***
Молчание. Свежий воздух проникал в лёгкие, до боли заполняя их желанным воздухом. Девушка идёт вперёд, серьги слабо звенят. Она остановилась и обернулась, увидев тоже остановившегося Ацуси. — Значит, вы шли сюда, зная о том, что можете погибнуть? Она склонила голову и по-доброму усмехнулась. Широко распахнув глаза, Накадзима выпалил: — Нет, так нельзя! НЕЛЬЗЯ! Вы для меня всегда останетесь Ясу-сан, ведь я вас знаю именно такой! Дружелюбной, доброй, немного загадочной Фукусимой-сан! И вы мне дороги не меньше, чем Дадзай-сан или Рампо-сан. Вы для меня всё: друзья, семья, наставник, поддержка! И мы все вместе найдём способ всё остановить! Без жертв! Он схватил девушку за руку, которую та тут же выдернула. Теперь он отчётливо видел на глазах Ясу слёзы. Она повысила голос: — Да нет его! Ты вообще меня слушал? Я пыталась его найти! Но были лишь новые жертвы! Разве не хороший размен — одна жизнь вместо бесчисленного количества невинных? Мы уничтожим Книгу, и у них не будет цели вас убивать! Даже Осаму и Эдогава отпустили меня, зная о том, ради чего я сюда направляюсь! Паренёк замолчал. Он поднял голову вперед и увидел потрёпанное здание, некогда звавшееся библиотекой. — Прошу, Ацуси-кун… Помоги мне. Я могу на тебя положиться? В её льдисто-голубых глазах горела Вера. Тигр горько улыбнулся и изрёк: — Всегда. Славя аккуратно схватила Ацуси за руку и сделала шаг в пугающую темноту. В этом дружеском прикосновении чувствовалась благодарность и забота. Ясу потянула его за собой, видя впереди комнату, отзывающуюся на их свет. Синий свет тянулся друг к другу, ощущая тепло и поддержку друг от друга. Но… Ясу остановилась, почувствовав чьё-то присутствие. Ни движения, ни шороха. Даже дыхания слышно не было, лишь аура, селящая горечь в душе. Девушка повернулась в сторону того, кого она ждала. Улыбка появилась на её лице, но она была отнюдь не радостной. Родной запах, настолько же пропахший хвоей, как и её. Излюбленный им костюм фокусника, выступающего в театре, длинная белая коса, причудливо изгибающаяся змеёй на его плечах, шляпа-цилиндр и плащ. На его лице тоже была улыбка — фирменная, до ушей. А в золотом глазу плескалась хитрость и безудержное веселье. Но что он скрывает под маской?.. Её тихий шёпот проник в его уши: — Убьёшь? Я сейчас абсолютно беспомощна. Всего один кинжал и золото. — Тебя? Я сам предпочту умереть прежде. Он оказался около неё, глядя в грустные, наполненные слезами глаза. — Не плачь… Я буду рядом. Мужчина мягко обнял девушку, привычно прижав её хрупкое маленькое тельце к себе. Он любит, безудержно и бескорыстно. И не может ничего поделать, с этим до боли обжигающим огнём в душе. Он дарит тепло и приносит боль, которую он не впервые испытывает. — Я не прошу в ответ того же. Я не хочу, чтобы ты страдала. Мне не больно. И тебе не больно будет. Тебе ведь… Не впервой страшно, Славя. Я тоже боюсь. Я буду здесь. Дождись меня, хорошо? Я буду всегда рядом. Ацуси, стоящий невдалеке, раздирал себя каким-то чувством вины. Он чувствовал, что увидел нечто личное. Нечто более личное, нежели отношения Ясу и Дадзай-сана. Нечто… сокровенное. Девушка мягко отстранилась от мужчины и шагнула к двери. Накадзима двинулся за ней, ведомый синим светом, проникающим в душу, но… Чёрная трость преградила путь тигру. Гоголь продолжал смотреть ей вслед, его взгляд стал хищным, стоило Нику взглянуть на Ацуси. — Тебе нельзя. Ещё шаг, и я вытащу из плаща твою голову. Он замолчал. Спустя минуту лишь шёпотом продолжил: — Мы можем лишь надеяться. Она шагает в пустоту, надеясь на чудо. Но слова близкого друга отдаются пугающим эхом в ушах. В одной руке — дорогой сердцу клинок, а в другой — крепко сжатый кулон, отдающийся биением, будто он и был её сердцем. Приблизившись к сокровищу, которое она видела лишь однажды, она отпустила украшение и протянула руку. Пальцы остановились лишь в сантиметре от артефакта. Она хочет оглянуться, увидеть его лицо, такое до боли родное. Мечтает об еще одном дне, в котором она сможет от души посмеяться и повеселиться. Нет, дня мало! Чертовски мало этих минут, пролетающих с невероятной скоростью. Да что там! Вечность кажется лишь мигом в этот момент. — Я не хочу причинять тебе боль, Славяна. Девушка с испуганным вздохом обернулась. Уставшие от бренности мира лиловые глаза, с тоскливой струной, которая вечно звенела через его уста, раздаваясь в самой душе. Эти глаза тоже когда-то смотрели с радостью и любовью. Чёрные волосы, шапка-ушанка и высокая, худощавая фигура, которую, казалось, можно было разломить одним ударом клинка. Ясу осела на пол, так и не коснувшись Книги. — Люди глупы, но я ни разу не говорил о том, что это плохо. Они совершают глупые поступки из-за любви. Фукусима подняла на