***
Тело прислонено к стенке, голова опущена, волосы разметались… Доуров хватает это лёгонькое, почти невесомое тельце и несёт в её комнату. На Геме только тоненькая ночная сорочка на бретельках. Сорочка мокрая — Доуров облегчённо вздыхает: раз снег тает, значит, жива. Бережно кладёт жену на кровать. Пытается стянусь сорочку, но не получается — руки-ноги скрючены. Разрывает бретельки, стаскивает сорочку как чулок и засовывает Гему под одеяло. Прежде всего надо её отогреть. Бежит наверх, сдёргивает со своей кровати одеяло и подушку, тащит вниз и набрасывает на жену. Затем приносит свои шерстяные носки. На Геме они смотрятся как валенки. Да нет же, этим не согреешь. Под горячий душ? Как бы не так — вода из-под крана льётся еле тёплая. Как согреть? Доурова осеняет. Он поднимает одеяла, развязывает халат и ложится на жену своим большим горячим телом. Гема стонет. Потерпи, Хвостик, надо согреться. Доуров бережно распрямляет закоченевшие конечности, потом растирает холодные пальчики. Задевает обручальное кольцо, оно слетает и звонко ударяется об пол. Как же ты похудела, девочка моя…***
Глаза ещё закрыты, но реснички дрожат. Пушистые ресницы-опахала, вкупе с огромными глазищами придающие Геминому личику кукольность. Ну открой же, открой свои глазищи, девочка моя. Светло-карие глазищи с тёмным ободком. Ими всегда восхищались многочисленные Гемины поклонники и определяли цвет как молочно-кофейный, бледно-шоколадный и ещё мололи всякую чушь про глазки и бровки. Доуров не ревновал — ну вьётся мошкара вокруг его жены, вейтесь на здоровье, всё равно кроме стандартных любезностей ничего от неё не получите. Гема чихает. Понятно от чего — от его прокуренных одеяла и подушки. Надо было у детей взять. Доуров вытирает ей личико рукавом своего халата. Вот и глазки открылись. И реснички хлопают. Но с расспросами приставать ещё рано.***
И кто же вытащил её из дома на крыльцо? На теле никаких повреждений. И шума не было — он бы услышал, и соседи бы всполошились. Узнаю, кто это сделал, — убью урода. И Доурову становится стыдно от этой мысли — он же поклялся перед Богом больше никого не убивать, хватит ему войн с кровавыми побоищами. Но как этот человек проник в его дом? Ведь обе двери на ночь всегда запирают — либо он, либо Гема. Вчера запирал он, Доуров это точно помнит, Гема же была в ванной. У кого-то есть дубликаты ключей?***
Гема согрелась. Доуров лежит рядом, но засыпать боится — ему кажется, что если он заснёт, то Гема перестанет дышать. Но всё же засыпает, крепко держа Гему за руку.***
Просыпается Доуров от того, что Гема выдёргивает руку и выскальзывает из-под одеял. Доуров не препятствует — может, ей пописать надо. Но Гема, не включая света, подходит к шкафу, открывает его, достаёт какой-то балахон и натягивает на себя. Скидывает носки-валенки и идёт к двери, ведущей во двор. Тут до Доурова доходит. Никакого злоумышленника не было. Гема пыталась покончить с собой!!! Доуров подбегает к жене и отвешивает ей пощёчину. И не лёгонькую условную, а полновесную серьёзную. Гема еле удерживается на ногах. Первый раз за всю их совместную жизнь он поднял на жену руку. Хватает Гему в охапку, заталкивает обратно под одеяла, садится рядом и — не спрашивает! — утверждает: — Ты хотела умереть! — А ты мне помешал. — Почему ты решилась на самоубийство?! — Я не нужна ни тебе, ни детям. Для тебя я только хвостик, а для детей посторонняя тётка с другого этажа. Они и не заметят моего ухода. А ты отлично проживёшь без хвостика. Живут же животные с отрубленными хвостами. — Ты не хвостик — ты моя половинка! Половинка с хвостиком! Я не