A Silver Lining

Понедельник 31 октября 2016 Сегодня Питер точно заметит Уэйда первым. Карнавальная маска на лице, руки в карманах, рюкзак дома, он лавирует в толпе праздничных фриков и гиков, стараясь думать о постороннем, чтобы не перегружать обострившиеся чувства. А город шумит, население копошится, как те стайные паучки в Озкорп, каждый дергает лапками, привязанный к своим веревочкам, — карьера, хобби, социальная жизнь, планы на будущее, отношения, потомство, фобии, мании. В некотором смысле у Питера нет ничего. И поэтому он мог бы — хотел бы — вырваться из этой плоскости, подняться над землей, взлететь на высотку и наблюдать с нее жизнь маленького мирка: одинокий, готовый в любой момент сорваться вниз и все решить — Бэтмен для своего Готэма. Там, наверху, от городской суеты остаются только слабые силовые линии движений и криков. Самые широкие и дальние круги на воде. Внизу это все невыносимо. Толчея, толпа, шум!.. Питер обгоняет очередного скелета и еле уворачивается от маленького гоблина, которого за руку ведет колдунья. — Мам, а кто это? Чья это маска? — Не знаю, не отставай. Карточка с именем и номером телефона у тебя на шее? — Да... Внизу все эти звуки, запахи, а еще люди так и норовят — притереться к нему. Это просто ужасно. Стремный Уилсон рассказывал о знакомом, который был такой чувствительный ко всем звукам, что спал в наполненном водой свинцовом резервуаре, наподобие депривационной камеры. И все равно не мог заснуть из-шума. Так что Питер не один такой лузер, если верить россказням торчка Уилсона. Так, а он почти пришел между тем. Питер озирается по сторонам, нарезая круги вокруг фонтана. Два зомби, один слишком низкий, а второй слишком красивый, чтобы быть Уэйдом. Кровавая медсестра в коротком халатике и на шпильках, очень классная, которая, к сожалению, ну никак не может оказаться бывшим спецназовцем. Маг — слишком сутулый. Гном — в платье и с бородой — стоп, стоп, ему это не привиделось?! — охренеть, Питер впервые украдкой наблюдает гномскую женщину в дикой природе, главное, не очень пялиться, а то топор у нее немаленький, да и кулачищи с три питеровых. А вон расхаживает Джек Скеллингтон — настоящий актер, еще и на ходулях. Ну, либо Уэйд не пришел, либо — Питер еще раз осматривает толпу, и тут за аркой, на другой стороне улицы его взгляд приковывает к себе яркая — о-ох, вот это настоящий мокрый сон подростка!.. Это же последняя Ferrari 488 Spider! Открытый спортивный суперкар, они видели ее на выставке этой весной и даже простояли полчаса в очереди, чтобы Нед смог сфотографироваться за рулем. Сам Питер хоть и слазил под капот, сэлфи делать не стал, потому что ну Spider же, конспирация, зачем лишний раз наводить кого-то на мысли про пауков, зато потом долго жалел, глядя на сотни лайков у Неда... И вот сейчас она стоит перед ним — ярко-алая и блестящая, как губы женщин из журналов, дерзкая, желанная, алюминий, титан и карбон, кремовая кожа, от которой не хочется отнимать руку, а внутри жар неостановимого движения поршней, вибрация энергии, отлаженное скольжение частей. Такая силища, что дух захватывает. Эта машинка — живое воплощение всего нового и совершенного, как его костюм!.. То есть, Питер шмыгает, не его, а мистера Старка... И так же, как этот гребанный бывший костюм, она принадлежит к другой реальности, чем Питер. Ее будто вырезала из рекламы и пришлепнула сюда на клей восторженная школьница. Автомобиль не вяжется ни с окружающей улицей, ни с владельцем, который хоть и наряжен в подобие супергеройского костюма той же красно-черной гаммы, но настолько же лишен лоска, как размякшая мятая газета на тротуаре по сравнению со свеженьким «GQ». Красная ткань стала местами бурой, а где-то заляпалась, изначально черные детали типа наплечников посерели и покоцались, кожа вытерлась и даже прочные кевларовые вставки истрепались. Тем не менее, незадачливый владелец Феррари развалился в кресле с вальяжностью хозяина жизни и плевать хотел, что выглядит в ней как вставной зуб — точнее, единственный и плохонький настоящий среди идеальных протезов. Вот это отношение. Питер переходит дорогу и, не открывая двери, запрыгивает на пассажирское: — А где бабуля? Костюм рассматривает его белыми линзами глаз: — В кардиохирургии. Меняю движок, а то не угнаться нам за нынешней борзой молодежью. — Это хорошо, — кивает Питер. — Мне она больше нравится. — Да ладно? — Черные вставки вокруг глаз такие подвижные, что видно, как несуществующие брови Уилсона ползут вверх. Надо спросить между делом, как это работает. — Ты же на нас минут десять пялился. — Разве? А как ты узнал, что это я? Уэйд крутит в воздухе рукой в перчатке, кстати, тоже хорошо сделана. — Ну, ты так движешься в толпе, Билли Эллиот... Сложно было не признать. Питер кивает. Ну вот, Уэйд его засек еще на подходе. Конечно, чувак профессионал. Обучен распознавать в один момент и стрелять на поражение. — Да ладно, — Уэйд хлопает его по плечу. — Не парься. Я просто прибыл первым и имел преимущество. А ты как меня узнал? А вдруг это был бы чужой дяденька, маньяк и извращенец, а ты так запросто сел к нему в машину? Ай-яй-яй. — Я... я не знаю, но как-то вот сразу понял, что это ты. Почуял. — Бля, я что, уже завонялся на солнце?