Радуга над Мюнхеном

Роберт, сидевший рядом с Марко на кровати, увлечëнно рассматривал украденные из кабинета Гризманна материалы и записи, чувствуя прилив давно забытого и практически маниакального оживлëнного вдохновения: убийство на самом деле заинтересовало его, а перспектива доказать следователю, что тот не компетентен, казалась особенно заманчивой. Но во всëм этом крылась и более эгоистичная причина, о наличии которой Левандовски ясно давал себе отчëт: что-то извне бросало ему вызов, (или он просто думал таким образом), и эту проверку на прочность стоило пройти, имело ли это какой-либо смысл или же нет. И Марко, уже второй час выслушавший обрывочные размышления Роберта, также понимал это, зная данную особенность парня, без которой тот, наверное, не был бы самим собой. Так что всë шло на удивление спокойно и безмятежно, хотя в это же время на другом конце этажа раздавались не смолкавшие ни на минуту истеричные крики, не имевшие ничего общего с царившей в комнате атмосферой промозглого уюта. – Понимаешь, Марко, ничто из перечисленного в этих списках не даëт никакой новой информации для расследования. – жаловался Роберт, действительно взявший на себя слишком многое, однако способный справиться с этим. – Хотя, одновременно с этим мне совершенно чëтко ясно, что мотив в этом деле имеет наименьшее значение. Но пока, вероятность – это единственная зацепка, которой нет, и которую Гризманн так и не смог найти. – он вопросительно посмотрел на Ройса, ожидая от него какого-либо ответа, прекрасно зная, что тот у него был. – Ты прав. – согласился Марко, забравшись под плед и с ненавистью взглянув в сторону распахнутого окна. – Но знаешь ли, во всëм этом есть какая-то закономерность. – внезапно вспомнив про объявления на стенде с расписанием, продолжил он и охотно пересказал всë, о чëм знал и что смог в своë время запомнить. И лицо Роберта, когда тот услышал об этом, просветлело. – Превосходно! – искренне радуясь, воскликнул он, снова взяв ручку и вернувшись к разборке бумаг. – Значит, персонал гостиницы и просто посетителей можно вычеркнуть. – и на вопрос Марко, уверен ли он в своëм решении, Роберт пояснил. – Если до нас в отеле ничего не происходило, то логично, что если это серийный случай, убийца находится среди недавно приехавших. Если он вообще может «находиться». – Левандовски снова помрачнел, осознав, что открытие Ройса практически не укорачивало список подозреваемых, а в какой-то степени даже увеличивало его численность: теперь каждый оказывался в зоне риска, как потенциальный съехавший с катушек психопат. И Роберт не только расстроился, но и сильно удивился, что этим сумасшедшим оказался точно не он. – Сомневаюсь, что здесь замешанно что-то необычное. – сказал Марко, почувствовав, как по его спине пробежал явно различимый холод, не похожий на тот, что сочился из окна: это был страх. – Люди гораздо хуже всех сверхъестественных сил, которые сами и создали в своëм воображении, и способны на всë, что угодно. А главное то, что они могут эту способность прекрасно маскировать. – Не говори «они», Марко. – испытывая двоякое ощущение сожаления и одновременно злорадства, сказал Роберт. – Мы тоже входим в их число, разве нет? – и до того, как Ройс успел что-либо ответить, дверь, ведущая в номер, по-хозяйски распахнулась. – Ты не представляешь, Роб, насколько всë дерьмово. Прикинь, Джена сказала мне... – раздался возбуждëнный и ставший отрывистым голос Ману, который поражëнно застыл, увидев рядом с Левандовским непонятно что здесь забывшего Марко, заваленного какой-то макулатурой, которую Роберт с серьëзным и заинтересованным видом разбирал, делая краткие пометки. И теперь очередь смущаться перешла к ним, в то время как Нойер смог снова обрести дар речи и перебороть желание спросить, какого чëрта здесь происходило. – Привет. – сдавленно поздоровался Мануэль, сразу же забыв о всех своих проблемах с Дженой, которые раньше казались ему самыми важными в его жизни и просто катастрофическими. Сейчас же они практически мгновенно померкли, уступив место крайней растерянности и недоумению, а также неуверенности в адекватности происходящего, которая теперь была под вопросом. – Не ожидал тебя увидеть. – обратился он к Марко, который разделял его чувства, и видеть которого, на самом деле, было приятно. Сам Ройс, тем временем, в смятении улыбнулся, будто его застали за каким-то