A Silver Lining

Пятница 21 октября 2016 Его скрутило болью, бросило вниз, и реальность рассыпалась, как отражение в темной воде. Вроде бы гремели выстрелы, были крики, а он тонул, падал глубже в черноту и не мог вздохнуть, а когда, наконец, сумел — это была кровь, она залила его всего, и он перестал бороться и скользнул быстро, легко на самое дно. Прикосновение как во сне — как будто чужие горячие пальцы трогают чужое лицо, давят на чужую шею. Трудно дышать. Человек в камуфляже, все лицо замотано шарфом, очки ночного видения светят зеленым, призрачным, страшным. Его окатывает холодная паника, потому что он снова ошибся, и сейчас случится непоправимое, он снова проваливается куда-то. Человек выдергивает его вверх. Пахнет травой, землей, порохом. Первопроходец, или охотник, или солдат. Скрипучие ступени старого дома… Охотник на оленей, и сезон только что открыли. Солдат, вернувшийся с войны. Забытое воспоминание, потерянное, грустное, как крики птиц. Питер покачивается в ритме шагов. И дышит, дышит. Те люди из мафии попали в него из станнера... Потом перестрелка. Кровь… Дышать: вдох, на раз-два — выдох. Перестрелка, и он свидетель. Питер судорожно дышит на чужом плече. Полицейский?.. Штурмовик?.. Или тоже преступник?.. Тогда он умрет сегодня в этих чахлых кустах, за пятьдесят миль от дома. Он пробует непослушные мышцы. Плохо дело. Почувствовав его возню, человек чувствительно хлопает его по заду. — Спокойно, Белоснежка. Сейчас твой белый рыцарь допрет тебя до замка, до самого яблочка. Питеру не хватает воздуха или, как обычно, соображалки, чтобы ответить обидчикам вовремя. Он возмущенно сопит, позабыв уже про всякую панику, и пытается собраться, наконец, с силами и мыслями. Незнакомец, фальшивя, начинает напевать что-то типа «who's gonna drive you home tonight». Ну, конечно, — маньяк. Свезло, как Паркеру. — Приехали, — резюмирует незнакомец, как будто соглашаясь. Он ставит Питера на землю у машины, придерживая за плечо. — Полегчало? — Угу… пасиб… — бормочет Питер своему не то спасителю, не то потенциальному убийце. Чтобы не упасть он приваливается к — ох, да этой машине в два раза больше лет, чем ему самому! Нет, он точно не уедет отсюда сегодня. Человек разбирает свою длинную военную винтовку и пакует ее, прибор ночного видения и пояс-разгрузку в большую сумку. Покрытые шрамами руки движутся быстро и уверенно. После краткого осмотра оружие, из которого оглушили Питера, — вероятно, один из опытных образцов Старк Индастриз — отправляется туда же. Питеру до слез обидно, что эти пушки до сих пор доступны чуть не всем желающим. Это как затыкать дырки в ржавой бочке: убрал одну течь, и тут же открывается другая. Гнилая система, гнилая статистика! — Ну, вот ты и дома, малыш, — усмехается незнакомец. — А тебе, — он поворачивается к Питеру, — сказочно повезло, что он был разряжен. Убойная штучка, слона положит в удачный день. Питер бы возразил насчет заряда. Попало в него, как надо. Ноги до сих пор подгибаются, иначе бы он… Иначе бы… Он оценивает расстояние до незнакомца. Тот закидывает кейс и сумку на заднее сиденье, повернувшись к Питеру спиной. Обходит машину. — Ну что, так и будешь стоять? Нет, можешь прокатиться сверху, раз тебе так нравится. Питер плюхается на пассажирское. Машина не только выглядит как со свалки — она и пахнет соответственно. Но когда они через пару минут выруливают на нормальную дорогу, незнакомец умудряется выжать из нее под восемьдесят, и его, кажется, вообще не волнует, что она вот-вот развалится прямо под ними. Питер настолько впечатлен, что скорее пристегивается разболтанными ремнями. Придорожная канава не лучше пули в лоб. — В бардачке вода и шоколадки, пожри. Но только не заблюй тут все, старушка и так уже натерпелась. Взял ее задешево, думал, взорву… Знаешь, как полный бак делает бум-м? Он поворачивается к Питеру, сияя глазами, и отрывает обе руки от рулевого колеса, чтобы показать масштабы взрыва. Машину, кажется, ведет в сторону, и Питер невольно вжимается в сиденье. Незнакомец, не глядя, перехватывает правой руль, на шрамированном запястье блестят девчачьи часы со стразами. Стремно смотреть и на летящую дорогу, и на безумного водителя. Стремно быть только пассажиром в этом бешеном потоке жизни. — Но, видно, не сегодня. Свидетелей нет, наследили, вроде, не сильно… А ты-то что там забыл? Дурью барыжишь на конкурентов? Питер сосредотачивает взгляд на дороге. Внутри клокочет то ли возмущение, то ли содержимое желудка. Вот оно, начинается! #воспитательная_беседа. Как же вы все достали, лицемеры херовы! Как же вам, наконец, доказать, что… — Да ничего я там не забыл!.. «Обратись в полицию, не лезь не в свое дело, оставь это