— Уэйд озабоченно принюхивается, поворачиваясь так и сяк и поднимая руки. — В этом чертовом гандоне никакой вентиляции. Питер тоже непроизвольно втягивает носом воздух. Хвоя и что-то такое, лесное. — Да не, нормально. Хорошо пахнешь, — выпаливает он, тут же прикусывая язык. Черт, да Питер сам звучит, как тот еще извращенец. — А, да это смазка. — честно признается Уэйд и уточняет: — Оружейная. У него две кобуры с пушками, которые выглядят, как и сам Уэйд: на понтах и угрожающе. Непонятно, настоящие или муляжи, но совершенно точно — смазанные. Количество пустых ремней, карабинов, петель и кармашков на костюме говорит о том, что в иные дни реквизита было в разы больше. — Классный костюм, между прочим, — переводит тему Питер. — Профессионально сшит. — Да мне друг один сделал. Давно еще. Для пейнтбола. Если попросить потрогать, то он точно получит вместе с разрешением еще и неприличный комментарий, поэтому Питер, хмыкнув, без спроса касается пальцами краев плохо подклеенной дырки, по виду — от самой настоящей пули. Он не очень разбирается в этом всем, но если будет водиться с Уэйдом, то, очевидно, начнет. Хорош пейнтбол. Почему-то Питеру кажется, что Уэйд, который сейчас замер под маской, совершенно серьезен. Как будто ждет реакции. Словно он, замаскировавшись, спрятавшись, вдруг приоткрыл Питеру какую-то свою тайну и теперь хочет услышать от него — что?.. Что-то. Питер еще раз касается ладонью того места, где на костюме следы пуль, и кивает: — Понятно. Спасибо, что поделился. Больше пока ему нечего сказать. — Бог велел делиться, — пожимает плечами Уэйд. — На вот тебе, кстати. Привет из страны розовых пони! Он достает из-под сиденья и кидает Питеру на колени радужный сверток. О!.. так ему, значит, не приснился и этот ночной звонок, и переливчатый голос маленькой девочки. — Спасибо! — Поехали примеришь. Туалет ресторанчика мексиканской кухни на редкость чистенький и приятный. Уэйд стоит, широко расставив ноги, подпирая спиной дверь: — Ну, давай, давай, мне интересно, влезет или нет. Питер снимает маску Гая Фокса и передает ее в руки Уэйду. Расстегивает толстовку и в нерешительности останавливается — будь прокляты эти общественные раздевалки. — Я не подглядываю! — уверяет Уэйд, глядя на него в упор белыми линзами и затем, словно догадавшись, с усилием стягивает маску. — Честно-честно. Глаза у него и правда крепко зажмурены, а вспотевшее лицо выглядит, как сырой бургер — отталкивает и притягивает одновременно. Питер чувствует себя сволочью оттого, что он-то как раз скрытно пялится на чужое увечье. — Я быстро, — бормочет он и все-таки юркает в кабинку и снимает толстовку уже там. Не стоит лишний раз рисковать, что кто-то увидит. Прикрыв дверь, Питер разрывает цветную упаковку и смотрит на мягкий искусственный мех, запускает в него пальцы, скомканная бумага отлетает куда-то за унитаз. В детстве у него никогда не было маскарадных костюмов: все эти драконы, рыцари, эльфы и серые волки, может, и радовали других детей, но точно не Питера. Пока он коротал время в садиках, дневных или круглосуточных, или у нянь, никто особо не занимался устройством для него праздников, родители возвращались домой не по календарю. Потом деду и бабушке, да и ему самому, было не до того. А потом, когда дед во второй раз попал в больницу, и Питера забрали Бен и Мэй, он был уже взрослый, серьезный, да и зачем бы ему понадобились всякие глупости, дорогое развлечение на один день, это из кожи вон фальшивое притворство, что он не он, и с ним не произошло того, что произошло. Он и не хотел никаких костюмов. Никогда не просил купить. И вот теперь — эта полноразмерная глупость от Уэйда. Костюмы, которые мы заслужили. М ближе к S, пять футов и почти один дюйм, радужный синтетический хвост и такая же грива. Питер треплет черную шерсть и надевает комбинезон прямо поверх джинсов. Длинные рукава на резинках — это хорошо, и запястья не видно, и есть возможность для маневра. Капюшончик с плюшевым рогом и глупой мордой надевается по типу маски, скрывая пол-лица. Уши как у осла и шевелятся, если нажать кнопки в рукавах, пневмосистема, однако. Резинка под подбородком — чтобы единорожью голову не снесло ветром, и никто не разглядел, у кого это детство в попе заиграло. Он не пойдет в таком виде на улицу! Еще чего! Можно сказать, что не подошел размер. Костюм удобный и мягкий как пижама. Полный позор появиться в таком на людях. Питер разглаживает швы на боках. Нежный, будто кроличий мех. Интересно, почему Уэйд проводит так много времени с ним, а не с той маленькой девочкой из сна, то есть из звонка, — ведь была же она, принцесса горошинка, Питеру не показалось. Может, жена его бросила после всего?.. И теперь не пускает, и они могут видеться только пару дней в неделю?.. И вместо дочки Уэйд проводит время с Питером?.. Замещает, типа… Питер потягивается, наклоняется, распрямляется, перебирает ногами: дурацкий костюм сел идеально. Сгребая толстовку, он тихонько выглядывает наружу. Уэйд так и стоит с закрытыми глазами, что-то напевает себе под нос. Как ребенок, который ожидает сюрприз. Черт, Уэйд как-то между прочим столько всего сделал для Питера, а Питеру и ответить нечем. Ладно, единорог так единорог. — Ну, что ли, и-го-го? Он уже готов к тому, что Уэйд его сейчас полностью обстебет. Или скажет, что на кассе перепутали костюмы. Уэйд пищит, как первоклассница! — Охренеть! Можно погладить? Почти как Рэйнбоу Дэш!.. — он зарывается лицом в лохматый мех на загривке. — Черный, как Принцесса Луна, но с этим лицом — определенно Дэш. Хотя вообще я не фанат!.. Вот вообще ни разу. Так, можно сэлфи? — В туалете? — Что, слишком гламурно? Уэйд забирает заказ на стойке, и они вываливаются на улицу. После десятка неприличных сэлфи с фаллическими