Небо в алмазах

С тобой мне больше здесь не тесно.

На внезапные шаги в соседней комнате Ханакара вскинула голову, отрываясь от книги. За пару недель она привыкла к такому. Тобирама появлялся у нее дома внезапно, без предупреждения, и ей это нравилось. Хатаке находила в этом остроту. Он всегда знал, где она, и мог ее найти, а она напрочь утратила потребность куда-либо бежать без оглядки. Ей хотелось быть на одном месте и разделить это время с ним. Целыми днями они оба трудились на благо деревни каждый со своей стороны, а вечера проводили вдвоем в тишине подальше ото всех людей. — Сегодня был сложный день, — Тобирама рухнул рядом с ней на пол, а потом растянулся, как большой кот, укладывая голову ей на колени. — Как ты с этими Учихами провела столько лет, я не понимаю. Ханакара усмехнулась, отложила книгу и начала перебирать его жесткие волосы. Тобирама усталым, тусклым взглядом смотрел в потолок, явно копаясь в ворохе своих мыслей. — Они ведь буквально невыносимы. Они все, но Мадара в частности. Он олицетворение всего, что я ненавижу в Учихах. Он даже не пытается скрыть своего презрения к общим правилам и моральным ценностям. Ладно я. Мне понятна его ненависть ко мне. Но как будто он ненавидит всех людей вокруг. Живет в какой-то своей реальности, не понимает, что находится в обществе и должен действовать по законам. — Не все Учихи такие, как он. Я бы даже сказала, что он — это исключение. Думаешь, в его клане никто не осуждает его поступков? Он часто шел наперекор старейшинам. — Теперь он идет наперекор нам. Хаширама его вечно выгораживает и пытается сгладить все его поступки. Сегодня на очередном собрании… Сейчас идет обсуждение, кто станет главой деревни. Хокаге — это не только обязанности, ответственность. Это и символ, до которого Мадаре не дотянуться, как бы он не хотел. А Хаширама настаивает на его кандидатуре. Но я убедил всех провести общее закрытое голосование среди глав кланов и их старейшин. Это будет справедливо, и какое бы решение в итоге не приняли, я соглашусь с ним. — Голосование? Устроили бы бой. Кто победит, тот и будет Альфой. — Хаширама уже победил его, — усмехнулся Тобирама. — Сам он не способен был закончить дело, и Мадара жив, только потому, что брат удержал меня. Ханакара вспомнила этот момент. Как она вцепилась в руки Тобирамы, чтобы он не перерезал горло Мадары, и ощутила тогда всю тщетность этой своей попытки. — Выбор хокаге очевиден, — произнес он. — К тому же все знают, что именно Хашираме принадлежит идея о Конохе. Всё вокруг — это его рук дело, а Мадара просто подчинился этой воле. — И все же бой — это намного более простая и очевидная форма выбора главного. Кто сильнее, тот и должен быть вожаком в стае. Хокаге — это тот, кто будет защищать деревню и жителей, а для этого надо быть достаточно сильным. — Да, я согласен. Но ты не берешь во внимание политический аспект. Мы должны выбрать того, чье имя не связано с разрушениями, авторитарностью и диктатурой. Ты знаешь, какая слава у моего брата. Да и сама видишь, он всегда открыт для обсуждений, второго и третьего мнения, в отличие от Мадары. Вокруг Хаширамы аура целителя, он создает, а не разрушает. Люди тянутся к таким и сторонятся тех, кого боятся и не понимают. Я это вижу по представителям от Сарутоби и Шимуры. Они очень воодушевлены Хаширамой. — Сторонятся тех, кого боятся и не понимают? То, что я успела понять, когда снова стала жить среди людей, что мы более инстинктивные создания, чем думаем о себе. Прямо как животные. — Что ты имеешь ввиду? — Как ты сам и сказал. Тянемся к тому, с кем чувствуем, что сможем жить дольше и качественнее. И сторонимся тех, кто слишком непредсказуем и, как следствие, опасен. Такие разрушают нас, наши убеждения и взгляды, наши души, можно сказать. Нами руководит первобытный страх. Сарутоби и Шимура… Они видят в Мадаре угрозу. От него не знаешь чего ждать. И есть позитивный Хаширама. Его им контролировать будет намного легче. — Я бы посмотрел на то, как они попытаются контролировать моего брата, — сказал Тобирама и рассмеялся. — Нет, человек слишком сильно отличается от животных. — Я так не думаю. Мы намного ближе, чем нам кажется. Или, по-твоему, человек способен действовать вопреки своей природе? Правильный ответ: нет. — Животные рациональны. Человек иррационален. Животные не могут преодолеть свои инстинкты. И я сейчас не столько о беспорядочной полигамии ради размножения, сколько о выживании вида, хотя одно — это часть другого. Все, что