Радуга над Мюнхеном

Когда Антуан наконец-то вернулся в собственный кабинет, там уже было совершенно пусто, и о присутствии людей напоминали лишь раскиданные повсюду вещи, осколки и щепки, а также отчего-то совсем нетронутая ваза, которая одиноко лежала в центре. Однако теперь эта картина не вызвала у Гризманна ровным счëтом никаких эмоций: ни страха, ни тревоги, ни жалости. Лишь холодное безразличие и даже фундаментальное отсутствие интереса: представшее перед следователем зрелище уже стало привычным и не просто не шокировало, а вызывало радость, обоснованную тем, что отныне можно было со спокойной душой закончить этот бесконечно длинный день, избежав допросов, которые на данный момент не несли в себе никакой смысловой нагрузки. Действительно, какое значение имеют глупые внутренние разборки, выяснение которых не приблизит разгадку совершëнных преступлений ни на миллиметр? Это риторический вопрос, ответ на который ясен и очевиден для каждого, а особенно для самого Антуана. И всë же, подобный ход размышлений с его стороны сигнализировал о достаточно важных вещах. И первая из них была довольно простой: он устал. Да, может быть и не окончательно сдался, но вымотался до состояния безразличия и... Принял решение придерживаться новой идеологии, суть которой была не такой уж и сложной и поэтому, наверное, очень знакомой абсолютно всем: плыть по течению, не вмешиваясь в ход развития событий, и сохранять симуляцию внешней занятости, без которой было просто-напросто невозможно обойтись. Но это, конечно же, было гораздо более выгодно, чем самостоятельно принимать решения и безуспешно пытаться своими силами вычислить преступника: действуя, при этом руководствуясь такой установкой, человек полностью снимает с себя ответственность в любом еë проявлении. А разве не об этом мечтает всë человечество? Разве не все мы пытаемся избежать этой страшной и пугающей перспективы, под громким и внушающим природный ужас названием «ответственность»? Антуан шумно втянул воздух, что доставило ему несравнимое ни с чем удовольствие, и нервно закашлялся, воспалëнными и равнодушными стеклянными глазами смотря на новое звено сложной логической цепочки: свой же собственный кабинет. Но взгляд почему-то неприязненно скользил и отталкивался от каждого предмета, никак не мог сфокусироваться и вскоре вовсе остановился на сумрачном виде из окна, за которым подсвеченный тусклым фонарëм кружился ненавистный снег. Антуан внезапно почувствовал холод, рассматривая до боли обыденную картину, и поëжился, не ощущая внутри себя ничего, кроме усталости, пустоты и ничем необоснованного, беспричинного раздражения. Так что уже через несколько секунд он порывистым и даже слишком импульсивным движением выключил свет, из-за чего прежде звенящая тишина была нарушена кощунственно неблагозвучным и оглушительно громким щелчком, а сам Антуан снова вышел в коридор, не пробыв внутри и пяти минут, и начал дрожащими руками закрывать дверь, в процессе чего случилось нечто непредвиденное. – Вы крутите ключи не в ту сторону. – раздался внезапно лицемерно-сочувственный и пугающе безэмоциональный, даже ледяной голос откуда-то из-за спины, и Гризманн, то ли от испуга, то ли от единомоментно охватившего его всего чувства уже забытой им полноценной жизни, которую он теперь мог потерять, нелепо выронил из рук сжатую им связку ключей, так любезно предоставленную ему управляющим. И звук, с которым это бесполезное железо приземлилось на непокрытый ковром пол, естественно заставил Антуана поморщиться, и в ту секунду он мог поклясться, что ярко, даже слишком красочно видел за своей спиной смерть: человека без лица в клетчатом пальто, который, насмехаясь, смотрел на жалкого идиота, пытающегося ему противостоять. Но это было не более, чем иллюзия, игра уставшего мозга. Или же Гризманн смог лицезреть ту правду, бесспорную истину, которая открывается лишь окончательно отчаявшимся людям, доведëнным до самого края обрыва? Наверное, правдивого ответа на этот вопрос нет, однако можно без сомнений заявить одно: реальность, которую заботливо нарисовало воображение, вскоре рассеялась, когда перед глазами Антуана появились две знакомые улыбающиеся фигуры. – С вами всë хорошо? – обеспокоенно спросил Марко, зачем-то сжимавший в руках шахматную доску, и следователь, увидев это, лишь с грустью улыбнулся, пытаясь вспомнить, сколько раз за сегодняшний день уже слышал подобное. И неужели всех людей, задававших похожие вопросы, действительно волновало положение дел