объектами в соусе они, наконец, доедают буррито и делают пару волшебных снимков с сердечками и прочей мерзостью, которые Уэйд тут же отсылает куда-то. Возможно, в страну розовых пони. — Если бы ты еще летал… эх, нет в мире совершенства, — Уэйд тянет его пройтись, в самую толпу, конечно же. — Ну, пойдем красоваться, пока светло! А там еще концерт и салют. Он ныряет в поток гуляющих, и Питер со вздохом ползет следом. — Лопни мои глаза, да это же Тор с сиськами! Так, держи свое барахло, на тебе мой телефон и сделай хороший снимок! Ты же не полный рукожоп? Ну, сделай пару на всякий случай! — Красавчик, а ты кто будешь? — интересуется и правда грудастая блондинка в костюме громовержца. — Сорвиголова! — Уверенно отвечает Уэйд. — Но меня зомби покусали в последнем выпуске. Питер фотографирует. Затем Уэйд, как по встроенному извращенскому компасу, находит Пантеру с сиськами, Бэтвумэн с сиськами и даже парочку Кэпа и Железную Женщину — у каждой груди не меньше D. С воплями радости о ложно понятом феминизме и квотах на женские роли Уилсон носится и фоткаетcя со всеми — точнее, Питер его фотографирует. — Зачем тебе это? — успевает он спросить в перерыве между красавицами. — Как зачем?! Жизнь! Сиськи. Всегда завидовал, — Уэйд руками и всем телом делает неприличное движение, как будто он женщина, которая поправляет под майкой большую грудь, и заглядывает посмотреть в телефон, что получилось. — А у тебя, кстати, неплохо выходит. Есть это, как его… чутье! А, вон еще, вон еще, смотри! — Что? — Да во-он там. Это Харли Квин! И я могу поспорить на свои собственные — она точно с шариками в этих секси-шортах! — поет он. — Какими еще шариками?.. А... э-э-э… кхм… И как ты догадался…— Питер ведь на самом деле не хочет этого знать, но Уэйда уже не остановить. — Элементарно: кадык! — делится тайным знанием он. Питер обреченно протягивает руку: — Ну, давай телефон. Он фотографирует. Фотографирует. Фотографирует. С пафосом и без, в кислотных цветах и странных позах, сепия, портрет, репортаж и его любимые черно-белые кадры. Общие планы. Иногда одного Уэйда или в группе с косплеерами, иногда — преступной украдкой, без спроса — прохожих. Особенно хорошо получился колоритный бездомный в шубе и какой-то размашистой меховой шапке, которому Питер в благодарность нашел в кармане смятую пятерку на пиво… Снимать веселье — почти что участвовать. Он так увлекся, что потерял своего странного приятеля из вида и начал уже искать его глазами в толпе… … Она стоит неподалеку, в пятидесяти футах, и смотрит на него, не двигаясь: высокая худая фигура, на голову выше всех и оттого будто стоящая одиноко, человеческие волны обходят ее, как океан обтекает огромную тяжкую скалу, только в отличие от камня она не погружена в поток, а как бы парит над ним, возвышаясь. Бархатный плащ спадает по узким плечам и округлым бедрам, он черный, как потек матовой туши, как ночь без света, как прореха в картине реальности, а под капюшоном клубится абсолютная темнота маски с сероватым рисунком черепа — он так хорошо распечатан, с тенями, что выглядит почти объемным и настоящим, ряд ровных зубов улыбается Питеру, а пустые глазницы внимательно его разглядывают в ответ. Привет, говорит она своим застывшим оскалом, голос отдается эхом в голове, привет, давно не виделись, соскучился? И улыбка становится шире и ближе, подплывая к нему, подкатывая тошнотой и болью в затылке; рука в темной перчатке с рисунком тоненьких косточек, таким же, как в учебниках анатомии, поднимается вверх, рукав задирается, обнажая пустоту, черноту и кости, еще больше костей. Шум улицы внезапно отступает, зато паучье чутье звенит так невыносимо, будто вот-вот лопнет не то голова, не то невидимые нити, которыми сшита реальность. Питер смотрит в безвоздушную темень, как в кошмарах, и тонет в ней… черный клубок кипит, рассыпаясь на мириады маленьких клочков-пауков, которые то мельтешат перед глазами, то сливаются в сплошную черноту… Привет, говорит мамин голос, привет, хороший мой, я по тебе скучаю, иди ко мне?.. — Эй, че завис? — он вздрагивает от внезапного хлопка между лопатками. Уэйд стоит за спиной, и его улыбка сморщивается в кислую рожу, когда Питер оборачивается. — Э, ну ты чего? На тебе лица нет. Хотя, конечно, кто бы говорил, да… — Да я… — Питер снова смотрит в толпу, где секунду назад видел эту странную тетку, но там уже никого нет. Интересно, эти Уэйдовы таблеточки не могут вызвать галлюцинации? Да еще и неделю спустя после приема… — Я, знаешь, не очень люблю эти сборища, сборища, отойду немного, ладно? Уэйд по-товарищески отводит его в тихий переулок за фудкортами, где пахнет горелым маслом и мочой — и немудрено: тот реднековского вида неприглядный мужик, что ползет за ними чуть поодаль вдоль стеночки, явно вознамерился здесь справить свои неприличные делишки, отвернулся, завел руку к ширинке… И затем — Питер чувствует угрозу и действует на инстинктах: он отталкивает Уэйда в сторону, одновременно выворачиваясь и стреляя паутиной в резкое движение за спиной. Он опережает выстрел. Рука с пистолетом приклеивается к стене, и мужик не успевает даже выругаться, как Питер заливает его паутиной с головы до ног, особенно рот. Уэйд присвистывает. Все. Идиот. Сдал себя с потрохами. — Э-э, погоди-ка, юный химик, — тянет Уэйд. — А как же полимеры в баллончиках? Питеру хочется провалиться сквозь землю прямо сейчас, а не стоять тут жалким фриком перед человеком, который мутантов, похоже, не очень-то любит. Конечно, Уилсон его