Радуга над Мюнхеном

Иногда тусклый полуистлевший мир блëклости наполнялся цветами. Джио с упоением рассматривал ворох мусора, покоящийся перед ним на столе следователя, освещëнного белым сиянием беззвучно шипящей лампы. Ярко-синяя обëртка мятных леденцов, одиноко валявшаяся среди целой горы папок, внезапно показалась ему похожей на необъятный, бескрайний океан с прозрачной, невозмутимой гладью зеркальной воды, которую парень так никогда и не сможет увидеть. Пустая кроваво-красная упаковка успокоительного напоминала едва алеющие вдалеке амбары старых заброшенных ферм в Айове; чернеющее пятно разбитого телефона принимало форму яркого блика сомна деревьев, а зажигалка, янтарная в отблесках всë той же настольной лампы, почему-то казалась Рейне колосившимся морем кукурузы, которое мягкими мазками акварели простиралось под торжествующим летним небом. Даже пачки Richmond Cherry приобрели свою неповторимую эстетику, и тонкое металлическое покрытие, сохраняющее сладкий вишнëвый аромат, превратилось в гигантский мегаполис, шумный и никогда не спящий, который сверкал и переливался манящим неоном указателей, родившихся из блестящих рëбер упаковки. Джио видел. Джио чувствовал. Чувствовал пьянящее дуновение ветра над невозмутимым синим океаном, ощущал необъяснимую печаль заброшенных красных амбаров, траурный шелест листвы почерневших деревьев и солнечные волны, которые рассекали бескрайние жëлтые поля кукурузы. Джио слышал. Слышал пронзительный свист надвигающегося шторма, тихий шëпот сосен, немые крики полей и суетливый гул автомобилей мегаполиса, вечно спешащего к собственной смерти. Но внезапно непонимание сковало воспалëнное сознание, и увиденный Рейной мир отчего-то изумлëнно замолчал. Цвета исказились и теперь стали безликими. Прекрасная ярко-синяя гладь океана окрасилась в красный, и бездна разверзила свои бездонные зловонные пасти. Из неë хлынули черепа. Тысячи мертвецов, обломки сгнивших кораблей и сокровища. Сияющие рубины, изумруды, миллионы сундуков с золотом, которые плакали, как плачут камни, которые таращились своими пустыми уродливыми глазницами и смеялись, танцуя танго на обнажëнных глупых костях. Алеющие вдалеке амбары теперь были совсем близко. Они тоже хохотали, и облезшая сгнившая краска медленно осыпалась, оголяя отвратительные прогнившие стены. Двери с ужасающим скрипом распахнулись, и мëртвые безголовые всадники, пронзительно крича, ринулись в темноту. Чернеющие безмолвные деревья же превратились в танцующих монстров, а золотое поле кукурузы оказалось лишь тлеющим адским огнëм. И даже яркий, сияющий неоном мегаполис стал бескрайним городом трупов, которые слепыми глазами вглядываясь в пустоту, всë так же оставались непримечательными и до боли пустыми. А всë, тем временем, как всегда было предельно просто, особенно если не искать сложностей. «Ты же уверен в том, что мы в нужном корпусе? — уточнил стоявший у злосчастного стенда с расписанием первокурсник у своего друга, выглядевшего растерянным и даже немного напуганным. Оба напряжëнно искали глазами на схеме университета аудиторию 513в, но пока что все их попытки были безуспешными. — Надеюсь. — уже окончательно отчаявшись ответил второй, нервно сглотнув и поправив лямку рюкзака. Этими двумя были Джейдон Санчо и Джованни Рейна: недавно поступившие на факультет гражданского права эмигранты, по стечению обстоятельств оказавшиеся рядом и почему-то ставшие друзьями, то ли потому, что эта процедура была общепринятой, то ли из-за того, что они оба говорили по-английски. Однако причина не имела ровным счëтом никакого значения: факт всë равно оставался фактом, и понимание, что Джио и Санчо ничем не могут помочь друг другу, от этого ни малейшим образом не менялось. Но парни, даже несмотря на столь неприятное обстоятельство, нехотя и интуитивно держались вместе, веря, что это хоть как-нибудь может улучшить сложившуюся ситуацию. — Ладно, давай просто пройдëм дальше по коридору, свернëм направо и… Постараемся не заблудиться. — сказал Джейдон одновременно сконфуженно и разочарованно, не