смогу без тебя жить! — Сможешь. Придётся. Я больна. Лёгкие. Возобновился туберкулёзный процесс. Я хотела лишь приблизить конец. — Не смогу без тебя! Не хочу! Не буду! — Тебе и детям я не нужна. А в «Розали» меня успешно заменит баянист — он первоклассный массовик-затейник. — Ты нужна мне! — Мы с тобой давно уже не только не спим вместе, но и не общаемся. Разве что на служебные темы. — Так это ты не рвёшься ко мне… — Один раз рванула — четырнадцать лет назад — и получила гневную отповедь за непристойное предложение. — Но мы же были счастливы! — Были. Втроём. Твоя возлюбленная Нина за три тысячи километров и я рядом в качестве хвостика и «удобства». — При чём здесь Нина? — При том, что ей достались все твои «любимая» и «люблю». Я же этих слов не удостоилась. Пусть и впредь тебя озаряет свет любимой далёкой звезды. — Да! Нина! Далёкая звезда! Но без тебя я не могу жить! И не буду! — Должен. Ради детей. И ради своего спортивно-оздоровительного детища «Розали». — Хвостик! Я действительно в последнее время уделял тебе мало внимания… — Вообще не уделял. — Это из-за «Розали»… Работа… Поглотила целиком… Да ещё советские наезжают… — Они скоро перестанут наезжать. В СССР начался террор пострашнее революционного. Перетряхивают всю партийную верхушку. Имею сведения. — Хвостик! Не уходи! Ты такая молодая и красивая… — … и буду великолепно смотреться в гробу. Процесс пошёл, часики тикают. Я только хотела ускорить их ход. — Я с тобой! Зарази меня! И, прежде чем Гема успевает ответить, Доуров впивается в её губы, проникает языком в рот, а потом, чтобы надёжнее заразиться этой чёртовой туберкулёзной палочкой, раздвигает её ноги и… Сопротивления Гема не оказывает — у неё попросту нет сил.***
Наутро доктор Паоло отвозит Гему к сьонскому специалисту по лёгочным болезням. Рентген, посев, анализы крови, мочи и всего, что можно извлечь из Геминого ослабевшего тела. Несколько дней волнующего ожидания результатов. На какой стадии туберкулёзный процесс? Можно ли остановить или хотя бы притормозить? Результаты ошеломляют — Гема физически здорова! Никакого процесса нет, а кашель всё тот же — психосоматический. Доуров готов на радостях устроить банкет, но Паоло осаждает: Гема здорова только физически, но не психически, и попытка суицида может повториться. И её нервный кашель — это в компетенции психиатра. Доуров звонит в Цюрих психиатрине, подробно описывает происшедшее и получает указание срочно везти Гему к ней. Заберёт её на три месяца. Доуров пугается — в клинику? Нет, будет жить у меня дома. Составит компанию моей беременной невестке.***
Гема покорно собирает вещи с расчётом на три месяца. Доуров укладывает чемоданы в багажник своего автомобиля, а баянист пристраивает туда упакованные в ящики американкины сувениры. Все несколько часов дороги молчат. Гема смотрит в окошко и восхищается: какая же красивая страна Швейцария! Доуров смотрит исключительно на шоссе, не беспокоит Гему вопросами и вспоминает последнюю неделю. Дома Гема не пожелала оставаться, вышла на работу, где по-прежнему выполняла свои обязанности массовика-затейника, но уже не как главная, а как подручная баяниста. А ночью Доуров боялся оставлять жену одну и переселился в её комнату. Давно забытое супружеское счастье… На храп Гема не жаловалась. Слова «люблю» и «любимая» так и не прозвучали — Доуров понимал, что это будет не искренне, а как «на тебе, подавись». И Гема их не просила.***
