The boy

Ужасный обман открылся ближе к Рождеству — с первым, белым-белым снегом. Бродяжка (а именно он был наглым предателем), проигнорировав гостеприимство миссис Уизли и неплохую сумму денег, оставленную Гарри на его содержание, сбежал. Вот так вот взял и сбежал — из уютной конуры, построенной Биллом специально для него, в холодный мрачный лес. Денег жалко не было, а вот усилий, потраченных на то, чтобы убедить миссис Уизли их принять, — очень даже. И ладно бы это было концом истории! Бродяжка все-таки дикий — хотя и очень воспитанный — пес. То, что в конце концов его потянуло на волю, прочь из конуры, обитой изнутри теплым поролоном, Гарри совсем не удивляло. Но нет. Нет-нет-нет. Каким-то чудесным образом — никто так ему и не смог достойно объяснить, каким конкретно, — Бродяжка на своих четырех пересек добрую половину Шотландии, пробрался через целую деревню оборотней и с успехом поселился совсем недалеко от Хогвартса — в Запретном лесу. Гарри фыркнул, раздраженно пиная ножку огромного — под хагридов великаний рост — дубового стола. Пес прожил тут как минимум пару недель, уж в этом-то Гарри был уверен. И Хагрид ему помогал! Помогал — и даже словом не обмолвился. — Ну-ну, — великан дружелюбно рассмеялся в бороду, — не куксись. Его рука — такая большая, что в ней помещалась и миска, и кость, и какой-то мешочек с травами, — тяжело приземлилась Бродяжке на морду, заставив пса заворчать, сонно придвигаясь к жарко натопленному камину. — Я не куксюсь, — раздраженно заявил Гарри и скуксился сильнее. — Вот и куксишься. — Не куксюсь! — Вот и кук- Бродяга коротко взвыл, призывая их заткнуться. Его нежные уши и натруженные лапы, только-только начавшие по-настоящему отогреваться в тепле хагридовой хижины, были явно не предназначены для такой токсичной атмосферы. — Гляди-ка! Даже собака уже устала от твоего мрачного куксельника. — Не бывает такого слова. — Как это не бывает? Вот же я, только что его произнес! Дай еще раз повторю- Бродяга заткнул уши лапами. Дверь скрипнула, обменивая клубы пара и запах крепкого травяного настоя на декабрьский мороз и хруст свежевыпавшего снега. Вместе с ними, будто затащенные внутрь россыпью снежинок, влетели Рон, Невилл и Гермиона. Гарри встрепенулся. — Наконец-то! Чего вы так долго? Рон, с пяток до макушки укутанный в несколько свитеров, шарфов и шалей (судя по виду принадлежавших еще его прабабушке), проорал что-то гневное, но звук, застряв в слоях шерсти, так и не вышел за пределы его натянутой на самый нос шапки. Гермиона, в состоянии не особо лучшем, высунула откуда-то из горы шарфов ярко-красный нос, громко им шмыгнула и сдавленно заявила: — Вынуждена с ним согласиться. Гарри перевел вопросительный взгляд на Невилла, уже успевшего раздеться и теперь с аристократическим достоинством и отмороженными ушами помогавшего выпутаться из свитера Рону. Мальчик независимо пожал плечами. — На улице холодно. А они не хотели одеваться по погоде. — Да этот маньяк! — Рон обеими руками раздвинул удушающую хватку шарфа. — Да он! Негодяй! Убийца! Одержим- Невилл со всей силы дернул за отковырянный им свободный край шерстяного монстра. Рон взвизгнул, несколько раз крутанулся на месте, разматываясь, и плюхнулся ровно на вовремя подставленный Гарри стул. Невилл мрачно, с каким-то даже намеком, посмотрел на результаты своих трудов. — На улице холодно, — повторил он еще раз, с нажимом. — Надо одеваться по погоде. Слизеринец сглотнул. Ну и жуть. — Да что ты понимаешь в погоде! — Рон, так и не отдышавшийся, продолжал возмущенно вопить. — Это для закалки! За-кал-ки, ясно тебе? Невилл гордо вздернул нос, отказываясь реагировать, и направился сразу к печке — налить всем по чашке чая. Гермиона, которая до этого послушно стояла смирно, позволяя Хагриду стащить с нее шапку и отпутать от нее волосы, после такого похода напоминающие больше мочалку, заговорила: — Правильно, Невилл. Закалка это важно. Ты знал, что больше половины всех болезней будут нестрашны, если правильно закаливаться? Она, кажется, собиралась сказать что-то еще, такое же смутно несогласное с пуффендуйской диктатурой, но была прервана своим же громким чихом и, смутившись, снова замерла, стараясь по возможности не мешать и без того напряженному Хагриду, безуспешно