профессионалам!..» А я обращался! Сказал, что видел, как похитили девушку, знаешь, что они сделали за три дня?.. Ни-хе-ра! Только потому, что она проститутка, и нелегально в стране, плохой район, наркотики, все такое. Как будто помощь нужна только тем, у кого и так все нормально, кто правильный, кто вписывается, а другие — знаешь, как будто они вообще не граждане и не люди, слепые пятна в системе. Проблемы с законом, тюрьма, психушка — и все, ты уже никто. Никто тебя не увидит и не услышит… И это, знаешь, неправильно!.. Питер пялится на свои обляпанные кровью коленки. И вот он-то, правильный, никому сегодня не помог. Только отправил на тот свет толпу народу. — Знаю. Добро пожаловать на землю, — незнакомец, кажется, усмехается там, под шарфом. — Но соваться в такие дела одному, знаешь ли… Ведь можно было… — Можно! — взрывается Питер. — Я к нему тоже обращался!.. Ну, есть там один, у меня… у нас… Типа друг семьи, ну, шишка там в этих, в структурах. И он такой «Ой, Питер, привет-как-дела, ну да, ну да… А ты в полицию звонил? Ну хорошо, молодец, они все сделают. Да, точно. Точно, я с ними свяжусь. Я тебе позвоню вечером. Какой ты молодец. Ну все, иди на хер, у меня пресс-конференция, созвонимся, давай отъебись уже, береги себя». Незнакомец фыркает. — О, ну ему с таким подходом скоро и руководство какой-нибудь структурой доверят. Он-то знает, что в жизни главное. Такие не перезванивают. Питеру совсем гадко: и от своей внезапной и, может, не очень обоснованной злости на Старка, и вообще от всего. Да еще и вывернуться так наизнанку — перед чужаком, преступником, убийцей!.. Кто он вообще такой, этот странный человек?.. — Дерьмо, конечно, случается, куда без этого, — незнакомец тянется к бардачку и достает два шоколадных батончика, протягивает один Питеру. — На, заешь свой первый раз. Держи, песик, ништячок, и хватит гавкать. Прямо как этот филантроп со своими щедрыми предложениями. Питер про себя желает незнакомцу подавиться чертовой шоколадкой вот прямо сейчас. Тот разрывает упаковку, разумеется, выпустив руль, и затем опускает военный платок. Краем глаза Питер замечает лицо — как и руки, оно все покрыто глубокими шрамами, кожа будто оплавилась и собралась складками, как после сильного ожога. Цепкий натренированный взгляд, жесткие черты — Афганистан или Ирак, может быть, Сирия? Какие еще недавние конфликты у них были?.. Несть им числа. Еще один солдат, который так и не вернулся домой… Солдат... Питер хмурится в потемки, пытаясь поймать обрывки воспоминаний. — Знаешь, Питер, мозгов у тебя, может, и нет, зато яйца на месте, — незнакомец вдруг взглядывает в его сторону с интересом. — Все это провернуть в одиночку! А как ты выследил дона Франческо? Ну, того мудака из фургона? Питер без энтузиазма пересказывает этапы своего мини-расследования, опуская мутантские детали про крыши, паутину, паучий слух и все такое. И оказывается, что, если не упоминать супер-способности, то выглядит все так, будто Питер самонадеянный дебил. Незнакомцу, видимо, тоже так кажется. — И затем ты что — вот так просто забрался на их фургон? — удивленно уточняет он. — У тебя хоть оружие есть? Легкая атлетика, конечно, хорошее дело… Питеру и возразить нечего. Военный, это понятно, привык все решать при помощи оружия, откуда ему знать, что Питер-придурок-Паркер сам по себе опасное оружие — быстрый, ловкий и, очевидно, тупой, раз не может делать выводы из своих ошибок. Паутина и сила — это еще не все, вот если бы у него был нормальный костюм!.. Ай, да ну на хрен!.. — Ну… Ну я поторопился, типа. Но все шло нормально, пока не… — Пока не пошло не так. Отличная тактика. Я всегда так делаю, — незнакомец абсолютно серьезен. — Только надо быть бессмертным. Питер игнорирует насмешку. — Ну и там были эти, такие, ну, лючки в крыше ангара… В общем, когда я попытался проникнуть внутрь, они открыли стрельбу, и этот дон Франциск выстрелил из своей пушки, а я держался за металлический… — Стоял вниз головой на металлической балке. — Ну и вот… — А эта липкая гадость вокруг и на двух мудилах? — Это специальный полимер, — бубнит по заученному Питер, тоже уже без энтузиазма. — Я его сам изобрел, ну я типа в химическом кла… на химическом факультете учусь. Он застывает на воздухе, и баллончиком этого вещества можно дюжину человек обездвижить на пару часов… Так что я не совсем без оружия был, и… — У Питера слова застревают в пересохшем горле. — И не обязательно было их… Обожженные губы сжимаются. — А тебе надо, чтобы они заявились на порог и вырезали всю твою семью? Мне — нет. Они серьезные ребята, из ндрангеты, каморры… Блядь, я тогда видел в Неаполе тринадцатилетних пацанят с автоматами, чтоб его… — он смотрит