Turn the Memory to Stone

Лайт сидел, ожидая отца. Его отец поймёт; он знал, что его отец гордился им и что если кто-то согласится с ним, то это будет его отец. Миса опустилась напротив него — это был ресурс, который можно было использовать, но, когда он посмотрел на неё, всё, что он смог увидеть, — это имя своего отца, записанное в тетради. «Этого не должно было произойти», — попытался сказать он, чтобы она остановилась, но обнаружил себя пленником собственного сознания. Он почувствовал, как улыбается, когда его отец вошёл в вестибюль, чтобы поприветствовать его; почувствовал собственное недопустимое ожидание смерти отца. «Это не я», — попытался сказать он, чтобы предупредить отца, хотя знал, что это не поможет. Когда чьё-то имя было записано в тетрадь, это был всё равно что мертвец. — Нет, Лайт, — сказал отец, и темнота за окнами, тянущимися от пола до потолка, задрожала от его слов. Портфель, который держал отец, распахнулся, звук отозвался эхом, а затем перерос в десятки шагов. Оперативная группа, слегка искажённая, окружила Лайта, отрезав от прохода наверху, когда отец — настолько же искажённый, и он только сейчас это заметил — сообщил Лайту, что он арестован. Нападение продолжалось; Эл — и Лайт не мог думать о нём как о Рюге — шагнул вперёд и расположился на лестничной клетке, чтобы Лайту пришлось взглянуть на него в момент своего поражения. Объяснение не-Рюги, что он написал собственное имя в тетради, чтобы не дать Лайту убить его, вызвало волну диссонанса; имя раздавалось в пространстве до тех пор, пока Лайт не смог его заглушить, лишь подумав об этом факсимиле своего друга, используя его титул вместо одного из выбранных им имён. «Стой», — хотел сказать Лайт. Эл выглядел совсем не так: с плоскими и холодными глазами, небрежно одетый в джинсы и белую футболку с длинными рукавами, и у Лайта по коже пробежали мурашки. Гром ударил по небу, дождь забарабанил по стеклу, и десятки людей приготовились использовать пистолеты. Лайт стоял неподвижно, когда стены вокруг него сжимались, и Эл смотрел на него как на монстра. — Рюдзаки, — проговорил Лайт; имя привычно сорвалось с губ, хотя он знал, что никогда не слышал его раньше, и Эл открыл тетрадь с записанным в ней именем, которое Лайт не мог прочесть. — Моё настоящее имя, — пояснил Эл. — То, которое ты так сильно хотел узнать. Отец Лайта стоял в стороне, беспомощный и одновременно участвующий в этом, но всё ещё живой. Всё ещё способный дышать. Тот, кто всё ещё верил в Лайта… однако сейчас он не верил: оперативная группа предала Лайта. Но было ли это предательством, если он убил стольких людей? «Мне очень жаль», — попытался сказать он, но его губы были сомкнуты, и отец его не понимал. Небольшая часть его почувствовала облегчение, что его отец не был согласен с Кирой, даже когда он отчаянно пытался убедить следственную группу, в том числе отца, в том, что Кира действовал благоразумно, — он цеплялся за это до тех пор, пока чей-то резкий выстрел не сбил часы с его запястья, но он не мог перестать смеяться. — Я бог нового мира, — услышал он себя, подавившись собственными словами, выплёскивая желчь и яд и обращаясь к Эл. — Закон, система — всё это неидеально, — отрезал его отец. — Человечество несовершенно. Трещины расползались по стене, тянулись к стеклу, раскалывая его, пока Лайт не подумал, что оно должно разбиться под давлением, и не выкрикнул незнакомое имя. Чудовищная фигура пронеслась вниз — сам воздух потрескивал, разрезаемый стремительным полётом, — и ухмыльнулась ему; он мог ясно видеть лицо. Воздух наполнился пылью, само здание развалилось, когда Лайт увидел собственное имя, написанное почерком монстра. Дождь завыл, кружась вокруг него, и настала очередь монстра смеяться. Обломки пола падали в зияющую пропасть, и монстр сказал ему, что после смерти не наступит ничего, кроме абсолютного забвения, если он использовал тетрадь. Бездна разверзлась, чтобы поглотить его целиком, голос отца доносился до него эхом, слова растягивались и становились бессмысленными. Лайт упал, парализованный, сокрушительная боль сковала его грудь, вырываясь наружу. Кровь стучала у него в ушах: один, второй раз, а затем всё прекратилось, и он чувствовал только агонию, пока темнота вокруг него не начала превращаться в серость, переходя в бесповоротное ничего. Лайт оставался неподвижен, подвешенный в невесомости и оцепенении, без единой мысли, ожидая чего-то, что он не мог определить. — Чего ты хочешь от меня? — услышал он свой вопрос, зная, что ответ будет дан. Должен был прозвучать ответ, что-то, что помогло бы ему разобраться в том, что он видел, но единственным, что он слышал, было лишь его имя.