В Цюрихе Доуровых встречает всё Вильчеково семейство: сам Вильчек, его жена психиатриня, тёща (тесть умер в прошлом году), сын Казик и его жена-американка. Вильчек шутливо спрашивает: не надо ли сделать «Розали» антирекламу? А то скоро туда будет выстраиваться живая очередь через весь кантон Вале! Тёща поручает прислуге занести Гемин багаж в приготовленную для неё комнату. А американка, невзирая на выпирающий живот, начинает кружить Гему, что-то лопоча по-английски, в надежде, что Казик переведёт. Но тот быстренько смывается к своим вычислениям, которые и есть его истинная любовь, а жена постольку-поскольку.***
Психиатриня уводит Доурова в свой кабинет и внимательно выслушивает. Доуров ей доверяет полностью и выкладывает всё и во всей неприглядности — они же не только врач и пациент (психиатриня вылечила Доурова от последствий контузии), но и давние друзья, ещё в Грузии познакомились. И ровесники — психиатриня на год моложе Доурова. Психиатриня задаёт несколько вопросов и неожиданно заявляет: — Сергей, меня беспокоит не только Гемино, но и твоё нынешнее состояние. Ты ушёл в жизнь своего оздоровительного центра, пожертвовав собственной жизнью. «Розали» поначалу кормила вас с Гемой, а теперь пожирает. Ваши гости укрепляют своё здоровье, а вы с Гемой своё теряете. И на всех парусах несётесь к своей кончине. Если так будет продолжаться, то ваш семейный корабль скоро разобьется о риф, и вы погибнете. И ваши дети останутся сиротами. — А как остановиться? И могу ли я в свои пятьдесят семь лет начать всё сначала? — Нет, не можешь. Но можешь сделать другой виток, на другом уровне. По спирали. — Как? — Прежде всего притормози развитие «Розали». Мой муж уже кается, что перебрал с вашей рекламой. Сейчас они с Любашей переключились на рекламу курортов Словении и термальных источников — теперь туда хлынут людские массы. — Приторможу и сокращу. Отменю летнее размещение, а то эти палатки и шатры сожрут нас окончательно. Закрою часть номеров в корпусе. Гема и русский персонал давно уже просят домовую церковь, а у меня всё места нет. — Если освободится кто-то из сотрудников, посылай ко мне — я расширяю клинику. К сожалению, больных с психическими расстройствами всё больше и больше, а лечение нужно длительное. И много больных с суицидальным комплексом. Вчера ещё одного из петли достали. Слава Богу, успели. Живой. — А я Гему достал из заморозки. Успел. Из-за «Розали» наш с Гемой брак затрещал по всем швам… — …вследствие чего у Гемы развилась депрессия и привела к попытке суицида. — Доктор Паоло боится, что Гема может повторить попытку. — Может. Но здесь с неё глаз не спустят. И мы её отвлечём — и от тебя, и от «Розали». Моя чрезмерно активная невестка в этом поможет. — Да уж, заводная американка… — Моя невестка полна энергии и радуется жизни! А вот твою энергию целиком поглотил твой оздоровительный центр. Тебе самому бы оздоровиться и подтянуться. Ты стал грузным и одышливым. Вот-вот тебя хватит апоплексический удар. Пусть доктор Паоло пропишет тебе диету и проследит за её выполнением. А уж физкультуру назначь себе сам — ты ведь начинал в «Розали» физкультурным инструктором? — Точно… Я уж и забыл, когда последний раз вставал на лыжи и садился на велосипед… А на коньках разворочу весь лёд… — Вот и займись. — Непременно займусь. На старости лет… Ведь пятьдесят семь лет — это уже старость… — Это не старость, а зрелость. Мне самой скоро стукнет пятьдесят семь. И только на шестом десятке я постигла самое главное — как в медицине, так и в жизни. — А я постиг самое главное только сейчас… — Сергей, давай поступим так. Ни ты, ни Люда не будете звонить ни Геме, ни мне. Если у меня появятся вопросы или возникнут проблемы — я сама вам позвоню. И, хоть ты и не любишь тёщу, успокой её. А то она уже неделю названивает мне и рыдает в трубку. Эдак мне и Люду придётся лечить. — Никакой связи с Гемой все три месяца?! — Никакой. Она тоже не будет тебе звонить. А то затрещит моё лечение.***