не сдаст — наверное, не сдаст, раз уж они оказались невольными подельниками с этой мафией... Обзовет уродом и скажет валить с глаз долой. Хоть сейчас уже вали по крышам подальше отсюда. — Какая омерзительная рожа… — Уэйд между тем подходит к напавшему и с любопытством его рассматривает. — Ты очередной недобиток из прошлого, что ли? С каким только сбродом не приходилось иметь дело. Он что-то перекладывает в его карман из своего и удовлетворенно кивает, похлопав перчаткой по груди. Прилепленный к стене мужик отчаянно хрипит и краснеет, пытаясь пнуть Уэйда ногой, но тот заходит сбоку, тыкая пальцем в залитое паутиной лицо: — У-у, как липучка для мух. А он скоро задохнется? — Не должен. Я вызову скорую, — предлагает Питер, все еще растерянный и расстроенный, и достает телефон. И вот после этого точно надо валить. — Скорую, пожарных, полицию. Учись, стажер! — Уэйд внезапно выхватывает из кобуры пистолет и начинает палить в воздух. Выстрелы гремят канонадой, эхо отражается от высоток, взлетает вверх и падает на асфальт, оглушая. А Питер стоит, застыв… В тот день они нашли гусей на большом озере по дороге к дому, те доверчиво переминались на берегу с лапки на лапку и вытягивали шеи, озираясь. Отец махнул Питеру рукой, чтобы тот вел себя тихо, вскинул ружье — и так же гремели выстрелы и каталось над серой водой эхо, захлопали сотни крыльев, перышко слетело, задев его по щеке. А отец стрелял и стрелял, не целясь: не в птиц, а в небо, куда-то за горизонт... Папа плохой стрелок, он ни в кого не попал... Питер приходит в себя от того, что Уэйд тянет его за руку: — Ну, что стоишь? Слышишь, все уже выехали. — И правда, где-то неподалеку включаются сирены. — Бегом! И они несутся по улицам. Только после паука Питер вдруг открыл для себя простую и самозабвенную радость движения, физического порыва, певучую работу мышц, которая не приводит ни к одышке, ни к перенапряжению и усталости — этот чистый восторг жизни и энергии на взлете. Они умудряются перескакивать урны и клумбы, Питер, ловко балансируя, пробегает по спинке скамейки. — Охренеть! — радуется по-детски Уэйд. — Ну ты даешь, ботан! — Чего? — Ну даешь, говорю, братан! Круто! Сейчас налево и снова на площадь. Снова в толпу? Да ну. Все равно уже спалился, так может, похвастаться? Не похоже, что Уэйд испытывает отвращение, скорее наоборот — удивлен? Рад?.. Питер останавливается у серой высотки. Уэйд смотрит на него — они ведь пока не так уж и далеко, сирены отлично слышно. — Подожди, — говорит Питер. — Стой, мы неправильно убегаем. Надо мыслить, как минимум, трехмерно. — Он задирает голову. — Нам наверх. — Ага, — говорит Уэйд, но не понимает. — Ну, погнали дальше. Там выйдем — и хочешь на концерт, а хочешь — кататься. — Нет, ты не понял, — Питер мотает головой. — Сейчас вверх. Давай я тебя на крышу подниму? — А-а... Вход с другой стороны, разве нет?.. — Я по стенам умею лазать, забирайся на спину, — Питер поворачивается к нему спиной. — Ты же хотел прокатиться на единороге, ну?.. Везу нахаляву. — Нет, — говорит Уэйд, глядя на него с сомнением. — Нет-нет, это как-то неправильно, Питер, мой формат — это «Горячий жеребец два», необрезанная версия, а вовсе не поняша радуга!.. Хотя — кого я обманываю... — вздыхает, погрустнев, он. Но попыток залезть на спину не делает. — Уэйд, я сильнее, чем кажусь! Питеру от досады хочется бить копытом. Ну что ты тормозишь? А ведь ему даже приседать не надо, чтобы подсадить Уэйда, такой он мелкий, черт побери, не удивительно, что чувак сомневается. А сирены между тем уже совсем близко, и слушать философские рассуждения некогда, поэтому Питер решительно подходит к нему, подхватывает под колени и за локоть и перекидывает через плечи. Уэйд ойкает, как девчонка. — Держись, — улыбается Питер, скидывает кроссовки, и подпрыгивает вверх, невысоко, футов на двадцать, прилипая к стене ступнями и свободной ладонью. Уэйд каменеет и вцепляется в него клещом, переползает на спину, обхватив руками плечи. Питер быстро поднимается еще на пару десятков ярдов. Тело слушается его просто идеально, конечности прилипают и отлипают от стены ровно когда надо, ему почти удобно — если б только не колени в спину, и это ерзанье, и пыхтенье в ухо... — Ну а теперь тарзанка, — предупреждает он. — То самое вверх-вниз. Сейчас полетим. Если бы ты ноги... — Уэйд послушно обвивает его ногами, сбивчиво тараторя, что эта твердая штука, которая упирается Питеру в зад, — кобура, а вот та — подсумок, и вообще!.. — Да ты не бойся, — Питер старается говорить как можно уверенней. — Я пока еще никого не уронил — не в этой жизни. Уэйд со стоном прижимается плотнее, и Питер прыгает, одновременно выбрасывая правую руку и выстреливая паутиной. Они падают и взлетают, кружатся на тонких нитях между соседними небоскребами, каждый раз оказываясь немножечко выше и ближе к небу, свету, воздуху и нужной крыше. Знакомое и тягучее усилие полета лопается сумасшедшим восторгом от непривычного ускорения, от обхвативших его всеми конечностями двухсот фунтов и от горячечного шепота: «С ума сойти! Охренеть! Твою мать!..» А когда Питер валится, наконец, кубарем, со своей ношей на грязную крышу высотки, его заливает жаркое почти физическое облегчение. Он смог, он поднял их сюда! Ошалевший Уэйд, едва сориентировавшись, тут же с воплем вскакивает на ноги и, подхватив Питера под мышки, начинает кружить его в бешеном вихре, хохоча и выкрикивая. — Питер! Питер, сукин ты сын, это было о-ху-и-тель-но!.. Невероятно! А я знал, я