«Да. И именно ты позволила мне в это поверить».
— А ты — нет? — Элли,— карие глаза сощуриваются, смотря на неё оценивающе,— жизнь так не устроена. Пора бы давно начать здраво смотреть на мир. Рыжеволосая девушка ощущает, как начинает подрагивать челюсть, как её начинает сводить от того, как она сама сдерживается, чтобы не сказать лишнего, не повредить и так рвущуюся по швам связь. Между ними более ничего не сможет произойти, что сможет заново возобновить былое доверие. Элли доверила ей себя, впервые в жизни позволила любить, несмотря на собственный характер и пережитые в одиночестве дни, увидеть себя в свете самых разных огней, будь те разгорающимися из-за особого воодушевления или же потухающими из-за секретов, которые она рассказывала шёпотом по ночам. — Просто закрой уже рот. Элли отточенными движениями отпирает запертую изнутри дверь, дотрагиваясь до ручки и замирая в таком положении с опущенной вниз головой. Она хочет обернуться, в последний раз посмотреть на лицо, на девушку, которая однажды помогла ей поверить, что в жизни может происходить что-то светлое, похожее на солнечные лучи, но не может себя пересилить, закрывая только глаза. Звук ходящей по петлям двери разрушает короткое молчание между ними, и Элли переступает за порог изученной квартиры, решая оставить после себя след и с грохотом закрыть дверь, оставляя Райли наедине со своими мыслями. Но ей не дают этого сделать, потому что на полпути её окликают небрежно: — Знаешь что? Перед тем, как ты наконец уйдёшь, хочу, чтобы ты знала, что я просто пожалела тебя. С такой, как ты, кроме меня никто бы не захотел больше связываться,— Элли цепляется за лямки рюкзака с пылкой силой, начиная спускаться по лестнице вниз вопреки слышимым словам,— ты должна сказать спасибо, что я вообще согласилась быть с тобой. — Сука. Произойди это всё в доме Элли, та не смогла бы выгнать Райли, насколько сильно не попыталась бы. В этот вечер Элли впервые в жизни плачет так, как думала, что никогда не будет способна; просто она не принимала себя за слабую, рассчитывала, что никакое событие не потрясёт её настолько сильно, что захочется наплевать на таранящих мимо прохожих и присесть возле незнакомого подъезда на бордюр, доставая из кармана кожаной куртки сигарету. Одну, но такую необходимую сейчас; необходимую настолько же сильно, насколько губы Райли на собственной щеке, её слова о том, как им хорошо вместе. Было. Элли практически не позволяет себе думать, когда не докуривает, а вместо этого смотрит на исчезающий миллиметр за миллиметром табак, выгорающий и превращающийся в самостоятельно падающий на землю пепел. Она прикладывает сигарету горящей стороной к ребру своей ладони пару раз, оставляя несколько невыносимо жгучих следов, образовывая ими что-то вроде полукруга, а затем сжимает руку в кулак, чувствуя, как напрягаются сухожилия. Нора хмурится отличительнее всех, когда узнает, и пока Джесси, закинув руку на плечо рыжеволосой девушки, давал ей тишину и возможность спрятаться у него под боком и более не зажмуриваться в попытке остановить слёзы, она первая берет в руки чужой телефон, как только тот начинает смещаться по столу из-за вибрации, создаваемой звонком. Элли все ещё не переименовывала контакт, поэтому Нора только усмехается, замечая былое прозвище, которым рыжеволосая называла Райли; она сбрасывает звонок, даже не отвечая, и моментально блокирует номер. Нора вопросительно смотрит на Элли, будто спрашивая разрешение на что-то, и та быстро кивает, давая подруге право на все, что та пожелает сделать. Нора лишь хочет избавить Элли от далеко не нужной загнанности, от глупой привычки винить во всём себя, потому что рыжеволосая умеет переложить каждую тяготу на свои плечи и, медленно опускаясь все ниже и ниже из-за повисших над ней сложностей, корить себя за ошибки, которые она никогда не совершала. Райли — вот, кого нужно корить; и если у Норы прямо сейчас была бы возможность встретиться с ней лицом к лицу, она без колебаний высказала бы ей все, что думает, доводя до слез так же, как та довела до них Элли своим низким предательством. В школе тихо, Элли слышит только десятую часть того, о чём старается заговорить с ней Джесси, уже не достающий как прежде подталкиваниями плечом; он просит подождать его за примеченным свободным столом, успокаивая, что не задержаться долго, когда уходит за покупкой обеда. Элли не о чем думать, она достаёт мобильный из кармана толстовки, отрешенно пролистывает странички главного экрана, раздумывая над тем, что не сможет так запросто избавиться от всех вещей, намекающих на Райли. Райли, которая никогда не была её. Куда не посмотри, везде будет что-то, что заставит вспомнить о ней, хотя теперь с помощью Норы вся фотопленка и была пуста. Та была заполнена до этого фотографиями, где они с Райли вместе, и насколько Элли не любит фотографироваться, она неё отказывала ни единожды в том, чтобы запечатлеть вместе с ней моменты на камеру; домашняя гитара с выгравированной цикадой на ней тоже теперь вызывает двоякое ощущение. — Элли,— рыжеволосая поднимает голову, слыша знакомый голос,— привет,— Райли стоит перед ней, переминаясь с ноги на ногу и отводя взгляд в сторону; Элли интересно, связано ли это с тем, что она знает, насколько её зеленые глаза наполнены неверием, болью и неспособностью больше злиться из-за бессилия.