А Гема и не рвётся звонить. Некогда. Ежедневные долгие беседы с психатриней, строгий приём лекарств, да ещё процедуры в цюрихской клинике, куда её за ручку водит Вильчекова восьмидесятилетняя тёща. По дороге старушка хвастается и преуспевающим зятем, и своей дочерью: профессор психиатрии! с международным именем! А по вечерам — самое интересное. Они с американкой ходят в театр, в кино, в парк. Здесь уже Гема присматривает за беременной подругой — как бы та не полезла на карусель или на какой другой аттракцион. Американка откровенничает: первое, что она сделает, когда родит, так это покатается на качелях. Живот у американки уже большущий, и она предполагает: наверное, там двойня. Если мальчик и девочка, как у тебя, Гемми, то назову их Адам и Ева. Несмотря на невесткин животище, психиатриня преподносит им с Гемой сюрприз — едет в Вадуц по своим медицинским делам и берёт их с собой. Там их тепло принимают и подробно показывают княжество Лихтенштейн. Американка безмерно удивлена: разве страна может быть такой крошечной? А Геме это карликовое государство нравится, и она бросает монетку в Рейн, чтобы вернуться.***
Однако самое главное — это разговоры с психатриней. Сначала психитриня сама вспоминает Гему — она же знает её с тринадцатого года и отслеживала все Гемины лечения и перемещения. Потом плавно переводит Гему на исповедь — лечащему врачу надо исповедоваться как священнику. И Гема постепенно рассказывает всё-всё. Включая своё увлечение коммунистическими идеями с подачи Нодара и Зои, погибших от рук таких же коммунистов, какими были они сами. Впрочем, кое-что утаивает — Нодара как «стакан воды». Но это несущественно — то был всего лишь стакан воды для утоления жажды, а в возникновении жажды виноват муж Сергей. Гема признаётся психиатрине лишь в духовной жажде: церкви мне не хватает. Остро не хватает! Потом спохватывается: зачем я говорю это атеистке? Оказывается, психиатриня никакая не атеистка — она регулярно посещает Воскресенский приход митрополита Евлогия в Цюрихе. А когда бывает в Женеве, непременно заходит помолиться в Русский Крестовоздвиженский собор, а в Веве — в Русскую церковь святой великомученицы Варвары. Гема радуется: так мы с мамой Людой тоже там бывали! А ещё, проводя экскурсии в Лозанну, я всегда заезжала в Греческую православную церковь преподобного Герасима Нового.***
Изучение английского языка, одобренное психиатриней, поначалу идёт не очень успешно. Устный Гема усваивает неплохо, благодаря врождённому абсолютному слуху и ежедневной практике с американкой. А вот письменный даётся с трудом. Самоучитель на немецком, купленный в цюрихском книжном магазине, оказался слишком сложным. Вернётся домой — купит в Сьоне на французском. Эх, где бы достать на русском… И дома нужна будет практика. Володя и Оля изучают английский в школе, но к ним не подступишься. Сергей будто заслонил от неё детей своим объёмным телом. Да они и сами не тянутся к матери. Неинтересно им с ней. А если мать заговорит по-английски — может, потянутся? Папа-то по-английски не разумеет…***
