A Silver Lining

Четверг 27 октября 2016 Первым делом под кофе — почта. Еще вчера, оказывается, от десятидюймового пришел адрес постамата в Куинсе и код ячейки, спасибо, что оказалось рядом, а до Больницы Святой Екатерины, Мидоу Роуд, 50, придется добираться на автобусе. Значит, после школы. Чем позже, тем лучше. Питер накидывает тетрадок и книг сверху на свою странную передачку. А что, если там досматривают? Лезть в окно среди бела дня? Вернуться к больнице ночью? А камеры? А легенда для Мэй? Нет, надо в любом случае сначала попытаться, как нормальный человек: с документом, досмотром, какими-то разговорами. Понятно, почему стремный Уилсон не хочет светить там своим стремным лицом — полиция наверняка пасет свидетелей. Но Питер ему задолжал в конце концов. Да и, может, Уэйд прав в том смысле, что надо проведать девушек… Хотя есть ведь специальные службы — психологи, врачи, полицейские, они-то и должны подхватывать всех, спасенных супергероями, и действовать дальше, разделение труда, разве не так? Питер медленно перебирает модные пиджаки и блейзеры, их у него целый шкаф, некоторые еще с бирками. Однажды он стал свидетелем, как это происходит: Гарри вышагивал между рядов итальянской одежды, время от времени вытаскивал вещь на плечиках, встряхивал, держа ее перед собой, прикладывал к руке рукав и скидывал одному из двух идущих за ним продавцов — Беру или Наместо. Когда магазин был пройден за рекордные пятнадцать минут, он уже в дверях бросил подлетевшему главному менеджеру — Пятая авеню, восемьсот тридцать восемь, Норман Озборн, обратиться к управляющему. И потащил Питера есть пиццу с лобстером. Понимаешь, потому что это он, мудак, довел маму до того, что она начала пить и употреблять кучу лекарств и в итоге… Ненавижу! И это именно он превратил детство Гарри в ад своими частными школами и вечными требованиями! Так пусть платит! Что еще с урода взять. Принесите две бутылки швейцарской минералки, хорошей, а эту тухлятину уберите. И шампанское. Самое дорогое. Питер, будешь? Два бокала. Когда Норман урезал этой осенью его бюджет, тебе же мамочка оставила денег в наследство, не все снюхала, Гарри негодовал: оказывается, надо было покупать, как бедняки — на вырост. «Но ведь можно сдать в комиссионный, нет?» — «Ну да, за бесценок! Я не позволю каким-то паразитам на мне наживаться! А знаешь что, возьми себе? Ты, конечно, извини, низковат, но фигура нормальная. Примерь?..» — «Но…» — «Давай-давай, мне это даже выгодно, будешь за меня физику пожизненно решать!» — «Пожизненно?.. То есть пока тебя терпят первый год в Гарварде или Принстоне? Гарри, ты продешевил!» — «Иди ты!.. Лукас, довезешь Питера?» Мэй, ну это Гарри мне отдал, ну не выкидывать же было, да? Ты же сама за разумное потребление, повторное использование… подожди, я сейчас уберу все с дивана! И с кресла. А стол… Давай пока на кухне поедим!.. Мэй только молча освободила ему шкаф в прихожей. В итоге Питер выбирает зауженные джинсы, ну, подумаешь, немного подвернуть, простой блейзер и свои самые новые выходные кеды, чтобы не сильно выбивались из общего вида. Еще темные очки — и выглядит он и правда, хотя и коротышкой, но взрослее обычного. — Ты сегодня куда-то идешь? — Мэй достает джем, ягоды, и они садятся завтракать овсянкой и тостами. — Да, твоя группа психологической поддержки, три раза в неделю. — О, уже четверг? Вот время летит. Но ведь помогает же? Мэй с некоторым беспокойством всматривается в его лицо. Она записалась в эту чертову псих-группу прошлой зимой, после того, как Бен… Потом сменила работу, ей стало некогда, но не пропадать же авансу, оплачен был год вперед. Разумное потребление, максимальное использование и все такое… Теперь туда вместо нее таскается Питер, тем более, Мэй считает, что ему — надо. — Очень помогает, — энергично кивает Питер, хрустя жареным хлебом. Благодаря псих-группе у него железное алиби на два дня для своих дел, ну а уж один-то раз в неделю, если не забывает, он со скрипом умудряется пересидеть эту бадягу, жаль, в телефон не залипнуть, приходится слушать всех этих лузеров. Потом Питер долго крутится перед зеркалом в прихожей: выглядит он просто неприлично хорошо и странно, будто примерил на себя чужую жизнь. Даже пахнет озборновским гардеробом, слабый запах снежной стерильной чистоты еще не выветрился из ткани. Он берет коробочку парфюма из тумбочки и немного брызгает за шиворот, а то уж совсем неловко пахнуть другими. — А ты не к девяти сегодня едешь? — Нет, мне к двенадцати, хорошего дня, Пит! — Закроешь? И, не дожидаясь ответа, Питер бежит навстречу очередному дню и новому приключению. То ли плотный завтрак тому виной, то ли долгий душ, то ли приятное отражение в зеркале — он чувствует себя непозволительно нормально после вчерашнего. Ну и славно. Может, все обойдется. Все будет хорошо. Из-за того, что сначала заскочил к постамату, — просто белый конверт и в нем права, квадратик пластика с его лицом и ложными сведениями, даже как-то разочаровывает, — на литературу он попадает впритык. — Отлично выглядишь. Помирился с ЭмДжей? Идете куда-то вместе? — Нет, а