The boy

Рана расползалась все шире и шире, во все стороны, прямо посередине его груди, оголяя нервы и внутренние органы. Он вздохнул, резко и больно, с неясной одержимой заинтересованностью рассматривая то, как раскрылись во вдохе его собственные легкие. Тяжело сглотнул — слюна спустилась по гортани и медленно вытекла из одной из множества рваных дыр. Рана росла и ширилась, раскалывая его надвое, оставляя неживые части гнить друг без друга, отчаянно цепляясь за последние остатки сухожилий. Его череп треснул, с громким мерзким звуком расплескав содержимое, и наконец Гарри проснулся. Он сидел на кровати — белоснежной и по-медицински идеальной. В этом не было ничего удивительного — он просыпался так всю последнюю неделю. Невилл, уже завтракающий справа от него, тихо повернулся и молча помахал. Гарри помахал в ответ. — Снова кошмары? — Его голос был мягким и заботливым. Совсем не таким, каким Гарри заслуживал. Не после того, что он натворил. Отвечать ему не хотелось, так что Гарри просто кивнул. Кошмары были его наказанием, мерзким и страшным, и он не собирался посвящать в их подробности Невилла. Невиллу хватало своих. Дальше они продолжили в комфортном, привычном молчании. Сегодня была уже неделя с тех пор, как их обоих достали из Тайной комнаты, и в течение пары следующих дней они сядут на поезд и разъедутся по домам, как будто ничего и не произошло. Невилл вернется к бабушке, к полуденному чаю и малюсеньким бутербродикам на закуску, а Гарри вернется к Дурслям, к маленькой комнатке, которую ему выдали после фиаско с письмами, и тринадцати замкам, которые на нее навесили. Он не знал, выбрал ли дядя Вернон такое число случайно или ради какой-то шутки, но оно все равно его веселило. Продать этот дом будет той еще болью — что подумают новые жильцы, если увидят тринадцать замков на двери? Раньше Гарри развлекался, представляя, как они рассказывают друг другу истории о том, что в этой комнате жило привидение или даже опасный сумасшедший, но сегодня эта мысль не показалась ему забавной. Школа стояла на ушах. Будто разворошенное осиное гнездо, замок гудел и дрожал. Гарри не знал, что может получать еще больше нежелательного внимания, чем получал до этого, но, как оказалось, нет предела желанию людей придумать легенду. Если новость о том, что их достали из Тайной комнаты, разлетелась как пожар, то слух, что Гарри и есть тот самый Наследник, разошелся как взрывная волна ядерной бомбы. Быстро и с максимальными разрушениями. К нему толпами повалили сначала ученики, потом самые нескромные из преподавателей, а потом и первые репортеры. В итоге им даже пришлось давать интервью — в присутствии директора, с почетом возвращенного на его положенное место в Хогвартсе. Дамблдор смог довольно доступно объяснить им все произошедшее, не вдаваясь в детали, за что Гарри был благодарен, но мнение публики о нем не могло изменить уже ничто. В течение нескольких дней он тонул в непрекращающемся потоке громовещателей от разгневанных домохозяек, чье доверие он, как оказалось, предал, и длинных полубезумных писем, называющих его целой кучей разных вещей — от Наследника до нового Лорда. Те журналисты, которые не успели занять плодовитую нишу обхаивания одного Гарри Поттера, теперь соревновались в красноречии, описывая ужасы, через которые бедному ребенку пришлось пройти. Припомнили и магглов, и недружелюбный факультет, и «призраки прошлого, неустанно клубящиеся над юной головой и наполняющие изумрудные глаза слезами сожалений» — словом, сделали все, чтобы выставить Гарри еще более полным придурком, чем это сделала другая сторона. Громовещателей после этих статей, конечно, стало меньше, но слюняво-сопливых писем стало в два раза больше. Добавь к этому так и не остановившиеся письма нацистов-конспирологов, свято уверенных в том, что такими статьями их новый Лорд прячет свои истинные намерения, и получишь гору макулатуры, которой целую зиму можно было бы отапливать домик для какой-нибудь не особо большой семьи. Все было бы не так и плохо (честно, вся эта какофония приелась ему еще на первом курсе), если бы не одно но: Невилла достали вместе с ним. Что с историей Дамблдора о том, как пуффендуец самоотверженно полез спасать одержимого друга и даже умудрился достать из шляпы меч Гриффиндора и уничтожить проклятый предмет, сделало его самой обсуждаемой персоной в Британии номер два — сразу за Гарри и прямо перед Министром. И если у Гарри был хоть какой-то шанс заранее пообвыкнуть к происходящему, то для Невилла все было впервые. Он горько вздохнул, косясь на соседа. Невилл заметил и в привычно-дружелюбной манере сказал: — Рон и Гермиона хотели навестить сегодня. Думаешь, они принесут чего-нибудь покушать? Кормили их не