A Silver Lining

Понедельник 7 ноября 2016 Папочка, купи мороженого, вот этот рожок, я правда-правда потом съем обед! И газировки! О-о-о, и вот эту сумку, смотри, она с ушками, как у зайчика, такая пушистая! Папуля, а там, вон там поп-корн!.. А я мечтаю о щенке. Мы сегодня писали в школе, и надо было написать, у кого какая мечта, ну, что ты хочешь больше всего на свете, из реального, из того, что может случиться… И я написала, что реально хочу щеночка… А на самом деле ты хочешь маму, его вкручивает в мясорубку прошлого против воли, звуки затихают, Кармелита лежит с развороченной уже не кровящей грудью, бледная в трупном окоченении, совсем некрасивая, снизу от земли уже поползли сероватые пятна, и он прямо оттуда, от общей могилы, отправился убивать с обломком катаны и пистолетом, «пфт!», «пфт!», как из воздушки, пульки рассыпаются мелким горохом, почему он не проверил Элли тогда, подумал, что ее тоже убили, его тянет самого лечь на краю той трупной ямы и пусть засыпают засыпать заснуть без снов папочка папа тянет за руку смотри какой щенок… Элли приплясывает у стойки тира, смотри, какой щенок, давай выиграем! Достает из карманов мелочь. Пфт, пфт!.. Элли выбивает три из десяти, он — десять из десяти. Мне коричневого щенка! Какой милый, да? Я хочу такого настоящего. Папочка, ну купи щенка, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, я так хочу, он будет всегда со мной! Папочка, папочка!.. Две тонюсенькие бумажные папочки оставляет ему в постамате Уиззл, листки отчетов и старые фотографии, грифы секретно и красные штампы статей, перечеркнутые черными чернилами, часть из них он узнаёт: шпионаж, государственная измена, ему когда-то тоже хотели пришить за то, что он чуть не угандошил этого ебучего Страйкера. А у Паркеров-то что было? Чего пацан так дергается всякий раз от их упоминания? И как он на Логана смотрел тогда, такими собачьими ожидающими глазами, как будто на что-то надеялся... Сука, не надейся! Не бывает чудес на свете, не бывает!.. Несса тонет в черном омуте так, что лица не разобрать, Кармелита разлагается там в грязи… С Элли просто случайно вышло… но другие — не Элли, другие умирают навсегда. Мама так осунулась после химии, другое лицо, совсем другое, что почти и не узнать… А пацан на свою мать похож. Тоже красивая. Уэйд перелистывает ломкие страницы. Да вроде ничего особенного тут в файлах и нет. Сирия, Латверия. Поженились в Белграде, погибли в Циллертальских Альпах… Непрожитая жизнь в этих тощих папочках, непролитые слезки. Ну и ЦРУ, конечно, чуйка его не подвела. Еще военная разведка у питерова бати в анамнезе, 66 MIB, золотой сфинкс, Европа, там он и встретил свою красавицу, бледная кожа, темные глаза, губу закусывает и подбородок всегда таким движением поднимает, если сердится или задумался, что хочется провести рукой… А у него тогда в Австрии был бурный секс с тентаклями, Гидра, о-о, да, детка… Дик и Мэри ненамного его старше, получается, и работали в одно время, в одних странах: Германия, Югославия, Соковия, Афганистан, Иран, Латверия, — только временами воевали с разных сторон окопов, он никогда не умел выбрать правильно, брался за что в руки плыло. Он напрягает память: не помнит ли долговязого симпатичного парня, похожего на Питера, или девчонку с такими же карими ласковыми глазами?.. Нет, ничего он не помнит. Даже своих. Даже Нессу... Только мягкую волну ее волос, и острые коленки, и темноту и тишину их маленьких смертей в помятой постели... А лица ускользают, идут рябью по темной воде и рассыпаются искрами... Отдать ему в городе и уйти? Или позвать домой?.. Уэйд от него получал всю ночь бесконечные сообщения и аж три письма про сайт… Причем, если сразу не ответишь, руки там в крови или что — то через десять минут еще сообщение. И через двадцать еще одно. Как будто у него там, бляха, чертов будильник… Или чертово одиночество. Только в четыре ночи угомонился. Наверное, спать лег. Последних «свидетелей по делу Тани» из мафии даже и допрашивать как-то скучно стало, без этих постоянных пиликаний в телефоне. Да и, в общем, не знали они ничего. Как и хахаль с расквашенным носом. Словом, Таня оказывалась типичной женщиной в холодильнике, в морге, в пригородном канализационном коллекторе, в канаве