***
Любашина маменька, даже не развернув английских подарков, обвисает на Лизе и кликушествует: — Ой, тошно мне, Лизонька… Одна я, совсем одна… Мой благоверный амурку себе завёл, днюет и ночует у неё… От деточек откупился, махамет окаянный, дочкам недвижимости накупил по заграницам, а сынку здеся такую долю отписал, что гуляй не хочу, тот и гуляет незнамо где… А я одна и никому не нужна… Лиза пытается успокоить купчиху, но та перебивает её визгом и продолжает лить жалобы: — Одни хамки со мной, объедают, обпивают, обирают… При этих словах пара стоявших рядом старушонок юркает за дверь, а купчиха наваливается всей тушей на Лизу и верещит: — Ты глянь, во что я превратилась! Выглядит купчиха ужасно: безобразно расплылась, обрюзгла. У Любаши упругая привлекательная полнота, а у её матери — бесформенное нагромождение жирных валиков и складок. По обвисшим щекам купчихи катятся обильные слёзы, размывая густо наложенные белила и румяна. Потом к купчихе подходит дюжая баба, хватает за плечи и бесцеремонно уводит. Слышатся громкие стенания, потом всё глуше, глуше, и наконец замолкают. Лиза размышляет: пойти в отведенную ей комнату или сбежать в гостиницу? Благо багаж ещё не распакован. Но тут к ней ластится экономка и умильно просит: — Княгинюшка, душенька, вы уж не покидайте нас… Барыня не всегда такая… Просто переполошилась от встречи с вами… Ей уже успокоительные капельки накапали… Завтра спросим у провизора микстурку посильнее… Лиза остаётся.***
К Доурову не пускают. Адрес верный: казарма, офицерский корпус — но часовой у двери неумолим. Лиза в десятый раз повторяет: я княгиня Елизавета Владимировна Джаваха, мне нужен Сергей Владимирович Доуров. Бесполезно. В ответ только: не положено и пущать не велено. Фамилия Джаваха ни о чём не говорит. Быстро же забыли в столице генерала Джаваха! Впрочем, это же совсем другое подразделение. Лизу осеняет: у них с Сергеем одинаковые отчества! И она меняет разговор: я сестра Сергея Владимировича, меня зовут Елизавета Владимировна, а фамилия у меня мужнина. Действует! Вызывают «брата». У двери сообщают: ваше благородие, к вам сестрица пожаловала. Лиза лучезарно улыбается: здравствуй, братец! Доуров тут же подхватывает: здравствуй, сестрица, наконец-то ты приехала. Только отойдя шагов на тридцать от казармы и завернув за угол, они, не сговариваясь, начинают смеяться. — У моего мужа Георгия две названых дочки, а у меня теперь названый братец! — Простите, княгиня, за вынужденное самозванство. — Ну уж нет! Никаких княгинь! Сестра Лиза и на «ты». Мне же ещё придётся к тебе приходить. Кстати, а телефон у вас в офицерской имеется? — По телефону только начальство вызывает. Так что придётся приходить, сестра Лиза. — А теперь изложу дело. Мне нужно найти вот этого офицера… — И Лиза подаёт Доурову бумажку с именем. — Сразу признаюсь: ищу его не с добрыми намерениями. Этот мерзавец три года назад прислал моему мужу подлое анонимное письмо (но я точно знаю, что это его рук дело), где опорочил меня и оскорбил мужа. Георгий поверил написанному и поспешно уехал в Гори. Письмо это нашла Анна Борисовна в его бумагах, которые ты отвёз ей после смерти Георгия. Я намерена найти мерзавца и отомстить. — Как именно отомстить? — Не знаю…***
— Лиза, я направил запрос, но пока без ответа. Похоже, что не спешат с поиском, не до этого сейчас — обсуждают Высочайший манифест от семнадцатого октября. — Высочайший манифест об усовершенствовании государственного порядка… Сей манифест воскрешает в памяти некрасовские строки «Добра ты, царска грамота, да не про нас ты писана». — Лиза, тише! — Весь Петербург гудит, как встревоженный улей, нешто услышат одну пчёлку? К тому же я цитирую классика русской поэзии. Но ты прав, братец, оставим в покое и царя, и классика, и нашего неуловимого недруга. Скажи, когда ты планируешь перевезти своих маму и сестёр в столицу? — Мама уже не хочет в столицу: не на кого оставить хозяйство, а сёстрам не на что. Имение наше не приносит дохода, одни убытки, а жить в Петербурге на моё офицерское жалованье втроём невозможно. И квартиру не снимешь. Были когда-то Доуровы в достатке, но нынче… От моего богатого армянского дедушки мне достался только нос… Сёстры пищат: в столицу, в столицу, будем работать, освоим стенографию, машинопись, счетоводство, делопроизводство… Нужны они тут, как же… Своих искательниц работы хватает. Да и когда они всё эти премудрости освоят? Их же только языкам да музыке обучали, да светскому обхождению. — Братец! У меня есть для них место! Пойдут в компаньонки к купчихе, у которой я остановилась. Её дочери и сын сейчас в Варшаве — работают над изданием «Истории рода Джаваха», что написала Анна Борисовна. Сейчас же едем к купчихе!***