Среда, 10 сентября, 2015

— Лайт-кун, — услышал он, но всё ещё был обездвижен, и звук эхом разнёсся по пустоте: острой грани вопроса, проблеме без какого-либо решения — по всему, чем она была. «Я здесь», — хотел сказать он. «Я здесь». — Лайт-кун, — услышал он снова, и пустота раскололась, разбилась о залитое дождём окно. Он споткнулся, ноги, твёрдо стоящие на земле, внезапно потеряли центр тяжести, когда стена отклонилась от него. Кто-то поймал его, осторожно поддержал, возвращая в исходное положение. Он держался за подоконник перед собой, и вдали мерцали молнии. — Рюдзаки? — проговорил Лайт: сон всё ещё настолько владел им, что незнакомое имя первым промелькнуло в сознании и его язык начал заплетаться, разрываясь между Рюгой и Рюдзаки. Лицо из его сна на мгновение наложилось на Рюгу, размытое по краям, как неподходящая маска, и Лайт покачал головой, как будто это могло прояснить его видение. Головокружение медленно утихло, и в поле его зрения появилось встревоженное лицо Рюги. — Ты в порядке? — Рюга оборвал прикосновение, выпуская практически по пальцу за раз, и Лайт осторожно отпустил подоконник. — Я был… — он сглотнул, во рту пересохло, он всё ещё чувствовал, словно что-то оторвётся, если он будет двигаться слишком быстро. — Я думаю, что мне приснился сон. — Ты ходил во сне, — констатировал Рюга. Выражение беспокойства исчезло, как будто его никогда не существовало. — Я не хожу во сне, — автоматически возразил Лайт, но он стоял в коридоре, которого не узнавал, не помня, как сюда попал, одетый в пижаму. Последним, в чём он был уверен перед кошмаром, было то, что он лёг спать, но даже это смутно вспоминалось за фантомными образами, которые отказывались исчезать. — Почему ты меня не ненавидишь? — спросил он; слова вырвались ещё до того, как он понял их смысл. Рюга моргнул, застыв в неподвижности не более чем на полсекунды, но этого было достаточно, чтобы показать Лайту, что тот застал его врасплох. — Я должен ненавидеть тебя? — тихо спросил он. — Я… я не знаю, — Лайт обхватил себя за плечи и внезапно замёрз. Предполагалось, что в здании будет поддерживаться оптимальная температура, но он чувствовал, что откуда-то прорывался холодный ветер. Рюга, казалось, этого не заметил: он нахмурился и наклонился вперёд, слишком близко, всматриваясь в лицо Лайта. — Ты должен ненавидеть Киру, — договорил Лайт, потому что ему нужно было что-то сказать. — Лайт-кун не Кира, — Рюга смотрел в его глаза. — Лайт-кун был Кирой. — Но я всё тот же человек, — прошептал Лайт. Прекрати говорить, сказал он себе, прекрати говорить, прекрати, что ты делаешь? Человек, которым он был во сне, цеплялся за него, прижимаясь к внутренней поверхности его кожи, и Лайт отчаянно не хотел быть этим человеком. Ему не нужно было знать, что он способен убить своего отца, что он пожертвовал бы всем на алтаре своей собственной гордыни. Это знание возвысилось внутри него, выталкивая, выжигая мысли и слова, ничего не оставляя после себя. — Ты уже не тот человек, — ответил Рюга, и яд в его голосе заставил Лайта выйти из цикла самообвинений. — Я что? — Ты уже не тот человек, которым ты был, когда ты был Кирой. Ты стал другим после того, как прикоснулся к тетради. Я мог это видеть. Но сейчас всё вернулось. — Но я всё ещё… — воспротивился Лайт. — Нет, — перебил Рюга. — Это бесполезно. Я этого не допущу. То, что Рюга всё ещё находился в пределах чётко очерченного личного пространства Лайта, сводило с