A Silver Lining

Воскресенье 6 ноября 2016 Неудивительно, что в автоответчике вскоре появляется сообщение. Не прошло и двух недель. Даже слушать не надо, чтобы понять, что от них. Слабые и нежные липнут к нему, как кишки к подошве. Сильные и твердые — делают своевременный шаг в сторону. Несса. Нейт. Два полюса любви. Слабые — те, кто рождаются, возникают, лопочут, спрашивают, просят, ищут, растут, тянутся к воздуху и свету, ощупывая почву слепыми пальцами корней, касаются щербатого лица с нежностью и надеждой, готовые ухватиться за соломинку, за соломенное чучелко, чучело, чудо, чудовище, чурбан безмозглый, говорила Эл, отольются тебе все мои слезки... Мягкая ладошка в жесткой руке, ты мой другой папа, взамен убитого? Да, Элли, да. Твой крайний батя. Последний в этом ряду — тот, кого уже нельзя умертвить сильнее. Какой есть, прости. Таня пропала, хрипло говорит ему голос, — Кейт? Катарина? кажется, так ее звали, он их плохо помнит, стайку напуганных женщин и девочек, жавшихся по углам, — выписалась из больницы, единственная чистенькая, сучка, бросила нюхать, когда узнала, что залетела, надеялась, понимаешь ты? И не звонит. Я думала нос воротит, набрала ее соседку китайку: нет, говорит, ушла вчера и не вернулась. Сучка брюхатая. Много о себе думает, а. Я давно ей еще грю, если девка, сразу головой об раковину, чтоб не мучалась, а если пацан — тоже, кто из них вырастает. Прохлопала аборт, дура. И лыбится и грит, я, грит, Павло его назову, как дедушку, Павло, а если девочка, то Мария... Санта-Мария, блядь. Дура. А доктор тут ей сказал, что пацан. Пабло, значит. Ей рожать через месяц, а она ушла. Или к хахалю своему пошла, он давнишний у нее, два года назад разбежались, а таскался к ней иногда, денег просил, она все думала, что от него залетела... Хотя вовсю работала уже... И пошла к нему, дура. Или это они ее снова взяли?.. Может, и все уже тогда... А это ведь ты был там, да? El muerto rojo?.. Ты-ы!.. Ты их всех!.. Слушай, отыщи ее!.. И их тоже! Утопи этих мудаков в их вонючей крови, намотай кишками на свои ножи. Суки, суки, суки, как я их ненавижу. Как я всех ненавижу. И дуру эту набитую! Сучка! Ушла и пропала... На крестины хотела нас позвать... Да ты лежишь уже в канаве, и рыбы выедают твоего Пабло из раздутого живота. Дура, дура!.. Помоги нам, эль муэрто? Убей их всех, отправь в край мертвых, возьми себе!.. Да?.. Да?!.. И она смеется, совсем как в тот раз. Он быстро снял двух охранников у входа, один лишь успел булькнуть что-то рассеченной трахеей. Потом третий в коридоре упал от удара рукоятью по голове, наверное, перелом шеи: ходить будет, но исключительно под себя. Потом раздался выстрел из комнат, но не по нему: они стояли спиной у склада с живым товаром, четвертый размахивал пистолетом, пока пятый тащил за руку девочку-подростка, которая упиралась, а сбоку беременная баба что-то верещала ему в лицо, размахивая руками. Четвертый выстрелил еще раз ей под ноги в деревянный пол, и все завизжали, а та с животом наоборот замолчала, уставясь прямо в его застывшую маску. Он снес голову четвертому и, кажется, до того, как тело упало, заливая пол алой жижкой, и голова со стуком покатилась к дверному проему, успел поднырнуть и всадить обе катаны в пятого, в мягкое брюхо, не хватало еще новые клинки об ребра сломать. Мелкая вывалилась из ослабевшей хватки и упала в угол, а пятый покачнулся и с хлюпающим звуком, рассыпая куски зловонных внутренностей, шлепнулся ничком к ногам беременной — красно-мокрой во влажных пятнах. И лишь тогда она завизжала, обхватив огромный окровавленный живот. Ну че орешь, забрызгал, бывает. И тут из каморки выступила белобрысая, прикрикнула на нее, и она отшагнула молча назад, и мелкая отползла на жопе к ним же, перебирая тощими ногами, и они все сгрудились и застыли там в вонючей темноте, глядя на него как крысы из угла коллектора. — Нисса... нет, как ее... Мелани... Мел… — хрипло требует он, взяв обе катаны в одну руку и приопустив их: видите, я добрый, сука, ну?! И они выталкивают ближе к свету очередную доходяжку, круги под глазами, синяк на скуле... Он берет ее окровавленной перчаткой за подбородок, смотрит. Молоденькая. Семнадцать ей всего было. Волосы у девки такие же темные, как у Нессы, и незнакомое лицо. И что же он в ней нашел-то, все эти годы он пытался вспомнить и понять и мучительно спрашивал себя, что же он в ней нашел, что разглядел, кроме несчастных ободранных коленок с дыркой на одном чулке, чем она смогла поймать его, ведь не этими же тонкими руками, исполосованными, с облупленными ногтями, не птичьими задранными плечиками, вскинутым подбородком, смазанная помада, как кровь на губе, если провести влажным пальцем вот так... И почему до сих пор