Купчиха принимает Доурова с нежностью: — Так вы адъютант покойного Жоржа? Жорж мне был как родной… Так, значит, сестрицы ваши согласны ко мне в компаньонки? — Это образованные девушки, — встревает в разговор Лиза, — прекрасно музицируют, свободно говорят по-французски и по-немецки, необыкновенно начитанные, знают всю современную литературу, особенно увлекаются поэзией, будут читать вам стихи… — И, пользуясь тем, что купчиха отвлеклась распорядиться насчёт самовара и закусок, шепчет Доурову: — Вызывай сестёр телеграммой. — Потом обращается к купчихе: — Девушки уже выезжают, надо приготовить им комнаты. — Завтра же приготовим! — Купчиха звенит в колокольчик, вызывая экономку, и строго наказывает Лизе: — Только чтоб они прямо ко мне, чтоб никто не переманил!***
В ожидании ответа из канцелярии и приезда сестёр Лиза и Доуров посещают могилу Нины Джаваха. Могила прибранная, ухоженная. — Такое чудесное имя — Нина… — задумчиво произносит Доуров и вздыхает. Ясно, что это относится не столько к Нине Джаваха, сколько к Нине Бек-Израил, его возлюбленной.***
Сёстры Доуровы не теряют ни дня: получив телеграмму, тут же выезжают. Доуров с Лизой встречают их на вокзале и быстро вводят в курс дела. Жалованье девушкам купчиха назначила сама и не пожмотничала. Только бы выплачивала исправно. Ну, это урегулирует Любаша, в крайнем случае подключит отца-купца. В прихожей девушкам помогает раздеться горничная, а Лиза ведёт их дальше. Купчиха вплывает в гостиную принаряженная и вся истекающая добротой и гостеприимством. Сёстры Доуровы ей нравятся, лишь одним недовольна: — Щупленькие какие… Ну ничего, я их откормлю. — Только не до своих габаритов, — чуть слышно роняет Доуров. Но купчиха к нему спиной и полностью переключилась на сестёр: — Мы с вами, барышни, будем по тиятрам ходить, и ещё в энтот, как его, где живые картинки… — В синематограф, — подсказывает Лиза. — Во-во. А летом — на дачу. Дача у меня богатая, и сад при ней, и пруд, и в лесу раздолье. Заживём, барышни, ох заживём! И мой сын должен летом вернуться из Варшавы. Холостой он, может, кто из вас ему приглянется. Жениться ему пора, — доверчиво выдаёт купчиха свои матримониальные мечтания. Забытый Доуров откланивается, церемонно лобызая купчихину ручищу. Купчиха спохватывается и обнадёживает: — Не боись, господин офицер, твои сёстры у меня будут как сыр в масле… как у Христа за пазухой… Доуров щелкает каблуками и уходит. Лиза, под предлогом, что барышни устали, зовёт экономку, чтобы развела их по комнатам и показала, где что. А сама покорно выслушивает очередной купчихин монолог, но уже не жалобный, а бодрый: — А я и без деток своих, отщепенцев чёртовых, проживу. И без благоверного, хер с ним, с изменником. Я ещё повеселюсь и своё возьму. И ты, Лизонька, бери от жизни всё, и неча тебе в трауре ходить, уж больше года миновало, как Жорж помер. Да, подарки-то твои аглицкие я примерила, всё пондравилось, особенно бурнус, прямо по мне, а то меня вся одёжа теснит, а энтот просторный. У Лизы уже слипаются глаза, а купчиха всё говорит, говорит… Пока сама не засыпает прямо в кресле. И Лиза на цыпочках уходит в свою комнату.***
На следующий вечер появляется сам купец — познакомиться с новыми работницами и их братом. Всё же не бросил купец жену, присматривает. Видимо, держит осведомителей — вон как быстро явился, узнав о новостях. Купец подтверждает жалованье свежепринятых компаньонок, вручает им задаток, а чуть позже, когда приходит Доуров, обстоятельно знакомится с ним. Однако ночевать не остаётся, и купчиха шипит: — Совсем забыл дорогу в супружеску постелю… Но тут же встряхивается и хвастается своим новым платьем, вдоль и поперёк расшитым цветными ленточками: — Глянь, Лизонька, это я сама придумала фасончик и проследила, чтоб портниха сшила как надо.***