на Питера тяжелым недобрым взглядом. — Чуть меньше тебя и уже в системе… Но, разумеется, за правое дело помереть приятнее, чем за преступное, да?.. Большая разница, отчего тебя в гроб кладут? Конечно, правильнее постоять в стороне! Со злостью не отвечает Питер. Они едут в тишине какое-то время. Питер съеживается на своем сиденье. Ему холодно, он устал, и он снова сделал только хуже. Ничего не смог. «Ладно, не переживай», — говорил ему дядя Бен во всех огорчительных случаях, будь это мелочь на обед или погнутое колесо новенького велосипеда. — «Живая собака лучше дохлого льва». Он объяснял эту странную фразу так, что человек, пока жив, всегда может надеяться на лучшее и попытаться что-то изменить. Пока жив… А сколько там человек осталось в этом ангаре? И дяди Бена с ними год уже как нет… Питер жует шоколадку, не чувствуя вкус, упрямо моргая в темноту бокового стекла. Ему жутко не хватает маски, которая теперь валяется неизвестно где — с частичками его кожи, волос, с его испорченным кодом ДНК. Отстегнуть ремень и выпрыгнуть. Если не беречься — то головой об летящий асфальт… — У них бордели по всему восточному побережью. Бывает, перевозят проституток в центральные штаты. Трудно будет найти. Сколько дней назад она пропала?.. Питер вскидывает голову: — Мелисса? Четверо суток назад, во вторник. Незнакомец кивает. И в нем есть что-то… Эта решимость в нем как будто… На всякий случай Питер решается уточнить: — А Вы… Вы работаете на правительство, сэр? Незнакомец всхрюкивает от смеха: — Ты смотри, как запел! Сэр, хер!.. Терпеть не могу эту херабору. Нет, не на правительство. Не в этот раз. А когда на них — там обычно дерьмо похлеще сегодняшнего. Хуже мафии, у них-то ведь, кроме отлаженной системы, еще и все права. Лицензия на отстрел неугодных. Так что будь я на службе у страны, то уже бы тебя прикончил, совершенно безнаказанно, — он поворачивается к Питеру страшным лицом и подмигивает, обнажая в ухмылке зубы. — Понял? И еще прикончу, пожалуй, если сейчас водички не передашь. Ну?.. Питер достает бутылку, открывает и протягивает ее. Эта наигранная угроза на самом деле такая… он отводит глаза, такая… Как будто незнакомцу самому немного стремно быть стремным, что ли… будто он… не смирился с этим?.. и таким образом хочет скрыть свою… свое… Он жадно пьет воду, закинув голову, и Питер смотрит, как капли стекают по обожженной шее. Какой процент ожога летальный? Сорок или пятьдесят? Каково это — гореть в пустыне в БТРе за правительство, которое ты даже не считаешь правым? — А, черт, а для тебя больше нет, что ли? — незнакомец вдруг отрывается от горлышка, смотрит на полупустую бутылку и на Питера, который, блин, который прям пялится на него, срочно отвернуться к окну, срочно!.. — Вот бля… На, держи, — он протягивает Питеру остатки воды. — Будешь пить? Я стремный, но не заразный. Питер молча кивает и молча пьет. Вода заканчивается, а в горле все равно как будто ком. — Вот такое дерьмо, как у меня, и случается, когда обычный человек лезет в супергерои. Проебанная жизнь и сомнительные плюсы… Так что выбирай аккуратнее. Toute la vie devant soi… Питер закручивает бутылку крышкой и кладет к себе на колени. Он не хочет спрашивать у военного, что и как с ним случилось. Это вежливо? Или наоборот невежливо?.. Это ужасно, как сожженная насмерть кожа, что такое с людьми бывает… — Да брось прям на пол! — машет незнакомец. — Пошарь, может, там еще что пожрать? Он включает свет, и Питер жмурится и начинает искать в ящике для мелочей почти вслепую. Чего там только нет: складной нож; моток бечевки; отвертка; зажигалка; запасной магазин для пистолета — полный… — А Вы… — вопросы все равно из него лезут сами собой, — Вы, ну, вигилант, да?.. Кроме патронов, в бардачке находится упаковка жвачки; жвачка-фу-кажется-пожеванная; какая-то штука — неужели аудиокассета? — Питер в первый раз их видит вживую, ну, чтобы не в музее… Огрызок карандаша; штучка, похожая на… вообще похожая на стик помады, как у тети Мэй, но зачем бы тут помада — может, это шокер или зажигалка такая; пачка бумажных платочков; блестючий блокнотик на пружинке… — Мы вигилант?.. Что думаете?.. — бурчит себе под нос незнакомец. — Ага, ничего уже не думаете, дали по съебам, — ну и катитесь, без вас спокойнее.. — Он поворачивается к Питеру. — Мы… тьфу, да я, то есть, можешь не выкать… Я-то сейчас один, как голос на лысине, то есть, сам бля, без ансамбля… Я — ну да, типа вигилант. Помогаю хорошим, мешаю плохим… Делаю мир лучше и добрее, да? Разными способами. Питер вдруг натыкается пальцами на скомканное — скомканное и немного скользкое… ффуу, это кажется, обертка от презерватива!.. Он захлопывает бардачок и судорожно обтирает