— Я... — Уходи,— Джесси появляется с двумя пластмассовыми контейнерами в руках, кладя те осторожно на стол и сразу же вставая так, чтобы загородить подругу собственным телом. Элли опускает голову, желая просто-напросто закрыть уши руками и не слышать того, что может произойти дальше прямо при ней; она не хочет, чтобы Райли сейчас показывала себя виновной, раскаивалась, когда ещё совсем недавно она выставила её за дверь со словами, гремящими в голове разрушающим эхо. — Джесси, дай нам поговорить. — Ты не поняла меня?— Джесси не сдаётся, с напором отвечает на просьбы, проговариваемые старательно мягким тоном, будто Райли по-другому не умеет; он на это не ведётся, только добавляет в голос естественно рвущуюся оттуда грубость.— Проваливай. — Пожалуйста, мне нужна всего минута. Джесси выжидает, стоя на своём и видя, как темнокожая девушка не собирается сходить с занятой позиции; он дотрагивается до сгиба её локтя, насильно разворачивая в противоположную сторону. Но его на полпути останавливает совсем иная рука, настолько же сильная, как его собственная, и Джесси приходится взглянуть на того, кто осмелился вмешаться — парень чуть ниже него ростом, которого, возможно, где-то мельком он и видел в пределах школы, но никогда не примечал в вечно огромных толпах. — Эй, держи свои руки при себе,— подошедший в защитном жесте встаёт прямо перед Джесси, заглядывая тому бесстрашно в глаза. И рядом слышится слабый голос, принадлежащий ей — той, которую Элли до сих пор хочется уберечь несмотря на то, что по ней неосторожно и пренебрежительно потоптались её же ноги. — Джордан, не надо. Имя сопоставляется с увиденным тогда на экране телефона. Вот он, тот самый, который целый год имел возможность касаться Райли так же, как она касалась её. Элли не может не представить, перебирая собственные пальцы, как темнокожая девушка пообещала когда-то этому самому парню бросить её, оставить позади, отдаваясь лишь ему одному. — Отпусти, пока я спокойно прошу,— Джесси с неприязнью выговаривает сквозь сжатые зубы. Он отстаивает не себя, а Элли, все это время сидящую позади него в беззащитной позе,— забирай эту,— парень кивает в сторону Райли,— и вместе идите нахер отсюда. — Заткнулся бы ты. Что вообще можно было найти в этой мудачке, если она даже на разговор сама не способна? Джесси возвращается домой с подбитыми костяшками пальцев и впервые за все годы обучения полученным выговором, отстраняющим его от занятий на несколько дней. Когда Элли жила в приюте, её десятки раз пытались задеть, возможно, каким-то образом выставить её нарушительницей правил — да, она вела себя не по принятым в том месте установкам, не старалась быть в любимчиках тамошних преподавателей с помощью прилежности, большее количество времени засыпая на уроках и отказываясь выполнять дополнительную работу,— но она никогда из-за этого не расстраивалась, всегда считала, что имеет полное право быть такой, какой ей хочется быть без лишней напыщенности. Во время перепалок она могла дать не только вербальный отпор, но и физический, не заботясь о последствиях, потому что ей позже лишь делали выговор, но зато её честь была защищена. А тут она впервые почувствовала себя окрылённой, позволила человеку менять себя, вести за руку туда, куда заблагорассудится, когда на самом деле нужно было идти совсем в ином направлении. Райли затащила её в такую глубь, откуда уже вряд ли найдёшь выход. — Я решила подать документы в другое место,— об этом рыжеволосая уведомляет Джоэла, сидящего на диване в позднее время суток с очками, сползшими вниз по изгибу носа, и с газетой в руках. — Что случилось?— он тут же откладывает своё занятие в сторону, переключая все внимание на стоящую перед ним и погружённую в сомнения дочь. Элли пожимает плечами, косвенно говорит этим «ничего особенного», но Джоэл прекрасно видит, что просто так выбор бы не пал на что-то другое. Элли определилась с поступлением ещё несколько месяцев назад.— Элли, если ты сомневаешься, то тебе нужно только сказать, и я во всём тебя поддержу. — Спасибо. Она понимает, что ещё никогда прежде не обнимала Джоэла, того, кто смог доказать, что может быть её близким человеком, отцом, настолько сильно, выражая этим всю благодарность, накопившуюся к нему за прошедшие годы. — Получается, летим вместе?