знал, что ты особенный!.. Я прям как чувствовал! Уэйд ставит его обратно на крышу, и Питер глупо улыбается, покачиваясь на ватных ногах. — Охренеть! Дождался, наконец! Мой собственный юный мутант! Только мой! Я же у тебя первый, Пит? Правда, первый? Питер? — Уэйд хлопает его по плечам, продолжая время от времени встряхивать для пущей убедительности. — Первый?.. — Питер немного не догоняет, что именно Уэйд пытается из него вытрясти. — Да нет, некоторые знают… Но это надежные люди, свои. — Свои?.. — радость Уэйда заметно поутихает. — Тоже мутанты? Ты уже с кем-то?.. В команде? — Нет, я не знаю никого из мутантов, я и сам только год… И все эти команды — нет… Так, один знакомый… И еще знакомый… — О, — Уэйд снова широко улыбается. — Так ты, значит, как и я! Сам, бля, без ансамбля? Один, бля. Никто и никогда не пишет Питеру первым... — Типа того, — Питер пожимает плечами. — А этот мужик… почему он пытался тебя?.. — Да, дело прошлое. Не помню. Мало ли вокруг мудаков!.. — отмахивается Уэйд. — Ты мне лучше скажи, как у тебя это получается? К стенам прилипать и это, руками пиу-пиу? — Уэйд изображает выбрасывание паутины. — Можно посмотреть? Не дожидаясь согласия, он стягивает перчатки и закатывает до локтя пушистый поняший рукав, и Питер видит будто со стороны, как чужие пальцы гладят набухшие под кожей сегменты паутинных желез, касаются запястий, где канальцы открываются прихотливой россыпью выводных протоков: несколько пар вытянутых крупных отверстий — будто неудачные дырочки от пирсинга, вокруг них дюжина поменьше и, наконец, совсем невидимые глазу, мелкие, как кожные поры, на которых уже серебрятся первые микро-капли шелка. Шершавые пальцы осторожно надавливают в центр, кто-то шипит сквозь зубы, и тут же густая полупрозрачная жидкость заливает руку щедрыми каплями… Уэйд вздрагивает: — Ой, прости, больно?.. Я не хотел! Питер, прости… я…— он пытается отдернуть руку, но тщетно — они накрепко приклеились друг к другу. — А, черт! Сколько часов этот клей держит, ты говорил? Два? Три? — Около трех, — Питер немного выходит из обалдения. — Ну мы в общем-то столько и собирались гулять, да?.. Жаль, что левая к левой. Можно в обнимку, если ты не возражаешь… Э, ну что я за дебил-то, а?.. — сокрушается Уэйд и пытается развернуться и как-то приобнять приклеенной рукой Питера за плечо, чтобы не стоять нос к носу. — Да подожди! — Питер выкручивается из непрошеных объятий. — Сейчас, я успокоюсь. Он накрывает своей свободной ладонью лапищу Уэйда и, посопев полминуты под мантру «Сейчас отлипнет… вот сейчас», осторожно отнимает его руку от своего запястья, тончайшие серебристые ниточки тянутся, тянутся между ними и, наконец, рвутся. — Вау! За успешное разрешение от уз! — Уэйд рассматривает свои слипшиеся пальцы. — А с этим придется подождать. Та, которая прям к моей коже, я ее как-то могу контролировать… Ну, она или клеится, или нет… наверное, какие-то вещества там выделяются… как по стенке ходить… А вот которая уже отдельно… — Ой, да теперь я и сам справлюсь! — Уэйд достает с голени нож и примеряется, как лучше расковырять паутину. — Стой, не режь! — Отстань, я профи с холодным оружием! Разумеется, лезвие почти не берет суперкрепкий шелк, и рука профи вдруг расцвечивается алым. Питер слышит, как капельки разбиваются о крышу. Кап. Кап, кап. Кап. — Убери нож! — Если нервный — отвернись! — Уэйд с трудом вытягивает завязшее лезвие и примеряется сделать разрез в другом месте. Вот сейчас точно палец себе отрежет, нахрен… Какого черта Питер именно сегодня не взял растворитель?! — Стой, — он перехватывает руку с ножом и смотрит на этого осла снизу вверх, проклиная себя на чем свет стоит. — Есть один способ… Только давай там без всяких таких шуток… — Каких таких шу— Свободной рукой он берет Уэйда за запястье склеенной ладони, выдыхает, закрывает глаза от неловкости и тянет слипшиеся пальцы в рот… Они такие горячие и шероховатые. Кровь и порох, соленое, хвоя… Рот наполняется слюнями и быстро растворяющейся паутиной, он обсасывает палец за пальцем и густо сглатывает, и его собственная кровь горит, все горит… И звенит — чутье? Нет, металл об крышу… нож упал… Питер вздрагивает, открывает глаза и молниеносно отстраняется, но перед тем, как отвернуться, мельком видит Уэйда: лицо, как открытая рана, и перекошенная ухмылка… — Ну, на супер хэллоуинский секс не тянет, конечно, — доносится вслед сбивчивое бормотание. — Но дареного пони в рот не е… Питер подскакивает к краю крыши, задыхаясь от стыда и… и… — Стой, стой, не прыгай! — отчаянно орет в спину Уэйд. — Я извиняюсь!.. Но Питер и не думает прыгать. Еще не хватало. Он садится на край, подтягивая колени к подбородку, чтобы скрыть свое окончательное и бесповоротное фиаско. Позорище, да так не вовремя. Чертов пубертат. Дождался, Паркер? Думал, все в рост пойдет? В рост, да не тот. Хорошо, что незаметно под широким костюмом. Уэйд через некоторое время тоже подходит к самому краю крыши и останавливается, раскачиваясь с носка на пятку. У Питера первая мысль-ощущение короткая и стыдная, он думает, как легко столкнуть человека, стоящего вот так на краю, и только второй очередью начинает прикидывать, успеет ли поймать его, если что. Мысли у дураков, видимо, сходятся, потому что Уэйд через некоторое время интересуется, как ни в чем не бывало: — Слушай, а ты бы мог, скажем, спустить меня вниз на этой своей липкой веревочке? Питер подсчитывает: — Шестьдесят этажей — семьсот футов, так? На твой вес уйдет один грамм на десять