и грянет

Ночь выдалась тёплой и свежей. На небе мерцали звёзды, вместе с полной луной освещая дорогу каждому, кто в этот поздний час не побоится выйти на улицу. В числе таких храбрецов была и Эпонина. В тот миг, когда часы на площади пробили полночь, она уже прибыла на улицу Вожирар. Здесь её дожидались Монпарнас, Брюжон, Бабет, Живоглот и Звенигорш. Бандиты подготовились к «делу» основательно: в кармане Монпарнаса можно было отыскать острый тонкий нож, а Живоглот держал в руках кривые щипцы, которые у воров называются «косынкой». Других инструментов Эпонина не разглядела, но была уверена: каждый прячет в своих карманах какую-нибудь железяку, которая способна и взломать дверь, и проломить чью-нибудь голову. — Хорошая добыча, — громовым голосом, который должен был быть шёпотом, проговорил Живоглот и поглядел на особняк, возле которого они собрались. — А заборчик-то невысокий, любой мальчишка переберётся, — добавил бесплотный, тощий Бабет. — Главное — не наделать шума. — Вы знаете, что делать, если без него не обойдётся, — тихо и загадочно закончил Монпарнас. Эпонина встрепенулась. Всё это время она разглядывала богатый двухэтажный дом, скрытый за узорчатым кованым забором. Одно из окон было распахнуто, но свет — главный враг любого вора — не горел нигде. Улица дышала прохладой и тишиной, привычной для весенней ночи. — Кажется, кто-то обещал мне, что вы никого не тронете, — серьёзно сказала девушка. Она попыталась взглянуть на Монпарнаса, но на его прежнем месте отыскала лишь темноту. Юноша в мгновение ока очутился за её спиной. — Если только никто не проснётся, — сладким, но страшным голосом произнёс Монпарнас. — А иначе мне придётся вновь усыпить их, и на этот раз — увы, навсегда. Эпонина представила, как тонкий нож Монпарнаса одним движением лишает жизни невинную пожилую пару, и по её спине пробежал холод. Это было неправильно. Украсть несколько сотен франков и пару украшений в её понимании совсем не равнялось лишению жизни: одно дело — обеднеть, и совсем другое — бесславно погибнуть. Эпонина стиснула зубы. Ловким движением руки она схватила Монпарнаса за запястье, притянула чуть ближе к себе и прошептала: — Если хоть одна живая душа пострадает, то ты об этом пожалеешь. Монпарнас нагло усмехнулся и вырвал ладонь. — И что же со мной будет? Ответ Эпонины утонул во мраке. Монпарнас, Бабет, Звенигрош, Брюжон и Живоглот, не издав ни звука, отправились к дому. Их шаги были тихими, движения — незаметными, а силуэты и вовсе казались бесплотными тенями, сотканными из низости, мерзости, жестокости и порока. Цепкий взгляд Эпонины улавливал всё, к чему прикасались эти отвратительные создания, и немного рассеялся лишь тогда, когда Живоглот своими ржавыми щипцами почти бесшумно взломал тяжёлую дверь. Эпонине показалось, что воздух стал гуще. Она поглядела вперёд, затем — назад, а после — вправо и влево. Улица была безлюдна, но в этой пустоте отчётливо чувствовалось какое-то неуловимое движение. Высокие деревья, составляющие часть Люксембургского сада, отбрасывали на улицу огромные тени, напоминающие мифических чудовищ. Казалось, сама темнота в этот миг обрела душу, и спасти от неё мог лишь высокий масляный фонарь, возле которого стояла Эпонина. Минуты в эти мгновения казались часами. Эпонина уже успела про себя спеть какой-то старый мотив, станцевать, не двигаясь с места, и раз двадцать внимательно осмотреть пустующую улицу. Вдруг что-то произошло. Эпонина ощутила это раньше, чем осознала, и её сердце пропустило громкий удар. Смесь волнения и испуга сковала тонкий силуэт, но воспалённый разум, почти неподвластный чувствам, продолжал усиленную работу. Эпонина увидела, как в одном из окон первого этажа зажёгся свет. Ей даже показалось, будто она различила тёмный силуэт, промелькнувший сквозь тени. «Это всё наваждение», решила она, тем не менее продолжив наблюдать за светящейся точкой. С минуты на минуту бандиты должны были закончить своё дело, и Эпонина искренне надеялась, что свет за окном — дело совсем не их рук. Она помнила: Монпарнас может быть тише воды и ниже травы, если