хуже, чем всех остальных студентов в Большом зале, но неуемную любовь Невилла к сладостям остановить не могло ничто. Гарри даже иногда отдавал ему свою порцию. Всю, кроме шоколадных лягушек, конечно же. Шоколадные лягушки были лучшими сладостями из всех, что он пробовал. Будто отвечая их мыслям, дверь тихонько скрипнула и отворилась. В проем просунулась сначала огромная кудрявая копна волос, потом маленькое тельце, а потом и Рон. Гермиона победоносно вскинула руки с зажатыми в них бумажными пакетами: — Пироги! И печенье. С патокой. Девочка широко улыбнулась, демонстрируя щербинку между зубов, и Гарри не смог сдержать ответной радости. Лучше лягушек была только патока — это все знают. Рон уже жевал свою порцию, крепко увязнув челюстями в тесте, и не стал здороваться, по простому плюхаясь к Гарри на кровать, по пути выдернув у Гермионы один из пакетов и метко кидая его ему прямо в руки. От пакета шел легкий пар и умопомрачительный запах. Нет, сегодня Невиллу его порция не достанется. Ему может и было все еще стыдно, но от такой вкусности отказываться нельзя. — У профессора Дамблдора сегодня какая-то встреча. Много людей собралось. — Гермиона, в отличие от Рона, додумалась спросить разрешения и теперь чинно сидела на краешке постели Невилла, помахивая ногами в воздухе. — А ты откуда знаешь? — спросил Невилл с набитым ртом. Прозвучало скорее как «афывоткуважнаеш», чем как членоразделенный вопрос, но ребята все равно все поняли — не в первый раз. — Шпионила, — сдал Рон ее мгновенно, без колебаний, ради такого дела даже проглотив наконец свой пирог. Гермиону, впрочем, такая щедрость не порадовала. Она надулась: — И ничего я не шпионила. Мальчик послушно покивал головой и перефразировал: — Вынюхивала. — И ничего я не вынюхивала! — Шныряла. — Неправда! — Так что случилось-то? — Гарри поторопился прервать назревающую потасовку. Мерлин видит — день, когда эти двое научатся жить мирно, войдет в историю. Гермиона фыркнула, все еще раздраженная, и манерным жестом, явно подсмотренным у кого-то из старших девочек, откинула кудряшки, и без того послушно лежащие за ее спиной. — Пришли. Не знаю кто, но точно не из Хогвартса. И на людей из Министерства тоже не похожи. Я их в коридоре видела. — Да-да! — Рон возбужденно поддакнул, — Не министерцы это, — а затем конспиративно понизил голос, — друзья Дамблдора, точно вам говорю. — Друзья Дамблдора? — Невилл так удивился, что даже прекратил жевать. — А что они собрались делать? — Ну как что, — прозвучало расплывчато, но все так же важно, — говорить, ясное дело. Пуффендуец то ли икнул, то ли подавился кусочком печеньки. — О чем говорить? — Да про сам-знаешь-что, разумеется. Дело ясное, что это ваше пророчество как-то со всем происходящем связано. Сначала Квиррелл на первом, теперь василиск. Такие вещи без причины не случаются. Тем более подряд. Тем более в Хогвартсе! Хогвартс вообще самое безопасное место на земле — даже Билл так говорит, а уж он-то понимает. Билл работал разбивателем проклятий. Он и правда в этом что-то понимал. Хотя даже если бы и нет, Гарри ему все равно поверил бы. Билл собирал волосы в хвостик и носил в ухе зуб дракона, который ему притащил Чарли. В общем, внушал своим видом доверие. — Тем более, то, что вы рассказывали про этого… Реддла. — На этом моменте Рон стал серьезнее и немного запнулся, перед тем как назвать Тома настоящим именем — будто сомневался, что ему можно. — Если он и правда воспоминание, то дела плохи. Кто знает, сколько еще таких же он мог понатыкать во всех углах. Гарри знал. Точно-преточно знал, каким-то по-животному древним участком мозга, но говорить ничего не стал. Образы сменялись на подкорке его сознания один за другим, сливаясь в единый поток горячих густых чернил, стекающих по дрожащим рукам, и Гарри старался не думать об этом лишний раз. Он вообще старался не упоминать Тома. Даже в мыслях. Особенно в мыслях. Эта древняя часть знала, ничего не понимая, она будто говорила — тише. Он слышит. Он смотрит. Он знает. Найдет. Гарри старался не думать о Лорде. Найдет. Старался не думать о Томе. Поймет. Эта древняя часть знала что-то такое, что Гарри не мог даже осознать, так что он просто хоронил ее поглубже, зарывая слоями бесполезных воспоминаний. Маленькая часовая бомба, которая обязательно о себе напомнит, но которая, по крайней мере, не будет беспокоить его сейчас. Он резко встряхнул головой, выныривая из мыслей. Уходить в себя ему не нравилось. Уж точно не после того, как он провел в себе целый год. В себе было холодно, одиноко и больно. В себе сидел огромный василиск, тщательно похороненный под обломками дружеских воспоминаний, ожидающий своего часа. Да, он явно еще напомнит о себе. Все, на что надеялся