болит, почему он ищет ее забытое лицо — во всех, везде?.. — Мелисса, — говорит ему белобрысая, глядя исподлобья. Да он знает, что не Ванесса, другая девочка, совсем не та, чужое лицо. Она начинает часто и шумно дышать в его руке, скулы перемазаны кровью, и он отпускает ее и подталкивает обратно к их крысиной стайке, где она вмешивается в эти чужие лица и начинает всхлипывать, отираясь рукавом. — Хорошо, — говорит он. — Все будет хорошо. Все будет просто заебись, да, девчонки? И внезапно взгляд выхватывает совсем крошечное копошение за их спинами в углу, дрожание темноты, маленькую девочку, которая пытается отползти дальше в тень, и его просто накрывает очередной судорогой ярости. Он, видно, меняется в лице, в том своем тоже позабытом красно-черном лице блядского клоуна, оскаливается под тканью, так что они снова волной подаются назад. Суки, я их перестреляю, нахуй!.. Ему хочется кого-то убить прямо сейчас, кружа по комнате, он со злости пинает отрубленную голову изо всех сил. Она летит в окно, как ебучий футбольный мяч, снайперский одиннадцатиметровый, стекло рассыпается, а белобрысая девка вдруг начинает хохотать, брызгами, фонтаном, ее будто тошнит, она выблевывает хохот и проклятия, и в этой какофонии раздается звук мотора и визг тормозов: не иначе голова выкатилась прямо под колеса очередной партии ублюдков, — ну, вот и развлечение подъехало. Он сует ей бесполезные сейчас катаны, загоняя их обратно в каморку, прижимается к двери спиной, доставая два пистолета-пулемета, довольный, что не зря брал: вот те, сука, Рождество, захочешь угандошить кого-то — и сами бегут, как тараканы на гнильцу, — и быстро ныряет в коридор к выходу. Когда он возвращается к девчонкам шестью смертями позже, та смелая уже не хохочет, губешки трясутся, молча протягивает ему катаны и какую-то тряпку с себя. Глядит, как он отирает их от крови и убирает в ножны, глядит на дырищи в его груди, которые еще сочатся. Пара-тройка. Даже почти не замедлили его, так, фигня. Отрастет. Мясо всегда отрастает. — Мелкую присмотрите, — хрипло говорит он. — Скоро копы будут. Вас не тронут. И разворачивается, чуть не поскользнувшись на ублюдских внутренностях, ну еб твою. Еще каргу старую сегодня навещать, а он, как обычно, в чужом дерьмище по уши, в крови по пояс. И любимые ботинки на помойку. И наследил. Он вытирает подошвы кровавой тряпкой, давайте, суки, найдите тут еще песочек с Сэндс Пойнт в процессе вашего расследования, а где ж вы были, когда их похищали, считали деньги ебучего Фиска? К слову о деньгах… — Эй, — он снова окликает ее, обернувшись. — Товар-то где у них? Соль, снежок, эйч? Да хоть что! Там, в гараже? Окей... Хохот и звон разбитого стекла дрожали в его черепной коробке, как начало мигрени, как зуд под костями, пока он ехал на угнанной тачке кругами домой, раздевался и принимал душ, упиваясь водой прямо из-под крана, пока разрезал стянувшиеся дырки в груди, выковыривал пули, что достанется, пока занюхивал свою тошноту до онемения в ноздрях, одевался и мчал выгуливать бабулю. Только урывок сна на берегу немного утишил звук. Острые коленки, осторожная рука на плече, снова чужое лицо... Девочка моя, как же мне тебя не хватает, только с тобой было так хорошо и спокойно, как сон, как тишина после выстрела, и темнота отгоревшей памяти, и маленькая смерть нашего двойного оргазма на старом диване. На кого я тебя покинул, куда сбежал бесконечно умирать... И вот сейчас опять этот пьяный хохот. Он переслушивает сообщение. Потом набирает Катарину, она сегодня уже протрезвела, и записывает адрес соседки. Алкоголичка ты старая. Пьяная дура. Днище. Гнилое большое сердце, бездонная утроба, дырявый мешок. Никого нельзя спасти, никого. А как мелкие?.. Ну ты, проверяй их иногда. Номер только смени, дура, этот запалила. Да и как вам поможешь, черт побери, подонкам, обмылкам, огрызкам жизни… Вас пережует и выплюнет, с конечностями, гниющими от крока, с провалившимися носами — в темноту, в холодную ночную смерть подворотен… Ничем тут уже не поможешь. Он и сам такой огрызок — качается пока на грязных волнах Гудзона, непотопляемый, но расползается, расползается, гниет по швам, мягчает… Но ты это, звони, если что. Симку смой в унитаз. Повесив трубку, он почему-то снова вспоминает Нессу. И этого идиотского пацана. Коленки в крови... И как на Логана он смотрел — потерянный, с такой щенячьей надеждой. Кстати, он ведь ходил на днях, к девчонке этой своей. Да уж, не Уэйду его отговаривать, но ведь пацан-то еще не знает, на что напрашивается, пока не получит свою порцию смерти от слабых и нежных, пока они не вымотают из него все кишки, доверчиво заглядывая в глаза... Ну, мясо нарастет потом. Пацан переживет. Все переживают. Муэрто Рохо, ишь