Из армейской канцелярии приходит ответ — но не на медноволосого, а на его покойного отца: служил там-то, убыл по смерти. И без адреса. Лиза вздыхает. Этого отца она помнит ещё по пароходной экспедиции, что заменила им с Георгием свадебное путешествие. Отец тоже был ярким и с медными волосами. Но не вредный и не злобный. Помнится, на пароходе он помог Вильчеку выпутаться из рыболовной сети, которую тот из любопытства стал разматывать. Вновь Доуров пишет запрос в военное ведомство. Лиза гадает: может, нужна взятка? Но Доуров не знает, кого и как подмазать, и честно признаётся, что никогда не давал и не брал взяток. Идти к купчихе не хочется — ей и без них весело с компаньонками. И Лиза с Доуровым прогуливаются по набережной уже замёрзшей Невы, благо погода морозная и приятная. Говорить о медноволосом мерзавце неохота — они уже всё обсудили: и его недостойное поведение, и рыжую внешность. А о чём ещё говорить? Не мусолить же октябрьский манифест…***
И тут Доурова — всегда такого сдержанного! — прорывает: сбиваясь и запинаясь, он рассказывает Лизе о своей великой любви к Нине Бек-Израил. И показывает её фотокарточку. Не такая уж красавица-раскрасавица, обычная кавказская девушка, темноволосая, со сросшимися бровями. Черты лица грубоваты. Похожа на Нину Джаваха, но у той лицо было нежнее и не такие густые брови. Хотя кто знает, какой была бы Нина Джаваха в семнадцать–восемнадцать лет. — Откуда карточка? — интересуется Лиза. — Нина же не хочет тебя видеть… — Её Влассовская прислала Анне Борисовне, а та разрешила мне забрать. — И Сергей чуть ли не кричит: — Это не Нина не хочет меня видеть, а меня оттирают от неё мои враги — Влассовская и князь Кашидзе! Дурные люди! — Ты заблуждаешься. Люду я знаю более двадцати лет, это хороший добрый человек. А с Андро познакомилась, когда тот приезжал к нам в Питер. И этим летом видела его — в Гори. Зачем ему с тобой враждовать? — Из-за Нины! Ему нужна Нина! — В Гори он даже не упомянул её имени. — Зато здесь, в Питере, он не дал мне к ней приблизиться! — Это как? Нина же училась в Павловском институте благородных девиц, это закрытое заведение. Да и Андро служит в Гори… — Сейчас расскажу. У них в институте был бал. Выпускницам устраивают балы на праздники, и можно приглашать родственников и кавалеров. Я договорился со своим приятелем, он взял меня с собой — кавалером для своей кузины. И как раз именно в это время в Питер приехал Андро! По служебным делам. И тоже напросился на бал. Ему легко — ведь его покровительница госпожа Влассовская трудилась в том же институте в качестве классной дамы у мелюзги. — Это я знаю. Люда побоялась отправлять Нину одну в институт и устроилась там классной дамой. Её с удовольствием приняли, она же выпускница этого института и с отличной репутацией. — Так вот, Влассовская с Андро увидели меня и не дали мне даже приблизиться к Нине. Андро крутил Нину все танцы подряд, а Влассовская нарочно заслоняла меня. Да ещё пришлось танцевать с этой кузиной, ради которой меня пригласили. А потом приятель собрался уходить и утащил меня. Нина меня так и не увидела! — Ещё увидитесь… — Лиза не хочет продолжать разговор, в котором чернят Люду и Андро. — Жизнь такая длинная… — Да как же мы увидимся, если Нина решила жить в Гори, а я служу в Питере?! — Ну, маму-то ты будешь навещать в отпуск — и поедешь в Гурию через Гори. Не думаю, что Люда будет держать Нину взаперти. — Ещё чего! Не посмеет! А знаешь, что Нина задумала? Основать детский питомник для сирот в поместье генерала Джаваха — оно же ей завещано. — Благородное начинание! — Вот такая она — моя Нина!***