только действительно этого захочет. Любознательность и живой интерес толкали Эпонину в дом: ей всё же хотелось узнать природу загадочного света и блуждающей тени, промелькнувшей где-то во мраке. Но разум твердил: «жди». И она ждала — казалось, даже дольше, чем должна была, толком не зная, к чему приведёт это ожидание. Через две или три минуты, показавшиеся вечностью, Эпонина услышала шаги. Быстрые и шумные, они больше не были похожи на тень или наваждение. В доме что-то происходило. Эпонина медленно приблизилась к кованой калитке и обратилась в слух: звук становился всё отчётливее, и на миг ей показалось, что это возвращаются бандиты. Но ожиданиям Эпонины в этот миг не суждено было исполниться: из дома вышел человек, не имеющий ничего общего ни с Монпарнасом, ни с Бабетом, ни с Брюжоном, ни с Живоглотом, ни со Звенигрошем. Это был высокий светловолосый юноша, одетый в белую рубашку и бриджи, но босой. Он оглядывался по сторонам с непониманием, но взгляд голубых глаз был на удивление бодр и сосредоточен. Эпонина узнала эти глаза даже в полумраке. — Месье Анжольрас… Её полушёпот, полный удивления, недоумения, неловкости и смятения, казался не громче вздоха. Анжольрас молчал. Несколько секунд они стояли по разные стороны закрытой калитки, не зная и не понимая, что следует говорить. Ночь, как известно, имеет свойство лишать нас способности мыслить разумно. — Мадемуазель Тенардье? — наконец произнёс Анжольрас, с недоумением глядя на девушку. — Эпонина? Что Вы здесь делаете в такой час? Эти слова подействовали на Эпонину отрезвляюще — в неё словно бы плеснули ледяной водой, чтобы заставить наконец проснуться. Теперь ситуация показалась девушке глупой, гнусной, неприемлемой и совершенно невообразимой. Эпонина громко вздохнула прежде, чем начать говорить. Соблазн солгать в этот миг был велик, как никогда, но что-то невидимое, непонятное и невыразимое удержало её от этого поступка. — Ваш дом сейчас грабят, — сказала она негромко. Анжольрас нахмурился. — Откуда Вы знаете? Эпонина прикусила губу и заглянула юноше прямо в глаза. — Попробуйте догадаться сами. На лице Анжольраса разом выразились непонимание, негодование и недоверие. Даже сквозь кованые прутья калитки Эпонина видела, как его лицо меняется, а страшная отгадка медленно завладевает разумом. — Вы не могли… — свет фонаря сделал его суровый взгляд ещё более суровым, но Эпонина, уже готовая к такому раскладу, выдержала его без труда. — Вы ошибаетесь, — печально сказала она. — Я, наверное, очень разочаровала Вас. Анжольрас взглянул на неё внимательно и строго. — Я не ожидал от Вас подобного поступка. — А я не ожидала, что встречу здесь Вас, — негромко ответила Эпонина. — Эта ночь горазда на сюрпризы. Но, знаете, — она задумалась, а затем продолжила, чуть прищурив карие глаза, — Вы совершите ошибку, если решите, что я позволю кому-нибудь Вас обокрасть. С этими словами Эпонина издала громкий звук, напоминающий нечто среднее между свистом и пением птиц, которое иногда можно услышать в Люксембургском саду. Это служило сигналом. Не прошло и минуты, как у входной двери показалось пять мрачных силуэтов. Эпонина без труда различила их — то были Монпарнас, Брюжон, Живоглот, Бабет и Звенигрош. — Бросайте всё! — воскликнула она, заметив в руках бандитов полные мешки, подозрительно звенящие при перемещении. — Бегите! Монпарнас взглянул на неё с недоумением, и в тот же миг в его руке блеснул острый нож. Эпонина замотала головой. — Не вздумай! — её звонкий голос прорезал ночную тишь. Монпарнас отшатнулся. Бросив на Эпонину злой взгляд, он шепнул что-то остальным бандитам, и вскоре все пятеро скрылись в ночной темноте. Улица вновь опустела. Всё здесь было, как раньше: та же полная луна, те же звёзды, деревья, калитка и особняк, совсем не выглядящий как дом, переживший неудачное ограбление. Эпонина выдохнула. — Вот видите, — сказала она с улыбкой и сделала шаг в сторону, чтобы покинуть эту злополучную улицу. — Ещё раз простите за беспокойство, месье. Анжольрас не ответил, но этой встрече не суждено было прерваться так