что? Я не могу отлично выглядеть просто так?.. — Да, понимаешь, Питер…— Гарри пожимает плечами. — Я помню, что должен тебе эту химию, и лабораторную, да я и тесты почти все решил, но я сегодня не могу… — А…— Питер вдруг вспоминает, что и точно, по четвергам он обычно не очень успешно натаскивает Гарри на тесты. По большому счету, Гарольду нужно и интересно только MBA, но Озборн-старший, со своей степенью по физике, вопит, что не возьмет в директора человека без естественнонаучного образования, хотя половина его сраных нынешних CEO, Пит, вообще в науке ни в зуб ногой. — Отец свалит в выходные, и на следующей неделе наверстаем, хорошо?.. Питер рассеянно кивает, и Гарри под партой погружается в переписку. Кажется, сегодня Гвен возвращается из Вашингтона… И вроде бы Питеру это на руку, он все равно бы не смог сегодня, но… — Мистер Паркер! — голос вредной мисс Тонелли — заметила же, блин, как они болтают! — вырывает его из размышлений. — Что Вы можете сказать об антиутопических произведениях двадцатого века? Только то, что он их скачал на телефон, но еще не нашел времени прослушать. Питер, запинаясь, начинает перечислять по памяти тайтлы… Наверное, выглядит он жалко, потому что Мариам намеренно отворачивается к окну, разглядывая тренировку футбольной команды. Сходишь с ней куда-нибудь, как же! Да она, скорее, даже с Юджином пойдет, лишь бы ему насолить. Вот характер. — К следующему уроку подготовьтесь, пожалуйста, рассказать о романе Оруэлла. Мистер Озборн?.. Гарри начинает с Олдоса Хаксли и классового общества, а заканчивает описанием технологий клонирования, ошибаясь лишь пару раз в мелких деталях, Питер даже испытывает гордость за своего подопечного. Мариам громко хмыкает. Мисс Тонелли прерывает его. — Мистер Озборн, я понимаю, что Вашей семье ближе наука… Но у нас литература, а не биология, — ее сухие пальцы без маникюра и колец зависают над клавиатурой. — Хм, но поскольку роман Вы все-таки читали… А минус. До конца урока Мариам разливается соловьем про каких-то атлантов. Питер если и заслушивается, то только модуляциями голоса. Ему-то все равно другую тему отвечать, не стоит и вникать. Единственное, что он понимает к моменту, когда дребезжащая трель звонка вгрызается в уши, — это то, что Мариам в кои-то веки не согласна с авторкой романа, вопреки половой принадлежности последней. Вот это поворот! Круче, чем теория относительности. Пожалуй, стоило повнимательнее послушать сами рассуждения. Но что уж теперь, проехали. Питер толкает Гарольда локтем в бок. Тот вернулся к подпольной переписке и все еще сидит столбом. — Давай, собирайся, сейчас биология. Черт побери, только у тебя одна тема может прокатить два раза. Гарри отрывает прозрачный взгляд от экрана: — Эффект Матфея, Пит. Кто имеет, у того умножится. Так что и тебе не стоит зевать. Будущее начинается сегодня. — Будущее начинается здесь, — повторяет Питер слоган Озкорп. Биология проходит отлично: юная учительница на него не надышится, Питер выиграл ей в прошлом году, когда отошел от вируса, пару местных конкурсов и один международный и теперь может хоть стриптиз на парте плясать, ему все сойдет с рук. Он успевает пролистать пару научных сборников и даже свериться с интернетом. Какой-то китаец отредактировал геном зачатых в пробирке детей — и его посадили, бинго!.. О чем Питер и говорил этому Уилсону: конвенции работают. Ну, должны работать. И этих лабораторий быть не должно. Может быть, та вчерашняя была как раз последняя — до того, как их все позакрывали. Ученые из Орегона пересадили генетически измененную кожу ребенку с редким заболеванием, стоимость лечения составила пятьдесят миллионов долларов, меценатом выступил Филипп У. Бейл, глава международной компании по производству высокотехнологичных комплектующих Bayle Inc.: «Я горжусь, что, достигнув небывалых высот в бизнесе, могу помогать людям. В следующем году мы планируем открыть три новых завода в Малайзии, что благоприятно скажется на всей экономике региона... У наших рабочих два выходных и заработная плата свыше ста долларов в месяц, что вдвое превышает…» Здесь речь не о вмешательстве в геном с целью получения новых свойств, а о высокотехнологичном лечении. Это разрешено, хотя и дорого. Успешно клонировав человеческие эмбрионы, исследователи из ОАЭ затем уничтожили их по истечении разрешенных законом двух недель развития, но одну лабораторию в Абу-Даби группа недовольных верующих граждан успела разгромить... Ну, клонирование — это в принципе технический вопрос и к изменению генома имеет лишь косвенное отношение… Но его тоже регулируют и жестко. Во Франции доктор наук Амита Шанти обвинила своих коллег из Парижского технологического института в расизме, поскольку, цитата, «в большинстве случаев исследователи выбирают для изучения эмбрионы европеоидной расы, что не отражает национальный состав населения планеты и не соответствует принципам равенства и открытости…» А в СССР в принципе нет необходимости в экспериментах буржуазной науки: «Мы вырастим нового человека естественным путем, в созданном нами новом справедливом