пальцы о штаны — ну нафиг! — Не-а, тут нету ничего из еды! — А вон там закусочная — будешь чего-нибудь? Впереди по трассе и вправду призывно горят разноцветные огоньки. Питер пожимает плечами: — Воды бы. Незнакомец останавливает машину в пятидесяти ярдах от кафе, в темноте, достает с заднего сиденья кейс и — ого! Питер никогда в жизни не видел столько деньжищ: банкноты разных номиналов лежат аккуратными перевязанными пачками: сотки, полтинники, десятки, двадцатки… — А давали бы они взятки биткойнами — остались бы при своих, — усмехается незнакомец. Он берет пачку двадцаток и внимательно смотрит на Питера. — Без обид, пацан, но выглядишь ты херово. Я схожу сам, а ты сторожи хабар. Если что — кричи совой. Или даже…— Он лезет куда-то под куртку и дальше и кидает Питеру на колени небольшой пистолет. — На. Тот еще крепкий засранец, почти как ты. Заряжен и стреляет сразу, без предохранителя, только жми посильнее. Жди в машине, я скоро вернусь. И он — он уходит! Вот так просто!.. Кажется, это тот шанс, которого Питер ожидал всю дорогу. Теперь он может выскочить из машины и… И пробежать оставшиеся тридцать миль до Нью-Йорка? Или, взяв денег, поймать попутку, лицо и колени в крови, куртка тоже? Или угнать машину? Он ведь тысячу раз видел, как Мэй водит, и, конечно, отлично бы и сам справился… Так, надо что-то делать! Срочно что-то делать, а не сидеть и послушно ждать, пока этот тип вернется, потому что… Потому что Питер же не доверяет ему, да? Тот вообще какой-то мутный, и опасный, и… и черт, ну это же полный идиотизм сидеть тут и надеяться, что его накормят и отвезут домой, а не пустят пулю в лоб и скинут в коллектор!.. Да, о пулях, у него же теперь — Питер берет в руки пистолет. Черный, тяжелый, наверное, и вправду заряженный, и даже еще теплый — ну конечно, только из чужих подштанников, фууу… А вот насчет «жми посильнее» — насколько сильно надо надавить на спуск, чтобы… чтобы, ну… Питер, примеряясь, наводит пистолет, так, просто в пространство, он ведь не собирается ни в кого стрелять... Руки дрожат. Наверное, все еще шок от той чертовой электропушки. Он закрывает глаза, делает глубокий вдох, выдыхает на счет четыре, кладет пистолет на сиденье и вылезает из машины. Не сбежать, так хотя бы размять ноги. Ночной воздух заметно холоднее, чем днем. Машин на трассе не видно. В кипах придорожных кустов щебечут какие-то птахи, хотя лето давно ушло, время гнездования окончено и впереди только долгая бесприютная осень. Смена сезонов висит в воздухе если не запахом, то предчувствием, неясным ожиданием поворота. В дверях кафе возникает четкий силуэт незнакомца, тот смотрит на Питера и машет ему свободной рукой, возвращается к машине, увеличиваясь с каждым шагом, и вот они уже стоят почти рядом, Питер чуть не носом утыкается в нагрудные карманы, с удивлением еще раз отмечая про себя, что не боится. Может быть, ждет чего-то, но не боится. — Missed me, missed me, now you've gotta kiss me… — бормочет незнакомец, оглядывая его сверху донизу и как будто собираясь потрепать по плечу, и Питер непонятно с чего ежится. — Ну что ж ты, Питер-Питер, такой шанс проебал на вторую серию сольных приключений. На хавчик, сейчас отъедем подальше и пожрем, окей? Питер садится обратно в машину. Колени приятно греет кулек с едой, в одной руке у него держатель с кофе, в другой эта дурацкая пушка. — Что-то я уже задолбался от приключений, — искренне признается он. — Не поверишь — я тоже, — незнакомец выруливает на дорогу. Питер протягивает ему пистолет. — Да оставь себе. Он чистый. В нашей работе разное случается. Может, жизнь тебе спасет в следующий раз. Питер пожимает плечами. Как-то лихо незнакомец этой «нашей работой» подвел их к общему знаменателю. Бывший военный… Вигилант. Вроде какое-то было даже недавно громкое дело, некто Кастор или Кастел, тоже куча трупов… Питеру не нравится вигилантизм. В комиксах яростный Роршах казался ему таким — ну, таким, что ли, тоже по-своему правильным, как будто это нормально — судить, приводить приговор в исполнение…. А в жизни — нет, как-то оно плохо выходит. На грани… Почти на грани с тем злом, от которого они охраняют общество. И это не совсем правильно, ну. Он качает головой: — Нет. — Нет — в смысле не будет следующего раза? Я тупой, но не настолько. — Нет, я… Мне не надо. Я не люблю оружие. — Да не ссы ты. Просто носи с собой на всякое… А там разберешься. Пуля свою дырочку найдет… — Нет, — почему-то Питеру кажется важным объяснить. — У меня просто… Ну, дядя погиб прошлой осенью. В него стреляли на улице… И, ну, пистолеты… я… нет. Незнакомец хмурится: — В перестрелке? И ты там тоже был?.. — Нет, меня там не… он как раз один пошел… и он безоружный