ума и отвлекало теперь, когда он был выброшен из головы, а раздражение начинало заменять болезненное чувство вины. Лайт позволил прежнему чувству развиваться в нём; гнев был предпочтительнее слабости и подступающей тошноты. — Ты тот, кто решил, что мне нужно искупить то, что я сделал, — сказал он, давая волю растущему раздражению в голосе. — Да, — Рюга слегка наклонил голову в сторону, подразумевая, что это был очевидный вывод и он понятия не имел, почему Лайт ставит его под сомнение. Это казалось снисходительным и приводило в ярость; Рюга был единственным человеком, которого когда-либо встречал Лайт, заставляющим его прикладывать умственные усилия, чтобы не терять нить разговора, и это внезапно стало невероятно увлекательным. — Я не… почему ты… — Лайт, никогда не затруднявшийся в вопросе выбора слов, обнаружил, что запинается на каждом слоге; окончательно угасающий хаос сна в сочетании с пристальным взглядом Рюги заставлял его казаться ещё большим идиотом, чем Рюга уже явно думал о нём. Действуя в высшей степени импульсивно, Лайт наклонился вперёд на несколько сантиметров, чтобы прижаться губами к губам Рюги. Это вышло мягче, чем он ожидал, даже несмотря на то, что ломкие края сухой кожи касались его собственных губ. Лайт почувствовал, как рот Рюги приоткрылся, от шока или отвечая ему, он не мог точно сказать, — и дёрнулся назад, внезапно ужаснувшись тому, что он только что сделал. — Я… мне очень жаль, — начал он, но Рюга издал звук отчаянной необходимости, застрявший глубоко в горле, и двинулся к Лайту. Рюга прижал Лайта к окну, Рюга целовал его жадно и неумело, как будто никогда не делал этого раньше, и его руки пробрались под рубашку. Лайт обнаружил себя абсолютно поглощённым тем, что между ними происходило, потянувшись к Рюге и притянув его ближе. Рюга в полной мере воспользовался их разницей в росте, заставив Лайта запрокинуть голову назад, и это было необъяснимо захватывающе. Лайт тяжело дышал, когда Рюга наконец отстранился; в глазах плескалось ошеломление, а губы слегка припухли. — Рюга… — проговорил Лайт. Атмосфера изменилась настолько, насколько он никогда бы не мог предсказать. Рюга отшатнулся, судорожно отпустив рубашку Лайта, и не прекращал отступать, пока не оказался вне досягаемости его рук. — Я не… — он остановился. Он внезапно выглядел моложе Лайта: его волосы растрепались, и Лайт потянулся к нему. Выражение лица Рюги исчезло так быстро, что Лайт почти подумал, что ему показалось, что он выглядит уязвимым. Он закрыл рот, развернулся на каблуках и стремительно направился прочь. — Подожди, — однако Рюга уже преодолел полкоридора и не остановился, пока не скрылся из вида. — Чёрт побери, — Лайт поднял руки вверх, чтобы провести ими по волосам. Они слегка дрожали, и он сжал их в кулаки, чтобы скрыть это, несмотря на то, что рядом с ним больше никого не было. «Что, чёрт возьми, это было», — подумал он, но не мог спрятаться от себя. — Миса, — произнёс он вслух и застонал, откинув голову к окну. Он даже не знал, где находился, и теперь у него появилась совершенно новая причина чувствовать себя виноватым. — Молодец, Лайт, — сказал он в пустоту. — По крайней мере, на этот раз ты на самом деле никого не убил. Лайт очень мало спал всю оставшуюся ночь, а когда всё-таки заснул, то обнаружил, что погружается в абсолютно нормальные кошмары, когда появляется в классе голым, чтобы сдать экзамены по предметам, которые он не проходил. Он вырвался из их