Гарри — что это будет не сегодня. Сегодня обещал быть хорошим днем. Ребята уже обсуждали что-то другое — то ли домашку на лето, то ли грядущий обед, Гарри особо не вникал. Он позволил себе утонуть в волшебстве момента, наслаждаясь звонкими голосами друзей и ярким солнцем, бившим сквозь высокие окна Больничного крыла, и совсем скоро, незаметно для себя, задремал. Больше в этот день кошмаров ему не снилось, и он с удовольствием провалялся в постели до самого ужина, лишь иногда просыпаясь для того, чтобы заняться всякими важными делами: вроде обсуждения квиддича с Роном или игры в карточки с Невиллом. Он снова подумал над всей этой историей с героями и чудовищами только полтора месяца спустя — по уши зарытый в мокрую мягкую грязь цветочных клумб. Это ведь странно, нет? Странно, что люди видели их настолько по-разному, хотя в глубине и Гарри, и Невилл были одним и тем же — детьми. В одной ситуации — пророчество, может, и не было известно всем остальным, но одного только Тома должно было хватить, чтобы продемонстрировать миру всю природу их запутанных отношений с Лордом Волдемортом. По крайней мере, Гарри так думал. Тогда почему все, кто узнал о произошедшем, увидели их в совершенно разном свете? В чем могла быть причина? Очевидно, для волшебников они не были равны. Почему? Вопрос был таким странным, не свойственным прошлому Гарри — любому прошлому Гарри вплоть до сегодняшнего дня, если честно, — что мальчик даже как-то растерялся. Они были разными для окружающих. Могло ли быть так, что он и Невилл были разными сами по себе? Не просто разными — как два мальчика одного возраста, — а совсем разными-разными — как люди из двух чужих друг другу реальностей. Если так подумать, Гарри Поттер был странным. Не в смысле «необычным». В смысле «фриком». Это было нормой, вполне себе привычным устоявшимся порядком вещей. Он был странным для магглов, ненормальным для волшебников и всегда чуточку не к месту в обоих местах. Его это не напрягало — Гарри привык к этому довольно давно и не особо тянулся к переменам. Он не возражал, правда. Ему было вполне достаточного того, что его друзья рядом с ним и обращаются с ним точно так же, как с любым другим мальчиком его возраста, — как с другом. Однако теперь, когда он дал себе возможность по-настоящему над этим задуматься, он мог видеть одну малюсенькую деталь, которая как-то умудрялась избегать его внимания вплоть до этого момента. Невилл Лонгботтом был самым обычным мальчишкой. Прилежным и скромным, боящимся больших собак и Снейпа. Он тоже был волшебником, но если у Гарри волшебство было вишенкой на пироге его ненормальностей, то у Невилла оно было гордостью. Заслуженным семейным наследством. «Наверное, — с каким-то легким, даже ему самому не до конца понятным горьковатым привкусом подумал Гарри, — это и есть разница между чистокровными и грязнокровками». В общем и целом, Невилл был нормальным. Обычным, хорошим и домашним. Он был всем, чем Гарри никогда не был. Гарри ругался, дерзил взрослым и дрался со сверстниками — Малфой рыдал весь час, который мадам Помфри выправляла ему сломанный нос. Они были близкими друзьями, несмотря на это. Невилл был классный, и Гарри делал все, что в его силах, для того, чтобы быть ему хорошим другом. За эту новоявленную разницу — в их происхождении, в их характерах и в общем впечатлении, которое они после себя оставляли, — Гарри его не винил. Ни капельки. Но то, как такие мелочи, никогда не беспокоившие их самих, ни разу не помешавшие им за годы их дружбы, умудрились разделить их так глубоко, что для всех, кто не был знаком с ними лично, они оказались на двух противоположных концах делящей мир пропасти, было шокирующе. Даже страшно. Общественность решила для себя все четко — Гарри был монстром, который, как бы добросердечный Дамблдор его ни выгораживал, на самом деле хотел одержимости. Потому что, конечно, не было ни единой другой причины, по которой двенадцатилетний мальчик, никогда до этого не видевший магических артефактов, стал бы писать в очевидно проклятом дневнике. Невилл, получается, был героем, который спас не только школу, но и маленького глупого темного мажонка, не рассчитавшего силы. Удивительно. А еще пугающе и чуточку обидно, но эти чувства Гарри затолкал поглубже, не решаясь рассуждать сейчас еще и над ними. Гарри вздохнул, наконец распрямляясь. Уставшая спина громко хрустнула, и Гарри некрасиво выругался, тут же воровато оглядываясь — услышь тетя Петуния такие слова, он еще неделю будет коротать время исключительно стоя. Солнце нещадно пекло, заставляя пот бежать вниз по позвоночнику; время обеда давно прошло, напоминая о себе всасывающим ощущением пустоты в желудке, а впереди его ждало еще две клумбы и