скоро. Удивительная вещь — случайность. Вещи, произошедшие в нужное время и в нужном месте, порой решают нашу судьбу. Так произошло и на этот раз: не успела Эпонина сделать и нескольких шагов, как услышала позади себя незнакомый женский голос. — С кем ты разговариваешь в такой час? Мне показалось, что я слышала какой-то шум. Эпонина развернулась и изумлённо взглянула во двор, скрывающийся за калиткой. Возле Анжольраса стояла статная светловолосая женщина лет сорока пяти, вероятно, совсем недавно поднявшаяся с постели. Даже в длинной ночной рубашке она глядела царицей, а глаза её были такими же, как и у юноши рядом. — Нас пытались ограбить, maman, — послышался Эпонине голос Анжольраса, и она вновь приблизилась к забору. — Но моя знакомая, мадемуазель Эпонина Тенардье, вовремя заметила воров и прогнала их. Эпонина застыла в изумлении. Мадам Анжольрас, удивлённая не меньше, теперь глядела прямо на неё. — Вы совсем продрогли, дитя, — сказала она и распахнула калитку. — Может быть, зайдёте в дом, и мы выпьем чаю? Я всё равно теперь не засну, а горячий чай и приятная беседа скрасят эту ночь. Эпонина вопросительно взглянула на Анжольраса, и тот кивнул, а после — вежливо распахнул кованую калитку. Дом оказался ещё больше, чем показалось девушке в самом начале: широкий и светлый, он буквально кричал о высоком статусе своих владельцев. Неудивительно, что Монпарнас облюбовал это место, подумала Эпонина, следуя за Этьеном и мадам Анжольрас, которая, как оказалось, носила имя Изабель. В воздухе теперь почти не ощущалось той напряжённости, которая витала здесь раньше. Каменные стены особняка казались уютными и гостеприимными, а широкие коридоры хранили множество семейных реликвий, портретов, антиквариата и тайн. В отличие от Тенардье, мадам и месье Анжольрас, вероятно, были богаты с самого начала: в доме всё было к месту, но дорого, и Эпонина не нашла ни одной ненужной безделицы, которые так любила приобретать её мать. Здесь было просторно, светло и чисто, но что-то давящее, тяжёлое и чужеродное виделось в этих высоких потолках и витражных окнах. Небольшая круглая столовая, в которую мадам Изабель привела Эпонину и Этьена, показалась девушке одной из самых приятных комнат в этом месте. Благодаря канделябру, зажжённому мадам Анжольрас, из угла тянулся тёплый жёлтый свет, и два суровых лица, окружающих Эпонину, становились словно бы немногим мягче. — Так как Вы оказались на улице в такое время? — спросила мадам Изабель, доставая из сервиза три фарфоровых чашки. Она предпочла приготовить чай сама, а не будить служанку, которая на днях умудрилась подхватить простуду. — Я решила прогуляться, — бойко ответила Эпонина, на мгновение позабыв, что это ложь. — По ночам, знаете, лучше думается. Мадам Изабель улыбнулась и оценивающе поглядела на Эпонину, а после — на сына, хранившего всё это время странное молчание. Девушка показалась ей необычной: она совсем не была похожа на других богатых барышень, которых Изабель доводилось видеть на балах, встречах и приёмах. — Этьен тоже иногда приходит домой заполночь, — произнесла она и аккуратно поставила на стол поднос с тремя полными чашками. Эпонина усмехнулась и взяла в руки одну из чашек, едва не пролив чай на тонкое синее платье. Несмотря на состояние родителей, её воспитание было далёким от того, какое обыкновенно давали своим дочерям богачи. — Размышляете о революционных делах? — с видом знатока и огнём, промелькнувшим в глазах, Эпонина обратилась к сидящему рядом Анжольрасу. Он был спокоен, но молчал, предпочитая, вероятно, наблюдать за беседой, а не участвовать в ней. Вопрос застал его врасплох, но Этьен не подал виду, а только кивнул. — Иногда меня посещают интересные мысли, которые я позже озвучиваю на собраниях, — сказал он чуть позже. Мадам Изабель хмуро поглядела на сына. — Когда-нибудь это тебя убьёт, — прошептала она. — Я готов погибнуть, если эта смерть не станет напрасной. Фраза, сказанная вполголоса, прозвучала так, словно была ударом. Эпонина ощутила странное волнение, когда смысл слов дошёл до неё и намертво, будто прописная