— Джесси загорается, как только узнаёт: его лицо практически не меняется, лишь на губах играет знающая полуулыбка, но Элли с лёгкостью может понять по переливающимся глазам и застывшей в воздухе в странном жесте руке, что тот невероятно рад узнанной новости. Она по собственной задумке не сообщала ему заранее свои планы, решая поставить в известность лишь за несколько дней до отлёта. — Типа того,— рыжеволосая произносит уже после того, как друг «нападает» на неё, оборачивая свои руки вокруг головы и прижимая её к собственному теплу. Она была так слепа: позволяла водить себя за нос и верила в то, чего никогда не случилось бы. Она впервые за всю жизнь разрешила самой себе окунуться, не задерживая дыхание, в океан мечтаний и надежд, чтобы кто-то, кому она доверяла так же сильно, как себе, выплыл оттуда первее и скользкими руками начал топить её. Она оказалась для Райли жалким экспериментом, который она так просто променяла на что-то более знакомое, приятное и одобряемое обществом. Райли поступала очень умело, работая сразу на две стороны, словно руками хватаясь за выгодное; Элли предпочитает думать так, нежели немного в другом, но более тёмном направлении, ведь может и быть и такое, что это именно она являлась для темнокожей девушки развлечением, а сейчас она преспокойно лежит на другом плече, вздыхая полной грудью от того, что избавилась от груза благодаря собственной же невнимательности. Райли играла с огнём, служа ему топливом, и знала заблаговременно, что этим пламенем сможет дотла опустошить Элли. Райли бы отпустить, оставить в тех днях, когда всё ещё было хорошо, чтобы не держать на неё обиду и не позволять ей по сей день оккупировать собственные мысли, но у Элли нет сил преодолеть свои же попытки зацепиться за прошлое; ни Джесси, ни Нора не упоминают о ней, но даже при таких условиях она продолжает вспоминать тёмную кожу чужих ладоней, по которым выводила размеренно круги большим пальцем, которые держала крепко своими руками, иногда в порыве не сдерживаемого желания льня к мягким прикосновениям. Райли в такие моменты усмехалась, продолжая совершать легкие поглаживания по бледной щеке, чтобы тихо назвать рыжеволосую девушку ласковым котом. Элли могла бы улыбаться прошлому, поступить мудро и спустить все обиды на то, что они обе, несмотря на всё, были ещё совсем распущенными, хотящими свободы, но для неё то время было действительно сложным, потому что у неё в возможностях появлялось многое, что хотелось попробовать. Влюбленность, переросшая совершенно неожиданно в любовь, никак в этот список не входила, но внезапно оказалась на первом месте среди всех забот, когда Райли разрешила ей, до невозможности зажатой и отстраненной, быть своей. Элли отдалась ей тут же, не раздумывая о последствиях, а темнокожая девушка только словами строила защиту для себя; во время их ночей она практически всегда держала руки при себе, не трогала Элли, говорила, что неопытна и боится испортить ощущения. И рыжеволосая ей верила, отпускала происходящее на самотёк, потому что для неё важнее всего было показать Райли, насколько та прекрасна. Пока у той в мыслях витала лишь одна затея — какую причину ей стоит придумать, чтобы отложить их следующую встречу. Элли сейчас и не знает, были ли все рассказы о плохом самочувствии и отказы из-за небольшой температуры или слабости правдой, потому что она всегда волновалась, не могла найти себе место. Переступая на уровень дальше, двигаясь вперёд и поступая в высшее учебное заведение, Элли чётко осознавала, насколько пострадает режим её дня, прибавится занятость и увеличится объём работы, которую нужно будет не только выполнить, но и усвоить, чтобы сделать всё правильно. Музыка всегда была её спасением: помогала засыпать, расслабляться, выплескивать собственные эмоции или восполнять внутреннее опустошение после тяжелых будней,— ради неё можно немного пожертвовать собственными жизненными удобствами. Тем более тогда, когда каждый близкий человек поддержал её в принятом решении. Музыка была персональным секретом Элли, но абсолютно каждый козырь пришлось выложить на стол для обозрения, когда начались учебные будни, заметно отличающиеся от школьных. Здесь уже не было надоедливых расчетных задач и прочей однотипной ерунды, во время которой Элли ранее могла только заснуть, и преподаватели в этом месте относились в каждому студенту, как к самостоятельному, взрослому человеку. Это рыжеволосой было более всего по душе. Постепенно она начинает привыкать к собственной группе, по надобности вливаясь в более-менее дружную компанию, когда на некоторых занятиях их разделяют на группы; и люди не принимают её за лишнее звено, не оставляют в стороне, окидывая презренными взглядами, потому что