ты. Давно это было. Так, пацан. — Питер, привет! Ты краник-то к кому пристраивал? Не к Мелиссе? Алло? Ты там?.. Питер?.. Когда последний раз с девчонками виделся? Молчит. Ща сбросит еще. Надо было по-другому начинать. — Питер! Эй, слышишь? Таня пропала... Эй, ты там? В динамике то музыка, то тишина, будто прикрывает ладонью микрофон. — Это одна из девушек? — спрашивает, помолчав. — Да. Беременная. Ты когда у Мелиссы был? — Я у нее не был с больницы. О как. Так у него, что ли, еще кто-то есть?.. Сейчас вот, похоже, тоже какая-то компания. Надо же, вот тебе и задрот. — И не звонил ей? А другим? — Нет! И у меня даже номера нет. А что случилось? Где они сейчас? — Хуанита и Иса в приемной семье в Нью-Джерси, взяли вдвоем в один дом. Таню на днях выписали, она одна прошла тест на наркотики. Остальные в больнице, там типа рехаб... И вчера пропала. Мне Катарина звонила, ну, блондинка, у них типа за старшую... Значит, ты с ними не контактировал? — Я же говорю — нет!.. А... — Хм, ну ладно. И не контактируй — целее будешь. Давай, пока. Гандоны носи!.. Со всеми, — на прощанье советует он и вешает трубку. Ну, одной проблемой меньше. Значит, соседка. Южный Бронкс. Пока он выруливает со двора, пацан успевает перезвонить, три раза. Настойчивый. Он пристраивает мобилу в держатель и тыкает «ответить»: — Ну? — Уэйд, а ты ее сейчас ищешь?.. — Да как сказать... — Бесполезно это уже, скорее всего. — Ну, типа, да. Сейчас до соседей съезжу, расспрошу. — Уэйд, можно я... Я тоже хочу помочь! Подождешь меня? Ты где? — В Южном Бронксе через полчаса, — он диктует адрес. Пацан сопит в трубку: — Я сейчас приеду. Подождешь, если задержусь? — Давай, до скорого. Ждать еще. Уебется ненароком — замучаешься новые ботинки от кишок оттирать. Он уже курит на лавке, когда пацан прискакивает в мыле, ипси-випси паучок снова лезет на сучок... — Извини, я опоздал. Какие планы?.. А одет-то, боже сраный. Такой весь упакованный хипстер, и не скажешь, что мутант. Штанцы узенькие, модные сникеры, горчичный, мать его, пиджак. Парфюм! Ну, точно, что со свиданки сорвался или с зумерской тусовочки. Смотрится по контрасту рядом с ним — как новенький айфон в помойке. Он с ухмылкой рассматривает его сверху донизу: — Ресторан. — Э-э... В смысле?.. — Да китайская тошниловка. Соседка ее там на смене, посуду моет, а кроме нее никто Таню не видел. Он делает последнюю затяжку, толку все равно нет, одна вонь, тушит окурок об лавку и кидает тут же в гору мусора на асфальте. Пацан пялится на него неодобрительно. — Что-о?! Теория разбитых окон, неужели не читал, умник?.. — Именно, — бурчит и тащится за ним к машине. Задний вход в заведение общественного, так сказать, питания такой, что, проторчав у него пять минут, в передний точно не захочешь завалиться. Он принюхивается к тяжелому запаху масла и ферментированных овощей. Жратва секонд-хенд, не иначе. — Ли... Ли, как ее... Мейли? Цзин? Чжун?.. Ни хао, се-се, цхао ни ма... Нет, цхао — это, кажется не про то... Жди тут. — Уэйд, ты... — пацан щурится на него, задравши подбородок, так смешно каждый раз, чуть ли не подпрыгивает на цыпочках, маленькая собачка, что Уэйду иногда почти не удержать серьезное ебло. — Не принимай на личный счет, но ты выглядишь немного, ну, угрожающе. Женщинам средних лет лучше заходят безобидные придурки... Ну, соседи Цзин Ли его приняли за выбивалу долгов. Еще до того, как он пушку достал. И быстро ее сдали. Профит? Профит. Он пожимает плечами: — Окей, ну, хочешь, валяй ты!.. Напарник. У пацана, кажется, зубы сводит, но он молча лезет куда-то в рюкзак, достает и цепляет микрофончик себе на воротник — ну прям как Уиззл, гик такой, — отдает ему свой телефон: — Вот тут громкость. Может, и гарнитуру взять? Мало ли, ты что-то придумаешь по ходу разговора?.. Сразу скажешь мне... Серьезное ебло! И не щурить глаза. И не зарыдать со смеху! — Давай-давай, парень, я верю в тебя! — он быстрее разворачивает и подталкивает Питера в направлении входа. — Куда ушла, во сколько и как была одета. Когда дверь захлопывается, он всхрюкивает, как гребанная свинья, а потом, продышавшись, включает звук на телефоне: «Здравствуйте, могу я, пожалуйста, увидеть миссис Ли». О да, парень, такими темпами ты далеко пойдешь в жизни, и он даже может угадать примерное направление, куда тебя пошлют... Так, а по фоткам выйдет пошариться, пока пацан... Не-а, запаролено. Ну и ладно. Да кому твои фотки вообще нужны. Он еще раз глубоко втягивает тошнотный воздух и достает сигарету. Клин клином. Через пятнадцать минут пацан выползает из дверей с неуверенным видом и засахаренным яблочком на палочке. Протягивает ему яблоко и приседает на корточки у стены, достает ноутбук. Как ни странно, за свой неуклюжий разговор он