ожидая, что его первый день в университете начнëтся так отстойно. И даже не думая возражать, Джованни, привыкший действовать под чьим-то руководством, потащился за Санчо, не зная, что это решение навсегда и бесповоротно изменит всю его жизнь. — Вы не знаете, где 513в? — нерешительно поинтересовался у прислонившегося к стене и сжимавшего книгу студента Джейдон, когда его гениальный план «прямо и направо» окончательно провалился, и они вместе с Рейной очутились в полупустом глухом холле между запертыми аудиториями с тридцатыми номерами. И это также было фатальной ошибкой, предотвратить которую заранее не представлялось возможным. — Заблудились? — на встреченном ими грязном лице расплылась хитрая и даже мерзкая ухмылка, делавшая болезненного, худощавого и смуглого парня, будто сбежавшего из «Даллаского клуба покупателей», ещë более уродливым. Тот отложил книгу, и Рейна смог разглядеть напечатанное на мягкой обложке название, которое поразило его и долгое время не выходило из головы, даже сейчас, по прошествии множества лет: А. Камю «Миф о Сизифе: Эссе об Абсурде». Но что зацепило не любившего литературу Джованни в этой обыкновенной фразе? Символичность? Бессмысленность? А может, закравшееся внутрь беспокойствие? — Что ж, тогда вам крупно повезло. – хриплым, прокуренным и максимально неприятным голосом продолжил нежелательный собеседник, казавшийся всë более и более странным и словно сотканным из противоречий. – Не хотите полетать? — Джио с испугом и смятением посмотрел на него, как на умалишëнного, но Санчо, казалось, прекрасно понял его, и смысл прозвучавшей фразы пришëлся ему по душе. — Ты предлагаешь Мэри Джейн? — спросил Джейдон, внезапно представший перед Джованни в самом неприглядном свете, и незнакомец, продолжая изображать дружелюбие и любезность, согласно кивнул, кратко резюмировав: «Первый раз отдам за пятнашку». И только тогда Рейна наконец-то осознал, о чëм же шла речь, отбросив глупые мысли, продолжавшие вертеться вокруг библиотечной книги. И это понимание, разливающееся в мозгу тошнотворной волной, внушало самое настоящее отвращение и омерзение. — Санчо, ты не понимаешь, что эта пятнашка выйдет строгачом? — испуганно воскликнул Джио, но это не произвело никакого впечатления на повеселевшего Джейдона, глаза которого загорелись запретной идеей. И не слушая друга, взывающего к закону и совести, он потянулся к кошельку, протянув дилеру несколько купюр, за которые продал свою душу. – Не переживай. Вот увидишь, мир наполнится цветами. – протягивая Рейне косяк, сказал хитро улыбавшийся Санчо, не обращавший внимания на то, что тот не просто не хотел затягиваться, но и пытался протестовать. Но болезненное природное любопытство одержало верх, и перед глазами расплылись яркие, манящие огоньки. И тогда Джио понял, что иногда, мир действительно может приобретать когда-то потерянные краски. Он и вправду может наполняться цветами, в чëм все вокруг отчаянно пытались его разубедить». – И как это относится к моему вопросу? – трясущимися руками сжимая стакан с растворëнным в воде успокоительным, таким же дрожащим голосом спросил Антуан, внутри которого страх сметал все эмоции и чувства, даже здравый смысл, который был последней соломинкой спасения в море безумия, кишащем по-настоящему ужасными чудовищами, закономерно начавшими поглощать следователя. – Джио, пожалуйста, ты не можешь объяснить, что произошло? Гризманн перешëл на крик, который непроизвольно вырвался вместо слëз, но это не могло ему помочь. Он прекрасно знал, что Рейна был не в состоянии связно говорить, не то, что бы объяснять, как и откуда в коридоре появился обезображенный до неузнаваемости окровавленный труп, являющийся памятником поистине нечеловеческой жестокости. Но Джио внезапно заговорил. И то, что он сказал, не могло не испугать Антуана, нервная система которого была окончательно уничтожена, вместе с желанием бороться и жить. – Клетчатое пальто. – произнëс Джованни в пустоту, и эти два слова, обычно не способные заставить бояться, довели следователя до самой