльных и местами пугающих портретов древних вождей и всех лидеров, теперь превратившихся в мумий, с умершей идеологией. – Вы говорите, что я должна передать управляющему, что к нему приехал Фрэнк? – недоверчиво спросила чопорная девушка за стойкой регистрации, на бейджике которой было выгравировано имя «Анджелина», а глубина выреза скромного на вид платья, или вернее еë отсутствие, явно намекала, что посетителям с ней ловить нечего. Однако Мануэль Нойер, судя по его взгляду, не горел желанием думать подобным образом. – Анджелина, – улыбнувшись так, что даже у Мюллера голова пошла кругом, обратился к ней Ману, и та вздрогнула, положив на место телефонную трубку: эта очаровательная блондинка, по всей видимости, уже собиралась вызывать доблестных служащих правоохранительных органов, которые, наверное, всë равно бы не приехали из-за обледенения на дорогах и конца рабочего дня. – Просто позовите вашего начальника, пожалуйста. Она отвела взгляд, прикусив губу, но несмотря на недоверие, всë же вышла из-за предназначенной для портье стойки, пошатываясь на высоких каблуках, которые цокали настолько громко, что этот неприятный и пугающий в зависимости от ситуации звук распространялся эхом по всему помещению. Девушка отчего-то явно не хотела идти навстречу потенциальным посетителям, то ли из-за параноидальной мнительности, то ли потому, что опасалась штрафа в случае ошибочного вызова управляющего, но какой бы не была причина, суть оставалась одной: просьба Нойера смогла убедить еë и теперь, оставалось только ждать. – Красавчик. – похвалил своего друга Роберт, который сегодня источал одобрение, как рождественский пудинг запах. – Не знал, что тебе нравятся блондинки, тем более фригидные. – после слишком красноречивой паузы добавил он, оправдав непривычную любезность, пока Ману проглотил чуть не вырвавшееся «А тебе забитые рыжие парни с мазохистскими наклонностями», осознавая, что эта фраза привела бы к его непосредственной смерти. А Нойер, несмотря ни на что, умирать не хотел, поэтому в его планы не входило злить улыбающегося Левандовского, который, скорее всего, был в ужасном настроении, скрытым за доброжелательной гримасой, ведь в его глазах вовсе не расплывалась тëплая улыбка, затронувшая губы. – О, Фрэнк, ты просто не представляешь, как я рад тебя снова увидеть! – тем временем, тепло обнимаясь с Лэмпардом, воскликнул появившийся управляющий, к которому Анджелина обращалась, как к мистеру Чеху: как позже объяснил Мейсон, видимо разбиравшийся в истории жизни куратора своего факультета, (и по совместительству кумира), они учились вместе, но спустя некоторое время их пути разошлись, хотя дружба не могла не сохраниться. А на тот момент, когда никто не понимал, что происходит, и почему одетый в немного нелепый пиджак и очки, высокий мужчина привязался именно к Фрэнку, всë происходящее разворачивалось слишком быстро, и буквально через несколько минут студентов распределили по двухместным номерам, на любые претензии и крики «мы не гомики», отвечая, что парни должны сказать спасибо, что спальни будут раздельные. И когда все нехотя разбились на пары, Анджелина выдала каждому ключи, задержавшись у дуэта Нойера и Левандовского. – Моя смена заканчивается в двенадцать. – кокетливо улыбаясь, сообщила девушка, пока Роберт старался не рассмеяться, наблюдая за этой сценой, а Ману пытался понять, стоит ли эта блондинка потраченных на неë усилий. И, видимо, выбрав ответ «да», он тоже расплылся в улыбке и, к ужасу Мюллера, заверил еë, что запомнит это. – Удачи. – добавила она, и взметнув отливающими золотом волосами, забавно виляя бëдрами, пошла договариваться с носильщиками насчëт багажа, даже не думая о том, что вчера обещала своей матери