выяснил и примерное направление, и что ехать туда полчаса автобусом без пересадок. А еще про синюю юбку и серую кофту. Тоненькие пальчики, которые могут гнуть стальные пруты, зависают на секунду над клавиатурой, а потом начинают шуршать. Хмурится в экран. Вообще он какой-то скучный и без юмора, даром что мутант, ага, с таким только весело время и проводить, раскатал губу, Уилсон. — Эй, ты будешь? — М-м... Понятно, ноль реакции. Уэйд с хрустом откусывает от яблока. Вкусно. Почти как раньше под Рождество. Надо Элли на карусели сводить. К тому времени, как он обсасывает огрызок, у них три адреса частных гинекологических клиник, одна из них в пятницу после пяти не работала — значит, два адреса. — Какая из них, как думаешь? — Эта, — он тыкает липким пальцем наугад. — Погнали? Он уже замахивается палочкой в угол, но под внимательным взглядом доносит ее до машины и демонстративно кидает под пассажирское сиденье. Надо же и гибрид подзасрать, в конце концов, а то чо как не свое. Они едут молча и перед входом в клинику так же молча таращатся друг на друга. Пацан жамкает в руках телефон и микрофончик: — Доктор Лианна Нельсон вела прием в пятницу до восьми. Кабинет номер три. Я пойду?.. — неуверенно спрашивает после паузы. Бедося, да ты хоть слово «вагина» сможешь выговорить, не покраснев? — Сорян, Питер, ничего личного, но ты не производишь впечатления человека, который в состоянии отличить пизду от варежки, не говоря уже о... — Иди ты!.. — А главное ударение было на «иди» или на «ты»? Ладно, все, иду-иду. Злить пацана чертовски интересно, но главное не переборщить, а то ведь можно и по морде. Что, в принципе, тоже в некотором роде было бы интересно, посмотреть, на что он способен, но только не на людном проспекте. Он цепляет микрофон и не удерживается-таки, оборачивается по-голливудски в дверях: — Учись, салага!.. У третьего кабинета — «Очередь», — вслух комментирует он. Перед ним две тетки, такие унылые, будто пришли лечить гонорею от неверных и неумелых трахалей, и еще на кой-то хрен древняя бабка со своей сморщенной, нет, он не будет об этом думать… Он прикрывает глаза. Он смотрится как идиот в этой женской клинике. Да и вообще всю жизнь далек был от проблем женщин, если честно, — ну, разве что, надевал презерватив, когда просили. Если просили. По молодости, бывало, прокатывало и так. Ну а когда он стал Дэдпулом, — тут уж, конечно, просили всегда, а еще и не прячась обливались антисептиками до и после, внутри и снаружи, так что спустя годы попыток обустроить личную жизнь он просто забил на секс, который был бы: а) трезвый, б) по обоюдному согласию и без денег, в) неодноразовый, г) который, блядь, вообще бы был у него, этот блядский триждыотмудоханный секс... И один только раз после мутации никто не подумал о чертовых гандонах. Тогда его, наполовину дохлого, наполовину обдолбанного, с простреленным легким и перебитыми ногами, притащили к Рябому Сантьяго, как раз когда он задирал юбку на брыкающейся темненькой девахе, и тот посмотрел на него красными глазками и спросил, какого хера его отрывают, а двое приволокших его бугаев ответили, что это же Муэрто Рохо, киллер и главный козырь конкурентов из банды Каймана Камачо. Прикажете пристрелить? На пытки не реагирует... Сантьяго равнодушно хрюкнул, что в расход, отворачиваясь, чтобы снова заняться своей полувялой сосиской, и тот, что справа, достал пушку. «Да не тут, придурки, на заднем дворе! Сейчас испачкаете мне все». И отчего-то это так его взбесило, что он тогда им показал мастер-класс, почему его считали лучшим киллером на районе — потому что они были слепошарые дебилы, а он-то на самом деле был лучший не просто в их задрипанном Чиуауа, а в обеих вонючих Америках... Словом, он снова сорвал первый приз, став обладателем очередных трех зарубок на стволе, пяти дырок в груди и орущей девахи с царапиной на голени — неудачно отрикошетила чья-то пуля. В положении лежа в луже крови из-под кровати он все-таки снял еще пару заскочивших на шум молодчиков, девка, наконец, прекратила орать, достала ему с трупов две пушки, и они тишком поползли вглубь виллы. Уэйд успешно отстрелялся еще от нескольких, прежде чем они заперлись в подвале, среди ящиков кокаина, электрощитков, сушилок и стиральных машин. Эти наверху пошумели, но не полезли ломать железную дверь, видимо, решили ждать подмогу, и у него как раз было время попить водички из шланга, наложить повязочки из чистых простынок, дунуть и отвалиться в полуотключке на пол, начав лениво гадать, что быстрее: срастутся ебучие ноги или парням подвезут динамит. Патронов оставалось немного. Деваха рядом с ним рыдала так искренно, как дай бог быть оплаканным любому герою. Впрочем, Уэйд подозревал, что не по нему этот