был… — Вот дерьмо…. А, может, если б он был как раз с пушкой… Питер мотает головой до тошноты, до комка в горле. Если. Если. Всегда после несчастья остаются эти чертовы скользкие «если». Как будто он не перебирал эти варианты почти год, сотни, тысячи раз. Если бы не чертовы пауки!.. Если бы он не начал тогда уходить из дома по вечерам… Если бы не выключил телефон!.. Если бы у них остался от дедушки пистолет и Бен бы его носил… — Не знаю… Может быть, я не знаю… Но просто… Я не хочу — стрелять. Ну, эти люди, они же ведь чьи-то дети там, родители, родня… Нам с тетей это уже не вернет его, понимаешь, да?.. И все-таки ведь жизнь, ну, пока человек жив… — Ну да, ну да, и жизнь — это, разумеется, высшее благо, поэтому пусть, нахер, обмудки всякие или на воле гуляют, или сидят себе в тепле пожизненно, да?.. За деньги приличных граждан?.. Тоже, кстати, то еще удовольствие, скажу я вам… «Пожизненное» отдается противным холодком по спине. Нед рассказал ему про двадцать лет, и как все они поверить не могли. Двадцать!.. «Понимаешь, ведь мои юристы могли и на пожизненное набрать, там так все сложно. Разбой, торговля оружием. Но не стали. Но и уменьшать я не вижу смысла, честно, Питер. Есть же ответственность, и Тумс должен понести свое наказание. И, кстати, говоря об ответственности, знаешь, мне кажется, что этот костюм…» — Не знаю… Но главное, что он ведь жив, да? И может исправиться, освободиться там раньше… Черт, я… Я не знаю, может, я просто наивный дурак… Наивный восторженный дурак. Прыгал. Выслуживался. Допрыгался. Питер мрачно замолкает. — Ну… тоже выбор, — кивает незнакомец без насмешки. — А я в армии как научился стрелять, на пару лет старше тебя был, так с тех пор и пошло. По накатанному. — Он берет из руки Питера пистолет, делает вид, что целится куда-то в сторону: — Бэнг, бэнг… — Крутит в руке и прячет под куртку. — Так что я играю за доктора, за медсестричку смерть… Руки, знаешь, у нее такие, и лицо… Лицо… Он молчит, прищуриваясь. А Питер смотрит на дорогу, они едут так быстро, будто парят над шоссе, и если расслабить плечи и тоже прикрыть глаза — а его так хорошо разморило в дребезжащем машинном тепле — если на секунду отпустить мысли, то можно почувствовать, как растворяешься и медленно поднимаешься наверх, тело и сознание будто распадаются на атомы, частичка за частичкой, и парят в теплой взвеси, все тоньше и тоньше, и выше, пока их не размоет окончательная прозрачная пустота… — Значит, малолетняя проститутка-наркоманка… — Питер вздрагивает и снова смотрит на незнакомца, и тени у того падают на неровную кожу так странно, что как будто он улыбается, самыми уголками обожженных губ. — Ну я посмотрю, что можно сделать. Ты только без самодеятельности пока, окей? — Спасибо, — говорит Питер. И в этот раз он действительно благодарен. — И спасибо, что… ну… — Да ну, — машет незнакомец. — Проехали. Давай пожрем. Они останавливаются на обочине, отодвигают сиденья, Питер с удовольствием закидывает ноги, озябшие в этих тонких «паучьих тапках», на приборную панель, незнакомец просто вытягивается поудобнее. Бургеры еще теплые, и жирные, и мерзкие, и восхитительные. Питер сметает целых три, запивая жидковатым кофе, после паутины всегда жутко хочется пить и есть. — О-ох, вот теперь порядок. Незнакомец поводит плечами и растекается в кресле, как огромный кот. Он него веет довольством, и Питер исподволь рассматривает его: камуфляж без нашивок, внизу под курткой оттопыривается — кобура или даже две, карманы оттягивает что-то тяжелое, ножи или запасные магазины, хлопковый с орнаментом платок, какие носят военные на арабском востоке, окончательно сполз на шею. Голова обожжена вся, но почему-то больше, чем рубцы, раздражает это пятно кетчупа на щеке. — У тебя… — М-м? — незнакомец поворачивается. — На щеке, вот тут… — Прыщик, ага. Знаю, — несуществующие брови выгибаются, и искалеченная кожа вокруг глаз собирается складочками усмешки. — Кетчуп. Питер тянется рукой и тянется, как будто вечность проходит, пока ему удается коснуться обожженной щеки и аккуратно стереть пятно. Пальцы обдает жаром, кожа рубцов тонкая и сухая… — Э-эй, только вот не надо меня щупать на первом свидании, мы, старперы, любим помедленнее… — он ржет в голос, когда Питер отдергивает руку. — Ну и видок у тебя был, я хренею. Тебе сколько лет-то, принцесса? — Я не выдаю такую информацию незнакомцам! — Mein Name sei — Wade. Уэйд меня зовут. Отличное имя, не хуже прочих, — Уэйд пристально смотрит на Питера. — А на тебе этого кетчупа, красавица… На, держи… — он достает влажные салфетки и бутылку воды. Они молча едут, пока Питер кое-как оттирается от следов чужой крови — на лице, на шее, даже в волосах… Не