особенно позорным занятием, пока Роберт не обращал абсолютно никакого внимания на появившуюся неловкость, продолжая всë так же собирать нужный ему материал. – Я, наверное, пойду. – вставая, сказал Марко, для которого встреча с Нойером была достаточно болезненной, проблематичной и вместе с тем ожидаемой: рано или поздно тот бы всë равно узнал о специфике его отношений с Робертом, и в этом не было ничего предосудительного, ровно таким же счëтом, как и ничего хорошего. Однако всë это одновременно было и неизбежным: нельзя восстановить общение с человеком втайне от его лучших друзей. Особенно если это общение, в своë время, было сопряжено с огромным скандалом, о котором никто даже не собирался забывать. А к тому же, появление в комнате Ману наталкивало Марко на самые что ни на есть неприятные и неуместные воспоминания, от которых был лишь один путь уйти: сбежать. – Ещë встретимся. – с невероятной лëгкостью и как ни в чëм не бывало, улыбаясь, произнëс Роберт, также поднявшийся на ноги, чтобы проводить Марко. И тепло пожав ему руку, он закрыл за ним дверь, оставшись наедине с ничего не понимавшим Нойером, который сразу же начал донимать его многочисленными вопросами, под воздействием природного любопытства совершенно забыв о правилах приличия и просто неприязни Роберта к тем, кто лезет в его жизнь. Однако когда Ману сел на кровать и его взгляд случайно зацепился за разбросанные бумаги, всë встало на свои исконные места: разговор перешëл на произошедшее преступление и обсуждение потенциальных подозреваемых, которые, конечно же, довольно сильно интересовали Нойера. И, вспомнив о вечере перед отъездом, когда они вместе с Томасом смотрели второсортный нуарный детектив и Роб с самого начала верно угадал убийцу, Ману напомнил Левандовскому об этом, уверяя, что он вполне способен помочь следствию. И Мануэль, улыбнувшись, с какой-то странной настольгией вспомнил тот вечер, словно после него уже успела пройти целая вечность. – Кстати, ты давно видел Томаса? – внезапно спросил Нойер, в голове которого закономерно всплыла родная кудрявая башка, так уютно лежавшая тогда на его плече. И этот вопрос почему-то конкретно озадачил Роберта, осознавшего, что он и в самом деле последнее время практически не встречался с Мюллером, до этого всегда безраздельно и постоянно составляющего ему компанию наряду с Ману. – Да. – после секундного молчания и неудобных размышлений ответил Левандовски, ощутивший прилив избыточной благодарности к своим дрзьям, которых раньше не замечал и которым никогда не придавал исключительного значения, особенно Томасу. – Я знаю, что его поселили вместе с этим блондинистым шкафом, с которым он ругался на автобусной остановке. Вернер, кажется. – Я знаю. – перебил его Ману, не осознававший, что он конкретно хотел услышать, но понимавший, что точно не то, что пытался сказать Роберт. – Просто уточнил на всякий случай. – Левандовски вопросительно и даже обеспокоенно посмотрел на него, но Нойер больше ничего не добавил и лишь ушëл возиться на кухню, что действовало безотказно и неизменно помогало ему собраться с мыслями и успокоиться, особенно в условиях стресса, когда ежесекундно наваливающиеся проблемы по своей численности превышают количество постоянно уничтожающихся нерных клеток. И пусть сегодня Ману сжëг всë, что хранилось в холодильнике, он достиг главной цели: тотальная катастрофа перестала казаться такой масштабной, и Мануэль окончательно решил, что будет жить так, словно ничего не произошло. И хоть на словах это звучало гораздо легче, чем на деле, внутренний суд присяжных согласился, и Нойер со спокойной душой, взвесив все «за» и «против», отмывал плиту, жалея, что телевизор не работал из-за снегопада, пока сидевший рядом с ним Роберт молчаливо и не переставая что-то печатал на найденной в номере, забытой кем-то пишущей машинке Шолс и Глидден, становясь при этом всë мрачнее и мрачнее. Однако, в этот вечер хуже всех пришлось Марко, который, возвращаясь к себе в комнату, меньше всего рассчитывал на скандал, но Матс, видимо, не обращал ни малейшего внимания на ожидания друга, что вскоре привело к довольно плачевным и в какой-то мере судьбоносным событиям, бесцеремонно изменившим весь сложившийся уклад. Всë началось с самого настоящего пустяка: когда Ройс вернулся, в номере сидели пришедшие в гости Санчо и Эрлинг, взаимоотношения которых значительно