колокольчик звенит, но все-таки по-джентельменски протянул руку помощи к прекрасной смуглой ноге, которая кровила прямо тут, под носом: перебинтовал, подул, поцеловал через маску, чтоб не болело, озабоченно пощупал за коленку и еще чуть выше за ляжку — точно ли там все в порядке… О, там было все более, чем в порядке!.. И поэтому, когда деваха вдруг сообщила, что ее зовут Кармела Камачо, и что правда ли он Муэрто Рохо, цепной пес ее папочки, этот зверь и монстр, которого невозможно убить и который пришел спасти ее, но что все равно они сегодня оба умрут, ничего уже не поделать, ах, папочка, ах, мамочка, никогда больше дочке вас не обнять, — когда она стала рыдать вдруг совсем взахлеб, заливая соплями подсохшую кровяную корку на его груди, сжимая слабеющими пальцами его плечи, — Уэйд вдруг расхотел быть цепным псом на чужом празднике и решил прыгнуть на стол в отсутствие хозяев и сожрать все, до чего дотянется. Ну не плачь, не надо, ну что ты, что ты, моя хорошая… Умрем, но не сейчас, детка, закрой глаза, видишь, вдвоем уже не страшно, вдвоем тепло, Madre de Dios, а какое у тебя мягкое тело, груди как два райских облака, и всем твоим сладким изгибам найдется местечко в моих руках, а на все твои милые впадинки у меня найдутся свои выпуклости, чувствуешь, даже сквозь костюм, зажмурься, милая, иди ко мне ближе, так, вот так, аккуратно сверху, а-а, хорошо, все у нас будет хорошо, да, да-а-а!.. Не то чтобы эта тряска помогала срастаться ебучим ногам. Но случилось так, что когда они уже почти закончили, — и нет, это было вовсе не так скоро, как можно подумать, совокуплялись они с какой-то животной тягой, быстро и многократно, будто хотели успеть сделать это еще раз и еще в последние моменты жизни — словом, когда он расстреливал в нее свою очередную распоследнюю, так сказать, обойму, наверху там тоже загремело перестрелкой, и они едва успели поправить, кто юбку, кто хрен в штаны, как в дверь забарабанили: «Кармела, Кармелита! Mi sol, mi sol unico, ¿está bien?..» «Oh! Oh, papi!..» — она бросилась, прихрамывая, к выходу и сеньор Эрнандо Камачо с парой личных телохранителей подхватили ее на руки и увезли на бронированном джипе домой, а Уэйда Карлос и пацаны под прибауточки сбросили в кузов старенького пикапа, — ай, сука, осторожнее, ноги!.. — и доставили прямиком в засранную хибару с соломенной крышей, где он тогда временно обретался. Через пару дней, набравшись сил, смелости, текилы и совсем немного снежка для настроения, на криво сросшихся коленках, он-таки прикандыбал в знакомый райский сад за колючей проволокой под напряжением. Во-первых, выбить дополнительных денег из Каймана Камачо, а во-вторых, собственно... Он нашел свою диву на третьем этаже в хозяйской спальне, она сидела на огромной кровати и красила в алый ногти. Розовый пеньюар едва прикрывал бедра. Все расспросы подтвердили, что Кайман был действительно ее батей, папашей, так сказать, а не папиком. Что могло упростить дело: Уэйду ведь не в первый раз мутить с дочкой босса — плавал, знает и умеет, хотя Минако и была мимолетным цветочком сакуры десять лет назад... В общем, вперед, прочь сомнения: «Привет, принцесса! Как ножка?..» Она вздрогнула и от радости уронила кисточку на покрывало: «Зажила, — быстро отодвинулась на край кровати, чтобы он мог сесть рядом. — А ты...» «Не очень... Но я, можно сказать, летел сюда на крыльях любви... — он сделал неловкий шаг, левая подкосилась, и он упал чуть не к ней на мягкие колени. — Пардон муа. Ну как ты?.. Скучаешь?..» «А как ты попал сюда?.. — она уперлась крепкими руками ему в плечи, пальчики так остро пахли ацетоном и какими-то духами, и тепло от тела лилось будто волнами. — Знаешь... — она засмущалась, конечно, как любая девчонка во время признания, и отвела взгляд в сторону приоткрытой двери, замялась, будто ждала чего-то. — Знаешь, я подумала...» И тут он приподнял край маски, ну, на всякий случай, мало ли, мог же в течение вечера случиться и романтический поцелуй... И она, поднимая голову, уткнулась прямо носом в его голый подбородок и — заорала. Иисусьи яйца, как же она орала! На шум сбежалась охрана, он, внезапно заподозрив неладное, попятился к окну, как нагадивший на постель кот, а Кармелита, вскочив на ноги и все еще глядя в его лицо, вдруг стала выкрикивать, что этот урод ее изнасиловал. За десять лет до #metoo, понимаете, да?.. Хотелось сквозь землю провалиться. Он попытался было, проглатывая слова, прояснить за тот факт, что ведь оба раза она была сверху и ей вроде как нравилось... И тут выскочила старая карга, бабушка Элли, с какой-то дамской пукалкой, уже тогда она была со сквернейшим характером, и пуля в плечо оперативно переместила его из центра неловкой ситуации в кусты