обществе» (биохимик Ya.Gordeyev, речь 2014 года на вручении Нобелевской премии с независимого канала на ютуб, вопрос из зала на 3:35 — «Скажите, а правда, что вы два года провели в трудовом лагере?» — шум в задних рядах, восклицания «Это провокация!» — «Нет, это не правда»). Питер отрывается от телефона и возвращается к законам Менделя на доске. Так получается, что если убрать из уравнения труп той маленькой девочки, то цифры сходятся и в мире все хорошо. А если нет?.. А если где-то и сейчас идут подпольные эксперименты? Военные?.. Вот что случилось этим летом в Сан-Фране? Кто-нибудь знает наверняка?.. Какой-то журналист копал под Life Foundation и его, кажется, убили… К концу урока биологии Гарри ожидаемо получает А с плюсом за технологии клонирования. — Если ты впаришь их еще и на алгебре, я согласен до конца школы впахивать на тебя бесплатно, гигант управленческой мысли. Гарри стонет: — Чертовы интегралы! А ты не решишь мой вариант на ланче? — Сколько там? — Восемь листов. — Не успею. Это к Тревору. Они спускаются в кафе и подходят к самому оживленному столику. За ним сидит только худощавый черный подросток в очках, а остальные сгрудились вокруг с тетрадками в руках, будто в ожидании какого-то шоу, но ничего примечательного не происходит, Тревор, как бы не замечая окружающих, что-то быстро пишет на листке. — Привет, Тревор! Пройдя сквозь толпу, как нож, Гарри ловко вытаскивает у него из-под руки наполовину исписанный листок, так что карандаш чертит жирную линию поперек. Их местный математический гений и по совместительству, если отойти от политкорректности, аутист поднимает голову, но не смотрит ни на кого конкретно. — Чье это? — Гарри трясет зажатый двумя пальцами листок. Из толпы выступает, надув и без того пухлые губы, кудрявая Диана. Озборн выкладывает на стол свою стопку листов: — Тревор, ты видишь решение? Тот всматривается, кивает и начинает заполнять первый листок своим неразборчивым, точно вязь птичьих следов, почерком. Гарри поднимает брови, разглядывая столпившихся студентов, и те расходятся. Протягивает Питеру золотую кредитку: — Купи нам три ланча. И сладкий чай с булочкой, если наш гений опять заартачится, я забыл, что он там не ест. — Да кучу всего. Еще хуже тебя. Тревор доходит до края бумаги и замирает, Гарри переворачивает лист, и тот снова принимается писать. Питер оглядывается на них: прямой, как палка, нескладный Тревор и элегантный Гарри, который небрежно склонился рядом и своевременно подкладывает листы, стараясь, однако, не касаться аутиста, чтобы лишний раз его не нервировать. Так близко и так далеко. — Эй, ты стоишь в очереди или нет? — Диана, сморщив нос, его обходит. Питер вздрагивает и возвращается в действительность. Пока он возится с подносами, Тревор уже все дописывает, и Гарри, хмурясь, рассматривает пачку листов. Теперь целый урок придется потратить на то, чтобы вывести это собственным изящным почерком... — Может, просидим историю здесь? Питер молча кивает на камеры. — Вот дрянь, точно! — Гарри сердито звякает приборами, без аппетита расправляясь с принесенной лазаньей, ну хоть не выкинул сразу в мусорку. — Не школа, а рассадник идиотизма. И я не про тебя, Трев. — Я знаю, — вдруг откликается Тревор, который начал ланч с распределения картошинок фри по длине на краю своей тарелки. — Идиотия это… — Идиотия — это создавать за безумные деньги такую систему, которая не удобна никому! Ни оболтусам типа меня, ни гениям, как вы, ни этой серой массе! — Гарольд кивает головой в сторону одноклассников. — И это одна из лучших общественных школ Нью-Йорка. Кого они тут пытаются вырастить?.. — Пауков в банке. За стеклом. Чтобы делали одно-единственное дело, которое знают, — Питер уже сам готов отправить жесткое мясо с разваренными овощами в ведро, но, как знать, может сегодня еще понадобятся паучьи силы. — Я помню, Пит. Помню про этих чертовых пауков. Принесу, — Гарри достает из сумки бутылку своей дорогущей ледниковой воды и разливает поровну по трем стаканам. — Чертова система!.. Слушай, ты понимаешь этот почерк? Что вот тут написано? На истории Питер плавает, как топор в океане, кажется, окончательно топя свои шансы на средний балл выше 4,7. Да кому она нужна-то вообще?! Лучше бы он взял продвинутую тригонометрию… Вот ведь послушал Лидса!.. Он-то сейчас разливается соловьем и получит свою А+ На перемене, наконец, получается перемолвиться с Недом. Пока Гарри в другом конце вестибюля под мраморным фонтаном судорожно переписывает последние листы, они стоят рядом в коридоре. — Отлично выглядишь. Опять идешь на мажорскую тусовку? — Нет, я вообще не тусовщик. А что? Я не могу отлично выглядеть просто так?.. — Но ты ведь не просто так где-то пропадаешь? Питер пытается понять, есть ли в этой настойчивости обвинение или только дружеское беспокойство? — Психклуб, — говорит он. — И первое правило… — Ну да, ну да. Не говорить о нем... — Нед пожимает плечами. Они заходят в класс и рассаживаются по разным углам. Подумаешь, тоже мне. Впрочем, Питер быстро забывает о Неде. Ведь это последний урок. Сейчас надо будет