улучшились: Джио окончательно ушëл от Холанда, по неизвестной тому, но по по-настоящему понятной остальным банальной причине, в которой не было никакого секрета. Просто дело заключалось в том, что Рейна пребывал в состоянии абсистенции, известной многим, как ломка, и чувствовал себя чудовищно: в отеле не было ни противосудорожных и снотворного, ни антидепрессантов и нейролептиков, способных хоть немного умерить боль при синдроме отмены. Да и в самом Эрлинге Джованни уже просто-напросто не нуждался: снежные завалы превратили деньги в обычную бумагу, которая не имела ни малейшей ценности, так что всë, что мог дать Холанд, равнялось нулю. Так что теперь Эрлингу, тяжело переживавшему неизбежное решение Джио, которое было лишь вопросом времени, пришлось искать нового друга и собеседника, чтобы не умереть в одиночестве, пропитанном самообвинением и ненавистью к собственной жизни. И, конечно же, идущий по запаху личных драм Джейдон, чуявший психические проблемы за считанные километры, прибился к парню, впрочем, впервые за время всего своего существования не возражавшему против его общества. И пусть Санчо чуть не взорвал Холанду мозг своими фрейдовскими проповедями и объяснениями психологии потенциальных партнëров, так было гораздо легче: создавалась видимость благополучия, необходимого Эрлингу, и мир вокруг переставал быть беспросветно безнадëжным. Однако отныне разглагольствования Джейдона приходилось слушать и ни в чëм неповинным Брандту и Хуммельсу. Но если Юли тактично ушëл, сославшись на необходимость заранее познакомиться с новым соседом, то Матс так поступить не мог, и лишь ждал появления весомой причины, чтобы выпроводить надоедливых и разговорчивых гостей подальше. И она не заставила себя ждать. Как только Марко вернулся в номер, дружески улыбаясь, Хуммельс старательно избавился и от постоянно тянувшегося к выпивке Эрлинга, и от без конца болтавшего Санчо, оставшись с парнем наедине. И именно в этот момент, когда Матс увидел знакомую, но приобретшую новые, не притворно счастливые краски улыбку, когда он заметил до сих пор не сошедшие с лица отметины, внутри него произошла коренная перемена: вспомнилась вся ревность, всë беспокойство и чувство бесполезности, использованности. Вспомнилась ненавистная картина смеющихся Роберта и Марко, их непонятной, нездоровой радости. И Матс перестал сдерживать все эти болезненные ощущения, впервые выйдя на абсолютную откровенность по отношению к Ройсу. – Ты ведь снова сошëлся с ним, правда? – уже не храня в себе никакой надежды на отрицательный ответ, но подсознательно желая услышать только его, спросил Хуммельс, приблизившийся к своему соседу, которого этот неожиданный вопрос, по правде, совершенно сбил с толку. – Ты о ком? – напряжëнно сглотнув, и делая акцент на каждое слово, глупо и по-детски наивно переспросил растерявшийся Марко, взмахнув ресницами. Он чувствовал себя какой-то архетипичной обличëнной мужем Анной Карениной, и ему подобное ощущение отнюдь не нравилось: по сути, Ройс не сделал ничего плохого, а значит и не заслуживал выговора в такой неприятной форме. – Да ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Хватит притворяться идиотом! Или ты этому «Робу» своему также отвечаешь? – отчаянно воскликнул Матс, слова которого уже непросто сквозили безысходностью и обидой: они и были ими. – Хотя, можешь ничего не говорить. Разве я заслуживаю драгоценного внимания великого Ройса? – Хватит паясничать. Сейчас не время кривляться. – холодно отрезал Марко, способный на твëрдость, если ситуация требовала того. – Ты же не хочешь услышать правду. Так зачем тогда спрашивать и обвинять кого-то, кроме себя? Хочешь искренности – что ж, ты первый о ней заговорил. Так что знай, больше никогда не лезь в мою жизнь: она не касается тебя, Матс. И будь добр, запомни: Роберт не «Роб», и он уж точно не «мой», как ты выразился. И вообще, зачем ты всë это говоришь? – Потому что я переживаю за тебя! – сорвался Хуммельс, со злостью ударив по полке, на которой были расставлены фарфоровые фигурки, мгновенно упавшие с ужасающим грохотом. – Разве это так трудно понять, в какой заднице ты находишься? Левандовски псих, и не надо переубеждать меня: я видел достаточно, чтобы так считать. И знаешь, если ты способен его терпеть, ты не меньший сумасшедший, чем он. Неужели в этом можно сомневаться? Посмотри на себя, Марко! Кем ты