бугенвиллии под балконом. Нет, ногам в ту неделю решительно не везло... Да и вообще из Мексики пришлось на время свалить, потому что резать бывших товарищей, которые на него теперь охотились, «жужба это ожно, а шорок штук это шорок штук», пускал кровавые слюни Карлос в свое оправдание, гандон драный, — резать старых товарищей как свиней он был просто не в состоянии. Слишком добросердечен для этого дерьма, да еще и с кровоточащей раной в сердце. Поэтому он уехал в Венесуэлу, проторчал месяц в Боливии, обтяпал для Уиззла примирительное дельце в Колумбии, а потом и вовсе вернулся к нему в Сан-Фран. Джеки был старой честной давалкой — в метафорическом, конечно, смысле — женой, к привычному боку которой всегда хотелось прижаться в трудную минуту. Так что он даже справок об этой скандальной шалаве больше не наводил. Баба с возу!.. Так, слышал иногда, что без него бизнес у бывших подельничков покатился под горку, ну и ладно. Уиззл был рад возвращению блудного партнера, хотя виду не подавал, жмотился и говнился сильнее обычного. Прошлое настигло его год спустя в Лос-Анджелесе, когда в баре к нему подсел, кто бы вы думали, Карлос, сияя драгоценной, как золотохранилище Bank of Amerika, улыбкой. «Без обид, бро?..» — «Без обид! А ты похорошел, бро!.. только нос не исправил, так и есть набок, как я сломал, уа-ха-ха!..» — «Да это я еще подправил, а то был совсем в мясо, провалился внутрь, как у старого сифилитика, уа-ха-ха!..» — «А-ха-ха, ну да, уделал я тебя!.. Нехер было пытаться убить». — «Нехер, нехер. Ну как, по вискарику?» — «Давай, можно без льда...» И Карлос все подливал ему — «Угощаю, бро!» — и подливал, и потом ужратого вусмерть повез в гости. «К бабам!» — требовал Уэйд. «Ладно, ладно, будет тебе баба, давай только пушки с саблями оставишь тут в коридоре, а то нехорошо...» Дешевая квартирка встретила их запахом старушечьей затхлости, тяжких духов за один доллар и чего-то еще странного, почти родного, своего, так что нервы вдруг встали дыбом и в голове даже начало проясняться. Что он тут делает? Зачем? Уйти поскорее... «Давай-давай, не стесняйся, раздевайся, — Карлос протолкнул его в дверь и протиснулся сам. — Дай предупрежу ее. Эй, привел, как уговаривались!» Ожидая, Уэйд выбросил окурок на пол за порог и поплотнее натянул маску, а Карлос как юркнул в комнаты, тут же и вернулся, упихивая что-то в карман. Женский голос из глубины неуверенно позвал: «Сюда». И он, будь он неладен, пошел. Она подурнела — ну как для бывшей сексапильной красотки: мешки под глазами, лицо осунулось, жидкие волосы острижены, одета кое-как и без украшений. А знакомый до боли запах — был запахом детской присыпки. Восьмой год он пользовался разными, чтобы влезать в дурацкий костюм... Сверток в ее руках в цветной пеленке, словно чувствуя присутствие чужого, заворочался и захныкал. Он застыл и, кажется, даже немного попятился к выходу из комнаты, как и в тот раз. А Кармелита протянула этот сверток ему, буквально всунула в руки, и сморщенная мокрая мордочка на полсекунды захлебнулась на полувздохе, застыла в изумлении, а, может быть, в страхе, разглядывая темными круглыми глазами красную маску, а потом снова раскрыла беззубый рот и заорала точь-в-точь как ее мать тогда. Элли, господи боже мой, я не хотел, правда, Элли, прости меня, прости идиота... После того, как он ушел из банды, дела пошли не просто плохо, а скорым поездом полетели под откос. Сеньора Камачо через месяц взорвали в машине, начались дрязги за власть, в которых убили ее родного брата, а двоюродного с кучкой оставшихся сторонников подмяли под себя конкуренты, присоединили, и вскоре кузен Хуанито умер очень странно и очень вовремя от передоза. Когда они остались без родни, оказалось, что отец был должен кому-то из партнеров по бизнесу кучу бабок, нашлись претенденты на их имущество, и Кармелита с мамой едва успели укрыть часть денег и золота и переехать. Потом их буквально ограбили при спешном переходе границы, еще они отдали денег за американские паспорта, но так ничего и не получили, в итоге кое-как выправили документы уже в штатах, продав задешево остатки золота... И пропустили сроки аборта, вообще сначала думали, что это от нервов, и даже кровотечения ведь были, хоть и нерегулярно. Роды без страховки съели последнее. Мать как-то вышла на Карлоса, и тот за пять штук — две наскребли сразу, а три в долг — пообещал найти его, их бывшего киллера в красном. Сейчас у них оплачена квартира на месяц вперед и есть деньги на детскую смесь. Помоги нам, эль муэрто? Это ведь был ты, ты единственный... Он сбежал на непослушных ногах, оттолкнув мешавшегося на лестнице Карлоса, — сука продажная, этот своего не упустит! — и ночь шатался по улицам, попытался еще раз