настоящей истерики: вспомнились показания Матса, рассказавшего о ночном госте без лица, который был одет в то же самое. И Гризманн, не в силах больше сдерживать себя, засмеялся, даже не пытаясь остановить прогрессирующую внутри опухоль под названием «потеря трезвого разума». Но разве возможно оставаться здоровым человеком после того, как ты видел то, что предстало перед Антуаном в коридоре? И дело даже не в море крови, не в в уродствах и увечьях, а в самой сути, стоящей за всем этим, сути жестокой, но простой: в этом мире никто не значит ровным счëтом ничего, и кто знает, может быть, завтра исполосованным скальпелем окажешься именно ты? Ведь каждый мертвец когда-то жил и мог продолжать делать это сейчас: ненавидеть понедельники, радоваться выходным и отмечать праздники вместе с семьёй, строить планы, мечтать о том, чтобы начать новую жизнь и бегать по утрам, копить на собственную машину. Жизнь – это целый пëстрый набор цветных пазлов, миллионы картинок и эпизодов, мелочи, которые складываются в разбросанные, но такие согревающие образы. А смерть лишь пустота. И неизвестно, когда же ты обменяешь первое на второе: действительно, человек смертен и даже более того, внезапно смертен, так что кто гарантирует, что завтра настанет? Возможно, ты попадëшь под машину или врачи, вовремя очередной диспансеризации, обнаружат у тебя саркому лëгкого. А может, ты также умрëшь от рук какого-то неуравновешенного чудовища в клетчатом пальто? Слишком много вопросов и вводных слов, но гораздо меньше ответов. Однако нужно ли их знать вообще?

***

Коридор был полностью забит людьми: каждый с каким-то животным любопытством отчего-то считал своим личным долгом посмотреть на обнаруженный труп, и Юли, никогда не стремившийся выделяться, тоже не был исключением, хоть и не знал, зачем вообще вышел из своего номера, когда услышал истеричные крики и даже смех. Однако сейчас он так же, как и все, растерянно стоял рядом с только что уничтоженной жизнью, глупо, но безотрывно, словно загипнотизированно смотря на множество гноящихся ножевых ранений, выглядивших и вправду отвратительно и одновременно ужасно. – Вы разве не видите, что направление и сила ударов соответствуют двум разным людям? – перекрикивая воцарившийся гул, воскликнул Роберт, но кто-то сразу же в грубой форме попросил его заткнуться, а на почве всеобщего помешательства беспричинно завязалась потасовка: что-то навсегда и бесповоротно изменилось в сердце каждого, и эта перемена воздействовала на поступки далеко не благоприятно, из-за чего теперь даже старания Ману и Марко не помогали успокоить толпу, по-настоящему сошедшую с ума. Ведь все ощущали одно и то же противное чувство, до крови расцарапывающее всë внутри, каждый понимал, что он – потенциальная мишень, следующий. И это осознание не позволяло сохранять здравый рассудок, оно медленно и необратимо убивало, заставляло цепляться за жалкое на первый взгляд существование, которое раньше вызывало лишь презрение. Подобное понимание возвращало людей к самым первобытным формам взаимодействия: каждый сам за себя, и в этой игре, под названием жизнь, нет ни друзей, ни родных, только победившие и проигравшие, кто выжил, а кто не смог. И ты против всех вокруг, вынужденный биться за оставшиеся внутри ничтожные крупицы сознания. Крики усилились, потому что в руке одного из участников бессмысленной и ничем не обоснованной драки, имеющей глубинную причину, но не повод, отнюдь не вовремя блеснул перочинный нож, то ли привезëнный с собой, то ли украденный из кухни, и повисший в воздухе тошнотворный страх усилился: отныне им было пропитано всë, а он сам ощущался физически, прилипал к одежде и коже. Но смыть его было уже невозможно, как и избавиться от поселившегося в душе холода. Это был конец, такой предсказуемый, предрешëнный и равнодушный. Ноги Юлиана, стоявшего в самом эпицентре разворачивающейся бури, стали ватными, а злосчастная картинка перед глазами помутнела, стала размытой и покрылась чëрными точками, похожими на кружащиеся в прихотливом танце смерти