Антуана? – Хорошо? – саркастически уточнил Гризманн, поочерёдно разглядывая обоих парней, с которыми его в который раз столкнул случай, и внутри себя он непроизвольно, но не впервые отметил, что что-то в них не нравилось ему. Однако сегодня, сейчас, Антуан смог грамотно сформулировать свои смутные туманные мысли и понял кое-что, о чëм раньше догадывался, но в чëм именно не мог чëтко признаться: даже если убийца в клетчатом отправит весь отель на тот свет, то эти двое всë равно останутся жить. Потому что такие, как Роберт и Марко, не могут умереть: смерть противоречит их натуре, натуре главных героев, которые несмотря ни на что, никогда не попадут в ад, так как уже живут в нëм. И будут жить вечно, иначе это будут уже не они. Но почему именно Левандовски и Ройс? Через что они прошли, чтобы претендовать на столь громкое звание вечных жителей преисподни? Антуан вряд ли когда-нибудь узнает ответ, да это ему вовсе и не нужно, ведь теперь он нуждается лишь в одном: покое, которого его все почему-то старательно пытаются лишить. – Ты считаешь, Марко, что два трупа и свободно гуляющий на воле особо опасный психопат-убийца – хорошо? Действительно, не вижу ничего плохого. – съязвил Антуан, и на лице Роберта расплылась фальшивая кривая улыбка, выражавшая лишь злорадство и не имевшая ничего общего с тем, что обычно должен выражать сделанный Левандовским жест. И Марко, не отдавая себе в этом отчëта, скопировал гримасу Роберта, словно это вселяло в него уверенность. – Это приемлемо. – вмешался Левандовски, продолжая испепелять следователя испытывающим взглядом, от которого физически несло холодом, будто из распахнутого зимой окна. – Ведь знаете ли, насколько бы плохим ни было настоящее, будущее всегда может быть гораздо хуже. Так что сейчас всë не так уж отвратительно, как вам кажется. – он перевëл глаза на Марко, пытаясь изобразить строгость, но всë же невольно расплылся в искренней хитрой улыбке и весело подмигнул, мгновенно сменив прошлое настроение, которое раньше поистине пугало, а теперь виделось практически таким же иллюзорным, как стоящее за спиной Антуана клетчатое пальто, на котором тот помешался. Но в отличие от последнего, та атмосфера, которой буквально веяло от Роберта, была реальной. И более того, она была естественной, настоящей, что просто не могло не настораживать. – И всë же, наверное, вам стоит отвлечься. – обращаясь к Антуану, продолжил своë размышление вслух Роберт, по всей видимости из последних сил старавшийся выглядеть как можно более приветливым и дружелюбным, что у него получалось на самом деле довольно неплохо и с завидным мастерством, из-за чего бдительность детектива вскоре совершенно сошла на нет. – Сейчас мы собираемся поиграть в шахматы в ресторане на первом этаже. – он энергично кивнул в сторону доски, которую сжимал Марко и снова встретился с ним взглядом, в котором теперь без труда читалось даже нечто большее, чем просто непонятная, ничем не обусловленная радость, а какое-то откровенное и нисколько не скрываемое любование, однако не самим Ройсом, а скорее фактом обладания им, безраздельным собственничеством, которое вызывало у Роберта чувство удовлетворения. Но нравилось ли это самому Марко? Нет, но ему несомненно внушало самые положительные эмоции то, что Левандовски был счастлив. И это счастье интуитивно передавалось ему. – Там будут преподаватели и практически весь персонал и студенты. – для убедительности добавил Марко, обворожительно взмахнув ресницами и стеснительно отведя взгляд от Роберта. – И Хуммельс, между прочим, тоже, если вы вдруг захотите вытрясти из него свидетельские показания о том странном человеке, которого он видел в ночь, скажем так, первого убийства. Так что вы не хотите пойти с нами? – задавая этот вопрос, Марко выглядел настолько непростительно милым, что ему было невозможно отказать. Однако Антуан всë равно по привычке начал оценивать плюсы и минусы своего согласия, но вскоре бросил это бессмысленное занятие, когда его голову посетила прекрасная идея. А вернее, одно прелестное подозрение. – Ладно, Марко, я пойду с вами. Разве тебе вообще возможно отказать? – сипло рассмеялся Гризманн, но это явно не понравилось Роберту, который с огромным усилием скрывал собственное недовольство прозвучавшими из чужих уст словами. – Кстати, я хотел задать вам двоим один простой вопрос. – перешëл к сути дела Антуан и сразу же отметил появившееся у остальных видимое замешательство, которое, однако, могло ничего не значить. – Что вы здесь делаете? – поинтересовался