поливка. Гарри клянется — однажды эти розы его убьют. Обычно работа в саду его радовала намного больше работы по дому: в саду было тихо, свежо и тетя Петуния не стояла за плечом, комментируя каждое его действие. А еще Дадли не пытался пнуть его ведро с грязной водой. И дядя Вернон не закидывал ноги на стол, пренебрежительно тыкая в очередной грязный угол. Благодать, одним словом. Не сегодня, впрочем. Сегодня было ужасно жарко. Ветра не было, тучек тоже, и Гарри уже чувствовал, как начинает болеть и чесаться обгоревший кончик носа. И при всем при этом ему оставались еще две клумбы и поливка. Ужас. Он устало плюхнулся на газон, с тяжелым вздохом откидываясь назад, позволяя себе несколько минут отдыха. Хотелось есть. Желудок издал протестующий стон, и Гарри свернулся в клубочек, пытаясь его угомонить. Хотелось спать, но он держался. Если Дурсли увидят, что вместо работы он дрыхнет на их драгоценном газоне, как какая-то бродяжка, оставят еще и без ужина. Сегодня он опять ляжет ближе к утру — эссе по зельеварению буквально отказывалось составляться. Книга, в которой, как Гарри догадывался, содержалась нужная информация, все еще была заперта в чулане — вместе с остальными учебниками, изъятыми дядей Верноном в начале лета. Гарри пробрался и вытащил часть, но понятия не имел, когда сможет сделать еще одну вылазку и достать еще. Оставить эссе он тоже не мог: начинался август, а в августе, как показала практика, всегда происходили какие-то удивительные штуки, разноображивающие жизнь и безбожно отвлекающие от учебы. Отвлекаться от Зельеварения Гарри себе позволить не мог: Снейп точно проверит его первым. Еще поди и зачитает вслух. Так, как он любит это делать, попутно высмеивая все, начиная от неточной информации и заканчивая неразборчивым почерком все еще не привыкшей к перу руки. Гарри скривился, злой от одной только мысли. Желудок булькнул и отозвался уколом боли, заставив Гарри скривиться еще сильнее, зашипев сквозь зубы. Черт возьми. Ну нафиг. Валяться тут все равно, что своими руками откладывать ужин. Глупо. «Давай, Поттер, — он поднялся на ноги с комически-старческим кряхтением, — быстрей начнешь, быстрей закончишь». Развернулся, подбирая инструменты, да так и остался в полусогнутой позе, с легким испугом глядя на огромные светящиеся глаза, мерцающие за ближайшим кустом. Огромные глаза тоже не были чем-то новым в его жизни. Добби, василиск, трехголовый пес на первом курсе. Гарри уже стреляный, ему уже привычно. Сами глаза его не пугали. А вот то, что их появление значит какие-то новые проблемы, уже напрягало. Он выпрямился, не сводя с кустов напряженного взгляда. Глаза расширились еще сильнее, поняв, что их заметили, и завозились, пытаясь сбежать. — Стой! Гарри выкрикнул это скорее по инерции, чем действительно намереваясь остановить существо, но оно послушалось, и теперь они снова замерли в некомфортной тишине, не отрываясь пялясь друг на друга. Мальчик потоптался на месте, не зная, что делать теперь. Немного подумал и осторожно, будто боясь, что ее сейчас откусят, приглашающе вытянул руку вперед. Какое-то время ничего не происходило. Наконец кусты снова зашуршали, шевеля листьями и тонкими ветками. Из глубины показалось нечто странное — лохматое, зубастое и абсолютно черное. Гарри глупо моргнул. На газон выступила собака. В разы крупнее, чем любая другая собака на Тисовой улице, и намного лохматее, но, без сомнения, собака. Животное подошло ближе, немного покрутилось вокруг, а затем благовоспитанно уселось, дружелюбно вывалив язык. Гарри хлопнул себя по лбу. Испугался песика. Стоило привыкнуть, что не все в жизни — магия и чудовища. Он весело фыркнул, трепля пса за уши. — Хороший мальчик. — Улыбнулся шире — собака явно была не просто бродячей. Не боялась людей и хорошо знала, что будет дальше, уже заранее помахивая хвостом. — Кто хороший мальчик? — Хвост заходил сильнее, с полной силой стуча по траве, собака довольно гавкнула. — Ты хороший мальчик? — Гавкнула сильнее, с чувством. — Да, ты хороший мальчик! — Пес зашелся восторженным лаем. Гарри захохотал. День резко превращался в «самый лучший день лета». Это что, удача подготовила ему такой подарок на день рождения? Пес запрыгал, укладывая передние лапы ему на плечи, имитируя объятия, и Гарри позволил повалить себя на землю, окончательно отвлекаясь от работы. Ну и черт с ним с ужином — все равно ночью спать не будет, проберется к холодильнику и украдет себе кусок сыра, Дурсли и не заметят. — Что за шум?! — из открытого кухонного окна донесся раздраженный визгливый вопль. Крики тети Петунии всегда работали не хуже холодного душа — Гарри мгновенно пришел в себя, выныривая из мягкой лужицы по-детски беззаботного счастья. — Вот черт. — Он