говоря про одежду. Уэйд, видимо, тоже об этом думает — и протягивает пару пачек, сотенные: — Держи, на новый костюм. Питер качает головой. — Да бери, пригодятся. Не меченные, — он наклоняется к нему и кладет их на приборную панель перед Питером. И вдруг шепчет в самое ухо: — Слушай, страшно хочу спросить. Можешь не отвечать, если слишком личное. Ты кого косплеил-то? Капитана Америку? Питер подскакивает, то ли от того, что щекотно, то ли от оторопи: — Я-я? Не-ет! Нет! Это просто, ну… Шмотки!.. Шмотки удобные! Не костюм! Какое счастье, что паучий знак подзатерся от стирок да еще и всю с грязь с крыши фургона собрал. Питеру, конечно, хочется, всенародного признания для Человека-Паука, но, честно, в некоторых ситуациях лучше остаться непризнанным. Но — Капитан Америка, серьезно?.. Неужели он настолько не узнаваем? Кем я буду без супер-костюма? Косплеером Капитана Америки! Выкуси, мистер железная жопа. Питер вдруг начинает ржать, смеется в голос, чуть не до слез. После той ночи со Стервятником он вообще заметно приуныл, и тут его как прорывает, ахаха, Капитан Америка… Капитан, блин, очевидность!.. — А между прочим зря ты ржешь, он один из лучших героев современности, — Уэйд вступается за Кэпа. — Я его с детства люблю. — Еще с сороковых? — уточняет Питер и хохочет. — Современник! Уэйд криво улыбается. А не хрен было начинать про возраст. Эйджист. — Ну, если это у тебя не костюм, рекомендую носить больше красного, маленькая мисс Макбет. — Да ну их, и эти костюмы и всех этих… — улыбается Питер. — Я с завтрашнего дня начинаю нормальную жизнь. — О, я тоже с каждого понедельника!.. Начинаю. — А, так ты все-таки супергерой? А какая у тебя суперсила? Уэйд кивает на кейс: — Деньги! — Нет, это у Бэтмена! И, знаешь, тебе все-таки не хватает — э-э… — Денег? Нужно больше золота? — Нет, как бы это сказать точнее… — Питер изображает задранный нос. — Говна. Говнистости, знаешь, как это у них обычно… Питер знаком только с двумя людьми, такими же непристойно богатыми, как Брюс Уэйн, и, в общем, оба они — словом, лучше б он с ними и не пересекался вовсе, — мудаки. Тебя, Старк, это тоже касается. — Да ты меня просто недооцениваешь, — хмыкает Уэйд. — Ну, ладно, предположим, я это, непотопляемый. Неубиваемый, во! А ты? — Ну удачливый же! — смеется Питер. — А, точно, аж на двоих сегодня хватило!.. А кстати, у меня есть одна знакомая — так вот она просто невъебенно удачливая! Прямо как будто может управлять вероятностями — вот насколько удачливая. Всегда в десятку из девяти! Тост падает исключительно черной икрой вверх. Дозванивается в поддержку с первого раза. И вот пошли мы с ней как-то в казино… Ну, Швейцария, горы, миллионеры… И я с этим еблетом, как недомоченный телохранитель… И Нина — а она красавица, хоть в Плейбой, если бы не это родимое пятнышко… Хотя, в общем, кто бы говорил… Анекдоты. Питер слушает в переложении этого старпера анекдоты, кажется, прошлого века и ржет в голос. На подъезде к городу Уэйд снова весь как-то подбирается, натягивает и плотнее завязывает свой шарф, так что опять видно только глаза, и те в тени. — Не будем пугать бедных работников службы распознавания лиц, ага? Питер с удивлением смотрит на него: — Ты веришь в эти слухи? — Пф, а я похож на человека, который верит? Я знаю, Питер! Видел схемы подключений. Пока в системе распознавания только дорожные камеры и на транспорте, а через год будут все остальные. Каждая улочка, переулок, магазин, подъезд… И все эти законишки — про регистрацию мутантных ДНК, Соковианские соглашения — оно все тоже ведет к постепенному закручиванию гаек, — он лезет в карман и вдруг достает родную красную маску. — Твоя же? Держи. Правильно делаешь, что носишь. Питер надевает маску. И к лучшему, наверное, перед такими разговорами. — Спасибо. Я просто… не знаю даже, кому верить. А ты — ты думаешь Соковианские соглашения были ошибкой? Это же чтобы предотвратить террористическую угрозу… Ну, если у людей есть суперсилы… — То за ними должен быть суперконтроль?.. Камеры и короткий поводок?.. — Но ведь большая сила не должна быть бесконтрольной! Всегда есть возможность злоупотребить… Они уже летом поругались с ЭмДжей из-за этих дурацких законов. Началось все как обычная болтовня за их традиционной пиццей на троих, и пошло-поехало. Питер повторил все то, что вызнал перед Лейпцигом, — он ведь и правда изучил вопрос, читал что-то, анализировал немногие серьезные статьи на тему, а не просто слепо доверился чужому мнению, как восторженный щенок… И слово за слово — Мариам обозвала Питера чертовым лицемером, патерналистским придурком, ослом — хотя вот тут он бы поспорил, сама ослиха, во всех смыслах! — и выскочила, хлопнув