борющемуся с ее шевелюрой. Гарри подавил смех. Бродяга его давить не стал и, насмешливо гавкнув, сдвинулся ближе к нему, освобождая место у камина замерзшим детям. Чуть погодя, распутавшись и отогревшись, прижав к себе чашки горячего чая и блюдца с каменными печеньями, они все — за исключением громко сопевшего Бродяги — собрались у стола. Здесь, мрачно всех оглядев, Гарри выгрузил на стол то, зачем они сегодня и собрались — письмо. Письмо было вполне обычным. Не на вкус самого Гарри конечно — на его вкус бумага была слишком белая и слишком тонкая, чернила были слишком уж дорогими, а печать была слишком уж претенциозная, — а на вкус Малфоев, пославших конверт. Он уже распечатал его в спальне, надежно спрятавшись в родном подземелье, и успел зачитать письмо до дыр, пока ждал остальных. — Итак? — Гермиона осторожно начала, не решаясь дотронуться до письма сама. — Итак, — подтвердил Гарри, продолжая гипнотизировать дорогущий кусок бумаги. Рон двинул его в плечо. — Завязывай уже тайну наводить. Что они сказали? Даже на его веснушчатом лице отражалось волнение, тщательно запрятанное за равнодушием. Ответа Гарри ждал долго — очень долго, — и все его друзья об этом отлично знали. — В общем, — он замолк, не зная, как продолжить. Повторил еще раз, тверже: — В общем. Глубоко вздохнул, быстро перемялся с ноги на ногу. — Помните, как я встречался с Малфоями в конце лета? — Все покивали. — И-и как они сказали, что Блэк — мой крестный? Рон и Гермиона обменялись мрачными взглядами, Невилл понурился. Бродяга вздернул уши. — Они поспрашивали. Среди своих, среди- «Пожирателей» повисло в воздухе, непроизнесенное. Гарри прочистил горло. — Его никто не видел. Не с Волдемортом, по крайней мере. И никто ничего не знает. А Малфои говорят, — он взволновано запнулся, сбиваясь на быстрые, почти бессмысленные скороговорки, — Малфои говорят, что если он и сменил сторону, то об этом точно бы кто-нибудь что-нибудь знал. И что суда у него тоже не было — а у всех Пожирателей были суды тогда, и это, типа, очень странно, что только у него не было, да? Ну я так по крайней мере думаю. Малфои тоже так думают, вот и- Рон треснул кулаком по столу. — Завязывай бормотать! Скажи точно: предавал он или нет? На последней фразе Рон снова поднял кулак в воздух, всеми своими тощими пальцами демонстрируя готовность набить непутевому крестному морду, если ответ ему не понравится. Гарри подобрался. — Они не знают. И никто не знает. Но одно точно — суда у него не было. И с Пожирателями его никто не видел. На секунду закусил губу, пытаясь сдержать накопившийся гневный поток. Сдался. — Никто даже не знает, почему с ним нормально не разбирались! — Вместе с ним воем взорвался Бродяга. — Просто взяли и решили! Вот так вот просто! Он вскочил, заходил по комнате, пытаясь успокоиться. За окном поднялся ветер. — Это же не справедливо! — Успокоиться не получилось. — И мне ничего не рассказали! Вообще ничего не рассказали, никто! А если бы я не спросил Малфоев, директор бы- Он осекся. Великан, до этого сидевший молча, нахмурился. Громко, с чувством, отхлебнул из своей огромной чашки. Гарри сжался, предчувствуя грядущий выговор. — Ты, Гарри, хороший ребенок, но не понимаешь кой-чего. — Чашка стукнулась о стол. — Страшное тогда было время. Хагрид поднялся, тяжело вставая со стула, и направился к огню, ставить новую порцию чая. Бродяга проследил за ним настороженным взглядом. — Много семей померло. Еще больше пропало. Сириус, он- На секунду он замолк, нежно трепля пса за ушами. — Плохо это получилось. Конечно плохо, кто ж спорить будет. Да только не один он такой был. Ничего теперь уж не поделаешь. И директора винить в этом не надо — у него знаешь сколько тогда дел было? Не мог он все бросить и… Хагрид махнул рукой. Гарри надул щеки, сдерживая ругательства. Ругательства сдержались, все остальное — нет. — Это его работа! Вышло намного громче, чем он планировал, перебивая даже стук ледяных капель, в какой-то момент начавших барабанить по деревянным ставням хагридового маленького домика. Бродяга удивленно вздернул голову. Гарри выдохнул, со свистом, как закипающий чайник, сжал зубы и продолжил: — А если он не прав? А если они взяли не того? — каждое новое слово выходило тише, ниже и шипящее