мягко толкнул собаку ладошками, пытаясь прогнать. Собака не послушалась, и он толкнул еще раз, настойчивее. Раздался еще один крик. Пес гулко зарычал. — Тише, тише! Уходи. — Гарри схватил его за загривок, зарывшись пальцами в густую запутанную шерсть, и потащил назад к ограде. — Придешь позже, хорошо? Не сейчас. Тетя увидит — спустит на тебя звероловов. «Звероловы» кажется были для него знакомым словом, потому что он наконец послушался и прекратил упрямиться и рычать в сторону кухни. Гарри облегченно вздохнул. Пес в последний раз гавкнул, дружелюбно лизнул его в нос и нырнул обратно в кусты. Ветки хрустнули, зашуршали, и совсем скоро Гарри остался один. Мальчик повозился, нарочито раздраженно вытирая обслюнявленый нос, и снова принялся за работу — с новыми силами и непонятно откуда взявшимся энтузиазмом. Все-таки собака была приятным сюрпризом — одним из немногих в череде куда менее дружелюбных знакомств. Животных Гарри любил, и одна только мысль о том, что новый друг может прийти снова, позже вечером, сделала его чуточку счастливее. Желудок снова буркнул, но он даже не обратил на это внимания, уже решая, как поиграет с собакой в следующий раз. Может быть, если пес не придет слишком поздно, Гарри даже поделится с ним своим сыром. Ему не жалко, а животному надо показать, что ему тут рады, чтобы оно продолжило приходить. Да, мальчик твердо кивнул сам себе. Так он и поступит. Половина честно отворованного сыра — честно заслужившему ее новому другу. *** С заходом солнца появился легкий ветерок. Он ворошил волосы на макушке, играясь с травинками, щекотавшими лицо, и в целом делал жизнь лучше. Гарри довольно вздохнул, вытягиваясь на газоне в полный рост и устраиваясь поудобнее, с ленивым интересом вглядываясь в звездное небо. Было уже заполночь, так что он немного полежал, медленно осознавая, что Гарри Джеймсу Поттеру, вообще-то, тринадцать. День рождения прошел как-то совсем незаметно. Праздника у него не было, зато был гость — пес, немного повозившись, улегся рядом с ним, сыто облизываясь и тихо порыкивая, переваривая угощение. Было приятно. Просто полежать вот так, слушая шелестение деревьев на ветру. С кем-то. Приятно. Пес поддел его мокрым носом. Поняв, что Гарри не реагирует, весело гавкнул, начиная вылизывать его лицо. — Фу-у-у! От собаки воняло. Гарри, захохотав, попытался отпихнуть наглое животное подальше, но бродяжка уперлась, начиная облизывать его щеки даже с большим усердием. — Ну хватит! Фу! — Он застучал хвостом, как молотом колошматя его по коленям, и Гарри сдался, откидываясь на спину и начиная икать от смеха. Пса такая реакция похоже порадовала, потому что хвост завилял еще активнее, а сам он начал иногда подгавкивать, выдавая странный звук, чем-то напоминающий человеческий смех. Это почему-то тоже было ужасно забавно, так что в себя Гарри — тяжело дышаший и с выступившими на глазах слезами — пришел только минут через пять, не меньше. Бродяжка (он решил называть собаку именно так), явно довольный наведенным беспорядком, с самым гордым видом уложил тяжелую голову ему на живот — ровно в поглаживательной доступности. Мальчик с ним спорить не стал и, успокоившись, начал отвлеченно трепать его большие мягкие уши. Это расслабляло. Бродяжку, кажется, больше, чем Гарри, но ладно уж. Чего только не сделаешь ради милой пушистой мордочки. Они лежали так еще долго — греясь друг о друга, наслаждаясь прохладным ночным ветром и тишиной, царившей на Тисовой улице, когда что-то вдруг поменялось. Небо — совсем чистое, без единого облачка — вдруг спрятало звезды. Не все, что самое-то странное, а только некоторые — что-то летело по ночному небу, что-то огромное и неестественно выглядящее. Гарри насторожился, прищуриваясь и приподнимаясь на локтях. Бродяжка вскочил, высоко задрав морду, и присел, будто готовый в любую секунду броситься бежать. Темная точка выросла в размерах. Подлетела еще ближе, и Гарри наконец сумел рассмотреть ее во всей красе. У точки (или, точнее, у фигуры, которая прикрывала собой звезды) было три крыла. По одному с каждой стороны послушно махали, а третье под странным углом торчала прямо из середины. Что самое неприятное, фигура приближалась, зло посверкивая глазами. Бродяжка зарычал. Гарри тоже поднялся на ноги, выгнув шею под неприятным углом, не отводя от странного создания взгляда. И почему все дурное вечно происходит на его день рождения? Рука сама потянулась к отсутствующей палочке и, когда Гарри ее не нащупал, сама же собой дернулась к кустам, в которых Дадли запрятал биту. Гарри уже почти было схватил ее, когда Бродяжка вдруг резко прекратил рычать и вместо этого издал вопросительный скулеж. Создание наконец попало в свет фонаря, и стало ясно — это не