дверью. Нед, разумеется, бросился ее останавливать и тоже пропал, а Питер, как дурак, остался один с пятью остывшими пиццами, но, правда, быстро с горя все сожрал. С тех пор и Лейпциг прошел, и его День рождения, а Мариам к нему так и не заходила, не звонила и даже не поздравила в фэйсбуке, хотя наверняка ей пришло уведомление. Упрямая! А что, он снова первый, что ли, должен был идти мириться? Питер принял как должное, что чертова политика рушит семьи и дружбу. Да и хрен с ним. И Мариам лишь немного отошла только в школе перед вечером выпускников и уже совсем оттаяла после отъезда Тумсов. Как будто Питеру прямо нужна была эта ее жалость! Короче, так они до сих пор и не общаются нормально: то спорят, а то совсем разругаются… — И мне кажется, все-таки хорошо, когда что-то может, ну, сдерживать… Уэйд молча ведет машину и смотрит на дорогу, и уже когда Питер думает, что никто ему не ответит, — ну разумеется, кто будет всерьез обсуждать с подростком политику, — вдруг начинает медленно говорить, как будто подбирая слова: — Слушай, ну вот ты даже пушку не взял, тебя что сдерживает? Страх, что ли? Контроль? От этого ты, что ли, не палишь по кому попало? Да нет, ты просто сам такой, фиалочка-пацифист, все дела… Ну и хули тогда толку строить эти системы, тюрьмы?.. От упоминания тюрьмы снова саднит в груди, какая Лиз была заплаканная в тот день… — Ну, все-таки, чтобы хоть кого-то остановило… Страхом… Законом. Знаешь, сколько на улицах… Сколько их шатается по закоулкам — темных личностей с темной жизнью, он-то насмотрелся, пока пытался разыскать по уликам того, кто в ту злополучную ночь… — Да знаю, сам уличный… Но вот как ты думаешь, эти камеры, копы, браслеты эти, кого они остановят? Их, что ли? — он мотает головой назад, словно показывая туда, где остались лежать в траве расстрелянные… — Да нихера. Таких только пуля остановит. А меня, — он выразительно смотрит на Питера, — меня и целая обойма не исправит, и даже могила. Поэтому все эти законишки, что там сейчас, снова оружие пытаются запретить? Это все на руку только мафии — государственной или подпольной, — а не обычным людям. У вас просто все отбирают, скоро дышать будете по указке и под счет! Питер пожимает плечами. — Будете, будете… Начинается всегда с мелочей. Давят сначала кого не жалко, со дна. Отбросов разных, торчков, геев, психов, мутантов и прочих странненьких… Как ты сам заметил, кому они нужны, эти уроды, только мешают. Ну и вот deru kugi — все эти торчащие гвоздики подбивают помаленьку, молоточки тук-тук-тук… а потом мигранты, потом супергерои, а в итоге и до политических дойдет… А потом уже оп-паньки — и все кверху лапками, как та лягушка, сварились в кипятке. Это как удар под дых. И почти ее слова. Только Мариам не называла мутантов так прямо уродами или ненормальными, а говорила «меньшинства», «неконвенциональные люди», но суть-то оставалась та же. И — нет, он больше не хочет это дерьмо обсуждать. И, было бы больше сил, сказал бы, что приехали, и вышел. — Не знаю, все эти лягушки, окна Овертона, коридоры, склоны — ей кажется, что это правда, а, по-моему… Ну, все равно же надо как-то направлять... Может, и ограничивать иногда… — У тебя тетя увлекается политикой? — Одноклассница. — И вы это в школе обсуждаете? Еще не запретили? — Это внеклассное. — Нет, Пит, я все-таки считаю, что лучше бы оставили в покое и людей, и мутантов. А то скоро и правда поголовно всех, нахрен, чипируют, не разбирая. Питер не отвечает. — Может, музыку? Да уж всяко лучше, чем это говно слушать. Питер выуживает из зараженного бардачка одну из кассет, еще раз удивившись, что она пока не рассыпается в прах от прикосновения, и даже умудряется включить доисторическую систему. Звук на удивление сильный и чистый, хотя сами песни, кажется, еще древнее этих технологий. Красивый женский голос поет на немецком, и, хоть и Питер и понахватался уже слов, смысл ему не разобрать — что-то про любовь, печаль, какие-то ушедшие вещи. Только на пятом треке, «Лили Марлен», он вдруг понимает, что эта певица ровесница его прадеда и — что это, неужели? Он смотрит на Уэйда который, и правда, тихо подпевает и подмигивает ему. — Старая вещь, да? Питер кивает. Он не понимает этих штук, если честно: исторических событий, с которыми Нед носится, какого-то устаревшего кино, куда его теперь особо не зовет Мариам… Все-таки новое — это прогресс, новое — это лучшее. И что бы там ни говорили на уроках той же литературы — да, они с ЭмДжей теперь состоят в разных дискуссионных группах и спорят бесконечно и до хрипоты, на радость лодырям-молчунам, — в общем, в прошлый раз Питер из кожи вон выпрыгивал, чтобы доказать, что и эстетика и, отчасти, этика устаревают, становятся