делает животное нацелено исключительно на выживание, и оно не способно умереть ради своих принципов и убеждений, в то время как человек по своей воле может принять смерть. С точки зрения выживания — это полная бессмыслица. С точки зрения такого человека — следование своей идеологии, хоть это следование и может казаться иррациональным. Ханакара задумалась. Принять смерть по своей воле. Убить себя? Умереть от чьей-то руки, защищая дорогих людей? Это не укладывалось в ее голове, хотя совсем недавно она была готова перестать бороться и сдаться Сенджу. Ровно до того момента, пока потенциальная смерть от Тобирамы не замаячила у нее прямо под носом. Ее инстинкты тут же обострились, появилась жажда жизни — включился инстинкт самосохранения. Нет. Ханакара точно не из тех, кто смог бы умереть таким образом. Это бы означало перечеркнуть все годы успешного выживания и приспособления. Смысл есть только в жизни, с приходом смерти он исчезает. Может, от этого она иногда чувствует себя чужой среди людей? Тобирама говорит о смерти ради убеждений. Но Ханакара ни одно убеждение не может поставить выше своей жизни. Для нее нет ничего более ценного. Что бы ни случилось, а жизнь у нее одна и другой не будет. Так просто разменивать ее на отстаивание своих принципов, которые с течением времени могут измениться, слишком глупо. По-человечески глупо. — У тебя есть что-то из еды? — вдруг спросил Тобирама. Ханакара часто заморгала, возвращаясь из своих мыслей в реальность. — Можно пожарить медвежатину на огне. Будешь? Тобирама утвердительно кивнул. Они зашли на кухню, и Ханакара в несколько простых манипуляций разожгла ирори, затем насадила пару кусков медвежатины на длинный шампур и подвесила над огнем. — А из сладкого? — спросил он, обнимая ее сзади. Тобирама поцеловал Ханакару в висок и стал покачиваться из стороны в сторону. — О, уже? Я думала, дождемся вечера. Тобирама посмеялся, гладя ее по животу, сминая грудь в ладони. — Вообще, я о сладком, чтобы поесть. Но мне нравится ход твоих мыслей. Ханакара рассмеялась и отрицательно помотала головой. — Нет, я сладкое не особенно люблю, ты же знаешь. — Знаю, что любишь сырую смесь для хьёорооган. Можно приготовить. — Но ты ведь не будешь это есть. Давай то, что и тебе понравится. — А что у тебя есть из ингредиентов? — он оторвался от нее и начал открывать кухонные шкафчики. И когда обнаружил, что кроме посуды и принадлежностей там ничего нет, повернулся к ней с вопросительной миной на лице. — Я люблю просто мясо утром, днем и вечером, — Ханакара пожала плечами. — Ладно, я быстро, — он подмигнул ей. Тобирама исчез. Через пару минут из спальни донеслись шаги, и Сенджу зашел на кухню с полными руками баночек и мешочков. — Приготовим моти, — он поставил ингредиенты на стол. Замешивая немного рисовой муки с виноградным соком, Тобирама давал четкие указания самой Ханакаре: набрать воды в кастрюлю, чтобы создать паровую баню, на которую отправится эта мисочка со смесью. Ханакара с улыбкой наблюдала за ним, как он увлеченно смешивал. Тобираме нравилось готовить, она это поняла еще пять лет назад, когда он принудил ее помогать ему на кухне с хьёорооган. Она залезла пальцем в мисочку, чтобы попробовать сырое тесто для моти. Он на это посмеялся. — Вкуснее будет, когда приготовим. — Приготовишь. Пока я просто воды набрала и над огнем повесила. От меня не много пользы. — Поможешь мне раскатывать тесто, — улыбнулся Тобирама и поставил мисочку в кастрюлю с водой над ирори, а потом снял шампур. — Готово. С мясом они управились быстро. У медвежатины специфичный вкус и жесткость. Но особенной эту еду для Ханакары делал способ ее добычи. Это не домашняя курица, выращенная, чтобы быть забитой для супа. Это был дикий зверь, побежденный ею. Когда Тобирама проверил готовность теста, он снял его и, бросив несколько горстей крахмала на столешницу, вывалил его, чтобы немного остыло, а затем ловко очистил и нарезал груши на маленькие кубики. — Давай, иди сюда, — он махнул рукой. Когда Ханакара втиснулась между ним и столом, Тобирама взял ее руки в свои и начал разминать тесто, расплющивать его. А потом взял скалку, дал ее Ханакаре и стал раскатывать тесто, чтобы оно стало тоньше. Тобирама делал все нарочито медленно, как будто приготовить десерт не было его настоящей целью. Она спиной чувствовала, как он прижимается к ней, дышит прям над ее ухом. Чувствовала его сильное сердцебиение и поднимающееся настроение. Тобирама периодически целовал ее, сжимал