он, и мгновенно раздался шумный вздох облегчения. – Ничего особенного, просто возвращались из библиотеки. – скороговоркой начал Роберт, видимо испытывавший комфорт от того, что мог говорить правду. Или, будет правильнее сказать, мог грамотно опускать некоторые детали и подробности, которые следователю было отнюдь не обязательно знать. И предвосхищая логичный наводящий вопрос Антуана, он распространил свой ответ, создавая видимость безоговорочной открытости и желания говорить. – Да, это немного странно, но на третьем этаже есть неплохие читальные залы и стеллажи с книгами. Прекрасное место, если честно. Там тихо, как в склепе, однако просторно и не так душно. – из-за приведëнного сравнения возникла неловкая заминка, и дальше развивать озвученные ранее, но не до конца объяснëнные мысли пришлось Марко. – И знаете ли, самое удивительное то, что в здешней библиотеке вполне достойная литература. – сказал он, вспомнив об увесистой книге, которая упала ему на голову, когда Роберт прижимал его к стеллажу. – Конечно, общая специализация и тематика немного узкая и неразнообразная, но есть кое-что интересное. Я, кстати, если вас это интересует, взял несколько медицинских журналов о диагностировании клинической психопатии у преступников и о материалах из исследований доктора Роберта Хаэра. Вы, наверное, знаете о нëм. – Марко наконец-то говорил о том, что интересовало именно его, и до этого равнодушные глаза начали лихорадочно блестеть. – Я даже запомнил одну его цитату, которая показалась мне особенно любопытной: «Психопаты способны на такое поведение, которое нормальным людям кажется не только ужасным, но и непонятным. Они могут мучить и калечить своих жертв примерно с таким же чувством, какое мы испытываем, разрезая индейку для ужина в День благодарения». По-моему, не так плохо сказано. – Ройс остановился, чтобы отдышаться и немного отойти от непривычно долгого рассказа, который он мог продолжать и сейчас, но это у него не вышло: его, по закону жанра, как всегда перебил Антуан. – А в библиотеке случайно нет книг по оккультизму или о различных героях городских легенд? – осведомился он, забыв о том, что пообещал себе не вмешиваться в ход событий. Но теперь у Гризманна была зацепка, хоть и ненадëжная, неполноценная и относительная, даже в какой-то степени притянутая за уши, однако всë же нить, ведущая к тем, кто знает историю об избавляющемся от грехов и защищающему добродетели путешественнике, убивающем ради жизни. А следовательно и к тем, кто имеет возможность подражать герою этого рассказа. – Я видел какую-то книжонку в мягкой обложке с похожей темой. – включился в разговор задумавшийся на мгновение Роберт, который хоть и не знал, но догадывался, что именно неумело пытался выяснить Антуан, и это желание искренне веселило тем, насколько было изжившим себя и ничтожным. – Она называлась «Перечëркнутая окружность: леденящие кровь истории». Редкостный бред. – прокомментировал он и тут же переменил тему, не видя смысла в том, чтобы дальше обсуждать что-либо подобное. – Кстати, а как продвигается ваше расследование? Есть какие-то сдвиги? – ради внешнего приличия полюбопытствовал Левандовски, при этом прекрасно понимая, что ответ вряд ли будет положительным, но Антуан просто промолчал, так ничего и не сказав, и они втроëм в тишине спустились на первый этаж. – Он что-то подозревает. – тревожно прошептал Марко, когда Гризманн немного обогнал их, но на Роберта эти слова не произвели никакого впечатления, и он лишь снова безмятежно улыбнулся собственным мыслям и догадкам, которые у обычного человека вызвали бы замешательство и страх. Но в нëм они рождали только какое-то приторное чувство всë того же нездорового удовлетворения, смешанное с осознанием собственного превосходства. – Не стоит так высоко отзываться о его мыслительных способностях. – категорично сказал он, доверительно похлопав Марко по плечу. – Просто расслабься и, пожалуйста, веди себя естественно. Нам же нечего скрывать, верно? Или у тебя внезапно появились тайны? – Роберт нахмурился, впервые допустив мысль о том, что Ройс сам что-то прятал от него, как делал это по отношению к Гризманну. И это осознание того, что в душе Марко до сих пор оставался тот тëмный уголок, в который Левандовскому не было никакого доступа, внушало беспокойство. Ведь что пряталось в той незнакомой стороне вдоль и поперëк знакомой натуры, что, или даже кто, был еë содержимым? Хуммельс? От одного упоминания фамилии Матса в своих размышлениях Роберту