снежинки. Мозг медленно отключался, теряя и без того непрочную связь с зыбкой грязной реальностью, и в уничтожающихся нервных связях тлела одна и та же мысль: с Брандтом раньше такого не происходило, вернее, что-либо подобное случалось лишь дважды, и то слишком давно, чтобы детально помнить это, в самом детстве, забытом с пришедшими подростковыми годами. Однако несмотря на всë это, Юли отчëтливо знал: после таких странных припадков его жизнь необратимо менялась. И сегодня, видимо, был именно этот случай: блондин, в прострации смотревший на ковульсивно перемещавшиеся и кажущиеся смешными силуэты, напоминающие тряпичных кукол, почувствовал аккуратное, будто бы смущëнное, но цепкое и одновременно с этим сильное прикосновение худых тонких пальцев, за локоть оттащивших его в сторону. – Ты вообще думаешь головой, что делаешь? – с жаром воскликнул парень, который помог Юлиану, когда они оказались в относительно спокойном холле, и подняв глаза, тот с каким-то удивлением понял, что им был его новый сосед по номеру: Кай, которого Брандт совершенно точно не ожидал увидеть. Однако он на самом деле почему-то был рад, что встретил именно Хаверца, а не кого-то другого, даже несмотря на то, что Юли его практически не знал. – Ты не понимаешь, что могло бы произойти, если бы ты продолжил там стоять? – за этими словами последовала звенящая и сжимающая горло тишина: оба опустили взгляд в пол. Кай из-за того, что ему было стыдно за свою несдержанность, а Юли просто не знал, что ему следовало ответить, потому что никогда не попадал в подобные ситуации раньше. Ведь на самом деле у Брандта почти что полностью отсутствовал навык общения с людьми, и вовсе не из-за того, что он не хотел разговаривать с кем-то или просто-напросто сторонился потенциальных собеседников. Всë было гораздо проще: Юлиана всего лишь никогда никто не замечал, он был тенью, всегда играющей на вторых ролях, был третьим лишним везде, куда бы ни пошëл. Диагноз был прост: неинтересный остальным, зажатый Юли являлся эпизодическим персонажем даже в собственной жизни и обладал всеми чертами архетипичного заядлого статиста, массовщика и весëлого неудачника в компании, днëм сыпавшего несмешными убогими шутками, а ночью глотавшего слëзы. С Брандтом взаимодействовали лишь из жалости и из-за того, что он беспрекословно молча слушал длинные бесконечные монологи о чужих проблемах, а если говорить по правде, он был не нужен никому: у всех его якобы «друзей» уже были так называемые родственные души. У Матса Хуммельса, например, поначалу нормально разговаривающего с Юли, был его недоступный Марко, поэтому сам Юлиан, конечно же, был для него никем, лишь хорошим слушателем для того, чтобы критиковать великого и ужасного Левандовского. У Эрлинга был Джио, а Санчо прекрасно лавировал между этими двумя, общаясь с Брандтом только в том случае, когда оба сторонились его. А больше у парня не было абсолютно никого: лишь брат, всегда заменявший ему друга, но даже тот со временем отдалился от него, ведь Янис вовсе не был одиночкой: у него, в отличие от Юлиана, появлялись те неизвестные вначале и загадочные друзья, вокруг него постоянно вились девушки. И только Юли был лишним персонажем, совершенно бесполезно включëнным в повествование только ради того, чтобы быть включëнным. Но главное, Брандта это не устраивало. Такая роль тяготела его, казалась обидной и унизительной. Однако приходилось терпеть, приходилось улыбаться, делая вид, что всë прекрасно, и оставаться одиноким, раз другого он был недостоин. И это тоже несло за собой не самые прекрасные последствия: теперь Юли не прожигал свою жизнь, а смотрел на всë со стороны, как непроработанный и нелюбимый никем, даже собственным создателем, убогий персонаж, на которого никто не обращает внимания. Но с Каем он не чувствовал себя таким ущербным: тот сам, по всей видимости, был подобным третьим лишним, и относился к Юлиану с льстившей ему робостью, считая его на порядок более значимым. И хоть на самом деле всë было далеко не так, именно из-за этого Брандт не знал, как