напиться, безуспешно, подрался и утром проснулся в мусорном контейнере с колотой раной костюма в области грудной клетки. Набрал Уиззла из автомата, пальцы-то помнят. Привет, сколько у него бабла? Три часа ночи, ты совсем ебнулся!.. Перекинь хоть сотню, надо налом, сегодня, в Анджелесе. Ну в счет будущих заказов, блядь, отлижу тебе, сучкой буду, все сделаю, как ты скажешь, слово в слово, продамся в рабство, только сделай срочно. Джеки, ну хоть ты-то сейчас не козли, пожалуйста. Надо. Неважно, на что. В карты проигрался. Долги раздать. Надо. Если бы он сказал тогда Уиззлу, на что ему деньги, тот бы, подогреваемый вечной своей паранойей, пробил Карлоса по своим каналам, узнал, что тот работает на Снежка, а через него — на Атлера, и поставил бы слежку, или Уэйд пристрелил бы его прямо тогда — собаке собачья смерть... Но сонный Уиззл не додавил: ну и ладно, хрен с тобой, иди к старику Николасу, будет тебе сотня. Но двенадцатого чтоб как хер поутру торчал у Маргарет, есть одно задание, отработаешь, мудила. В притоне у Ника он забрал свой мешок с налом, с третьей попытки нашел дом, с пятой — квартиру. Безумная бабка была уже там и почти попыталась пристрелить его из его же Диглов, блядь старая, ну и убилась бы отдачей, хер с тобой. Он выхватил из ее узловатых пальцев свое оружие, швырнул бумажный мешок на стол, пачки посыпались на пол. Старуха поползла их пересчитывать, а Кармелита вскочила на ноги и бросилась за ним к дверям. «Не ищи меня больше. Со мной опасно. Это только на крайний день, — он успел всунуть ей клочок с номером, лучше бы не пригодилось. — И с Карлосом не водитесь, мутный тип». Старуха вылезла в коридор, и он, глядя в ее полные ненависти пожухлые глаза, положил свой самый маленький пистолет, укороченный SIG Sauer, на полку в прихожей и медленно повернулся к ним спиной и начал спускаться. Выстрела так и не раздалось, только шипящие проклятия на смеси испанского и индейского. Он даже не подошел к кроватке в тот раз. Да и на что там было смотреть, на эту мордочку с кулачок, разъедаясь сомнениями — его, не его — и виной?.. Прости меня, Элли. И ты, Кармелита, бедные мои девочки, простите, если когда-нибудь сможете, простите... — Простите?.. Мистер?.. Ваша очередь к гинекологу. Вы хорошо себя чувствуете? Участливая медсестра распахивает перед ним дверь кабинета. Он проходит. На глаза по-прежнему накатывают ебучие слезы. А и похуй. Ему всего-то надо было... Надо... — Простите, доктор. Я знаю, что вы не должны, да и не сможете мне помочь. Понимаете, я повел себя тогда как мудак. Я их бросил, моих крошек. Оставил ее одну с ее, как я думал, проблемами... Струсил. Сбежал. Разбирайтесь сами, так я думал. Я был неправ. Я хотел бы... Я хотел бы вернуться назад, помочь, быть рядом... А ее теперь не вернешь... Уэйд всхлипывает. Пожилая докторица разглядывает его сквозь дымчатые очки: — Вы парень той девушки, которая неделю назад получала направление на аборт? Он смотрит на нее, еле осознавая слова, но вдруг в голове переключается, вспыхивает искра понимания: — Нет, доктор. Нет. Таня Краммер. Вчера. У нее были какие-то опасения по поводу беременности, нужны были деньги, а у меня военная пенсия тоже не миллионы... и я, идиот, пожалел какие-то сраные триста долларов на обследование в больнице, — он бросает на стол скомканные бумажки из кармана. — Сказал, иди сама разбирайся, и она уехала к маме и теперь не снимает трубку... Она была у вас вчера, просто скажите мне, что с ней все в порядке, что с нашим малышом все в порядке, доктор!.. Вы не представляете, как невозможно уснуть по ночам, когда представляешь, как они... Она... — Успокойтесь, мистер... Мистер Краммер?.. Он кивает. — Таня была у меня вчера, есть угроза небольшого отслоения плаценты, но в настоящий момент ей и ребенку ничего не должно угрожать. На всякий случай, чтобы исключить патологию, я направила ее в больницу Ленокс Хилл, и она собиралась туда ехать вечером или сегодня утром. — То есть, доктор, все должно быть хорошо, и с ней, и с ребенком? — Конечно. Девяносто пять процентов, что все хорошо, и она доносит до положенного срока, но даже если возникнет необходимость в экстренных родах, ребенок уже полностью доношен, здоровый мальчик тридцать шесть недель... — Правда? Спасибо, миссис, — он вчитывается в бейджик, — миссис Нельсон. Значит, Ленокс Хилл... Мы все исследования пройдем. Сделаем все, что можно. Спасибо!.. — И, пожалуйста, не ссорьтесь больше, старайтесь оберегать жену от лишних волнений, ей и так непросто. — Я понял, доктор. Я понял. Я был виноват... — Возьмите деньги, вам пригодятся, — медсестра протягивает ему кучу смятых бумажек. Он пихает их в задний карман, не глядя. Откупился, сука, он просто от них откупился, но он ведь