каждый в коллективе учится взаимодействовать с новыми людьми, заводить приятные знакомства. Среди них есть точно такие же, как Элли — более молчаливые, наблюдающие, серьезные,— есть ещё менее социализированные, более яркие, среди которых по итогу была выбрана староста, и взволнованные по поводу мелочей,— но в целом Элли находит спокойствие в нынешнем окружении. Ближе к ноябрю сообщается об итоговом концерте. Преподаватели вносят свою лепту в фантастические рассказы о том, как невероятно будут чувствовать себя студенты, выступая на большую публику, просят готовиться усердно и не пропускать грядущие репетиции, и Элли сначала чувствует волнение из-за того, что за всю свою жизнь пела и играла только четырём людям: первый из них — Джоэл, который учил её азам, наблюдая с гордостью за прогрессом, вторым и третим были Джесси и Нора, обычно уговаривающие её вплоть до соглашения, а четвёртый человек — Райли, и для неё нужно было играть особенно красиво,— но потом переживания плавно перетекают в лёгкую панику из-за того, что двух месяцев ей может не хватить, чтоб сочинить музыку и текст и довести их до идеала. Однако вдохновение находит Элли почти мгновенно, потому что однажды она сидит в комнате, где источником света является только горящая настольная лампа, а в ушах у неё наушники, в которых песни одна за другой заставляют её выстукивать пальцами ритм о колено. Она вникает в слова особенно медленной мелодии, беря карандаш и вертя его в ладони, когда появляется желание написать что-то рассказывающее о её жизни. И она пишет на листах блокнота, которые можно с легкостью выдернуть в случае неудач; пишет о Райли, о жизни которой больше ничего не знает, не знает, как она теперь выглядит, переехала ли в другой штат или осталась в родном городе. Элли не имеет и малейшего понятия, кем является Райли, и все равно позволяет ей по сей день овладевать собой. — Привет,— когда Элли видит перед собой светловолосую девушку, чьи пшеничные локоны, специально завитые на вечер, перекинуты через одно плечо, то изначально пытается отвести взгляд, чтобы не давать той ложные надежды на собственную заинтересованность. Она держит стеклянный стакан в руках, когда незнакомка аккуратно забирает тот в свои руки и делает оттуда глоток, улыбаясь после этого. Это смотрится дерзко, но Элли действительно начинает обдумывать собственные дальнейшие действия. Элли никогда не была человеком, кто ловил возможности одной ночи в свои руки — ей это казалось неуместным, вовсе необязательным для себя,— но и других, следующих подобному принципу, она не стыдила и не осуждала. Но в эти часы, переходящие постепенно в следующий день, именно Леа стала той, кто разрушил все ранее выстроенные установки рыжеволосой девушки, позволяя той трогать себя, задирать платье с отрывающимися нечаянно пайетками и хвататься за собственные бёдра, чтобы оставить на них не спадающие мгновенно следы от пальцев. Прикосновения к чужой коже, гладкой и снежно-бледной ощущаются обрывками свежих, будто запечатлённых несколькими днями ранее воспоминаний на задворках памяти. Под её ладонью податливость, усмирение, жгучее вожделение,— Леа немного хмельная, но оттого не менее раскалённая, лежащая под Элли и практически не смотрящая в её раскрытые глаза из-за собственной невозможности нормально мыслить — в крови достаточное количество алкоголя, которое смогло разжечь её тело, становившееся ещё более обмякшим, когда над ним возвысилась рыжеволосая девушка. А Элли думает только о том, как ей не хватает тех самых зрительных контактов, когда на неё смотрели из-под опущенных ресниц, одним только взглядом убеждая в правильности своих действий. «Так хорошо»,— знакомый голос произносит прямо у уха, когда более маленькие ладони умещаются на спине и притягивают ближе, так, что ей приходится наклониться, чувствуя чужое дыхание на чувствительной коже,— «не останавливайся». А в реальности всё иначе: Элли не понимает, что ей движет, но продолжает водить руками по теперь уже голому животу, поднимать выше уже задранную ткань одежды, непонятным образом держащуюся на бретельках. Леа служит временным обезболивающим, и она сама вовсе не против не заходить дальше этого; они созваниваются, чтобы договориться о встречах, совместить совсем разные расписания дня так, чтобы один вечер в неделю у них был целенаправленно выделен друг на друга. Элли не узнает её больше, чем ей нужно, и даже спустя несколько месяцев их времяпрепровождения вместе, рыжеволосая не знает даже место её обучения, потому что приходит далеко не за разговорами. Их отношения нельзя ни с чем сравнить, и Элли замечает, как ласковость из её движений пропадает — она опускается в окружение простыней, резкими действиями получая для себя звуки одобрения, которые ни капли не удовлетворяют её, не вызывают прежних эмоций. Всё, что у неё получается — слышать, как Леа называет её имя, и не чувствовать даже зарождения светлого внутри себя. Нора одним августовским, ничем не примечательным вечером дразнит её, обозначает словами излишнюю угрюмость, которую сегодня можно поубавить, всего-то потанцевать, чтобы расслабиться, но Элли складывает руки на груди, смотря на темнокожую девушку сверлящим взглядом и давая той понять, что сегодня совершенно не настроена на такого рода развлечения. Люди вокруг в отличие от неё ловят руками веселье, распивая алкогольные напитки, чтобы расслабиться и немного согреться от вечерней прохлады, напоминающей о том, что скоро наступит желтая осень. — Вот ты где!