стал?! – Я стал счастливым. – всë тем же ледяным тоном ответил Марко, который чем больше Хуммельс горячился, тем трансформировался во всë более и более равнодушного, внутри себя прекрасно понимая, почему же Роберт иногда срывался. – И я опять повторюсь: все мои решения не касаются тебя, ясно? Удивлëнный Матс застыл, не до конца понимая, развились ли у него слуховые галлюцинации или нет, но во всяком случае он не верил в то, что это происходит в действительности: тот Марко, которого Хуммельс всегда знал, не мог говорить подобного. Забитая, слабохарактерная и ведомая, безвольная жертва психопата-тирана, которую тот создал в своëм выражении, не могла выражаться именно так. А может, Ройс сам прекрасно понимал положение, в котором оказался, и оно его вполне устраивало, из-за чего Матс уже не был отважным рыцарем на белом коне? Ведь Марко не нужна помощь, его отнюдь не требуется спасать. Тогда почему же Хуммельс удивлëн? – Я твой лучший друг. – внезапно напомнил Матс, и в его глазах появились слëзы, пробудившие внутри до этого момента непреклонного Марко сочувствие и жалость. Ведь в этих словах не было никакой гордости за достигнутый статус: Хуммельс произносил всë это с горечью. – Всего лишь друг, который тебе никогда не нужен. Но чем я хуже Роберта? – Ройс молчал, застыв на одном месте, словно изваяние из мрамора, и не знал, что ответить. Но делать этого не пришлось: Матс продолжил говорить сам. – Я ведь никогда не бил тебя, Марко. Я даже пальцем тебя не тронул, хотя мог, и ты этого заслуживал. Я ни разу не оскорбил тебя, пусть ты постоянно издевался надо мной, открыто или косвенно. Я терпел и молчал, только ради того, чтобы видеть тебя. Матс сделал многозначительную паузу и взглянул на разбитые фарфоровые статуэтки: осколки от чьих-то любимых фигурок теперь просто валялись на полу, словно никому ненужный мусор. И в голову пришла строка из одной песни: «Все мы лишь битое стекло, значащее слишком мало». Что ж, наверное, это и вправду действительно так. – Но почему-то, мне, несмотря на все усилия, ты предпочëл психа, побои и унижения. – недрогнувшим голосом продолжил Матс. – И всë, что мне остаëтся, это дезинфицировать твои же раны и врать про лестницы, которые всегда остаются скользкими. А ты не можешь одарить меня даже взглядом: для тебя я – никто, и более того, ничто. Представь, ты бы смог превратиться в ручного пëсика для любимого человека, наблюдая, как он из раза в раз использует тебя? – Это не имеет никакого отношения к нашему разговору. – внезапно сорвался Марко, начавший кое-что понимать, но неспособный признаться себе в этом. И на лице Матса появилась улыбка, иллюстрирующая, что же такое моральная боль. И Ройса это задело: он знал, что не было ничего ужаснее физической боли, духовную же он, будучи материалистом, просто-напросто не признавал. Так что страдания Хуммельса вызывали у него лишь неприязнь, отторжение и отвращение: в них не было ничего романтического, как все привыкли себе представлять – только ничтожность и жалкость. Но не более. – Вовсе нет. – ответил Матс, очень уныло и отрицательно покачав головой. – Я ведь люблю тебя, Марко. И даже сейчас. – воцарилась тишина, и застывший Ройс внезапно ожил. Он быстро подошëл к окну и начал с расстановкой собирать вещи, снова вспоминая о смертельности расстоянии, отделяющего белевший вдалеке снег с самим номером. – Что ты делаешь? – всë так же чëтко осознавая происходящее, спросил Хуммельс, мечтавший услышать то, что было противоположно его предположениям. Но всë было предсказуемо: Марко уезжал. И вскоре, через десять минут, которые показались Матсу настоящей вечностью, парень уже сжимал укомплектованные потрëпанные чемоданы. И когда Хуммельс подошëл, чтобы обнять на прощание свою единственную эмоциональную привязанность, тот ответил решительным отказом и стремительно вышел в коридор, случайно, но так символично столкнув со стола две до блеска вымытые чашки. И Матс уже не сдерживал себя: из номера посыпался звонкий плач разбивающегося и летящего на пол стекла. А Марко, тем временем, практически сразу же, как только вышел, услышал отдалëнные крики и возгласы удивления, среди которых было несколько знакомых. И подойдя к сгустившейся толпе, Ройс ужаснулся: на полу валялось обезображенное тело, с перекошенным страхом лицом, а над ним, плача, стоял испачканный в крови Джио Рейна, тихо считавший до десяти.