продолжить разговор, и нужно ли это делать вообще. Но прежде чем он успел правильно сориентироваться и выбрать из двух зол меньшую, расположенная за спиной дверь с противно тоскливым одиноким скрипом, почти что жалобным и вызывающим сочувствие, распахнулась, заставив обоих парней отшатнуться и встретиться взглядом с вышедшим Антуаном, смотревшимся очень злым и вместе с тем абсолютно потерянным и несчастным. – Мы не можем вам чем-нибудь помочь? – до боли растерянно выдавил из себя панически боявшийся неловкой тишины Юли, незаметно объединивший себя и Кая в слишком громкое «мы». И он с неудовольствием различил, как по лицу следователя скользнула ироническая, мнительная улыбка, так знакомая Брандту: улыбка, скрывающая презрение и насмешку. Улыбка, которой тот так ужасался и опасался увидеть, вглядываясь в чужие незнакомые лица, обычно равнодушные и пустые, но уж точно не выражающее отчаяние. –Сомневаюсь. – сказал Гризманн на выдохе, печально посмотрев на спящего на его диване Джио, который, наверное, тоже хотел в какой-то степени ему помочь, но сделал лишь хуже. А разве эти двое могли изменить ситуацию в лучшую сторону? Антуан сомневался, но попытаться, наверное, всë же стоило, ведь теперь это был единственный путь: надеяться на чью-то призрачную и вряд ли вероятную помощь. – Вы же не видели человека в клетчатом пальто? – спросил он, и по изумлению Юлиана можно было без труда понять, что тот не просто не знал, о чëм идëт речь, но и принимал Гризманна за одного из умалишëнных, коих последнее время стало даже слишком много. Но у бледного парня, имя которого Антуан не помнил, была обратная реакция, и она очень понравилась ему, поселив внутри дух умершей надежды. – Вы издеваетесь, да? – мрачно и уязвлëнно спросил посерьëзневший Кай, меньше всего любивший, когда его принимают за последнего осла, а особенно если это делает никто иной, как следователь-дознаватель, явно не отличающийся большим умом и, как бы сказал Роберт, «не отягощëнный мыслительной деятельностью». И пусть в обычной ситуации Хаверц бы предпочëл стеснительно промолчать, то теперь, заметив стоявшего в коридоре Тимо, о чëм-то обеспокоенно переговаривающегося с Чилли, он почувствовал какую-то странную обиду на то, что ему приходилось выслушивать чужие шутки вместо того, чтобы провести время хоть с каким-либо намëком на пользу. – Это абсолютно не смешно. – добавил он, окончательно убедив Антуана в том, что тот напал на верный след: Кай очевидно что-то знал в вопросе об этом пресловутом клетчатом пальто и возможно, смог бы даже рассказать. – Я и не смеюсь. – стараясь как можно более ëмко описать то, что он пытался донести, отрезал Гризманн, почувствовавший дискомфорт от того, что проследив за траекторией взгляда Хаверца, заметил Вернера и Чилуэлла, изрядно давивших на нервы и способных загубить с трудом появившийся энтузиазм обычно равнодушного Кая и отнять у Антуана его заслуженную победу: он считал, что главное вызвать эмоции и правильно использовать это. И во втором пункте он в любой момент мог провалиться, не без помощи этих парней, начавших вызывать у него стойкое ощущение беспокойства. – Речь идëт о жестоком убийстве двух людей, и вряд ли это хорошая тема для шуток. Просто дело заключается в том, что двое свидетелей видели одного и того же человека в клетчатом пальто, и он, судя по всему, и является убийцей. – Что ж, тогда, по всей видимости, ваши «свидетели» лгут. – Кай сказал это с поразительной уверенностью, и на его лице появилась улыбка. – Этот загадочный господин в клетчатом – обычная городская страшилка и не более. – на лице Юли и Антуана появилось изумление, и после произнесëнной дрожащим голосом просьбы рассказать поподробнее, он объяснил. – Согласно распространëнным историям, в послевоенное время в Германии появился жаждущий возмездия серийный убийца, жертвами которого были остановившиеся в гостиницах люди. У него не было особенных примет: он неизменно ходил в одном и том же клетчатом пальто и кожаных перчатках, а по некоторым заверениям у него не было так