футов, чтобы точно не оборвалось. Семьдесят грамм — это четыре тысячи джоулей или тысяча калорий. Один средний стейк и зуд потом в руке полдня... — Отстой, — подытоживает Уэйд. — Что тогда, что сейчас — одни сплошные побочки. И целый стейк тратить на веревочку? Да на него можно почку отрастить! Питер тут дока, поэтому возражает со знанием дела: — Неа, не выйдет. Клонирование сейчас очень дорогое, и хоть отдельные компании типа Вейланда и синтезируют штучные органы — это же как самолет собрать по деньгам… — Пф-ф… Уметь надо. Уэйд садится рядом, болтая ногами. Питер, наконец, успокоился и тоже вытягивает ноги и откидывается назад. Косится на Уэйда. Тот смотрит вдаль на площадь… Но хоть, вроде, не собирается дальше поддевать его по поводу, ну, пальцев, черт побери, отстойно, конечно, вышло, но вроде как и правда проехали и похоронили эту тему… — Как думаешь, тут нету камер? — Пока нет. Питер скорее скидывает единорожью голову: — Достали маски! Неудобно. Жарко. Чешется. — Да-а… сколько ты их носишь? Год? А я… — Уэйд вытаскивает из-за пазухи свою красно-черную маску и надевает ее на руку, как перчаточную куклу. — Я этот гандон лет пятнадцать носил чуть не круглосуточно. Вот когда чесалось-то. Питер навостряет уши, но Уэйд не спешит продолжить. — А почему… — Почему надел, наверное, спрашивать невежливо, да и очевидно… Все-таки у человека такая беда с лицом… и прочим… — Почему снял? Нет, все-таки любопытство погубит не только кошку. — Ощущения в нем не те! — язвит Уэйд. Он некоторое время молчит, а потом продолжает уже без юмора и с какой-то злой тоской. — А знаешь, Пит, как ни предохраняйся, а рано или поздно жизнь любого выебет без гандона и смазки… От всего не убережешься и за маской не спрячешься. — Да, я думал об этом тоже, — Питер замолкает. — Как сделать так, чтобы, ну, обезопасить близких, — И у него тоже нет никакого нормального решения. — Ты же не скажешь никому про меня, — просит он тихо. — Пожалуйста. Уэйд серьезно кивает: — Могила! Кинки и фетиши это вообще святое! — но, прочитав, видимо, что-то на открытом лице Питера, приобнимает его на секунду за плечи и добавляет: — Да, Пит, не ссы. Своих не сдаем. И мозг снова цепляется за это слово — свои... Понятно, что это выражение такое, и что Уэйд ничего не имеет в виду, что у него вообще язык как помело... — Своих… в смысле?.. — не хватало еще, чтобы Уэйд считал его теперь своим подельником. Питер и самостоятельно себе на срок наберет, не надо ему этой помощи от профессионала. — А, ты ж не досмотрел это шоу уродов, — Уэйд усмехается и снова достает нож. — Тихо, тихо, не дергайся, — успокаивает он Питера. — Мы сегодня без членов… как его, без членовредительства… Ну, баш на баш, смотри! Он медленно проводит лезвием по раскрытой ладони, и Питер, затаив дыхание, видит, как в рапиде: края изуродованной кожи расходятся, канавка плоти медленно наполняется алым, кровавый ручеек взбухает и каплет вниз, а затем Уэйд сжимает кулак, будто выдавливая из него кровь, и через пару секунд она, словно и правда вся выжата, останавливается. Уэйд раскрывает ладонь и, отерев ее маской, сует Питеру под нос для инспекции: — Фокус-покус. Ни царапины. Только слабые разводы от крови, а так — абсолютно целая ладонь с бугристой кожей, без всяких следов пореза. И запах — пороха и крови, соленой, с привкусом железа. Питер закусывает губу: — Регенерация?! У тебя регенерация?.. — Он смотрит на Уэйда. — То есть, когда ты говорил про вырастить почку?.. — Ага. Я просто гребанный донорский заводик: печень, почки, мозги. Мозгов тебе не надо запасных подвезти с горошком?.. Жаль, не совместимый ни с кем, даже на клеточном уровне. — О, — говорит Питер. — Ого. Круто. — И, не зная, что еще сказать, добавляет: — Зато у меня, наверное, слишком хорошая совместимость… на клеточном уровне. Я тебе расскажу потом, как стал таким, ладно? История с паучьими генами, если излагать ее по порядку, долгая, да и Питеру сначала нужно переварить новую информацию. — Конечно, не все так сразу, детка. Они смотрят на далекое карнавальное шествие. Питер, если приглядится, может различить даже отдельные лица, будто в подзорную трубу, хрен знает, как так получается. Шумная толпа движется как единый организм, медленной рекой в стремнине улиц, изредка встряхиваясь, будто в нее бросили камушек, закручиваясь водоворотами у прилавков с едой. Стены зданий подернуты рябью проекций: скелеты, цветы, всякие сказочные герои, иногда мелькает рыжая огненная птица — возможно, феникс, символ возрождения, того, что жизнь всегда восстанет из пепла… Сложно представить, что видит Уэйд: обычное у него зрение или тоже улучшенное. А слух? А сила и скорость? Питеру вдруг хочется придвинуться поближе, и как-то может, ну, даже прикоснуться, и задать тысячи вопросов… хотя это все так неловко, и один только факт того, что Уэйд тоже мутант, не делает их на самом деле ближе, ну, как личности. Питер по-прежнему без понятия, что творится у Уэйда в его искалеченной голове, и что им движет… — А ты… когда ты понял, что я мутант? — Э-э… — Уэйд пожимает плечами. — Только что?.. — Но ты же помог мне раньше?.. Почему-то. — Почему-то. А ты бы на моем месте не помог? — Помог, конечно же, но… — Но от такого мудака, как я, ты этого точно не ожидал, да?.. — ухмыляется Уэйд. Питер затыкается. Его рассуждения и правда выглядят так, будто он считает Уэйда злодеем. А он не считает! Ну или, может, не совсем злодеем. Но как об этом сказать, чтобы не обидеть. — А мир ведь не черно-белый, Пит! Он