предыдущего. Парселтанг завис на кончике раздвоенного языка. С трудом, будто комок извивающихся ядовитых змей, он его проглотил. Комок спустился вниз и осел в животе разъедающей яростью. Гарри огляделся. Неуверенное лицо Рона белело рядом с нахмуренными бровями Гермионы. Невилл неодобрительно поджал губы. — Не надо так, Гарри. Ты же не знаешь, что тогда было. Уверен, у директора были свои причины. Кажется, он собирался сказать что-то еще, но слизеринец уже не слушал. Весь накопленный за годы жизни яд вышел с одним саркастичным фырком. — Ну раз уж причины, — он как-то неприятно скривился, сейчас больше, чем когда-либо еще, напоминая Драко Малфоя, — то тогда конечно. Ярость, булькающая в желудке, поднялась в легкие, закупоривая бронхи, и ее место заняла обида. А если бы такое случилось с кем-то из его семьи? Невилл бы тоже так сказал? Гарри почему-то уверен, что нет. Лонгботтом сжался, будто пришпиленный к месту чужим злым взглядом. За окном, будто издеваясь над все еще падающим снегом, сверкнула молния. Занималась гроза. В хижине было тихо — не так как бывает в по-настоящему тихом месте, а так, как случается перед особенно громким раскатом грома. Гарри стоял, медленно, но уверенно возвращая голове ясность. Злость привычно концентрировалась на кончиках истекающих ядом клыков, а сердце охлаждалось, подчиняясь ментоловой волне воспоминаний. Чужие холодные искусственные руки — все такие же ненастоящие, но теперь в разы более несуществующие — обнимали его изнутри, жадно собирая горячие капли эмоций. Он скучал по Тому. Мысль была несвоевременная, глупая и по-своему отрезвляющая. Жить с ним было тяжело — жить с воспоминаниями, оставшимися после него, было в разы тяжелее. — Малфои сказали никому не верить. — Его собственный голос выходил из глотки как-то неправильно, шелково, оставляя мятный привкус. — И поэтому ты веришь им? — Пуффендуец вскинул подбородок. Злой Гарри был страшным. Но Невилл был храбрее. — Директор никогда не стал бы кому-нибудь вредить. Если он ничего не сделал, значит, либо не мог, либо посчитал нужным. — И я должен со всем согласиться, просто потому что Дамблдор «посчитал нужным»? — Он деланно насмешливо поднял бровь, отчаянно пытаясь не показать разъедающую насквозь ярость. «Дамблдор» вместо куда более привычного «директор» прозвучало резко, но правильно. Бродяга за его спиной рыкнул, прижимаясь к ногам теплым боком. Когда пес подошел так близко, Гарри не понял, но с благодарностью прижался в ответ, чувствуя, как ледяная хватка на сердце немного тает в лучах поддержки. — Не злись. — Теперь встал и Хагрид. Он распрямился во весь свой огромный рост, дрожащими руками сжимая чашки настоя. Его опущенные плечи и большие грустные глаза, смотрящие почему-то вниз, куда-то мимо Гарри, чуть не разбили мальчику сердце. — Страшное тогда было время, — повторил он зачем-то. Дрожаще вздохнул. — Все мы много что потеряли, кто-то больше, кто-то меньше. Не повод это сейчас припоминать. Тем более вам. — Он встряхнулся, наконец-то глядя Гарри в глаза. — Не дело это, вот. С каждым новым словом великан, казалось, возвращался в привычную рутину горячего пара и заботливых отчитываний. Гарри тоже немного расслабил плечи. Теплые ароматы трав и потрескивающих полений окружали его со всех сторон, пробираясь под кожу и отпугивая дурных призраков-воспоминаний. Он сел. Невилл поерзал, затем, сомневаясь, придвинулся чуточку ближе, одновременно обиженный, расстроенный, злой и какой-то тоскливый. Их коленки стукнулись, и Гарри, нерешительно выдохнув, прижался к чужому мягкому тельцу в молчаливом извинении. На его ладонь опустилась теплая рука Гермионы, рядом стукнулась дымящаяся кружка. Рон улыбнулся ему с другого конца стола с какой-то неясной, горько-сладкой эмоцией в уголках губ. Холодные руки сжались в последний раз, оставляя на сердце пару глубоких кровоточащих ран, и запрятались туда, откуда вылезли, — куда-то в труднодоступный пятачок между селезенкой и легким. Влажный нос Бродяжки ткнулся Гарри в ладошку, и пес, махнув хвостом на прощание, выскользнул за дверь, растворяясь в беснующейся метели. Мальчик сжался в себя, одновременно раскрываясь, расходясь по неровно наложенным швам навстречу теплу, и крепко зажмурился, сдерживая жгущие глаза слезы.