— даже сквозь гул, расходящийся по открытому пространству из-за шумных разговоров незнакомцев, наполненных смехом и шутками, понятными только собравшимся вместе компаниям, Элли слышит позади себя отличающийся выкрик. Женский голос звучит облегченно, радостно, но рыжеволосая не обращает на это внимание, продолжая слушать Джесси, озабоченно рассказывающего о собственных заботах, пока кто-то не сталкивает её с ног, водружаясь на спину. — Какого чёрта? Элли совершенно точно не ожидала такого, принимая случившееся за какую-то отнюдь не забавную шутку, но после того, как осматривает лица друзей, более-менее вернувшись в прежнее положение и почувствовав снова былую лёгкость от отсутствия чужого веса на себе, понимает, что ей лучше бы напрямую спросить, что, чёрт возьми, только что случилось? Этим кто-то оказывается та самая девушка, чей голос раздавался ранее за спиной; она узнает его, потому что темноволосая девушка чуть ниже её ростом стоит, опустив голову, словно провинившийся ребёнок, и невнятно бормочет свои извинения, пока Джесси и Нора переглядываются между собой, но не вмешиваются в происходящее. Элли хочет высказать всё родившееся внутри недовольство, от которого ей, возможно, станет наконец легче, и непонятно откуда родившаяся хандра отпустит её, но... она отчего-то сдерживается. Позже рыжеволосая думает, что она пришла к тому решению лишь потому, что не хотела при собственных друзьях выглядеть чересчур грубой. Девушка перед ней выглядит встревоженно, по одним скованным движениям видно, что произошедшее гложет её, заставляет хаотично бегать глазами по окружающим; но рядом с ней появляется другая девушка — одного с Элли роста, с характерными азиатскими глазами, похожими на лисьи, цветным оттенком волос и в точно такой же одежде, что и рыжеволосая. Нора и Джесси цепляются за внезапно обозначившееся знакомство, и Элли чувствует себя лишней, когда видит, как вечер для всех, кроме неё (и возможно, той темноволосой девушки, Дины, не танцующей под музыку, а только за ней наблюдающей) проходит самым наилучшим образом. Элли позволяет себе оценивающе оглядеть новых знакомых, и на Дину взгляд падает более всего — у той совершенно непривычная и необычная глазу внешность и большие карие глаза, которые отражают в себе свет прожекторов, с густыми ресницами. Но полученная из-за неё ярость всё ещё не проходит, и Элли отворачивается к сцене, стараясь сосредоточиться на концерте. Элли немного раздражается, когда Джесси возвращается в октябре в снимаемую ими квартиру в хмельном состоянии и начинает повышенным голосом, чтобы быть услышанным через коридор, рассказывать о том, что произошло за весь вечер, ведь она не рискнула быть в привычной ей компании сегодня. А уровень раздражения увеличивается потому, что Джесси делает огромный акцент на то, чтобы упомянуть, что Кэт, та самая с восточной внешностью, так же, как и рыжеволосая, интересуется девушками; он с усмешкой в голосе говорит, что Элли нужно поближе с ней познакомиться, а потом неожиданно переключает собственный поток слов на то, чтобы сказать, как легко ему стало на душе, когда он узнал, что Дине нравятся парни.«Естественно. Таким красивым девушкам нравятся только парни».
Элли трясёт головой, словно пытаясь избавиться от незапланированной мысли. Её вообще такие вещи волновать не должны. Однако Джесси есть до этого дело, и это как раз то, что по какой-то неизвестной причине увеличивает накал рыжеволосой. Через несколько дней после этого она вежливо, насколько это в её собственных силах, сообщает Леа, что им нужно прекратить встречаться друг с другом, и светловолосая девушка не интересуется, с чем это связано, чем облегчает Элли, потому что та сама не до конца понимает, почему решилась сделать то, что обдумывала уже приличное количество времени, только тогда, когда она начинает падать в возможную новую пропасть. Кэт вскоре сообщает, что устраивает небольшой вечер по случаю действительно важного для неё дня, но не сообщает о главной причине ещё несколько дней, держа в напряжении — Элли и без подобной таинственности не