ехать. Идти туда. Что-то объяснять и доказывать медсестрам или охране, самим девчонкам. Черт, зачем он согласился? Он едва наговаривает ответов невпопад на В минус, Гарри получает А минус, а объединившиеся Нед и Тревор А плюс. Серые ряды больничных корпусов за бетонным забором выглядят уныло и неподступно. Вход на территорию через светлое стеклянное поликлиническое отделение, там же за стойками регистрируют посетителей. Еще неделю назад Питер был свидетелем, как Гарри навещал Луизу: корзина фруктов, конвертик с купюрами и маленький изящный букет. И эта прирожденная озборновская легкость, непоколебимая уверенность уже имеющего, которому еще прибавится… И Луиза, Питер видел это по ее смущенному бледному лицу, совершенно не держала на него обиды, да, дерьмо случилось, но это же не Гарри лично предлагал ей новые сижки, он вообще не знал, и, конечно же, она не будет выносить эти дела на публику, а уж в следующий раз, губы Озборна раздвигаются в ослепительную обещающую улыбку, в следующий раз вечеринка будет без этой дряни и куда интереснее, своим кругом… На голое, жадное, точно губка, лицо Луизы невозможно было смотреть. Питер переминается с ноги на ногу, разглядывая через двери больничный персонал, и шуршит оберткой от цветов. Может, зря он этот веник купил и лучше вообще его оставить тут, под скамейкой? Запрыгнуть на крышу бронированного фургона было проще. Шагнуть из самолета — проще. Может, потому что тогда Питер был в каких-никаких масках, а здесь вот он — как на ладони. Даже паучью маску в рюкзак не закинул, понадеялся, что проскочит так. — Давай, Пит, пошел-пошел! — Подбадривает он сам себя и решительно направляется ко входу. — ¡Buen día! Estoy visitando…— Питер выбирает пожилую тетеньку, которая наиболее вероятно не говорит по-испански. Он и сам-то его не очень знает, если честно. — Моя кузина, Мелисса Рамос. В шестой палате? número sei? Теперь надо снять темные очки и посмотреть на нее большими несчастным глазами: хочешь, чтобы люди к тебе хорошо отнеслись, — дай им почувствовать над собой превосходство. Ощущает Питер себя и правда неловким идиотом. Но это работает! Тетенька сочувственно смотрит на него и медленно начинает ему втолковывать: — Буэнос диас! А твой документ? Ну, что у тебя есть? Студенческий? Пасапорто? — Права?.. — Питер быстро подсовывает ей новоиспеченную подделку. Ему кажется, что даже запах еще не выветрился — пластика или краски. — Габриэль Рамос…— тетенька долго что-то набирает и затем ищет в компьютере. — А, это из новостей! Эта ужасная перестрелка! Бедные девочки… Питер кивает с непонимающей улыбкой. — Пятый корпус. После выхода прямо, потом повернуть направо у клумбы… Так, давай я тебя провожу. Анджела!.. — она окликает коллегу с соседней стойки. — Я отойду. Ну невозможно весь день сидеть за компьютером, шея затекает. Она не просто доводит его до нужного корпуса, но и объясняет полицейской на импровизированном посту на втором этаже у лестницы, что это Габриэль, родственник мисс Рамос. Та хмуро осматривает его, задает по-испански вопросы, кажется, про где он учится. Питер на очень тихом неуверенном английском брешет про экономический колледж, который за углом от Мидтаунской школы, коротко предъявляет учебники в рюкзаке и выкатывается, наконец, в нужный коридор. Только когда стеклянная дверь за ним захлопывается, он вдруг понимает, какое это чудо, что его не стали по-настоящему обыскивать на предмет наркотиков или чего еще. Может, вид у него слишком приличный, а может, цветная полицейская не сторонница расовых стереотипов. А ведь Мелисса из Чиуауа, самого криминального мексиканского штата, почти весь кокаин в США идет оттуда. Со слов Неда, там стреляют по ночам так, что беруши не помогают, и ему приходилось отсыпаться днем после обеда, когда он гостил у бабули. Девушкам отвели палаты в отдельном закутке коридора. Питер рассматривает уголок с кривыми растеньицами, опущенные жалюзи на зарешеченных окнах, обшарпанный журнальный столик с маленьким радио, старый телек на стенке. Напротив, на светлом диване, подобрав ноги, сидят две девушки, одна совсем маленькая и хрупкая, другая полная мулатка с детским лицом; еще одна плотная крашеная блондинка за столом, подперев голову рукой, что-то читает в телефоне, засаленные волосы собраны в небрежный хвост. Они все без макияжа и украшений и одеты в простые худи и леггинсы. Выглядят так же, как нормальные старшеклассницы в школе, если не знать, кто они, то и не скажешь… Но ведь они и есть нормальные, одергивает себя Питер и снова быстро отводит взгляд. По казенным желтым стенам развешаны какие-то репродукции: выцветшие пейзажи и тусклые натюрморты. — Че надо? — интересуется девушка за столом, не поднимая глаз. — Я к Мелиссе. Они молчат. Маленькая девушка на диване щелкает пультом, пока не находит испаноязычную программу. — Вторая дверь направо, — наконец, выдает ему мулатка. Питер идет дальше по коридору, а вслед ему летит тихое неприличное замечание про трахаля или хахаля, то ли им наплевать, что он слышит, то ли виноват чертов паучий слух... За нужной дверью шумит вода, и