Доуров в «Розали» старательно выполняет все предписания психиатрини. А тут ещё мама Люда подливает масла в огонь, напоминая, что между ним и Гемой двадцать лет разницы и он смотрится как её дедушка. Однако папа Андро, хоть и худой, тоже смотрится как дедушка. Но тому всё равно: его обожаемые лошадушки любят его и таким. Доуров огрызается: зато вы, Людмила Александровна, молодица… Но та воспринимает это как заслуженный комплимент — она и впрямь отлично выглядит, и не поверишь, что уже к семидесяти катится. Эти обширные телеса и избыточные килограммы… Склонность к полноте Доуров унаследовал от своих армянских предков, как и большущий нос. В детстве и юности был пухлым, потом, конечно, накачал мышцы, военный же… А в «Розали» его разнесло. Это всё Витторио виноват с его обжорством. Впрочем, их обжорство Паоло уже безжалостно пресёк. Теперь они питаются в общем зале за его столиком, и Паоло цыкает на официантку, когда та предлагает добавку. Витторио умоляюще смотрит, но папино грозное basta делает все мольбы бесполезными.***
А в директорском кабинете теперь и не покушаешь. Старший администратор сосватал Доурову секретаршу — сухопарую грымзу дворянских кровей, лично знакомую с августейшими Романовыми. На всех пишущих машинках — с русскими и латинскими литерами — грымза стучит с невероятной скоростью, будто чечётку отбивает. Причём пишет грамотно на трёх языках: русском, французском и немецком. Грымза просмотрела переписку Доурова с советянами, выхватила слово «островок» и объявила «Розали» «островком России в Швейцарии». Так и пишет в приглашениях. И выбила из Доурова скидки для бывших россиян с нансеновскими паспортами. Теперь их называют белоэмигрантами. Что ж, неплохое слово, отражающее белизну. Белоэмигранты — белые. В противовес красным, уничтожавшим белых. Грымза убрала из библиотеки бюст Сталина, фотопортрет Землячки и стих Демьяна Бедного. А все сборники трудов Сталина, надаренные советскими гостями, затолкала подальше. Всё равно советяне перестали ездить, последние были в январе. А белоэмигрантам это ни к чему. Однако книги советских писателей оставила на месте — пусть бывшие россияне ознакомятся с современной русскоязычной литературой.***
Летнее палаточное отделение «Розали» не придётся разбивать — на этой территории мама Люда устраивает ипподром. Удивительное дело — никогда не любила верховую езду, а к лошадям относится с уважением и нежностью. Но не целуется с ними, как папа Андро.***
Доурову пятьдесят семь, осенью стукнет пятьдесят восемь… Зрелость, а не старость! Какую глупость Доуров сказал Нине Бек-Израил тридцать четыре года назад, после гибели генерала Джаваха, которому было как раз пятьдесят семь! Чтобы утешить любимую Нину, Доуров пафосно заявил, что генерал пожил довольно, что старики должны умирать ранее молодых, в этом закон природы. Идиот! Неудивительно, что Нина тогда чуть не прибила его. А если бы прибила, то была бы права. И Доуров вспоминает и генерала Джаваха, которого искренне любил и почитал, и себя самого, плачущего на его похоронах, и Нину Бек-Израил, впавшую в ступор, и Людмилу Александровну, утешавшую их обоих. Молодцом держалась его будущая тёща! И вообще она молодец — Людмила Влассовская, в замужестве княгиня Кашидзе.***
Доурову опять приходится обновлять свой гардероб, но теперь уже в меньшую сторону. И он уже может покупать светлую одежду, а то рядился исключительно в тёмное, чтобы скрыть полноту. А его безразмерные одёжки забирает грымза — для благотворительной ярмарки в Сьоне. Ну что ж, может, какому цирковому борцу подойдут. Или клоуну для смеха. На обновлении гардероба Доуров не останавливается — покупает новый автомобиль. Оба администратора помогают ему выбрать и радуются. А то неудобно — у них самих авто куда шикарнее, чем у директора. Свой старый автомобиль Доуров предлагает бухгалтеру, но тот отказывается в пользу грымзы. Оказывается, грымза отлично водит. Ай да секретарша!***