чудовище, это две совы, зажавшие между собой третью, поменьше, и огромную посылку. Первая, конечно, была Букля, которую Гарри выпустил полетать чуть раньше вечером, — холеную белоснежную сову было тяжело спутать с кем-то еще. Сова посередине — судя по всему, жутко уставшая и чуть не отключившаяся в полете — должна была быть Стрелкой, совой семейства Уизли. Гарри не очень хорошо ее помнил, но ни одна другая сова на его памяти не была настолько старой и настолько вечно уставшей. Третью сову он не знал, но печать Хогвартса на привязанном к ее лапе письме сказала ему все, что нужно. Между ними лежала огромная куча всяких штук — неудивительно, что птицы вымотались. Гарри начал с воды — сбегал в дом, налив полное блюдце чистой воды, и поставил его совам, с легкой виной наблюдая за тем, как жадно они пьют. Они так старались, а он их чуть битой не треснул. И сыра тоже не осталось — они с Бродяжкой все съели. Затем Гарри отвязал от Букли ее посылку и аккуратно причесал ладошкой вздыбленные перья, заслужив благодарное угуканье и дружелюбный щипок за пальцы. Бродяжка ответственно все обнюхал и, не найдя ничего достойного его внимания, по-королевски гавкнул, разрешая Гарри перейти дальше. Потом мальчик снял посылку с оставшихся сов. Вот тут пес насторожился. Сверток, присланный Хагридом, подозрительно дергался, и его он обнюхал два раза, недоуменно склонив голову. Гарри поспешил его успокоить: — Если ты думаешь, что там что-то опасное, то не беспокойся — она от Хагрида. Потом немного подумал над тем, как это прозвучало, и поспешил исправиться: — Ну то есть там точно что-то опасное, но можешь не беспокоиться. Хагрид любит такие штуки. Сначала он распаковал письмо Стрелки. Из пухлого конверта пожелтевшей бумаги выпало несколько газетных вырезок и пара писем. На первой вырезке была статья: СОТРУДНИК МИНИСТЕРСТВА МАГИИ ВЫИГРАЛ ГЛАВНЫЙ ПРИЗ На второй — фотография всей семьи. Мистер Уизли широко улыбался, демонстрируя фамильную щербинку между зубов, Чарли игрался с клыком дракона (Венгерской хвостороги, если не соврал прошлым летом), Билл заправлял за уши длинные пряди волос, разметанные ветром, а Рон счастливо демонстрировал камере Коросту, греющуюся в тепле египетского солнца. Гарри довольно хмыкнул. Он не мог представить ни одну волшебную семью, заслуживающую этот приз больше, чем семья Уизли. Они были ровно настолько же бедными, насколько они были добрыми — то есть, в понимании Гарри, самыми лучшими людьми на свете. Бродяжка отчего-то зарычал. Гарри попытался объяснить собаке, что это всего лишь его друг с семьей, но это, кажется, разозлило его еще больше. Бродяжка зашелся лаем, и Гарри поспешил спрятать фотографию от него подальше. Это не очень помогло, но он все равно перешел к другим посылкам, отложив мельком просмотренное письмо и маленький стеклянный волчок — Вредноскоп, если он хоть что-то понимал в Защите от Темных Искусств — на траву чуть в стороне. Вторая сова была сразу от двоих — Гермионы и Невилла. Их посылка была обернута яркой красивой бумагой, хрустевшей, когда до нее дотрагивались, и заклеена большим красным бантом. Гарри счастливо повозился с бумагой какое-то время, раскидав ее вокруг и позволяя Бродяжке развлекаться с дрожащими в ночном ветре обрывками. Пес умудрился пристроить бант себе на голову и гордо распрямился во весь свой огромный рост, заставляя мальчика громко фыркнуть от смеха. Внутри оказались письма, которые он тоже оставил на потом, с любовью отследив пальчиками края дорогой бумаги, пахнувшей каким-то парфюмом. Последними из коробки показались две коробочки поменьше. Первая, подписанная Гермионой, явно была какой-то большой тяжелой книгой, полной сложных заклинаний. Гарри поторопился распечатать подарок, собираясь только взглянуть краем глаза, но, стоило последней ленточке с упаковки упасть на землю, он замер, полностью зачарованный, пойманный в незамутненным состоянии чистого, шокирующего восторга, которое доступно только двенадцатилетним мальчикам, которым только что подарили самую чудесную вещь на свете. Внутри оказалась не книга — внутри был большой футляр из черной кожи, обитый по углам металлом, с небольшим замочком-молнией и красивым серебряным тиснением: НАБОР ПО УХОДУ ЗА МЕТЛОЙ Он расстегнул молнию быстрее, чем ловил снитч на товарищеских матчах, это без сомнения. Внутри была большая банка фирменного средства для полировки рукояти. Блестящие ножницы из серебра, чтобы равнять прутья. Насадка на черенок с маленьким латунным компасом — незаменимая вещь в дальнем путешествии, и в довершение всего — «Пособие по уходу за метлой». Личной метлы у Гарри еще не было — только хогвартская, которую за ним закрепили, когда официально приняли в команду, — но он