Питер выдыхает с облегчением: раз она в душе, то он просто оставит все и тут же свалит. Он быстро заходит внутрь, и Мелисса, которая неподвижно сидит на неубранной постели, скрестив ноги, молча смотрит, как он, вздрогнув, прислоняется к косяку и непослушной рукой прикрывает дверь. — Привет, — выдавливает он. — Привет, я… извини, что без стука… зашел навестить. Она выглядит бледнее и меньше, чем тогда на улице, и Питер будто боится посмотреть прямо, поэтому окидывает общим взглядом небольшую комнату с двумя не заправленными кроватями, какой-то одеждой на полу, апельсиновыми корками на подоконнике. Не занят грудами вещей только один-единственный стул в изножье кровати, и Питер подходит к нему. Два дня поисков Мелиссы и расспросов на улицах позволили ему создать вполне верибельную версию, которую он сейчас и излагает заплетающимся языком. — Ты, меня, наверное, не помнишь… я в вечерней школе вместе с Пабло, ну тот парень с дредами, вы в кино ходили компанией… ты мне понравилась, но я тогда чего-то в кино не пошел со всеми, думал, позже познакомиться... но потом ты пропала… и Роза сказала, что… в общем, решил тебя навестить… Звучит херово, но это лучше, чем объяснять, что он следил за мелким дилером, который расплачивался наркотой за ее услуги, и в тот день с соседней крыши Питер увидел, как они вместе зашли в подъезд, а десятью минутами позже Диего вытащил ее бесчувственное тело и затолкал на заднее сиденье… Сначала Питер решил, что парень просто повез ее до квартиры, но когда и на второй день не увидел ее на привычном углу, то почему-то заволновался и начал наводить справки. Кстати, Диего он так и не видел с тех пор. — Вот, — он кладет свой тупой и совершенно неуместный букет на край кровати. Мелисса молча смотрит на красно-оранжевые цветы, которые в этой тягучей обстановке словно тоже бледнеют и покрываются липким серым налетом, точно неотмытым жиром с грязной кухни, как и все предметы вокруг… — А это для девочки, — он достает куклу в красно-желто-синем наряде. — Как она? Мелисса берет куклу и перекладывает на тумбочку, поверх зеленых конвертов DNAnalyse и блистеров с таблетками. — Сказали, возьмут в семью. У нее мать летом умерла... За ней Хуанита смотрела. И Исабель могут взять в семью, ей тринадцать. Будут вместе, если повезет… Голос у нее монотонный и тихий, как гудение неисправного дросселя в лампе над головой. — А ты? Что ты будешь делать? Мелисса безразлично пожимает плечами. — Если понадобится помощь, вот, — Питер протягивает листок с номером и, подождав, кладет его на тумбочку, к бумагам с зеленой змейкой. Анализы крови, мочи, на ЗППП и какой-то ТТГ, успевает заметить он мельком. Она смотрит на него с безучастностью животного, без выражения в черных глазах, без страха и любопытства. Края век красные, и скулы выступают. Может, у нее все еще ломка, думает Питер. И если он отдаст ей деньги — тридцать штук… как знать, на что они будут потрачены? А вдруг она решит рассказать о нем полиции? Его лицо теперь на всех больничных камерах... Или ей все равно? И до других, и до себя — нет дела? Можно попроситься в уборную, когда соседка выйдет, и оставить деньги там. — Все будет хорошо, — говорит Питер, потому что надо что-то сказать. — Все плохое уже позади. Душ перестает лить. И Питер сначала чувствует это, будто заранее, какой-то сдвиг в воздухе, и только миллисекундой позже раздается электрический треск и выключается свет. — Да какого хрена!.. — Дверь в душевую открывается, и он видит в полумраке огромный белый живот под распахнутым халатом и темный треугольник внизу, где сходятся широкие бедра. — Уже третий раз эта херня!.. Ой, у тебя друг! — девушка ныряет внутрь и отворачивается, застегивая халат. — А я в таком виде. Мелисса поворачивает голову и так же монотонно гудит: — Да это не друг, в первый раз вижу... Пока никто не смотрит, Питер молниеносно достает конверт и кидает его под кровать, рядом с тапками. Найдут. Наверное. — Простите, что помешал! Я пойду… всего доброго! Свет включается на полдороге к двери и, наощупь дернув ручку, жмурясь, Питер вываливается прочь. Девчонки стоят у телевизора с пультом, там что-то сбилось в настройках и теперь он транслирует только шум. Под насмешливый взгляд крашеной блондинки Питер быстренько ретируется к лестнице, где полицейская орет в трубку о выбитых пробках. Ни дежурства не прошло без отключений, что за бардак! Пришлите нормального электрика, а не этого ушибленного!.. На автобусной остановке он быстро пишет е-мейл Уэйду, что все отдал, все нормально. Отчего-то настроение портится окончательно, как будто он не выполнил дело умело и качественно, а наоборот полностью провалил. Все будет хорошо, упрямо думает Питер. Их обследуют, вылечат. Избавят от зависимости и помогут с документами. Кому-то найдут дом. С малышкой он малодушно не повидался, но у нее все должно сложиться нормально. Просто должно! Потому что иначе за что же она… Почему так с ней… Черт побери, а он ведь никогда раньше не задумывался, что случается с людьми потом. Казалось, что самое важное — сделать что-то прямо здесь и