цветной, — Уэйд откидывается назад, закладывая руки за голову. — И новые цветные это как раз мы с тобой... Переживем пару сотен лет сегрегации, пытки, войну — и наступит нам счастье. — А ты знаком с другими мутантами? — Знаком. — А много их? Нас? — Не очень. Тысяча. Две. Процентов двадцать живут в своих резервациях. Остальные невыявленные или скрываются. — Но ты невыявленный? Обычно мутантам предлагается носить браслет на ноге или руке, как преступникам. — Ну да. Чистый, как стеклышко. Меня даже в базах Интерпола больше нет. Это, правда, кореша заслуга: Джеки на все руки, костюмчик тоже он сообразил. Любопытством Питера словно разрывает на сотню маленьких паучков: — Уэйд, а ты — ну, родился таким?.. — Не, родился-то я нормальным. Меня в полгода няня сильно уронила головой об кафель. — Я имею в виду… — Я понял. Нет. И давай не все сразу, ага? Хорошего помаленьку. Уэйд пялится вверх, в безоблачное вечереющее небо, и улыбается. Кажется, ему комфортно как есть, он вовсе не спешит ни знакомиться заново, ни задавать свои вопросы — может, уже знает ответы, а может, его вообще мало что волнует. — На концерт-то пойдем? На лифте спустимся? — Да можно и на мне… — Чтобы чердачную дверь не ломать… — Маски? А то мало ли, на камеры попадем… Уэйд скачет по краю крыши, распевая какую-то песенку, пока Питер молча прикидывает расстояния и траекторию: совершенно не хочется облажаться в первый же день знакомства. Ну, настоящего знакомства. — Цепляйся? И они ухают вниз. Питер не позволяет себе лететь долго, сразу выпуская одну за другой сетчатые тягучие паутинки, цепляясь к зданию, снижая скорость, и через какие-то полминуты они уже плавно встают на землю возле мусорных баков. Уэйд скептически глядит на его ноги в носках, — причем на одном носке, на правом, уже образовалась дырка! Питер готов поклясться, что из дома он выходил точно в целых! — смотрит на потеки вонючей жижи на щербатом асфальте и со вздохом сажает его себе на шею, поднимая как пушинку. Ага, наверное, тоже сильный, сильнее обычного. — Ты далеко разувался? — Да вон там, на той стороне дома… Блин, те тапки как в первый день — они, ну я их сам сшил, они пропускают паутину, я в них клеюсь, а вот обычные… приходится разуваться каждый раз…— начинает смущенно оправдываться Питер. — Я за год уже четыре пары потерял… — Пфф, кроссовки. Я за год четыре с половиной пары ног потерял. И две дюжины рук. И еще один раз все вылетевшие потроха, потому что собирать их нечем было… Нет ручек — нет селезеночки… Питер не знает, верить этому или нет, но звучит — круто, пожалуй. Стремно, как и все, что касается Уилсона. Но круто. — А любые-любые повреждения заживают? Если вот, голова, например?.. — Нет, голову стараюсь больше не терять, себе дороже. Вот только сегодня на крыше, когда ты начал так усерд… Питер лягает его ногой по ребрам, приложив некоторую силу. Все равно ведь заживет, правда? Скотина, а то теперь он специально постоянно напоминать об этом будет!.. Уэйд взвывает и начинает скакать козлом и крутиться, пытаясь его скинуть, но не на того напал. На них вылупляется проходящий мимо бомж: бородатый мужик в шубе и в меховой шапке, тот самый, которому Питер еще денег давал. Он медленно катит перед собой тележку, и на ней на горе хлама на самом верху… Питер хлопает Уэйда по макушке: — Эй, подъедь к нему поближе! … на горе хлама красуются питеровы кроссовки! Уэйд их тоже замечает и выхватывает с воплем, что это наше, ворюга ты, катись отсюда колбаской, пока башку не прострелил, и ссаживает Питера на тротуар. — Кстати, ты куда толстовку свою дел? — Я?! — Ну не я же! — Две толстовки, три рюкзака. Телефон, один, — подытоживает Питер. — Тетя думает, что у меня трудный переходный период. — Ну, это ничего, — утешает его Уэйд. — У меня так же. Первые сорок лет в жизни мальчика… Самые сложные, ага. Работая локтями, Уэйд пробивается поближе к сцене, Питер хвостиком протискивается за ним. Это, конечно, уже не третий класс, когда ты пропустил школьный автобус, чтобы не сидеть там рядом с этой троицей злобных придурков, и едешь в обычном транспорте в час-пик, и кругом на уровне лица одни жопы — нет, теперь уже не жопы, а плечи... Но, если хочется посмотреть именно концерт… Он встает на цыпочки. Не-а. — Уэйд, — Питер тянет его за какой-то ремешок. — Я же не тяжелый? — Да не, легко с тобой! Знаешь, ты прям нормальный, когда не грузишься. А что? — Возьми меня на плечи, а? — Понравилось кататься? — Уэйд подхватывает его, и Питер снова удобно устраивается на широких плечах. К сожалению, прослушать им удается только пару песен и те с сомнительным звуком, который уже не портит даже то, что Уэйд, закатав до носа маску, во весь голос подпевает, то есть орет, а дальше на сцену выскакивают работники и начинаются приготовления перед другой группой. Народ болтает, залипает в телефоны, Питер уже почти приготовился соскочить с Уэйда, но что-то вдруг цепляет его взгляд. В глубине темной сцены смешно танцует карапуз лет двух-трех, не старше — наверное, ребенок кого-то из персонала… Так, сейчас его уведут… Сейчас его непутевая мамаша… Или другая гребанная родня!.. Там невысоко, и десяти футов нет, он ничего себе не сломает… Сейчас... Сейчас! В наступившей полной тишине Питер соскальзывает с плеч Уэйда и вмешивается в столпотворение, позволяя толпе объять себя. Его швыряет и кидает в людском море, локти летят под ребра, кто-то топчется по снова босым ногам, он уже с паучьей силой и злостью отпихивает посторонних, прорываясь