планировал купить ее в ближайшее время. Не прямо сейчас — прямо сейчас покупать метлу было бы глупейшей тратой денег в истории волшебства, — ровно через полгода. В день выпуска Молнии. Молния была новейшей, быстрейшей и крутейшей метлой на рынке. А еще она была самой невыпущенной метлой на рынке. Они обещали представить ее широкой публике в середине зимы, после того как пофиксят все проблемы, которые найдутся после осеннего бета-теста, и Гарри уже планировал примерные даты, в которые стоит оформить предзаказ для того, чтобы получить метлу одним из самых первых. За одну секунду он полностью погрузился в мир чудесных фантазий. Нет, твердо поправил мальчик себя. Планов. Боже, он любил деньги. Смерть его семьи была трагедией, от которой он все еще не оправился до самого конца. А вот деньги его семьи, свалившиеся из ниоткуда, были одним из счастливейших событий в его короткой жизни. На каждый минус в жизни должен быть свой плюс, да? Даже Бродяжка рядом с ним затих, переводя любопытный взгляд с замечтавшегося подростка на метелочный набор. Немного посидел спокойно, а потом, после очередного мечтательного вздоха от Гарри, снова забил по земле хвостом, выдавая короткие хриплые «гав», чем-то напоминающие смех. Этот «смех» звучал так насмешливо-покровительственно, как будто собака говорила ему этим «ах, юность, чудесное время», как это иногда делали старички на лавках в парке. Гарри тут же стало неловко, и он поторопился закрыть футляр и убрать наборчик с глаз долой. Это, кажется, насмешило собаку еще сильнее, но Гарри проигнорировал это, переходя ко второй коробочке, в разы более маленькой, чем первая. Это был подарок от Невилла. Он тоже шел с красивой открыточкой и парой приятных слов. Короткое, аккуратным почерком выведенное: Видел твой фотоальбом в том году. Подумал, может пригодиться пополнение. Бабушка все равно на них не смотрит, прилагалось к коробочке. Заинтригованный, Гарри развязал бант и осторожно поднял крышку. Внутри, перевязанная бечевкой, лежала стопка бумаги. Мальчик удивленно моргнул. Руки отчего-то тряслись, и он с трудом сглотнул вязкую слюну, развязывая узлы. Бродяжка прижался ближе к его боку в немом успокоении. Из коробочки выпали, рассыпавшись по траве, старые-старые колдографии. Черно-белые, немного стершиеся от времени, с потрепанными уголками и разными надписями на обороте, эти колдографии были лучшим из всего, что Гарри видел. Он задохнулся. С ближайшей же карточки ему дружелюбно махали родители, улыбаясь только им известной шутке. Бродяжка заскулил, и Гарри пришлось сдержать себя, чтобы не последовать его примеру. Это явно была пара к той колдографии, что пару лет назад ему подарил Хагрид: тот же фон, та же одежда и те же яркие улыбки. На первой они танцевали, крепко взявшись за руки и взметая вокруг себя пожелтевшие опавшие листья, на этой они уже позировали, встав к камере лицом и широко улыбаясь. Пес лизнул его в щеку, размазывая влагу, и Гарри поторопился перейти к другим колдографиям. Остальные были групповые, либо изображали незнакомых ему людей, но он все равно задержался над каждой из них, впитывая в себя незнакомые черты. Это были их друзья. Их семья. Люди, с которыми они проводили дни и ночи, сражаясь ради общей цели. Люди, теперь ставшие историей. Он внимательно рассмотрел общую колдографию. Его родители и еще одна пара, крепко обнявшись, стояли в середине, окруженные незнакомыми ему людьми. Слева от отца, носившего самые дурные черепаховые очки, которые Гарри только приходилось видеть, стоял высокий черноволосый парень, по-панибратски закинувший руку ему на плечо. Рядом, наполовину обрезанный, наполовину прикрытый чужими спинами, примостился юноша, чем-то напомнивший ему Невилла. Втиснутые между ними, стояли близнецы, живо напоминающие близнецов Уизли, позади его родителей — черноволосая девушка и женщина с очень строгим выражением лица и смешливыми морщинками вокруг глаз. Пара рядом с его родителями, если Гарри хоть что-то понимал, была мистером и миссис Лонгботтом. Невилл был сильно на них похож. Позади них стояла какая-то блондинка и невысокий человек с маленькими чертами лица. Гарри не смог понять, сколько ему лет, понял только, что человек чуточку напоминает крысу. Хорошо откормленную и довольную жизнью. Бродяжка рыкнул, и Гарри перешел к другой карточке. На этой был запечатлен смутно знакомый парень. Гарри вернулся к общей колдографии, чтобы проверить догадку, и довольно хмыкнул, когда оказался прав — это был тот же самый, что закидывал руку на его отца. Пес тоже обрадованно гавкнул, подхватывая его настроение. На этой колдографии волосы у парня были еще длиннее, чем на первой, и вились, спадая на плечи. За ухом торчала простая маггловская