Наконец-то психиатриня разрешает Доурову приехать за Гемой! Как же он соскучился по своему Хвостику! И дети соскучились, во всяком случае на вопрос «вы соскучились по маме?» ответили утвердительно. У детей с мамой теперь будут более близкие отношения — Доуров позаботится об этом. И Оле больше нужна мама, хотя бы для того, чтобы просветить её в женских делах. А то попадёт впросак, как Гема в первую брачную ночь. Однако ту ночь Доуров вспоминает с нежностью. Невинная девочка, которую он «откупорил», «распечатал» — грубый армейский жаргон. Гораздо лучше звучит: первый мужчина в жизни Гемы. И единственный — в этом Доуров уверен.***
Новый автомобиль — не чета старому. В Цюрих Доуров въезжает раньше намеченного. Вообще-то он гнал без остановки — не терпелось поскорее увидеть любимого Хвостика. Гема выбегает навстречу и радостно восклицает: — Белый рыцарь в белом плаще и на белом коне! — Можно ещё добавить, что белый офицер и покровитель белоэмигрантов. А белые плащ и шляпу я купил под белый автомобиль. Теперь могу форсить в белом — уже нет позорного пуза и жировых нагромождений… — Кругом белый! — восторгается Гема. — И этот белый рыцарь заберёт меня с собой. И убережёт от чёрных туч… Понятно, что жена подразумевает под чёрными тучами — окаянные болезни, как физические, так и психические. Когда Доуров, войдя в дом, снимает шляпу, Гема ахает: — Как же ты поседел! Голова вся белая… Белый рыцарь! — И бросается обнимать мужа. И готова сразу же ехать домой. Вещи уже собраны — вот чемоданы.***
Доуров вручает психиатрине чек. Гонорар. Та, глянув на сумму, протягивает чек обратно: это слишком много. Доуров отводит её руку и заверяет: в самый раз. И предлагает жене: — Хвостик! Если хочешь, я продам «Розали». Она нас чуть не погубила. Без «Розали» я смогу прожить, а без тебя нет. — Нет, Серёжа. Твоя оздоровительная работа интересна нашим детям. Ты сумел вовлечь их в своё дело. Володе и Оле в ноябре исполняется четырнадцать. Ещё лет семь — и они смогут возглавить оздоровительный центр. — Любимая, прости, что тогда ночью я влепил тебе пощёчину… — Правильно влепил. Та пощёчина меня отрезвила. А напоминание о ней со словом «любимая» — как животворный бальзам. — Тогда наша супружеская жизнь треснула… с хрустом… Но сейчас мы на новом витке жизненной спирали. Я так люблю тебя и так боюсь потерять! Психиатрине всё это давно известно — и про хрустнувшее супружество, и про пощёчину, и про губительную «Розали», и про дефицит слов «любимая» и «люблю», и про цыганку, напророчившую Геме белого рыцаря в белом плаще и на белом коне, который заберёт её с собой и убережёт от чёрных туч. Психиатриня уходит в свой кабинет, оставив влюблённую парочку наедине друг с другом. Пусть продолжают объясняться. Им никто не помешает — Вильчек в отъезде, матушка с прислугой ушли за покупками, а невестка упивается своим материнством — нянчит новорожденного мальчика, начисто забыв про dear sweet Hemmу.***
Доуровы уносятся на своём белом коне, забыв проститься с психиатриней. Вспоминают лишь на третий день. Звонят в Цюрих, извиняются. Говорят оба одновременно, перебивая друг друга и рассыпаясь смехом. Психиатриня лишь успевает вставить, что чек она уже обналичила, и ещё раз поблагодарить за щедрое вознаграждение. Но Доуровым это неинтересно. Потом в трубке слышится звук поцелуев и отбой. Психиатриня улыбается и довольно подытоживает: этих двоих я вылечила полностью — его от последствий контузии, её от тяжёлой депрессии. И помогла им преодолеть семейный кризис. Их супружеская жизнь уже не будет хрустеть, а зазвенит новыми мелодиями.***
А над Европой сгущаются чёрные тучи…