сейчас. Вытащить из-под машины. Остановить автобус, несущийся под грузовик. И вот, кажется, этого недостаточно?.. Уэйд, разумеется, не отвечает ему. Он ведь и на те письма не ответил, хотя приехал на встречу в среду с парашютом, как Питер и предлагал. Значит, читает, но пишет только по делу. А на вид общительный такой. И еще Питер теперь помнит номер, который Уэйд оставил девушкам. Но это, наверное, на крайний случай. И, наверное, не для Питера. Чтобы не вариться в собственных переживаниях, он включает обещанный «1984», сначала на обычной скорости, но мысли лезут между строк, потом на двойной. На скорости два с половиной нить повествования временами начинает ускользать от него. На сцене, где Уинстону снится мать, которая тонет с крохотной девочкой на руках, он выключает книгу и долго сидит с закрытыми глазами, а потом запускает лекции по химии. *** Мэй, пожалуй, встала сегодня раньше, чем собиралась. Но этот чудесный запах подгоревших тостов, пробравшийся даже через закрытую дверь!.. Зато она успела отставить с конфорки кофе до того, как он безвозвратно перекипел. Купить все-таки кофемашину или лучше отложить на счет?.. Питер, кажется, настроен серьезно по поводу МИТ, но и средний балл для стипендии там требуется очень высокий. Завтраки обычно готовил Бен. Потом недолгое время, может, месяц, она сама. Но Питер всегда просыпался и тоже шел на кухню, сначала сидел в углу, потом стал помогать, а потом, будто специально, начал вставать раньше нее и, когда уже все было готово, будил Мэй тихим стуком в дверь. Сменив работу и засиживаясь порой над проектами допоздна, она отпустила чувство вины и только благодарила Питера за оставленные ей сто блюд из яиц, или сэндвичи, или кашу. Что бы я без тебя делала, она обнимала его, немного неловко, потому что он хоть и потихоньку, но подрастал и уже перестал быть тем малышом, который любил забираться к ней на колени и слушать, как она читает по вечерам. Ему теперь нужна была другого рода поддержка — возможность решать все самому, потому что, конечно, к этому возрасту сам знаешь лучше остальных, что именно тебе надо… Мэй слишком хорошо помнила себя и как с ее мнением не считались. По крайней мере, сама она может избежать ошибок. Питер крутится по кухне такой деловой и нарядный. Явно собрался произвести на кого-то впечатление. Дай бог, конечно. А то он сам не свой был после отъезда этой девочки, Лиз Тумс. — Ты не к девяти едешь? — Нет, мне к двенадцати, хорошего дня! Питер убегает, а Мэй немного погодя выходит закрыть дверь и вытащить удобный брючный костюм на сегодня, но вдруг ощущает — втягивает носом запах… и садится на пол у стены, закрыв лицо руками и всхлипывая… Когда-то она дарила его Бену на день рождения и… И ей кажется, будто все это было так недавно… будто он просто вышел пять минут назад… Совещание в двенадцать она проводит по скайпу, припудрив лицо. Потом садится работать, но через четыре часа бросает, все валится из рук. Две недели назад была годовщина, и они прошлись по парку, который Бен так любил, Питер немного поснимал пруд и деревья. Вместо нехватки, всесто острого горя, подумалось ей тогда, наступила светлая грусть. Она заворачивает флакон в два пакета и убирает далеко в шкаф в своей комнате. Ходит по квартире из угла в угол, заказывает доставку продуктов на вечер. Может, выкинуть эти кресла? И шторы у них неудачные. И эти книжные полки. Обо все спотыкается взгляд, спотыкается память… Она выходит на улицу в ресторанчик за пару кварталов купить лапши и берет сразу четыре порции, еще каких-то салатов и жареные пельмени. Зачем ей столько? Не остановиться. Вдруг ощущает себя усталой и голодной, хочется присесть на скамейку в парке, выпить вина… Уже в супермаркете, выбирая между Пино Гриджио и Каберне, она вдруг пугается, что не закрыла дверь, берет обе бутылки и спешно возвращается в квартиру. Заперто на два замка. От белого со льдом холодно, она укрывается пледом на диване, и если бы еще кто-то говорил тихонько. Она включает телевизор, приглушая звук. Возвращается Питер. Тоже, кажется, не в духе, и плюхается рядом с ней на диван. — Все хорошо? Ты чего дома? — кажется, он сам себя слышит и поправляется. — Ну, в смысле… как себя чувствуешь? — Голова разболелась, взяла отгул… Питер смотрит на груду еды и почти пустую бутылку. — Сейчас уже лучше. Погрей себе что-нибудь. — А, так сойдет, — не помыв руки, он начинает хвататься пробовать все подряд. Потом будет жаловаться, что объелся. — Как день прошел? — спрашивает она. — Скучно, — салатная заправка капает на лацкан пиджака, и конечно же, Пит ничего не замечает; она усилием воли заставляет себя тоже это проигнорировать. — Что показывают? Не хочет говорить. Может, свидание сорвалось? Что-то рано он, обычно в десять по вечерам только-только начинает написывать, что припозднится, да можно ли еще задержаться… Мэй немного прибавляет звук и выливает остатки вина в стакан. Чего уж, раз не успела все выпить до. «Желающие проститься с Хосе Родриго Вигасом собрались сегодня в столице Венесуэлы Каракасе на Пласа Боливар, после отпевания гроб с телом