судорожной хватки, ощутив прикосновение к своему плечу, и почувствовал необъяснимое разочарование при виде стоящего над ним Ватари. — Что? — спросил он, всё ещё погруженный в лабиринт сна. — Ожидается ваше присутствие, — Ватари ушёл после того, как Лайт понимающе кивнул. Лайт сказал себе, что мир не переставал вращаться вокруг его личных проблем, особенно когда он создавал проблемы, выходящие далеко за пределы его ближайшего окружения. Это не помогало ему чувствовать себя более подготовленным к встрече с ними. Он долго смотрел в потолок, прежде чем заставить себя встать с постели и принять душ, чтобы встретиться со следственной группой. Лайт не думал, что отец может его напугать, но вид его отца, стоящего рядом со столом для совещаний оперативной группы, заставил его это почувствовать. Лайт прижался к стене, скрываясь от двери в конференц-зал, и попытался успокоить своё сердце. Он не видел отца с тех пор, как Рюга предоставил последнее ужасающее свидетельство того, что, вне всякого сомнения, Лайт был Кирой. «Он не собирается есть тебя живьём», — пробормотал Лайт про себя, но могло быть ещё хуже. Его отец будет разочарован гораздо сильнее, чем тогда, когда Лайт не пожелал идти по его стопам, несмотря на явную склонность к навыкам, необходимым для работы в полиции. Вследствие всего случившегося с его отцом и Рюгой Лайт очень хотел, чтобы ему не доводилось ходить в штаб оперативной группы, и ненавидел, что так сильно об этом беспокоился. Он расправил плечи, взглянул на камеру, которая, как он знал, была здесь, и вошёл в комнату, как будто ни секунды не колеблясь. Рюга — и Ниа, как он внезапно вспомнил, — могли увидеть момент его слабости, но он не собирался показывать его кому-либо ещё. Даже если он нехарактерно опаздывал. Когда он вошёл, в комнате стало тихо, но спустя миг нити разговора снова начали неровно возобновляться. Лайт надел на лицо приятную безобидную улыбку, намереваясь сказать «доброе утро», и полностью утратил её, когда обнаружил, что не хватало одного конкретного человека. — Где Рюга? — спросил он вместо этого. — Ему нездоровится, — сказал Моги, когда стало ясно, что отец Лайта не собирается отвечать. — Он не присоединится к нам сегодня. — Хорошо, — ответил Лайт после слишком долгой паузы. Даже Мацуда бросил на него подозрительный взгляд. — Значит, мы работаем над повесткой дня, как обычно? — уточнил он, пытаясь скрыть неловкость. Это не сработало. — Инструкции для тебя включают оценку жертв Киры и необходимость прояснить, есть ли закономерность, связывающая их с одним из подозреваемых в прокуратуре, — продолжил Моги, покосившись на отца Лайта. Шеф Ягами более или менее игнорировал своего сына, и сердце Лайта упало куда-то в пятки. — Хорошо, — он двинулся к своему рабочему месту. Атмосфера неловкости сохранялась в течение всего рабочего дня, пока оперативная группа не рассеялась из его мыслей. Лайт изучал списки имён и партнёров, а также всех, кто имел доступ к их файлам из прокуратуры, пока бесконечные строки не поплыли у него перед глазами, а затем направился в небольшой тренажёрный зал, сокрытый глубоко внутри здания, в попытке исчерпать собственные ресурсы настолько, чтобы лишиться необъяснимых образов в подсознании. Это сработало, или он думал, что это сработало; если ему что-то снилось, он этого не помнил. Ничего не изменилось ни на второй, ни на третий день: Рюги нигде не было видно, и единственная разница между этими днями