такового лица в человеческом представлении и был тихий голос, который, однако, всегда внушал ужас и был слышен везде. Этот мужчина ездил по всей стране, появляясь в отелях, и после этого начинался сильный снегопад, отрезающий здание от цивилизации. А потом начинались жестокие убийства, число которых всегда равнялось количеству смертных грехов: семи, но пострадавших было больше. Перед тем, как исчезнуть, клетчатое пальто, как сейчас его называют, выбирал жертву, которую ритуально калечил и фактически сводил с ума: обычно это были горничные, которым он вместе с украшениями отрезал конечности или уши, при этом не раня их смертельно, чтобы те продолжали в мучениях жить. В общем, обычная бредовая история, которой, конечно же, никогда не было в реальности. – Кай натянуто рассмеялся, но Антуан был рад, понимая, что у него появилась возможность подступиться к убийце: конечно, он не верил в духов и городские легенды, но то, что кто-то копировал историю клетчатого пальто, подражая ему, было очевидно: совпадало всë. И описание свидетелей, и нечеловеческая жестокость, и даже место действия, выбранное, вероятно, не случайно. Только теперь это происходило на самом деле, а не в воспалëнном сознании. Однако всë, что рассказал Кай, давало зацепку. – И откуда ты узнал эту историю? – спросил Антуан, надеясь, что ему повезëт и во второй раз, но Хаверц не успел ответить на поставленный вопрос, который должен был окончательно приблизить следствие к долгожданной развязке: снова послышались знакомые звуки драки, но теперь они раздавались не издалека, потому что труп успели убрать, а всего лишь в нескольких шагах, где до этого приглушëнно общались между собой образцово-показательные друзья Тимо и Бен, предметом разговора которых, однако, явно была не погода за окном. Хотя, эта внезапная перемена была объяснима, и заключалась она вовсе не в этих двоих: в ссоре, судя по всему, был замешан появившийся рядом с ними Мейсон Маунт. Но выяснять степень его причастности к происходящему не было времени. – Остановитесь, живо! – крикнул Антуан, поймав на себе невинно-детский взгляд Чилли, явно пытавшийся сказать, что он ни в чëм не виноват, но словесный эффект, как и следовало ожидать, не возымел должного действия, и ожесточённая потасовка не собиралась заканчиваться, из-за чего Каю вместе с Юлианом пришлось разнимать дерущихся между собой вчерашних друзей, с которых раньше всегда хотелось брать пример. – Спасибо. – поблагодарил пустоту Гризманн, глядя на тяжело дышавших и покрасневших парней, выглядивших отнюдь не комично из-за отражëнной на их лице злости и яркой ненависти, прожигавшей сетчатку глаз. – Зайдите в мой кабинет и подождите, пока я принесу протокол. – распорядился Антуан, ощущая привычный прилив уверенности в себе. – И не переубивайте друг друга, иначе я уведомлю об этом вашего преподавателя. – Не смейте упоминать Фрэнка! – словно затравленный зверëк, отчаянно перебил его Мейсон, раз и навсегда убедив следователя в том, что в их тихом и порядочном на первый взгляд омуте под названием «факультет экономического права» однозначно было не всë в порядке. Но Гризманн не хотел это обсуждать, и строго взглянув на Маунта, заставил того замолчать, предвкушая долгий и эмоциональный разговор. – Не забывай, с кем ты говоришь. – любезно посоветовал Антуан, обычно не любивший апеллировать своим возрастом, который не является веской причиной для уважения, но в данной ситуации он посчитал подобное выражение уместным, и не глядя в сторону притихшего Мейсона, разочарованно побрëл в сторону своего номера, где среди вороха бумаг должны были лежать нужные ему досье и протоколы. И всë действительно шло гладко, пока Гризманн, прокручивая в замочной скважине ключи, не понял, что дверь не была заперта, и это вселило в него какую-то необъяснимую, параноидальную тревогу, сковав сердце плохим предчувствием. – Оли? – аккуратно войдя в номер, в котором отчего-то везде был включëн свет, окликнул соседа Антуан, но ему ответило лишь эхо собственных шагов. А Оливье так и не отозвался.