любит посещать подобные мероприятия, тем более, что каков бы ни был случай, ей придётся выходить из собственной зоны комфорта, обязательно, во-первых, переодеваясь в те вещи, которые приходится надевать раз в несколько лет. Последний раз был полтора года назад, в день выпускного, ради фотографий с которого было необходимо сочетаться с остальными одноклассниками по дресс-коду. Элли на те снимки смотрела лишь единожды, когда Джоэл просил ей показать, а затем выделила ему один, который он впоследствии поставил в рамку на комод рядом с потертой фотографией родной потерянной дочери, Сары. Остальные пылятся в том месте, куда рыжеволосая редко заглядывает. А всё потому, что там знакомые черты лица, выделяющиеся из всего классного потока, и настоящая улыбка; и Элли стоит не рядом с ней, не держит её за талию, а занимает место где-то поодаль, в компании парней, на большинстве кадров. Причиной встречи оказывается празднество — день рождения Дины. Элли только остаётся надеяться, что её подарок не будет выглядеть скудно на фоне остальных. Воздух застревает где-то в горле, когда Дина входит под руку с Кэт в помещение; им всем нужно затаиться, не издавать и звука, но Элли даже стараться не нужно, потому что она действительно на мгновения забывает, что вокруг неё целая группа незнакомых людей, и машинально задерживает дыхание. Она не может сдержаться от того, чтобы пройтись взглядом по чужой фигуре, наполовину запрятанной под пальто, по стройным ногам медового цвета, которые невероятно красиво выглядят на высоких каблуках. Дина смотрится настолько гармонично, что даже её чёрные-чёрные волосы притягивают взгляд, завиваясь и кончиками дотягиваясь прямо до талии. Кэт снимает с её глаз тканевую повязку, послужившую деталью для скрытности сюрприза, и зал взрывается возгласами, которые и приводят Элли в сознание. Она часто моргает, осматриваясь вокруг и слыша, как Нора уже с радостью поспешила к виновнице праздника, чтобы рассказать той свои пожелания. Её друзья легко нашли общий язык и с Кэт, и с Диной, в то время как она сама не питает особого притяжения к первой и не может разобраться в личном отношении ко второй — Дина ведь заставила её знатно разозлиться, но эти воспоминания уже так смутны из-за того, что теперь на неё хочется смотреть, смотреть и смотреть. Пусть даже только издалека. Элли уверена, что такое желание таится в ней только по причине того, что на красивых людей всегда неосознанно засматриваешься, медленно вкушая особенности не только внешности, но и движений. Джесси в тот день показывает наиболее худшую из своих привычек, ставя в неловкое положение не только себя, но и двух подруг, пришедших с ним. Злости Элли на парня нет предела, когда на помощь вызывается темноволосая девушка, подхватывая Джесси под вторую руку и направляющуюся на улицу с такой ношей на своих плечах. Элли не знает отчего, но смягчает голос, обращаясь к Дине, и они на удивление спокойно начинают строить разговор, временами посмеиваясь. Жар приливает к щекам, но рыжеволосая спешит сослать такую реакцию на уличную прохладу — она ведь вышла без верхней одежды, как-никак. Дина начинает приглушенно, и через несколько произнесённых ею слов слышится, как она глубоко выдыхает из-за того, насколько Джесси опирается о неё; она сомневается, но что действительно поражает Элли — то, что темноволосая девушка спешит извиниться за то, что произошло ранее в конце лета. Она ведь некоторое время назад сама осознала свою ошибку — так грубо ответить всего-то из-за того, что человек перепутал тебя с тем, кого отчаянно искал в толпе. Тогда Элли показалась для Дины тем самым успокоением, которое она ждала. И Элли сама же увеличила чужое волнение своими резкими словами и отношением. Она не может сдержаться от того, чтобы сказать, как красива Дина. Только закрыть глаза на несколько долго тянущихся секунд перед входом в кафе всё же приходится, чтобы выветрить из головы приблизительные картинки того, как на покатых плечах темноволосой девушки смотрелся бы её пиджак вместо серого пальто. Элли узнает знакомый блеск в чужих глазах, когда все ещё малознакомая ей Кэт пытается сблизиться с ней, предлагая в самые различные дни прогулки, но игнорирует знаки, которые девушка ей подаёт. Но не признать её мастерство рыжеволосая не может, искренне удивляясь тому, как задумка тату получилась у неё ещё лучше, чем планировалось; Кэт назначает две сессии, за которые много чего ведает о себе и своей работе в перерывах, задаёт напутствующие вопросы ей и терпеливо ожидает ответы, которые Элли обдумывает некоторые секунды, чтобы случайно не рассказать больше, чем требуется. Но итог всё равно выходит более чем прекрасным — Элли действует по указанным ей инструкциям, обрабатывая свежую татуировку на руке мазью, но не упускает возможности оглядывать её каждый раз, когда взгляд невольно падает на ту область. В благодарность за осуществлённую мечту Кэт получает от Элли соглашение на то, чтобы встретиться. Кэт не нравится ей как девушка. Элли о ней не думает уже позднее перед сном, не думает, как о ком-то, кого она хочет с рвением держать за руку. В таком ключе она думает о Дине, но несмело старается не позволять себе представлять её образ слишком часто. Кажется, будто она предаёт прошлое. Но сейчас все её мысли занимают чужие чёрные локоны волос, мягко откинутые за плечи, аккуратный контур губ и глаза цвета речного камыша, которые необычайно заметно и завораживающе темнеют при свете луны, сливаясь со зрачками. — Что?