заключалась в том, что в конце концов Ватари тихо объявил, что Рюга всё ещё не здоров и не присоединится к ним. — Ему нужна медицинская помощь? — спросил Мацуда на третий день. Лайт ожидал увеличения числа жертв, которое совпадёт с двумя предыдущими пятницами, прежде чем резко упадёт за выходные. Он думал, что именно жертвы уик-энда дадут ему наиболее полезную информацию; прокуратура была закрыта по выходным, и любые преступники, имена которых не были объявлены в пятницу, укажут пальцем на прокурора, который в субботу или воскресенье возьмёт на себя сверхурочную работу. Он почти забыл вопрос Мацуды к тому времени, когда Ватари ответил на него отрицательно. — Прошло два дня, — сказал он после краткого молчания. — Идёт третий. Если ему не становится лучше, возможно, действительно что-то не так, — это была грязная тактика, но Рюга избегал его, и Лайт был более чем недоволен. Они с Рюгой не смогут двигаться дальше с того момента, когда сделали это, если Рюга не поговорит с ним об этом, а Рюга не мог поговорить с ним, если находился в своих комнатах и решил его избегать. Если Лайту пришлось использовать реальную тревогу оперативной группы касательно благополучия Рюги, то пусть так и будет. Лайт не мог быть уверен, но ему показалось, что Ватари произнёс нечто вроде «ещё одно невероятное поручение», коротко улыбнувшись в его сторону, как если бы он точно знал, что крутилось у Лайта в голове. — Если он не поправится к понедельнику, я буду настаивать, — сказал Ватари. — За исключением непредвиденных событий, членам оперативной группы предписывается оставаться дома на выходных. — Конечно, — ответил Лайт, что привело к третьему дню неловких разговоров и неестественных взаимодействий с остальными. Его отцу ещё предстояло заговорить с ним напрямую, что виделось довольно впечатляющим подвигом, если учесть, что в комнате присутствовало всего четыре человека. Лайт не был уверен, следует ли ему расслабиться, и окружающее его напряжение незаметно, но неуклонно увеличивалось. Псевдоизоляция помешала Лайту понять, что делать с Мисой; он знал, что их отношения были как-то связаны с тем, что он был Кирой, что у неё тоже была одна из тетрадей и в настоящее время она не помнила об этом. Он также знал, что она необъяснимым образом сохранила свою преданность ему, когда потеряла эти воспоминания. Он знал, что принял взвешенное решение оставить её рядом, потому что она была полезна; конечно, ни одна из двух видеозаписей, которые он искал накануне, не показала его в положительном свете. Язык его тела совершенно не выражал никакого влечения к Мисе, что было едва ли естественно, даже когда Лайт знал, что за ним наблюдают, и уж точно не тогда, когда он об этом не знал. «Невозможно заставить её так держаться», — подумал он, крутя ручку взад и вперёд между пальцами, вместо того чтобы анализировать данные. Разговор с ней, завершивший их не совсем настоящие отношения, едва ли нравился ему, независимо от того, что он сделал — хотел сделать — с Рюгой. «Прекрати тянуть время», — сказал он себе и сделал прямо противоположное, погрузившись в работу. Было уже поздно, когда Лайт огляделся и увидел, что остальная часть оперативной группы разошлась по домам. В какой-то момент Ватари оставил чашку чая на столе возле локтя Лайта; когда он поднял её, она ещё была горячей, но он не заметил, как этот человек принёс её. — Чёрт, — пробормотал Лайт. Однако чай был желанным, и он не знал, что хочет пить, пока