президента перевезли на Восточное кладбище…» — Политическое убийство, надо же. Ведь уже лет тридцать в крупных странах такого не было. Сваливают, конечно, на США, да? — Я думаю это их внутреннее, — пожимает плечами Мэй. — Раз того, кто стрелял, не нашли, значит, это было спланировано кем-то из своих. — Погоди, не переключай!.. — Питер застывает в размышлении, покусывая палочки, и она снова едва удерживается от замечания. — Желтый-синий-красный… Это их национальные цвета? — Да, их флаг, еще восемь звезд на синем поле по количеству штатов. А вы разве не учили на географии? — не удерживается она от шпильки. — Мэй, у нас есть Убер. И гугл карты. А самодовольства-то сколько! Она щелкает пультом. В Конгрессе вновь обсуждается необходимость внести изменения в Конституцию, в частности относительно второй и четвертой поправок… В Вашингтоне вновь люди собрались на митинг… Мелькают короткие кадры с полицией и толпой… Потом камера показывает мокрый асфальт: значит, разгоняли водой… Или замывали кровь?.. Мэйд вдруг остро ловит нахлынувшее воспоминание на полпути к сознанию, страшное движение многотысячной толпы, черных полицейских с черными щитами — и силой воли заставляет себя отвлечься, вновь посмотреть на своего малыша. Размер ноги уже больше, чем у нее. Хотя тощий… Питер с аппетитом принимается за следующую лапшу. А когда-то приходилось уговаривать его съесть хотя бы три соцветия брокколи и тефтельку. Растет. Скоро, она надеется, и вытянется, как все его сверстники. Да и пора бы уже, Мэй еще давно ненавязчиво предложила записаться к эндокринологу, но Питер буркнул, что все у него нормально. Стесняется и роста, и пока еще высокого голоса. Вот только в этом году, кажется, и началось: и перепады настроения, и стал, наконец, вытягиваться, и потом эти неприличные журналы в его комнате… — Вторая это об оружии, а четвертая? — с набитым ртом спрашивает он. — Про необоснованные обыски и аресты. Хотят разрешить. Чертовы охранители. Мэй допивает залпом вино и переключает канал. На всем Восточном побережье установилась теплая и сухая погода, индейское лето продлится до середины ноября… — Как вы сходили с классом вчера? Ты так убегался, что сразу лег спать. — Нормально. Миль двенадцать прошли, наверное. С погодой, действительно, повезло, без ветра, малооблачно. Питер замолкает и все-таки отставляет в сторону недоеденную третью лапшу. Но еще не вечер. На экране показывают перелетных птиц под какую-то красивую музыку. — Мэй, — вдруг говорит он. — Как ты думаешь, у нас все нормально? Этот вопрос ставит ее в тупик. — У нас — у нас с тобой? Он мотает растрепанной головой: — Вообще. В стране. В мире. Пока Мэй собирается с мыслями, Питер продолжает: — Ну, знаешь, когда ты думаешь, что все хорошо, тут мелочь, там ерунда, чего возникать по пустякам, а через десять лет просыпаешься в полной жопе… В какой момент надо понять, что что-то идет не так?.. И что делать, если пока все вроде бы так?.. Ведь можно пропустить, когда все станет необратимым, знаешь, как химическая реакция — началась, и уже поздно… — Питер, — Мэй крутит в руках свой стакан с остатками льда и следами помады. — Я думаю, что надо делать… Понимаешь, просто делать свое дело. То, что умеешь. И делать хорошо, как можно лучше. Ну, что еще?.. Не на баррикады же выходить. Вооруженные противостояния никогда не делали мир лучше. — Да, — соглашается Питер, так, как умеет только он, в Бене этого сопротивления вовсе не было, а вот Пит говорит «да», а внутри, во всей его маленькой фигуре и в тонком голосе звенит упрямое «нет». — Да, но ты-то ходила и участвовала в протестах. Ты сама говорила, и Бен мне рассказывал. Мэй не знает, что именно Бен мог рассказывать: как в две тысячи третьем он вытаскивал ее, случайную прохожую, с кем был знаком от силы полчаса, из полицейского участка, вносил залог и оплачивал потом адвоката? Или как в две тысячи седьмом ее едва не растоптала метавшаяся зажатая отрядами полиции толпа, и она, придя домой ночью без телефона и сумочки, с ободранными коленями и пустым взглядом, пообещала прежде всего себе, что больше не будет, не имеет права так рисковать — потому что университет, и маленький Питер с проблемами в школе, и скоро надо брать ипотеку… и Бен выглядел бледным и страшным, встречая ее в дверях… и все эти цветы никогда не были сильнее пуль, даже если и были лучше… — Питер, я ходила, потому что мне тогда казалось важным показать, что я против. Увидеть тех, кто тоже против, понять, что нас много. Но можно было обойтись и без этого, — она смотрит на его лицо с задранным вверх подбородком: ей с каждым днем будто все сложнее становится разглядеть того мальчика, который боялся засыпать один, который страшно тосковал по матери и тянулся к ней. Которого она не могла тогда подвести и оставить одного. А Бен ведь и скандалил, и ругался с ней из-за ее взглядов, но в итоге это было именно ее решение: спокойный брак, спокойная жизнь… — Сейчас я знаю, что по-настоящему поменять что-то можно только изнутри. Это как с людьми: ты не заставишь кого-то измениться давлением снаружи. Только если