не знал, что все так обернется... Он сбегает по лестнице, и пацан тут же выползает к нему из тени, заглядывает в глаза с неозвученным вопросом. Он отворачивается. — А ты хороший актер. — Или херовый отец, одно из двух, — он утирает нос рукавом и идет к машине. — Ну, погнали в больничку, че стоишь? Через полчаса они топчутся перед красно-серыми нависающими корпусами больницы. — Ну, тоже разыграем мыльную оперу с родней? Монетку кинем, кто идет? — Уэйд крутит в руках какой-то большой медяк. — Или можно тупо дать охранникам по башке и забрать записи с камер? — Не надо по башке, я скачаю. Пацан тянет его внутрь, медленно проходит мимо аптеки, охраны и заворачивает в больничный кафетерий на первом этаже. Камеры только у входа, хорошо. Питер первым пристраивается в дальний уголок с ноутом, лицом к дверям. Ха, ходи они чуть чаще по кафе, точно возникла бы проблема с комфортной рассадкой. Уэйд вообще-то сам любит сидеть с видом на входы. Он утрамбовывается рядом на тот же диванчик и случайно толкает пацана под локоть: — Сорян. Тот смотрит на него недовольно: — Сходи купи мне хоть кофе для прикрытия. Нормальный, а не сахарная кома. И поесть, чтобы руки не пачкало. Пока он терся у прилавка, пацан уже нараскрывал окошек каких-то и программ. Он ставит поднос и демонстративно берет себе стул, садится рядом с того же краю стола. Место лицом к дверям — его, законное. И точка. — А знаешь, что по статистике шестьдесят пять процентов сотрудников больших корпораций заходят в рабочую почту со своих телефонов? — бормочет пацан вполголоса. — С этим можно работать. В аптеке фармацевтов звали Энн Лайфилд, да? И Джо Келли... А охранника Джерри Дагган, второго не разглядел. Ты не успел прочитать его бейдж, нет? Уэйд лишь пожимает плечами, отправляя в пасть очередную пригоршню меленьких миндальных печений. Кто все эти ноунеймы — хрен их знает... Он запомнил только, что у каждого охранника рация и электрошокер, а у одного точно было табельное в кобуре под мышкой, а в аптеке тревожная кнопка у кассы, а наркота под ключом в отдельном шкафчике. И восемь камер на все огромное лобби, но при этом два участка точно не просматриваются. Эх, в былые годы в хорошем бронике и с автоматом он бы один мог захватить все заведение. А не херней тут маяться. От скуки он булькает молочным коктейлем. Пацан морщится. — Так, с корпоративной почтой все понятно, а какие у кого соцсети... — Питер печатает и мелькает окошками, черт побери, пожалуй, даже быстрее Уиззла, вот молодежь пошла. — Ага, личных два ящика. Давай-ка зашлем им волшебных писем с моей программкой... Пацан кликает мышкой еще пару раз и, наконец, откидывается на спинку и отхлебывает кофе, над девчачьей безволосой губой белая пенка, одну ногу поставил прям на диван и обхватил колено, свободной рукой задумчиво лезет в пустую тарелку. Удивительно, что ногти не обкусанные, а аккуратные такие. А то он нервный, с него бы сталось. — Ты что, уже все печенье сожрал?.. — Можешь укусить мою сосиску, — великодушно предлагает он. — С того нетронутого края отрежь... Брезгует. Впрочем, он и сам в таком возрасте с собой нынешним и срать бы рядом не сел, а то мало ли, заразный. Уэйд пилит хот-дог тупым столовским ножом: — Держи. Но пацан уже весь снова там: — Вот, смотри, записи посещений, — шепчет он через пять минут. — Таня Краммер. В предварительной записи есть на семь, на приеме не была. В посетителях тоже не числится. — Не дошла до госпиталя. Самый плохой вариант, как я и думал. — Будем смотреть камеры? — предлагает пацан. — Там вся наружка нужна. Пару часов до и после. Да и вряд ли... — Сейчас посмотрим. Им везет в том смысле, что пацан находит записи. Хотя Уэйд уже жопой чует, что саму девчонку они не найдут. Вот точно не найдут. Но пацан на что-то надеется, лабает там себе, как чертов пианист на концерте. — Ловко ты, — смешная маленькая копия Уиззла, такой же бука, когда работает, только симпатичнее, пожалуй. — Так круто, как это вы быстро: шур-шур... — Ну. На три года уже нашуршал, статья тридцать пять параграф пять, — пацан сидит на краю дивана, как воробушек, поглядывая то на экран, то вокруг. — Да ты вообще профи или как?.. — Любитель, — пацан проверяет ноут. — Еще пять минут. Пока видео грузится, Питер допивает кофе, глаза все там же в ноуте, и рассеянно догрызает хот-дог: и надкусанный край, и ненадкусанный, на подбородке повисла случайная крошка. — Дома посмотрим?.. — Может, в машине?.. Ну, ближе к месту… — Да ну, вернемся если что!.. Есть такое подозрение, что не найдут они ничего. Но Уэйд не комментирует и быстро везет их в Сэндс Пойнт, попутно подрезая и обгоняя другие авто. Пацан молчит сегодня. Занят: начал просматривать видео. Надеется. Как тогда с Логаном. Идиот!..