— рядом вздыхает Джесси, и нельзя не спросить у него причину этого. — Дина снова отказалась от свидания. — Слушай, может, стоит отстать, раз уже в который раз она отшивает тебя?— Элли отвечает, складывая руки на груди. Вопрос получается неожиданно резким, но Джесси не улавливает меняющееся настроение, задавая встречный вопрос. — А с каких пор ты стала советы раздавать, когда никто не просит? — А с каких пор ты слово «нет» воспринимаешь в противоположном значении? Джесси воспринимает перепалку в шутку, не сдерживаясь от легкого смеха, пока рыжеволосая старается тихо вздохнуть и развернуться на пятках, чтобы от чужого взгляда скрыться в своей комнате. Для парня это всего-то пустяки, но Элли не может представить, как тот добьётся однажды своего и станет тем, кто сможет с легкостью представлять Дину остальным как свою девушку. У неё нет права раздражаться, она хочет разделять счастье друзей, но собственная эгоистичность не позволяет ей этого сделать. И тогда она впервые сознаётся себе в том, что Дина смогла в короткий срок одними глазами добраться до неё и схватить в плен. Она вовсе не замечает, как собственные ноги несут её к уже знакомому месту, пригвождая под показанным однажды окном, и искать мелкие камни под ногами, бросая те невысоко в воздух, чтобы они стукались о стекло. Дина немногим позже высовывается из оконной рамы, и изначально хмурое лицо кардинально меняется, стоит ей заметить Элли; она послужила причиной её улыбки. Рыжеволосая на свой страх и риск решает проверить собственные догадки, в самый последний момент после их душевной, расслабляющей прогулки окликая старшую девушку и с замиранием сердца наблюдая, как та в тот же момент незамедлительно разворачивается к ней лицом, и волосы её будто в замедленной съемке вслед за движениями отбрасываются за спину. Элли ей глупо улыбается, обещает удивить завтра и быстро уходит домой, слыша, как бьется собственное сердце. Время, проведённое с Диной, помогло Элли впервые за долгое время вдохнуть полной грудью. Она играет ей, нарушая собственные правила — не открываться так быстро людям, и поёт первую песню, что написала после расставания в старшей школе, которую не слышал ранее никто, кроме неё самой. И несмотря на то, что практически все свободное время она размышляет о Дине, её смуглой коже, разукрашенной веснушками и многочисленными родинками, которых коснёшься губами и ощутишь светящее на голову солнце, вдохновение для написания музыки для семестрового концерта она продолжает черпать из прошедших дней, когда она с нетерпением ждала ночи, чтобы смочь спустить с себя многослойную маску и дать волю эмоциям. Но Дина её выслушивает, восхищается, а получить от неё настолько яркую реакцию — выше любой похвалы; Элли не нужно стараться, чтобы её улыбка запечатлелась в памяти особо выделяющимся воспоминанием. Сама мысль о том, что кто-то иной станет с ног до головы осматривать Дину, пытаться с ней познакомиться, делать множество комплиментов для этого, нахально улыбаться, доводит Элли до моральной встряски. И из-за этого она некоторое время грубит Джесси, потом ставит в неловкое положение официанта в кафе (будь он проклят). Отчасти нездоровое собственничество в ней воспиталось после обдумывания прошедшей почти двумя годами ранее ситуации; Дина всё ещё не её, возможно, никогда не станет её, но Элли ничего не может поделать с собой, осознанно понимая, что каждое рвение оттолкнуть от темноволосой девушки любого, кто захочет с ней сблизиться, кроется в её собственной неуверенности. Разве она заслуживает Дину? Всё то время, что они знакомы, она лишь отторгала получаемые прикосновения, предпринимала попытку прекратить общение из-за зародившегося страха, думала о прошлом, пока перед ней открывалось столько невероятных возможностей. Поэтому когда она слышит через трубку телефона задушенные всхлипы, которые Дина отчетливо пытается подавить, а после этого заслуженно получает молчание на долгие дни, моральное состояние сходит на нет. Элли держит ладонь на собственном запястье, пальцами оглаживая контуры надетого на нём