вернуться пораньше, а бойфренду хранить верность. – Не знаю, что ты в ней нашëл. – лишь сухо сказал Роберт, и это стало его последними словами за сегодняшний день, адресованными Нойеру, который, однако, совершенно не прислушивался к нему, размышляя, в каком же из чемоданов он оставил свои духи, над которыми и Томас, и Левандовски не упускали шанса подшутить. И в тот момент, Мюллер, который уже привык считать Ману примером человека, которого все девушки обходят за километр, недоумевал, как всë это могло произойти, и почему Нойера поселили именно с Робертом, а не с ним. И непонимание Томаса разделял и его нынешний сосед, которым по иронии судьбы или ещë чего-либо, оказался Тимо Вернер, разделëнный с Каем блондинистым чудом по имени Юлиан. – Знаешь, Ману всегда был моим страшим братом или вообще отцом. – чистосердечно признался ему Мюллер, когда они разбирали чемоданы, готовясь лечь спать. – А теперь... Он трахается с первой встречной. – едва не плача то ли от обиды, то ли от других противоречивых чувств, сев на кровать, откровенно сказал Томас, пока Тимо ставил на прикроватную тумбочку фотографию в рамке. – Это тяжело признать, но Нойер не такой идеальный, каким я его себе представлял. Однако сейчас, это даже не первостепенная проблема. Я тебе не надоел? – вспомнив о вежливости и манерах, которые так любил Мануэль, спросил парень, на самом деле чувствовавший безобидную, но самую сильную ревность, которую дети испытывают к своим родителям, нашедшим секретаршу на работе или фитнес-тренера. – Нет, конечно. Я прекрасно понимаю тебя. – ответил Тимо, который, в принципе, вообще не прислушивался к Мюллеру и был поглощëн разбором своих вещей. – Кай тоже мне, как брат, и я, если честно, не представляю, что он способен флиртовать с портье и даже развести еë на... Хм, вообще что-либо? – Вернер неловко улыбнулся, представив описанную им картину, совершенно не подходившую стеснительному и зажатому Хаверцу, у которого любые незнакомые люди, независимо от пола, возраста и близости по внешнему виду к маньякам, вызывали чувство страха. – Ну, тогда можно считать, что тебе повезло с родственником. – издав невесëлый смешок, отшутился Томас, забравшись под хрустевшее от прикосновений, чистое и пахнувшее стиральным порошком отельное одеяло. Но уснуть он так и не смог, снова понимая, что его бросил самый дорогой человек, которого Мюллер даже толком не знал, к счастью или сожалению. А Тимо, после тяжёлого дня почти дремавший в другом конце комнаты, засыпал с мыслью о том, что же делал Кай, и как он перенëс знакомство с новым соседом. Но, ответ на этот вопрос был даже слишком прост и незауряден: Хаверц спал на диване в зале ожидания, боясь разделить номер с каким-либо неизвестным соседом, а отныне живший вместе с ним Юли, ночевал в одиночной комнате Санчо, проговорив с ним всю ночь на самые отдалëнные темы, крутившиеся в основном вокруг мнений об обстановке в отеле. И вскоре, к этому дуэту присоединился в очередной раз поссорившийся с Эрлингом Джио, который слушал Джейдона, как апостола или ветхозаветного пророка. И если большинство уже погрузились в сон, то на самом деле, всë только начиналось, хоть никто об этом и не догадывался. Никто, кроме трëх человек: Роберта Левандовского, который, как уже отмечал Нойер, пребывал в отвратительном расположении духа, уставшего Марко Ройса, мечтающего о спокойном сне и Матса Хуммельса, которому, как и им, предстояло пережить в эту ночь кое-что ужасное, запустившее последовательную цепь ужасающих событий. И всë же, это было только началом, о котором никогда не предстояло узнать правду, даже непосредственным участникам, в лице вышеописанной святой троицы, хотя это было началом конца. Или лишь концом начала?