руки крепче. И в какой-то момент отпустил и скользнул ими по животу Ханакары, обвил ее талию. — У тебя все руки в крахмале, — она слегка наклонилась в сторону и задрала голову вверх, чтобы посмотреть на него. Вместо ответа он поцеловал ее, развернул и усадил прямо на стол. — Тут же тесто и… — удивленно вскинула она брови. — Потом приготовим еще. Он с жадностью напал на ее губы, настойчиво выражая всю внутреннюю страсть. Ханакара сперва запустила свои пальцы в его волосы и прижалась к нему теснее, но ей не показалось это достаточным. Ей хотелось ощутить его тело как можно ближе к своему. Она подцепила его водолазку и вмиг стянула ее с него. Тобирама одобрительно улыбнулся, и Ханакара стала немного дразнить его, делая вид, что поцелует, но не делала этого. Играла. Дышала в губы, соблазнительно облизывала, изводила. Не выдержав, Тобирама схватил ее за затылок и поцеловал сам, не давая возможности снова улизнуть. Он подхватил ее за талию, заставив обвить его ногами вокруг себя, и потащил в спальню. На секунду Ханакара оторвалась от него, чтобы посмотреть в любимые вишневые глаза, а Тобирама решил прижать ее к дверному косяку, но от переизбытка чувств перестарался. Ханакара больно ударилась затылком. В тишине этот звук раздался так звонко, что оба не выдержали и расхохотались, как дети. — Прости, — он свел брови «домиком» и поцеловал ее в кончик носа. — Просто отнеси меня в спальню. Долго уговаривать его не пришлось. Ханакара опомниться не успела, как он уже раздел ее, себя, опрокинул на кровать и набросился сверху. Сжав ее бедра, Тобирама задрал ее тонкие ноги повыше и смело вошел без долгих прелюдий. Он уже достаточно изучил ее тело, чтобы знать, когда пора. Ханакара, зажмурившись от неги, вцепилась в его плечи, позволяя ему довольно грубо вбиваться в ее тело. Он не был аккуратен, действовал смело и решительно. Мгновенно стало душно, одеяло сильно смялось под ней. Его стоны, жаркий шепот в уши сводили ее с ума. Он говорил ей о том, как ему хорошо, но она и так это чувствовала. И каждую частичку его тела, как свою. Он как продолжение ее самой. Ханакара провела ладошками по его взмокшей напряженной спине к пояснице, и почувствовала, как Тобирама дрожит от этого. Она пальцами изучала его спину, сжимала ягодицы так же, как и он ее, иногда цепляла ноготками. И это словно подстегивало его еще сильнее. Тобирама двигался так резко, размашисто, что заставлял Ханакару исступленно хватать ртом воздух. А потом накрывал ее губы своими и ловил ее протяжные стоны. Она не пыталась контролировать себя. Если хотелось кричать — кричала. Хотелось впиться в его шею губами — впивалась. Ощущая всю гамму эмоций, головокружение, как будто вот-вот отключится от переизбытка чувств, она не заметила, как нечто мощное поднималось из глубины ее тела. Ханакара не поняла, что происходит с ней, но расслабилась, позволяя случиться всему, что угодно. Тело свело судорогой, и она инстинктивно подалась назад, пытаясь отодвинуться от Тобирамы, но он не позволил — наоборот, стиснул сильнее и продолжил настойчиво вколачиваться. Он губами прижался к ней, как будто говоря, чтобы она расслабилась и доверилась ему. Ханакара почувствовала себя беззащитной, но ей не было страшно от этого. От нарастающего напряжения она задыхалась. Мощная волна наслаждения резко, когда Ханакара не ожидала, разбилась об ее остатки сознания, вынуждая издать мучительный протяжный стон. Она изо всех сил прижалась к Тобираме, хваталась за его плечи и пыталась унять дрожь своего тела и продлить миг удовольствия. Ей хотелось одновременно плакать и смеяться, эмоции хлестали через край, и, казалось, это они продолжают вибрацией проходить сквозь тело. Он остановился, так же тяжело и сорванно дышал ей в шею, но оставался внутри. Ханакаре казалось, что в эту минуту в ней ни осталось и капли сил, чтобы сделать хоть одно движение. И в Тобираме тоже. Поэтому некоторое время они оба так и лежали в объятиях друг друга. Он слегка отстранился и посмотрел на Ханакару, ласковым взглядом блуждая по ее лицу. — Теперь мне ясно, почему люди этим занимаются. Это даже слишком хорошо, — сказала она слегка осипшим голосом. — Хотя, наверное, в этом деле «слишком» не бывает. — Видимо, тебе нравится погрубее. — О, — воскликнула она. — Возможно. Думаю, надо пробовать по-разному, чтобы понять, как мне нравится больше. Но сейчас… В тебе столько силы. Это было… безудержно. Тобирама низко и коротко рассмеялся. — Хочешь еще? — он вздернул брови вверх.