вперед, — и прыгает в тот момент, когда до сцены уже рукой подать, и малыш, споткнувшись, начинает падать спиной вниз. Питер ловит его у самой земли, одним прыжком взлетает на подиум, передает прямо на руки кому-то из персонала и замирает в панике. Вот дрянь, его собственное сердце бьется в агонии еще быстрее, чем у малыша, все взгляды теперь, кажется, обращены на него… Хотя, может, это и не правда, может всем все равно, и, если он сейчас спокойно спрыгнет обратно, никто и не заметит, огромная дышащая масса примет его в себя, проглотит, как случайный камень, и даже не поперхнется. Питер всматривается в толпу, кто-то смотрит на него, кто-то, кажется, машет ему рукой, а большинству, очевидно, все равно, — и тут пропавший было на время слух возвращается. Его резко окатывает волной шума: смеха, гогота, шепотков за спиной, тихих усмешек, обидных выкриков, — сбивает с ног и звуками, и воспоминаниями и, как и в то время в школьных коридорах — ему сильнее всего хочется сбежать. Он не может спуститься туда, к ним, не хочет участвовать, не может дать им пережевать себя и сожрать! Только прочь, только наверх. В три больших прыжка он достигает самого верха металлической фермы — и отсюда ему становится видно еще лучше этот невероятный даже не организм, а вещество толпы — бесконечное, абсолютное, ужасающее, большее, чем сумма его частей, забирающее и усиливающее любой импульс… Оно словно тянется к нему невидимыми щупальцами. Просит упасть. Ждет. Прыгни, прыгни! И Питер прыгает. Он пролетает над толпой сорок ярдов до ближайшего здания почти на пределе своих маленьких паучьих возможностей, но все-таки дотягивается до него паутинкой, затем выпускает другую, третью, и вот он уже на крыше, потом на следующей, еще дальше, и вот, наконец, внизу, на подкашивающихся ногах… Он приседает в пустом тупике на корточки у грязной стены и сворачивается жалким несчастным комочком, утыкая нос в колени. В голове даже мыслей нет, только шум крови, да все еще в ушах стоит гул толпы… Как в школе. В тех, старых школах, где вечно ему кто-то ставил подножки, а кто-то стоял кучкой в стороне и посмеивался и голоса их сливались в непробиваемую стену, заполняя коридоры до потолка… Дядя Бен всегда советовал ему не участвовать в конфликтах. Ага. Попробуй не поучаствуй, когда на тебя лезут с кулаками. За пару лет они перепробовали все вплоть до психологов. И на третьей школе Питеру уже самому стало казаться, что дело не в одноклассниках, а в нем… Что он всегда будет изгоем, потому что это с ним что-то не так… Так, все, надо собраться. Предупредить как-то Уэйда, что он сваливает с этого праздника жизни, стянуть костюм и домой. Питер уже сворачивает единорожку неловким фунтиком, как его окликают. — Эй, золушка! Я тебе туфельки, блин, принес. Фух, меня там чуть не растоптали. А ты че такой мрачный? — Да… — Питеру не хочется объяснять. Но он вдруг улыбается пришедшему в голову сравнению. — Уэйд, ты прям как умная собака, весь день сегодня мне тапки приносишь… Уэйд с ухмылкой кидает к его ногам кроссовки: — Но я же лучше собаки? — Конечно. — А Элли заладила — купи да купи щенка… Домой? Давай такси вызову. — А твоя Феррари? Они же бросили ее где-то далеко-далеко. На том конце площади. — Да похрен. Она из каршеринга, — шепотом признается Уэйд, и оба смеются. Уэйд садится к Питеру на заднее сиденье такси — убитого старого Фордика, за рулем которого очередной индус светится так, будто ему выпала честь везти президента. Непривычно так ехать рядом, бок о бок, когда их вообще ничего не разделяет. Уэйд, блин, еще и ноги так расставил, как будто ему яйца жмут, — хотя в таком костюме не исключено, — и Питер по-добрососедски пихает его коленом, чтобы тот немножко отодвинулся. — А как ты меня нашел сейчас? — Чутье? — Уэйд качает головой. — Балбес, ты же мне сам вчера звонил, причем со своего номера. Не делай больше так. По номеру очень легко отследить. Вот, видишь? — Уэйд показывает Питеру на своем экране зелененькую точку с координатами, движущуюся на карте. — Это мы с тобой едем. Питер кивает. Ого у Уилсона технологии. Надо расспросить потом. — Удалишь? Или я сам, это запасная симка… — Давай, валяй. А то как же ты свою херню будешь творить, под надзором-то, — беззлобно подначивает Уэйд. Питер выключает телефон, и через какое-то время точка загорается красным — как в шпионских фильмах. Он вытаскивает сим-карту дяди Бена и снова включает мобильный. «Его» точка по-прежнему мигает красным, оставаясь на месте. — Видишь, как все просто. Сами же и нацепляем на себя цифровые ошейники. Народ en masse всегда готов променять анонимность на смешные видосики… — Уэйд копается в своей мобиле. — Вот, лови в почте, ставь. Программка для связи. Это у Уиззла как-то работает через хрен знает какие сервера… Файлы и сообщения хранятся по пять минут, анонимные звонки… Зашифровано так, что даже спецслужбы не найдут. Можем хоть запланировать захватить Белый Дом завтра. При мысли о Белом Доме Питер снова начинает ощущать что-то неприятное внутри, хрен знает что… А индус с любопытством оглядывается на них… — Нет, не будем мы ничего такого планировать… Он смотрит на приложение «CSec-Cure»… Вы доверяете источнику? Уэйд уже весь утонул в своем телефоне, просматривает отснятые фотки и, кажется, видео с Питером на сцене. Отлично, завтра десятки таких будут выложены по всему интернету… Но об этом он подумает завтра. Сейчас есть более насущные вопросы. Вы доверяете источнику? А, чего уж там. Питер выбирает — да.