него свой взгляд и прошептала: — Фёдор… Считаешь, что я совершила глупый поступок? Он усмехнулся, как когда-то. В его взгляде промелькнула доброта и мягкость. По-отечески улыбнувшись, Достоевский изрёк: — Отнюдь. Это поступок, заслуживающий гордости. Я горжусь тобой, Славяна. И… Анна тоже тобой гордится. Образ молодой девушки в том зеркале, которая выглядела будто застрявшей во времени, всплыл в голове. Немного нескладная фигура, пшенично-золотые волосы и зелёно-серого оттенка глаза. Она улыбнулась в воспоминаниях. Фёдор подошёл сзади, отчего-то медля. — Знаешь, я ведь о тебе и Гоголе и правда пытался заботиться. Только я был ещё слишком молод, чтобы понимать всю тягость воспитания. Но… Я не жалею. Ни о чём. Ведь это не последний момент, когда мы с тобой видимся, я это знаю точно. Славя легонько затряслась. Она знает, что росла лучше всех в этом аду. Она понимает, ради чего исполняла его приказы по убийству родителей и друзей. Она росла так, как он воспитывал себя. Закалка тела и души. Как поход к стоматологу… Поболит и пройдёт, а вся ненависть обрушивается не на себя, на того, кто манипулирует. На того, кто отдаёт приказы. Он пытался заботиться так, как умел. — Я был плохим отцом. Прости. Прощаю. Лёгкое прикосновение к шее… И лишь миг. Вся жизнь, все грустные и радостные моменты проносились перед глазами. Все альбомы бесчисленных рисунков о текущей жизни и приливах боли и счастья. Как же прекрасно жить… Но это можно понять только в тот момент, когда у тебя не остаётся абсолютно никакого выбора, и ты падаешь в пустую чёрную бездну. Ведь жизнь — это не настолько великий подарок сам по себе. Но именно она дарит то, что и делает её прекрасной… Это выбор. Способность выбирать свою жизнь, писать собственный сценарий счастливой или не очень истории. Да, она может начинаться плохо. Но в итоге… Даже она, Ясу, для которой, казалось бы, не было никакого выбора, как жить и что делать, прожила хоть какое-то время счастливой жизни. Но она струсила сделать последний выбор. Она так и не смогла уничтожить Книгу. И покидает этот мир она напрасно… Из темноты донёсся какой-то издалека знакомый голос: — Почему же твой выбор последний?***
Гоголь не верил своим глазам. Повязка слетела, открывая чёрный глаз без бликов и без какой-то осмысленности, просто направленный в пустоту. Белая коса взметнулась вверх… Рядом упало бессознательное тело Ацуси с отметиной удара на голове, а стекло разбилось, куда через мгновение залетел Ник. Он сел около той, кого любил и неверяще посмотрел на Достоевского, горько устремившего свой взгляд в стену. Гоголь не мог выдавить слезу, и чувствовал себя из-за этого ужасно. Он чувствовал себя разбито, будто тот хрусталь, на котором держалась его чаша, рассыпался, прощально звякнув. — Но мы же договаривались!.. Ты же… — Ты и сам знал, что это случится. Фёдор снова взглянул на неподвижное тело и мягко улыбнулся. Он верит в то, что это ещё не конец. Он это знает, ведь именно сейчас в его руке находится Книга. Но если Славяна не хочет… То Достоевскому придется выполнить свою волю. Ник не слышал. Ничего не слышал. Не ощущал. Не понимал. Не было даже боли, которую он так хотел ощутить. Неужели… он просто бесчувственен? Эта мысль разрывала его на куски, а ответа всё не было. Алая кровь пятнами, напоминающими красные гвоздики, растекалась по белоснежному сарафану. На руке тоже кровь… Шаги. Опомнившись, Гоголь подскочил и двинулся за Достоевским, бросив прощальный взгляд на ту, которую любил больше жизни. Только они скрылись, как послышался бег и дыхание. Суета в этом царстве тишины, где всё закончилось так… Мягко и просто. Дадзай помнит это чувство. Так же отчетливо и ясно, ведь он его не забывал, помня о той раздирающей боли на протяжении стольких лет. И снова… Да, он отпустил её сам. Да, он позволил этому осуществиться. Но там… Осаму будто проснулся, вспомнив о том, что она сказала напоследок. «Да.» Он пытался играть в эту игру под названием «Жизнь». Пытался много раз, стараясь найти то, ради чего стоит жить. Но всё это было лишь ненадолго, теряясь разом, как только затухали чужие огни. Родные, тёплые огни. Он держит её на руках. Губы сводит, а зубы крепко сцеплены между собой. Горло зудит и болит, обливаясь кровью и болью. Всё тело дрожит, да и уста не в силах сказать что-то напоследок той, на кого сейчас капают горячие слёзы. Горячая кровь обмакивает чистые белые бинты, рисуя на них такие же цветы, которые поглотили и её сарафан. Дежавю… Ведь точно так же он отпустил Оду. То, что любишь — отпускаешь?.. Только в чем смысл этого? Ведь никому не лучше. Одним страх и смерть, а другим лишь боль и отчаяние. Дадзай подхватил холодеющее тело на руки. — Я не успел… Снова. Прости, что не был рядом.