пришлось бороться с дрожью раздражения и ненависти. Ведь Хуммельс ассоциировался у него со всем тем, что особенно не нравилось ему: с теми отвратительнми моментами, которые Марко когда-то разделил не с ним, когда он был непонятен самому Роберту, когда он был чужим и у него была собственная жизнь, несвязанная с Левандовским, жизнь, в которой он был счастлив. Ведь группа Ройса, старостой которой он был, искренне любила его, и это было взаимным, что внушало Роберту естественное отвращение, комбинированное со страхом, что однажды Марко уйдëт, когда сможет понять, что существуют люди, которые могут относиться к нему не как к ничтожеству, которые ценят его и без каких-либо предрассудков показывают испытываемое ими восхищение и уважение. Или он уже знал об этом? Роберт мысленно остановился, не обращая внимания на то, что все его спутники уже ушли в переполненный людьми зал ресторана, и ментально взглянул в прошлое, вспоминая уже мëртвые картины и выражения лиц. «Там будут преподаватели и практически весь персонал и студенты», – предательски раздался в голове голос Марко, – «И Хуммельс, между прочим, тоже, если вы вдруг захотите вытрясти из него свидетельские показания о том странном человеке, которого он видел в ночь, скажем так, первого убийства.». Хуммельс? Почему Марко первым вспомнил именно о нëм, если помимо Матса преступника видели и другие? Роберт почувствовал лëгкую степень волнения и со злостью осознал, что потерял контроль над ситуацией, который, вполне может быть, был мнимым и с самого начала являлся лишь фикцией и приятным самообманом, которым Марко умело и осознанно пользовался, чтобы обособить себя от Левандовского. Так не значит ли это то, что Роберт на ровном месте потерпел поражение, оступился и допустил ошибку в самом простом: забыл о том, что Ройс никогда не сможет сдаться так просто, и что он вовсе не тот безобидный и безвредный идиот, которым хочет казаться. И разве ни эта черта всегда нравилась Роберту? Конечно, но не в той ситуации, когда она вызывает подозрение и ревность. А ревновал ли Левандовски? Безусловно, хоть и совершенно беспричинно. И объектом его ревности был вовсе не Матс, а сам факт того, что теперь жизнь Марко составлял не только Роберт, в чëм можно было без труда убедиться на самых простых и банальных примерах, которые сейчас издевательски проносились в голове. Марко был не один и у него несомненно были друзья, которых он мог уверенно называть собственной семьëй. А мог ли Роберт похвастаться тем же? Конечно, его приняли, когда он перешëл на другой факультет, и у него даже появились те новые близкие знакомые, которые поддерживали его: Ману и Томас. Однако как бы это ни было парадоксально, сам Роберт, в трудные минуты сомнений, чувствовал, что сам не может принять себя в изменившемся обществе вокруг. И пусть это не значило то, что Нойер и Мюллер были для него чужими, это доказывало одну очень простую истину: Роберту не стоило в своë время уходить и, наверное, следовало остаться с Марко. Или всë же нет? Он не знал, но иногда ловил себя на мысли, что хотел оказаться в той семье, которую когда-то выбрал Ройс. И из-за этого наблюдать за тем, как Марко был счастлив, становилось вдвойне труднее и неприятнее. Но ведь это Роберт принял такое решение, и если здесь была чья-то вина, то только его. Но смириться с этим было несомненно сложно и оставалось лишь сожалеть. А в случае Левандовского ненавидеть, что он предпочитал делать в любых вариативных ситуациях. – Эй, Роб, ты вообще собираешься играть с нами или нет? – раздался звенящий голос Марко, который уже расставил шахматные фигуры на доске и сейчас смотрел на застывшего на одном месте Роберта, явно обдумавшего что-то неприятное, что не могло не расстраивать. И эта фраза жестоко и даже беспощадно вырвала парня из собственных раздумий, которые казались гораздо более реальными и живыми, чем мир вокруг. Но отказываться сыграть пару партий, очевидно, было не лучшей стратегией, из-за чего Роберту всë же рано или поздно пришлось бы подойти к столику. Но перед тем, как сделать это, он снова бросил оценивающий взгляд на Марко, пытаясь понять, что же происходит у него внутри, и в тот момент Левандовски заметил, что тот крутил что-то в руках, дотошно и внимательно рассматривая: это была старая фигурка коня, с оторванной головой, – знакомая фигура из самого первого шахматного набора Роберта. Но что она делала здесь? – Откуда ты это взял? – дрожа от испуга, глядя на самое ужасное напоминание о прошлом, слишком