сигарета, а в руках он крепко держал гитару, обклеенную фотографиями полуголых женщин и названиями рок-групп. На его плече лениво лежала толстенная крыса, свесившая вниз голый хвост. Парень весело скалился, что-то наигрывая на гитаре. Гарри смешливо фыркнул и перевернул карточку другой стороной. На потемневшей от времени бумаге неровными, скачущими буквами, была выписана какая-то фраза — судя по всему, строчка из песни. Под ней стояли четыре буквы: «С. Б. Л. Х». Что значили они, Гарри не понял. В поисках подсказок он перевернул самую первую, общую колдо, но там было написано только стандартное для таких вещей: «День Рождения Теда. 05.03.1979.». Кто такой Тед, Гарри тоже не понял. На остальных было еще несколько незнакомых ему людей, отдельная фотография — обычная, маггловская — мамы, и еще пара групповых снимков. На каких-то он задерживался дольше — на колдо его отца и того самого, наполовину обрезанного, парня, явно сделанную без их ведома. На общей колдографии четверых людей — длинноволосого брюнета, человека-крыски и обрезанного парня, сгруздившихся вокруг папы. И на колдо, на которой его мама позировала с какой-то красивой девушкой. Гарри не знал, сколько просидел вот так, рассматривая кусочки чужих жизней, но когда он наконец отвлекся, на улице ощутимо похолодало. Бродяжка лежал у него на коленях, прижав свою тяжелую голову к его животу, будто пытаясь согреть. Когда мальчик вздрогнул от холода, он поднялся и раздраженно гавкнул. — Думаешь, пора идти в дом? Пес кивнул, заставив Гарри удивленно рассмеяться. — Ну хорошо-хорошо. Как скажешь. Его подтолкнули лобастой головой, придавая ускорения. — Да иду я, иду! Блин. Пес снова раздраженно гавкнул, подхватывая самую большую из посылок в зубы и легким взмахом лапы сгоняя отдохнувших сов с насиженного места. Гарри собрал остальное, и они торжественной процессией дошли до самого заднего входа, где Бродяжка, будто понимая, что ему туда нельзя, послушно замер и позволил забрать коробку. Они попрощались. Гарри, за неимением свободных рук, чмокнул собаку в лоб, на что Бродяжка высунул язык и довольно запыхтел, виляя хвостом. Мальчик серьезно стребовал с него обещание заходить как можно чаще, пес в ответ не менее серьезно покивал, и они разошлись, безмерно друг другом довольные. Бродяга немного задержался на улице, обмениваясь новостями с одной из хогвартских сов, и ушел, только дождавшись появления в одной из комнат на втором этаже слабого огонька фонарика. Он пролез под кустами бирючины, настрожив уши, готовый вернуться назад по одному только намеку на то, что ночная вылазка его маленького друга окончилась неудачно, но, так и не услышав никакого подозрительного шума, потрусил дальше, на другой конец города. Там, в старом заброшенном парке, он вырыл себе нору, незаметную для случайных прохожих. Пес пробежал еще несколько домов, на пузе пролезая под живой изгородью, и замер только на краю футбольного поля, сплошь заросшего высокой желтой травой. Там он замер, высоко вздернув нос, пробуя ночной воздух, и, только убедившись, что на ближайшую милю город пустовал, позволил себе наконец распрямится в полный рост. Кости хрустнули, изменяясь, и Бродяга вытянул вверх руки, с которых медленно сходила черная шерсть, потягиваясь. Мужчина, получившийся из собаки, был высоким, тощим и очень плохо одетым. Он встряхнул лохматой головой, зарываясь в волосы руками, пытаясь поймать пару особенно донимавших его блох, но не преуспел и, зло рыкнув, пошагал к парку. Сегодня был очень хороший день. Сегодня, в конце концов, был день рождения его крестника. Бродяга был рад узнать, что мальчика не бросили. Конечно, семья, с которой он оставался, ему совершенно не понравилась, но вот зато друзья у ребенка были что надо, это точно. Мальчишка был точь-в-точь как Джеймс, но характером явно больше напоминал Лили. Такой же гордый и упрямый. Бродяга одобрительно хмыкнул. Не зря говорят, глаза — зеркало души. Ребенок был чудный. Столь же добрый, как и его родители, это без сомнения. Мальчишка так сильно ему понравился, что уходить сейчас и оставлять его один на один с Дурслями, о которых он мельком слышал от Джеймса, было почти физически тяжело, но Бродяга только пошагал быстрее, упрямо мотнув головой. Сейчас ему надо сосредоточиться на своем восстановлении. Чем быстрее ему станет лучше, тем быстрее он сможет избавиться от мерзкой крысы, отравлявшей всем жизнь. Да, Бродяга кивнул себе, снова вставая на все четыре, сейчас надо сосредоточиться на поимке крысеныша. Гарри не заслуживает крестного-преступника. Сначала — избавиться от угрозы, вернуть себе доброе имя и состояние, и только потом — представляться мальчику. Крестного-преступника милый ребенок совершенно не заслуживал.