человек сам что-то понял и решил для себя… — А если он не понял? — начинает кипятиться Питер. — А если это пьяный злобный амбал, который… ну, не знаю, угрожает старушке?.. Разве не надо что-то делать прямо сейчас?.. Что, так и терпеть всю жизнь, пока кто-то что-то поймет? Знаешь, а ведь не понимать выгодно. Не считаться с мнением людей — выгодно!.. Вон Стэнфордский эксперимент… — Но у нормальных людей всегда есть законные методы, чтобы отстаивать свои интересы: в суде, в СМИ, через выборы… — А если законы пишут те, у кого власть? Вон как с этими поправками… Эффект Матфея, слышала про такой, когда больше власти получают те, кто уже у власти?.. — Питер коротко взглядывает на нее и скрещивает руки на груди. — Ты, конечно, никуда уже не пойдешь, а вот я бы, знаешь, может быть, и пошел! Ну, если бы вдруг вскрылось что-то… совсем такое… Потому что это правильно! — Правильно может быть и по-другому. Я бы не хотела, например, чтобы ты совершил что-то необдуманно… — Но ты бы не хотела же, чтобы я или… не знаю, внуки там твои, если я когда-нибудь… ну, чтобы мы жили в мире, где могут прийти и устроить в квартире обыск в любой момент? Или могут арестовать за научные исследования? Или заставить всех жить среди камер и с трекерами? Или запретить личное оружие? Или где политики начинают войны, которые никому не нужны? Или где люди пропадают? — Не хотела бы. Но я бы также не хотела, чтобы ты, или я, или внуки там когда-нибудь, — даже в момент спора Мэй не может не улыбнуться краем губ этой питеровой формулировке, — чтобы мы носили передачи друг другу в тюрьму. Питер, всегда есть варианты без лишних жертв. Всегда. Если не бросаться, как ты любишь, сломя голову… Ни одна система не может быть вечной. Она меняется через людей, через каждого из нас… От этих слов Питер замолкает, нахохлившись, смотрит перед собой и хмурится. По телевизору уже начинают показывать очередное ток-шоу, и он отключает звук, молча глядит на мельтешение на экране. — Знаешь, его осудили на двадцать лет. Отца Лиз, — говорит он тихо, отворачивается и принимается убирать посуду и пустые контейнеры. Когда Лиз уехала три недели назад, Питер был сам не свой, не находил места в школе и дома, так что она уже хотела предложить сходить снова к доктору Бейдеру насчет, может быть, нового рецепта, ведь в прошлом году они так и не стали ничего принимать… И Питер как-то вечером рассказал ей под строгим секретом, что Лиз переводится, потому что мистера Тумса арестовали за нелегальную торговлю оружием. Мэй согласилась, что это ужасно, но ведь ты можешь все равно поддержать ее, напиши ей, позвони, это же не ее вина… Посочувствуй, ведь очень тяжело оказаться в таком вакууме, когда не с кем поделиться, а она же тебе доверяет, если обо всем рассказала… Питер тогда посмотрел на нее чуть не плача и ушел к себе. Надо все-таки поднять этот вопрос насчет антидепрессантов… Или сначала поговорить с докторкой из группы психологической помощи, куда он сейчас ходит, что она посоветует?.. Погремев тарелками на кухне, Питер идет в свою комнату, и Мэй только слышит в наступившей тишине, как щелкает замок в двери. Ну вот, опять она ему не угодила своими разговорами. Подросткам всегда кажется, что все так просто: отменить надоевших взрослых, крикнуть погромче свое «нет», поменять флажок на вершине огромного скрытого айсберга системы — и все сразу изменится… Бедный Питер. Еще и с Лиз это несчастье… Только стало складываться у него в новой школе, друзья, знакомые, — и такая беда с этой девочкой, а уж она так ему нравилась, так он на нее смотрел… Даже с Озборном в это время стал меньше общаться, с золотым этим избалованным парнем, чья компания уж точно не для Питера, не для простых людей из Куинса… Да они и в этот хороший район-то переехали совсем недавно, а до этого и были и восе не средний класс… У нас все нормально?.. Мы справляемся?.. Она бездумно щелкает пультом: к советско-китайской базе на луне присоединяют второй модуль, обостряется конфликт СССР и Североатлантического Альянса на Ближнем Востоке, в Каире взорвали здание посольства, потом снова кадры какой-то демонстрации, на этот раз у них в Калифорнии, но это просто Гринпис, что-то про ядерные отходы… Или ядерное оружие?.. Мы ни черта не справляемся, вдруг думает она. На нашем земном шарике ужас, боль и бессмысленные смерти, Питер!.. Как сто лет назад, как тысячу лет назад, так и сейчас — и порой кажется будто совсем ничего не меняется к лучшему. Но мы стараемся, мы боремся за наш привычный нормальный мир, даже когда все летит в тартарары и кажется, что будет только хуже... Боремся хотя бы тем, что честно живем нашу честную жизнь. Кто-то же должен это делать. Она выходит на кухню, ставит забытую еду в холодильник и, подумав, открывает красное и наливает себе еще стакан на вечер. Этот последний. А на работу, в конце концов, можно поехать и на такси. — Я завтра не на машине, Пит. Не засиживайся допоздна! — старается прокричать она как можно мягче у закрытой двери. И Пит все-таки отвечает ей: — Хорошо. Хорошо. Мэй отпивает большой глоток каберне. У них все хорошо.