***

Ремус вздрогнул, неловко перебирая занемевшими плечами. От холода в Визжащей хижине не спасало даже заблаговременно наложенное согревающие, а громко завывающий ветер не сомневался перед тем, как пронзить его исхудавшее пальто. Гроза набирала обороты, подкидывая в воздух огромные сугробы и расцвечивая небо неуместными под Рождество молниями. Внезапно ветер замедлился. Всего на секунду — достаточно, чтобы обостренный в преддверии полнолуния слух уловил треск далекой ветки. Возобновился снова. Теперь его холодный, недружелюбный вой извивался, будто змея, скользя по ледяной снежной поверхности и сворачиваясь в странные кольца. Кольца были хорошо знакомыми — они, будто кому-то в пику, были теплыми, пушистыми и намного более волчьими, чем видоизмененная глотка самого Ремуса когда-либо могла из себя выдавить. Этот новый, звериный вой появился на короткое мгновение, заставив оборотня навострить уши, и тут же исчез, снова сливаясь с метелью. Прошла секунда, другая. Где-то скрипнуло дерево, приходя в движение. Тяжелые ветви ударили по земле, со свистом взлетели в воздух, приготовились хлестнуть по чьей-то наглой шкуре и замерли, так и не добравшись до цели. Ремус выдохнул, садясь прямее. Наконец-то. Чужие лапы бодро простучали по гнилым доскам, довольный вой (теперь-то приятно чистый и ничем не приглушенный) отразился от дырявых стен, оседая на плечах теплой меховой шкурой, и в проеме показался пес. Ремус встал, пошатнувшись на бесчувственных ногах, натянул на морду независимое выражение и обвиняюще нахохлился. — Ну и где ты был? — Пес оскалился в смешливой улыбке. Ремус обиженно фыркнул и закутался в пальто. — Я тебя уже почти час жду! Мог бы и предупредить, что опоздаешь. Пес сел и вывалил язык. Люпин сморщился. Отлично. Теперь он еще и выглядит как сумасшедший, ведущий беседы с собакой. Они поиграли в гляделки. Наконец, пес сдался. Он потянулся — кости хрустнули, вытягиваясь и перестраиваясь. Встал — сначала на четвереньки, а затем и на задние лапы. Передние поднялись в воздух, выше, выше, облезая и оголяя бледную кожу, отращивая пальцы и укорачивая когти. Морда сначала вытянулась, потом сжалась; череп искривился; челюсть разъехалась; глаза выпучились, грозя лопнуть, и сменили месторасположение. Пес выпрямился во весь рост. Встряхнулся, раскидывая повсюду холодный мокрый снег. Убрал с лица длинные черные патлы. Улыбнулся. — Реми! — Не «Реми» на меня. — Оборотень раздраженно скрестил руки. — Ой, да ладно тебе! — Пес заюлил, крутясь вокруг, будто восторженный щенок. — Не так уж и сильно я опоздал. Это ты, наверно, пришел слишком рано, как обычно. Ремус собрал все свои силы, пытаясь удержать хмурое выражение. Сириус, будто чувствуя его слабость, кинулся с объятиями. Рем посопротивлялся еще немного — не преуспел, сдаваясь горячечному теплу чужого тела, и побежденно вздохнул. Пес восхищенно взвыл. Подумаешь. Он выбрался из объятий, усаживаясь в уже успевшее остыть кресло, самую-самую капельку жалея о чужих теплых руках. Обида, будто растаявшая, как-то незаметно испарилась, освобождая место полузабытому юношескому смеху. Сириус счастливо ухмыльнулся, плюхаясь рядом и заставляя его потесниться. — Неважно. — Ремус все равно добавил в голос положенную долю недовольства. Чтобы не расслаблялся. Сириус, явно осведомленный о наигранности происходящего, смешливо фыркнул, хулигански тыкая его под ребра. Рем ойкнул, двинул ему локтем, отряхнулся и вскинул нос, вызывая еще одну порцию лающего смеха. — Неважно! Главное то, — он отвернулся, зарываясь в карманы, — что, — из серого потрепанного пальто высунулся столь же потрепанный кусок бумаги, — я достал кое-что по-настоящему потрясающе. Сириус заинтересованно дернулся вперед. Кусок бумаги развернулся, демонстрируя девственно-чистый пергамент. В его уголке, едва заметные, красовались четыре буквы. Подчиняясь движению волшебной палочки, миниатюрные, выцветшие «С. Б. Л. Х.» ожили, расходясь по бумаге чернильными пятнами, и, к огромному собачьему восторгу, побежали, расходясь на полосы и закорючки, вырисовывая хорошо знакомую картину. «М-р. Сохатый приветствует давних друзей и интересуется, что же оторвало их от шалостей на такой долгий срок. М-р. Хвост соглашается и замечает, что кое-кому (а, быть может, и им обоим) не мешало бы помыться. М-р. Лунатик кланяется и изумляется квантовому чуду. М-р. Бродяга радостно гавкает».