громко и строго спросил Роберт, грубо схватив Марко за плечо, чем привëл его в недоумение и заставил поморщиться от боли, которая тëплой волной разлилась по всему телу. – Что-то не так? – поинтересовался равнодушно-пассивный голос, и Левандовски поднял глаза, увидев сидевшего напротив и смотревшего на эту не самую лицеприятную сцену Антуана, которого она, казалось бы, совершенно не разочаровала, а лишь послужила каким-то доказательством очередной абсурдной теоремы. – Ч-ч-что ты здесь заб-был? – сорванно и хрипло крикнул Роберт, на мгновение потеряв контроль над собой, но после он практически сразу вспомнил, где и с кем разговаривал, и это заставило взять его в руки. – Вы, точнее. Извините, пожалуйста. Видимо не стоило так бурно реагировать. – Роберт виновато улыбнулся и нервно сглотнул, сев рядом с Марко. – Я просто не заметил вас, если честно. – Всë бывает. – невозмутимо пожал плечами Антуан, ничуть не удовлетворëнный прозвучавшими оправданиями, однако умышленно скрывающий это. – Первыми же ходят белые, да? – подняв центральную пешку, уточнил он и после положительного кивка начал игру, передвинув фигуру на одну клетку вперëд. – Ваш ход. Роберт откинулся назад, внимательно рассматривая доску и пытаясь придумать, какой дебют лучше разыграть: фланговый или открытый. Но его мысли всë равно не могли сконцентрироваться на шахматах, как бы он этого ни хотел, поэтому занятость и интерес приходилось изображать, что у него всегда получалось неплохо. А тем временем, Антуан, скучая, начал разглядывать сидящих в ресторане людей, решивших поучаствовать в этом самоорганизованном и спонтанном турнире, которые сейчас столпились в другом конце зала у того столика, где играли преподаватели, а точнее Клопп и Гвардиола. – Они же не переносят друг друга, правда? – обратился Гризманн к Марко, взглядом указывая на Юргена и Пепа, за которыми, казалось, наблюдали буквально все, включая одиноко сидевшего в углу и непривычно мрачного Лэмпарда, рядом с которым почему-то не было Чеха, обычно повсюду волочившегося за ним. – Да, поэтому они и лучшие друзья. – уклончиво пояснил Марко и приветственно помахал рукой заметившему его Клоппу, от одного вида которого в голове прозвучала знакомая фраза, одновременно и пропитанная воспоминаниями, и раздражающая: «Товарищ Ройс». – Хотя я слышал, что когда-то они правда были как не разлей вода. Но по всей видимости, с тех пор прошло слишком много времени. И кстати, если вам это интересно, то Пеп никогда не проигрывает в шахматах. – он замолчал, то ли пытаясь вспомнить что-то ещë, то ли просто потому, что ему не особенно хотелось говорить, и уютно положил голову на плечо сидящего рядом Роберта, за что тот мог простить ему всë, даже пережитое беспокойство и ревность, которая теперь казалась действительно необоснованной, глупой и беспочвенной. Но только теперь, так как в будущем и прошлом она и сейчас оставалась истиной в высшей инстанции. – А Лэмпард? – внезапно спросил Антуан, продолжая смотреть на столик преподавателей, за которым Фрэнк единственный выглядел несчастным и, пожалуй, даже одиноким, но главное, лишним, словно ему было здесь не место. – Вы не знаете, что с ним происходит? – услышав подобный вопрос, Роберт с трудом сдержал смешок, замаскировав его кашлем, а Марко вообще побледнел и немного смутился, как будто речь шла о чëм-то неприличном. – Странно, что вы не в курсе. – удивлëнно и в какой-то степени разочарованно прокомментировал Ройс, так же подавившийся воздухом, как и Левандовски. – Понимаете ли, дело заключается в том, что руководство распорядилось отстранить его от должности по собственным личным соображениям. То есть, проще говоря, его уволили, так как посчитали виновным в том, что были допущены два убийства, да и не только за это: вспомнить хотя бы его покровительственное отношение к Маунту, прямолинейный характер и многое другое. И к тому же, многие студенты его факультета были недовольны им. Так что, как видите, в университет он действительно больше никогда не вернëтся. Антуан довольно покачал головой, осознав, что теперь многие раньше неизвестные ему детали предстали перед ним во всей своей красе и с самым логичным объяснением, начиная с непонятного разговора Мейсона и Фрэнка о людях, не имеющих права сдаваться, заканчивая дракой, у которой теперь появилась вполне понятная причина. – Марко, сможешь принести мне кофе? – попросил Гризманн, ожидая весëлую ночь, и Ройс утвердительно кивнул, поднявшись на ноги. Всë до сих пор оставалось впереди.