нерелевантными, и можно, конечно, любить все это старье, но надо понимать, что оно мало-помалу отмирает и вымывается из реальности чем-то новым, строящимся — будущим!.. А Мариам, с этим своим лицом «вы-все-идиоты-и-не-лечитесь» несла какую-то нелогичную чушь про то, что красота вообще нерелевантна, что она существует вопреки, чтобы создавать зазор типа кротовой норы в реальности. Искусство кротовых нор, блин. Какие там норы в мраморной скульптуре или фреске, это вообще о чем было сказано? Короче, девчонка, чего с нее взять. Но миссис Тонелли, что бы вы думали, поставила им — Мариам, Гомесу и гребанному Флэшу! Мариам теперь с Флэшем назло ему! — поставила им «А», а Питеру, Неду и Андерсону «В». Короче, полная чушь. Ну вот эта старая песня, например, вот какой у нее сейчас смысл? Она про вещи, которые закончились. Ушли. Нет их больше. Только милая мелодия, и глубокий голос, и потерявшие значение слова. Sch, kleines Baby, wein nicht mehr! Die Mami kauft dir einen Teddybär. Питер вслушивается в музыку с каким-то беспричинным беспокойством и, когда ему все-таки не удается вспомнить, что же его мама пела ему двенадцать лет назад, он всеми чувствами погружается в ночь за окном. Жилые кварталы темны и недвижимы в предутренние часы. Редкие фонари превращают городской ландшафт в опустевшую декорацию: кривые аллеи, переулки и тупички выплывают из темноты и возвращаются в нее же, мелькая, как кадры из старого фильма. Он больше любит день. И не только потому, что по ночам труднее выскальзывать из дома незамеченным, нет, просто дни бегут как-то радостнее: люди улыбаются, украденные портмоне и камеры возвращаются к раззявистым туристам, воры, прилепленные к стенам, ждут полиции, все при деле, и жизнь идет, как заведено, а на следующий день все повторяется, нередко с теми же лицами. Привычная суета, знакомые мелочи. Обитаемый соседский мирок. Тогда как по ночам — ночью как со Стервятником: какая-то вечная тревога, ожидание подвоха и крутящийся в животе страх ошибки. Когда за окнами проносится темная тень Форрест Парка, Питер начинает привычно вслушиваться: один раз он помог тут девушке, на нее напали два ублюдка прямо среди бела дня, он тогда просто чудом решил прогулять последние уроки. А ночами он редко кому действительно помогал. Как-то раз предотвратил пьяную драку, да пару недель назад вызвал скорую к бесчувственному телу — и напряженно следил с крыши, как бригада рассмотрела потерпевшего, один врач тронул туловище ботинком и предложил «оставить этого обдолбыша тут». К счастью, после вялых препирательств, больного все же забрали, проклиная и его, и звонившего на чем свет стоит. В остальные же ночи он, бывало, просто караулил что-то безымянное в темных углах уснувших крыш, нутром ощущая опасность в сыром воздухе, в дымных облаках, в бурчании труб. Он пытался бодриться и вслушиваться, но угроза была слишком размыта, не названа и оттого страшна: она скалилась с ободранных плакатов, из разрисованных подворотен, завывала ветром в вентиляции, и ждала, ждала, когда он уснет, повернется спиной или уйдет. Встрепанный и усталый, он одиноко нес свою вахту, пока серый утренний свет не начинал заливать небо. — Теперь налево. Следующий перекресток. Машина останавливается на едва освещенной улице за пару кварталов до дома. — Здесь? — Ага, — Питер по привычке, как будто он в синем Цивике тети Мэй, оглядывает салон в поисках забытых вещей, а, ну да, его рюкзак же прилеплен на крыше в глухом закутке у мусорных ящиков — их тут пруд пруди, этих благословенных мерзких местечек, ошибок урбаниста. Питер все-таки решает забрать с собой кровавые платочки и обслюнявленную бутылку, мало ли, и Уэйд радостно принимается нагребать ему в пакет прочий мусор из-под сидений, а заодно кидает сверху две пачки денег, бормоча что-то, кажется, про гробовые. Зараза. Хотя, конечно, интервью с друзьями Мелиссы прошли бы гораздо информативнее, будь у Питера кэш. Как знать, может еще пригодится. — Ну… — Ну давай, счастливчик. Поосторожнее там на внеклассных занятиях. И уже после того, как незнакомец уехал, Питер вдруг с внезапной грустью осознает, что ничегошеньки о нем не знает, кроме, вероятно, придуманного имени, даже номер на развалюхе не посмотрел, ни е-мейл не спросил. Одно из тех мгновений в жизни, которые — ни забыть, ни повторить. Вот оно есть — и уже прошло, как это лето, со всем плохим и хорошим, что в нем было. Ушло навсегда. Он вздыхает, оглядывается по сторонам, — улицы в три ночи пусты и безжизненны, хоть триллер снимай, только что камер нет, ну, Питер надеется, что еще нет — выкидывает мусор в вонючий контейнер и начинает делать то, что пристало любому пауку — лезет вверх по стене.