не увидел его. Чашку, подумал Лайт, следует вернуть, хотя обычно он просто оставлял свои тарелки на том или ином столе и они исчезали. Быстрый поиск не выявил ничего похожего на кухню или даже раковину, и Лайту пришлось признать, что он всё ещё пытался отложить разговор с Мисой. Он оставил чашку возле своего рабочего места и отправил ей сообщение. «Занята?» Она ответила почти сразу, отчего он почувствовал себя ещё более виноватым. Она отправила ему видео репетиции завтрашнего выступления. «Ты как? Всё в порядке?» «Мне нужно поговорить с тобой», — отправил Лайт, а затем проклял себя. Эта фраза никогда не была хорошим способом начать разговор, даже если Миса ожидала именно того, что он собирался сказать. «Если ты выйдешь сейчас, то попадёшь сюда, когда мы закончим», — написала Миса и сбросила адрес. Лайт оглядел пустую комнату, взглянул в камеру в углу и направился к двери. — Я ухожу, — проговорил он медленно и чётко. Он подождал перед дверью целых шестьдесят секунд, прежде чем спуститься на лифте вниз и выйти на городские улицы словно впервые за целую жизнь. «Прошло меньше недели, хватит драматизма», — подумал он, но за эту неделю многое изменилось. Вагоны были по крайней мере знакомы; даже если Лайт не знал точно, где находится место встречи с Мисой, он знал, как туда попасть через сеть JR. В это время суток пассажиры были разделены на служащих, которые поздно возвращались домой, и людей его возраста, которые уезжали. Лайт чувствовал себя странным приближением точки равновесия между ними, ведь он больше не студент — из-за того, что он пропустил так много учебной работы, он был отстранён от обучения в текущем семестре в университете, и ему требовалось бы прыгнуть выше головы, чтобы восстановиться, — и технически он не сотрудник ни одного места работы. Если Рюга добьётся своего, Лайт не вернётся в этот университет, он был в этом уверен. Он не мог точно знать, что Рюга вообще предназначил для него формальное образование, но не то чтобы он думал, что ему удастся его избежать. Или, по крайней мере, он точно пропустит этот курс; Лайт время от времени думал, что за время отсутствия может упустить социальный аспект, пока ему не пришло в голову, что он почти не думал о своих друзьях в течение нескольких недель. «Это делает тебя просто засранцем», — подумал он. Неудивительно, что он с таким энтузиазмом взялся за тетрадь шинигами, даже если его действия представлялись как поначалу вынужденные. Погружённый в свои мысли, Лайт почти пропустил остановку, и ему пришлось протолкнуться через нескольких человек, чтобы добраться до двери. Она начала закрываться, прежде чем он прорвался сквозь неё, заставив её скользнуть назад и вызвав гнев каждого пассажира в пределах видимости, а также единственного наблюдаемого проводника. — Извините, — произнёс Лайт, но это был бессмысленный жест, и он знал это. Когда Лайт добрался, на улице было темно — и он на короткое время задумался, почему заведение не будет открыто в пятницу вечером, прежде чем решил, что либо спрашивать, либо пытаться выяснить это было бы пустой тратой времени. Миса отправила ещё одно сообщение, чтобы сообщить ему, через какую дверь она вышла, и он отправил ей ответное о том, что он прибыл, прежде чем остановиться и ждать. Миса появилась через несколько минут — всё ещё с остатками сценического грима, но одетая непривычно неприметно: в короткую юбку и пиджак. — Лайт, — поприветствовала она, широко улыбаясь.