браслета — Дина совсем близко, стоит позади неё и дышит горячим воздухом, опаляя им шею, пока руками пробирается вокруг талии в попытке окольцевать Элли, чуть ли не загнать в угол. Тогда ей в мгновение стало не по себе, жарко настолько, что одежда казалась жестоким заточением, а ощущение чужих ладоней на себе — нещадной пыткой. Она снова чувствует себя невероятно правильно, но так, как никогда не было с Райли. И даже будучи в темноте, Элли зажмуривается что есть силы, чтобы прогнать надоевшие мысли из головы; рядом с ней непередаваемо прекрасная девушка, жаждущая её, теперь не вводящая в тупик, а открыто прижимающаяся к спине в желании показать собственное желание. И вместо того, чтобы ответить ей, наконец восполнить все моменты, когда хотелось дотянуться и хотя бы кончиками пальцев провести по щеке, чтобы увидеть в блаженстве закрывающиеся карие глаза напротив, Элли позволяет себе возвращаться в моменты полного отчаяния. Райли в прошлом. Райли — не Дина. Райли — ничтожно малая часть того, что теперь значит для неё старшая девушка. И от этого страшно, потому что неизвестно, что может произойти в будущем, и если случится так, что Дина оставит её, уйдёт так же неожиданно, как появилась перед ней в августе, то Элли на этот раз не сможет совладать с этим, не захочет. Отчего-то Элли заранее знает, что губы её на вкус слаще любого медового персика. Эти мысли приходится отложить в самые потайные уголки памяти, когда наступают новогодние каникулы, и у Элли нет возможности видеться с Диной вживую. Рыжеволосая в некоторой степени опасается, что вся её назревшая уверенность успеет улетучиться, как только у них снова выдастся шанс встретиться и посмотреть друг другу в глаза; и это правда происходит, когда во время очередного их звонка друг другу Дина умело притворяется, будто не делает ничего из ряда вон выходящего, стягивая через голову собственную кофту. Элли тогда тяжело сглатывает, глубоко вдыхает полной грудью, видя четкие очертания чужой фигуры и чувствуя покалывание в ладонях от того, насколько не сдерживаемо оказывается её желание притронуться к медовой коже и подтвердить свои догадки о том, насколько та мягко ощущается под пальцами. Теперь она может так думать, ведь после произошедшего не остаётся сомнений — Дина так же видит в ней что-то особенное, и из-за этого Элли чувствует возненавиденное когда-то чувство, но заново успевшее полюбиться — бабочек в животе. Даже если Дина погубит её, ей будет не жалко довериться ей и отдаться полностью. Элли откладывает гитару в сторону, которую всё это время держала на коленях, вспоминая прошедшие года и особенно освежая в памяти последние несколько месяцев, что позволили ей наконец перевернуть мышление и заставить мир заиграть новыми красками, отвлекая от постоянной серости. Она встаёт на ноги, направляясь к свету, включенному в проходной комнате, чтобы напоследок перед сном выпить дешевый разбавляемый кофе, чуть подслащённый и без сливок. Ноги касаются паркета, посылая табун мурашек по ногам, но Элли не ускоряется. Она продолжает медленно вышагивать, по пути ладонью потирая лицо. Завтра ей рано вставать, чтобы успеть к первому занятию в новом семестре, но былые переживания по этому поводу успели испариться, потому что единственная волнующая теперь вещь — неизвестная причина, из-за которой Дина несколько дней подряд не хочет с ней разговаривать. Она сама проходила эту стадию отрицания, когда мысли о Дине начали постепенно заполонять утро, день и ночь; и некоторые из них были далеко не невинными, и Элли совсем не горда этим. Но если она сама смогла сознаться себе в собственной слабости перед старшей девушкой, это не значит, что та сможет в такой же манере убедить в этом себя. Дина другая. И Дина может прийти к совершенно другому решению. Но Элли многое бы попыталась сделать, чтобы каждый день заставлять её улыбаться и чувствовать себя самой прекрасной девушкой в мире. Она уже дотрагивается ладонью до дверного косяка кухни, когда слышит дверной звонок. Элли напрягается, начинает тут же обдумывать, кто мог заявиться в такое позднее время: это не могут быть соседи, потому что она ведёт себя настолько тихо, что создаётся видимость, будто в квартире вовсе никого нет; это не может быть раньше срока вернувшийся Джесси, потому что ему нужно пробыть на соревнованиях ещё минимум три дня; и она прекрасно знает, что остальные её друзья сейчас вместе хорошо проводят оставшийся день уикенда. Кроме Дины. Она даже не может узнать, что та сейчас делает и о чем думает; Элли ещё раз машинально дотрагивается до браслета, направляясь ко входной двери. За ней тихо, и Элли совсем забывает, что нужно сперва посмотреть в дверной глазок для успокоения, что там её не ждёт кто-то, кого она не знает. Но она поворачивает ключ и... — Дина?