истина, впечатался в разум. Все они, возможно, погибнут — она знала это; но знать и осознавать — не одно и то же. — Каждый из Ваших друзей думает так же, — сказала Эпонина. Мадам Изабель удивлённо взглянула на девушку. — И Вы тоже? — И я тоже. На долгие несколько секунд в столовой повисла тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов. Анжольрас, закончивший с чаем, хотел было нарушить её, но замолк: из глубины коридора послышались тяжёлые шаги. — Вероятно, мы разбудили отца, — тихо произнёс юноша. Он оказался прав: вскоре в столовую вошёл высокий пожилой мужчина, одетый в халат и домашние туфли. Он казался сонным, раздражённым и усталым, но даже теперь излучал удивительную силу. Если бы в этот миг Гаврош последовал за сестрой, то наверняка узнал бы этого господина. — Разве уже утро? — сказал он громким голосом, совсем не похожим на старческий. — Иначе я не представляю, для чего вы решили выпить чай. — Нам не спалось, Франсуа, — ответила мадам Изабель, пока её супруг сурово глядел на сына и с непониманием — на гостью. — Можешь присоединиться, если хочешь. Господин Анжольрас не принял предложения супруги. При достойном отношении к ней, в котором, впрочем, навряд ли было место для любви, он почти никогда не соглашался ни с одной её мыслью. — Оставлю это вам, — произнёс он, после чего задержал холодный взгляд на Эпонине. — С каких пор в наш дом пускают проходимцев? На ум девушке пришёл с десяток острот, но она сочла их неуместными и промолчала. — Не стоит звать каждого человека, который имеет ко мне отношение, проходимцем, отец, — возразил Этьен. — В конце концов, эта девушка — наша гостья, — добавила мадам Изабель. Господин Франсуа тяжело вздохнул. — Прежде, чем приглашать в дом гостей, следовало обсудить это со мной. Эпонина больше не могла выносить такой грубости. Часть её рвалась ответить старику той же монетой, но другая, разумная, советовала покинуть этот дом и больше сюда не возвращаться. — Месье Анжольрас прав, — сквозь зубы проговорила девушка, глядя куда-то в сторону. — Уже поздно, и мне, наверное, стоит пойти домой. Даже такие проходимцы, как я, — она всё же позволила себе небольшую колкость, — не имеют привычки ночевать на улице. С этими словами Эпонина поднялась на ноги и отправилась к выходу, коротко поблагодарив мадам Изабель за чай. Она была обижена, расстроена и рассержена на отца Анжольраса, но осталась полна уважения и благодарности к его матери. Как бы то ни было, посещение этого места Эпонина сочла удивительным, пусть и не собиралась когда-нибудь сюда возвращаться. На улице оказалось холоднее, чем в полночь. Поднялся ветер, и тонкое платье теперь показалось Эпонине совсем ни на что не годным. Размышляя о том, что нужно было взять плащ, она направилась к калитке, но остановилась, услышав позади себя звук шагов. То был первый человек, которого она здесь увидела, и последний, кого ожидала встретить. — Вам не следовало покидать нас так скоро, — сказал Анжольрас, и его голос не выдал совсем никаких эмоций. — Ваш отец думает иначе, — горько усмехнулась Эпонина. В свете одного-единственного фонаря она едва могла видеть лицо своего собеседника. В выразительных голубых глазах ей виделось беспокойство, которого, быть может, там не было вовсе. — Не стоит слушать всё, что он говорит, — ответил Анжольрас. — Если бы я во всём придерживался его мнения, то не был бы тем, кем Вы знаете меня сейчас. Я не имел бы той цели и тех стремлений, которые заставляют меня двигаться вперёд. Эпонина кивнула. — Вы, видно, с самого детства привыкли бороться, — с улыбкой сказала она. Анжольрас не ответил. Немного подумав, он снял со своих плеч наспех наброшенный красный кафтан и аккуратно протянул девушке. — Возьмите. В этот час слишком холодно, чтобы хватило одного только платья. Эпонина удивлённо взглянула на Анжольраса, но вещь всё же приняла. Ветер на миг показался не таким уж сильным, а долгая дорога домой — приятной прогулкой. — Спасибо, — сказала она и слабо улыбнулась. — Я верну Вам его, как только смогу. — В этом нет нужды, мадемуазель. Можете не возвращать.