Распрощавшись с Доуровым, Лиза размышляет и вспоминает. «Меня тоже поначалу отвергли и срочно увезли из Грузии… И выдали замуж за польского графа… И хорошо, что выдали, а то я бы так же вздыхала по Георгию и искала бы встреч с ним, как Сергей Доуров с Ниной Бек-Израил… Сергею сейчас двадцать пять лет — это всё равно, что семнадцать у девушки. Я же тогда, в свои семнадцать, когда отвергли, собиралась поселиться в Грузии близ Георгия и быть хотя бы рядышком, хоть видеть его время от времени… Мама жёстко отрезвила: на что и как ты собралась жить? одной нельзя, а я с тобой оставаться не собираюсь, мой дом в Петербурге, и у меня не только ты, но ещё и сын. И съязвила: в Гори ты ехала со стонами, что отдают за старца, а сейчас ты перед этим старцем готова ковром стелиться. И увезла меня в Варшаву прямиком под венец с графом. Похоже, мой названый братец вляпался в такую же бешеную безответную любовь, как и я сама. И это надолго… На всю жизнь… Про такую любовь можно сказать как про болезнь — хроническая и неизлечимая… И ничем не вышибешь, никаким клином. Брак с графом был удачным и удобным, но всё равно я не могла забыть Георгия. А овдовев, понеслась в Питер, как только прослышала, что туда перевёлся Георгий и он свободен. И, если бы купчиха не остановила, полетела бы объясняться с ним. И неизвестно, чем бы это объяснение закончилось. Может, Георгий оттолкнул бы меня, как Нина Сергея — мне Анна Борисовна рассказывала про его неудачное сватовство… Но потом всё устроилось как нельзя лучше. Георгий сам принял решение, и я стала законной женой. И дом вела, и уют создавала, и детей растила… Может, и Сергей дождётся свою Нину. Вряд ли Люда с Андро чинят препятствия, скорее, сама Нина не рвётся к Сергею. Хоть я и незнакома с Ниной Бек-Израил, но знаю, что эта девочка строптива, самолюбива и упряма, если ей что надо — непременно добьётся. Если она разглядит и по достоинству оценит Сергея (как Георгий когда-то меня), то всё у них может получиться. Правда, между ними разверзлась денежная пропасть: Нина разбогатела, а Сергей разорился… Но ведь и у нас с Георгием было так: он богат, я же стараниями свекрови-графини стала неимущей. Не помешало же… И у нас сложилась прекрасная семья…»***
И Лиза, забыв про своего неудачливого названого брата Сергея, вспоминает их с Георгием чудесный питерский дом, будни и праздники, учёбу детей и их развлечения, рождественские маскарады, которые она организовывала совместно с другими мамами для детей военных… И тут в памяти всплывает маскарад семилетней давности, где её дочка была лесной феей, сыновья зайчиками, а другие дети — прочими лесными зверьками. И там была рыжая лисичка! Девочка с медными волосами, светло-карими глазками и рыженькими бровками. А вдруг это родственница медноволосого? Уж очень похожа!***
На следующий день Лиза едет к даме-устроительнице того давнишнего маскарада. Эта устроительница хвасталась тем, что хранит все программы детских праздников и списки участников за много лет. В успехе Лиза не уверена. Мало ли рыжих на свете? Дама-устроительница радушно встречает Лизу, выражает соболезнование по случаю смерти генерала Джаваха. Лиза сразу же переходит к делу. Дама ведёт её в свой кабинет. Вот это да! Вот это порядок! На полках аккуратно расставлены папки по годам. Поиск нужной занимает всего несколько минут. Смотрит список детей-участников: фамилия, имя отчество, год рождения. Есть! Вот она, лисичка — с именем и адресом. Лиза не верит успеху — та же фамилия и то же отчество! Значит, сестра. Наскоро поблагодарив, Лиза прощается и тут же едет по найденному адресу. Даже если они там уже не живут, хоть можно будет узнать, куда переехали.***
Живут! Не переехали! Вот табличка с ненавистным именем. Лиза нетерпеливо дёргает колокольчик, даже не подумав, что скажет. Дверь открывает не медноволосый, не кто-то из его родичей, а толстая неряшливая сестра милосердия в сбившейся набок косынке и грязном фартуке. — А хозяйки нет дома… — Я к хозяину. — Сейчас доложу… — сестра милосердия идёт в комнату, и оттуда слышится слащавое: к вам, ваше благородие, красивенькая дамочка припожаловала… Выходит к Лизе и жестом приглашает снять пальто и пройти. А сама набрасывает шаль — и за дверь, лопоча: я мигом… Лиза раздевается, вынимает из муфты злополучное письмо и входит в комнату.