Ангел ты, или демон? Возвращение домой.

Молчание и тишина заполнили небольшую комнату с зашторенными окнами. На улице, несомненно, был яркий день, но… Разве может ли он считать себя достойным хотя бы одного? Он жалок. Сделал ли он правильно, став для всех самым худшим противником? Сделал ли он правильно, отрёкшись от дневного света и улыбок людей? Отрёкшись от самой жизни и самого себя… Он никогда не был хорошим, на все поступки, какими бы они жестокими и гениальными ни были, двигало простое любопытство. Хотя, почему же простое? Нет, оно было диким, всепоглощающим, сводящим с ума. Увидеть невидимое. Рассчитать несуществующее. Убить свою же тень… Что может быть интереснее разгадывания загадки, которую придумал сам? Нет, Фёдор не считает себя гением. Всё, чего он добился сейчас — это результат воли, упорства, великолепной памяти и несметному количеству ошибок, от которых Достоевский привык избавляться самым радикальным методом. Для него убийство не стало чем-то непостижимым, тяжёлым. В конце концов, правят миром лишь те, у кого есть сила. И он ей владеет, позволяя даровать людям освобождение. Освобождение от этого гнилого мира, где Фёдор так и не смог найти места. Не смог найти жизни, способный лишь скитаться по вшивым переулкам, прячась в вонючих канализациях, показывая истинную сущность крысы. Мало кто понимает это, посмеиваясь над названием его организации. Крысы мёртвого дома… Дом, в котором все умирают и будут умирать. Клетка, которую и Достоевский, и Гоголь алчно желают сломить. Мужчина пошевелился, поднимаясь с кресла. Дорогие подлокотники ничего не значат, как и эти роскошные шторы. Это всего лишь пыль, которую нужно небрежно смахнуть с лица Земли. Возможно, у него ещё есть шанс воссоединиться с возлюбленной, которую Фёдор потерял из-за своей самой грубой, непростительной ошибки. Возможно, ранее он был более живым, чем сейчас. Но эта жизнь, сентиментальность… Оно лишь убивает, заставляя закрыть глаза на все эти ужасы Земли, обманывая своей слащавостью и надеждой на лучшее. Лучшего этот мир не достоин. Одним резким движением сняв покрывало с пыльного зеркала, Фёдор взглянул в него. Спокойное, равнодушное лицо с ужасающими глазами, напоминающие врата в сам ад, туда, откуда нет возврата. Не очень ухоженные чёрные волосы, доходящие до плеч. Слабая фигура, будто её сломать чуть ли не проще, чем самую хилую палку. Но Достоевский не обращает внимания на своё отражение, которое уже порядком надоело и даже стало ненавистным. — Чтобы перестать ненавидеть мир, тебе нужно перестать ненавидеть себя, Федя. Мужчина вздрогнул и снова вгляделся в зеркало, которое показывало чью-то тень позади. Складки на лице, оставленные тяжёлым прошлым, разгладились, а на губах появилась лёгкая, немного грустная и виноватая улыбка. Он не станет оборачиваться, ни в коем случае. Фёдор знает, чем это заканчивается… Он просто не хочет прогонять это нежное, дорогое сердцу наваждение, которым он часто продолжает обманывать себя. Он просто, легко промолвил: — С чего ты взяла, что я хочу перестать ненавидеть этот мир? Сзади отчётливо проявилась чуть нескладная, но всё равно аккуратная фигура невысокой девушки с немного вьющимися волосами и тёмно-зелёными глазами. Ласковая улыбка осветила её лицо, а руки бережно обвили хрупкое тело мужчины, который, не отрываясь, жадно наблюдал за каждым движением девушки. Он не мог объяснить, как это работает. Её уже давно не было в живых, но это зеркало, отображая его истинное желание, просто возвращало её душу назад, всего на час в шестьсот шестьдесят пять часов. Он не мог понять, почему она, уже свободная от этого всего всё ещё может говорить ему что-то тёплое, греть своими руками и дарить улыбку. Ведь это невозможно, она даже не осязаемая… — Но ты же обещал мне, что полюбишь этот мир. И снова её упёртый, звонкий голос. Её это упорство и убило, эта чёртова Омерта*, которой она следовала до конца. Опустив глаза в пол, Достоевский мягко, виновато промолвил: — Прости. Я… разучился любить. Тихий, укоряющий голос уничтожал самую суть, сжигал сердце своим жестоким пламенем… — Ты собираешься сделать это?.. Не в силах что-то сказать, не в силах даже вдохнуть воздуха, Фёдор кивнул. Внутри что-то жгуче разливалось, убивая изнутри. Он мазохист. Он не может отпустить эту боль, получая удовольствие. Он псих. И она его принимала таким, какой он есть… Спустя несколько минут молчания, тень тихо произнесла: — А знаешь, наша дочь была бы так похожа на Славю. Горький смешок разрезал пространство. — Но у нас её бы никогда не было. Но девушка лишь легко рассмеялась и отмахнулась: — Я знаю, знаю! Ты тако-о-ой скучный! Положив свою голову на плечо брюнету, тень изрекла: — А знаешь, мне порой кажется, будто она и правда наша дочь. Только вот тебе стоит относиться к ней с большей любовью. А то только я за ней присматриваю. — Прости. Я правда не хочу этого делать. — Тогда… Может не надо? Но Фёдор тут же резко мотнул головой, отрицая все слова, с диким отчаянием отряхивая эти мысли с своей тёмной головы. — Ты знаешь, ради чего я хочу найти все Артефакты! Мне осталось совсем чуть-чуть, всего один из трёх! И тогда я… Но Достоевский осёкся, услышав тихое шмыганье носом. Он почувствовал холодные, мокрые капли слёз. Внезапно… Он увидел, как в отчаянии девушка не больно вгрызается своими зубами в плоть. Она негромко вскричала: — Да отпусти ты меня уже, отпусти! Сдержи хоть одно из своих обещаний, полюби ты, наконец, этот мир! Полюби себя! Полюби Славю, отнесись к ней нормально, она же твоя дочь! Отпусти меня! Я не хочу здесь находиться, я хочу быть там, в этом тёмном одиночестве, но с верой в то, что ты не появишься очень долго! Что ты вернёшься счастливым, прожив жизнь в мире, где всё тебе будет радо и ты будешь с улыбкой встречать этот мир! Прекрати мучить меня, себя, Славю, всех! Отпусти! Погрустневшие лиловые глаза глядели на отражение плачущей души, жаждущей освобождения. По щеке скатилась одинокая слеза… — Прости. Одно безжизненное, ничего не значащее слово ничего не изменит, сделает всё только хуже. И оба это знают… Широко распахнув зелёные глаза, залитые слезами, девушка начала тускнеть. Перед тем, как совсем исчезнуть, на её лице появилась нежная, укоряющая, но любящая улыбка. Он снова опустел изнутри. Он больше не чувствует её. Словно в жестокое доказательство того, что это было не сладкое наваждение, неприятный сон, а суровая правда, Фёдор всё ещё ощущает капли слёз на своей шее и пульсирующую, отдающую в душу, боль в плече. Мужчина сел обратно в кресло, спрятав лицо за волосами. Он никогда не сможет отпустить её, ещё и с такой силой. Ему стоит лишь выполнить свой замысел и всё будет так, как он мечтал. Так, как она хотела. Он соберёт все Артефакты и… Сделает это. Возможно, это слишком радикальный метод, но только так Фёдор умеет исправлять свои ошибки. И он исправит их все.