заброшенного поля, в далекой заводи Гудзона, очередной женщиной, которая уплывала от него, отвернувшись, в темные воды смерти — и с этим, видимо, ничего нельзя было поделать… Письма про сайт он собирался было удалить, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы к нему не лезло, но потом переслал все-таки Уиззлу — посмотри, а?.. Не к спеху, но чо там это за контора. Уэйд набирает Питера в приложении, тот сбрасывает. Ах, да, школа же. Уилсон, ты докатился уже. До школьников. Всех кого поприличней из своего окружения распугал, кого не пришили… Остались только старичье и детишки. Скоро, пожалуй, и голоса вернутся. Элли тоже теперь ходит в какую-то случайную школу, каждый день по три раза звонит и жалуется, что надоело. Папочка, а ты скоро заберешь меня? Завтра заберу, но только со школы, горошинка, насовсем пока не могу. Погоди, у нас тут с дядей Уиззлом дельце на много денег... Тебе же нравится у Престонов? Они хорошие люди, с ними безопасно, у них не стреляют. И отдельная комната у тебя. Не нравится! Они все только и знают, что командуют. Все, даже этот пиздюк Джефф. Элли! Ну да, ну да, я помню про плохие слова... Прикрывая глаза, Уэйд может представить, как у нее нижняя губа обиженно выпячивается. Ты молодец! Ты умница, Элли. Представь, что ты шпион на задании и надо себя хорошо вести, чтобы никто не догадался... Не догадался, что... А, кстати, ты к миссис Харрис ходила вчера? Что она говорит? Неудачная первая докторша строчит как из пулемета, дай ей реальный — кажется, пришила бы его на месте. И в глаза не смотрит — только зыркнет на морду и тут же отводит взгляд: личико-то у него такое, что долго не будешь любоваться, вот и скосилась в блокнотик, термины летят дробью, на целый лист набралось диагнозов. Да пиздаболы они, пугают только, все у девчушки нормально. Ну, попали в перестрелку, с кем не бывает. Ну, дедок этот ее приемный, Джошуа, что ли, помер — так Элли о нем спустя неделю уже и не вспоминала... Как, возможно, не вспомнит и о Уэйде, вздумай он пропасть. Расторможенное расстройство привязанности, DAD, пишет она в углу крупными буквами, Элли заглядывает в блокнот: «А что ты про папку хочешь написать? Он вообще-то не может ничем заболеть. Потому что он...» Уэйд спешно вытаскивает ее на перерыв, они перекусывают в кафе, потом заходят покупают всякой херни по просьбе Элли, потом едут на аттракционы и катаются на каруселях до тошноты. Эй, а домашку-то ты сделала? Элли морщит нос. Ей, возможно, кажется, что школа — временная, Престоны — временные, да и Уэйд — так, пришел рядом постоять, и поэтому она, пользуясь случаем, выжимает из него еще один поп-корн и порцию мороженого. Жизнерадостный простой ребенок: дают — бери, бьют — беги. Нормальная она. Уэйд и сам такой. Папа, купи еще вон ту розовую собачку! Но вот у тебя две почти такие же? Ну пожааалуйста! Это будет их семья: мама, папа и щеночек. И он весь вечер таскает семью собачек под мышкой, поминутно роняя, а потом подвешивает всех троих за лапки к ремню от пустой кобуры. Пап, я хочу пить!.. Можно Колу? Ну почему-у? Ну хорошо, я выпью сначала простую воду, а потом Колу? Пап, я хочу писать!.. Золотко, вот ваш этот, дамский гальюн. А одна ты точно не сможешь сходить? Ладно-ладно... Дамы, как ни странно, не бугуртят, а одна даже начинает благодушно командовать: мужчина, вещи сюда, куртку ребенка сюда, а в той кабинке есть детский унитаз. И точно! Уэйд такой вообще впервые видит. И вот в этот ебучий игрушечный унитаз и сливается его жизнь прямо сейчас в веселом водовороте праздника. Руки помой, принцесса! Кому говорю, руки, а то никакой жратвы! И с мылом!.. Я все вижу!.. Звонит Эмили и спрашивает, обвиняюще, не будут ли они к ужину. Прости, не будут, забыл предупредить, поедут к нему на съем, сегодня же его день, четверг. Ах, среда? Ну в общем, он тогда завтра сам отвезет ее в школу. Да помнит он, помнит. Там, где на перекрестке 7-Eleven еще, да? Пизда, бормочет он, нажимая отбой, пизда тебе наступила, Уилсон. После посещения туалета Элли буквально танцует вокруг, парит как воздушный шар на ветру, туда-сюда, юркает среди зевак, Уэйд еле за ней поспевает: держит на внутренней мушке красный бант и копну кудряшек. Если бы не годы практики — потерял бы в толпе. О, смотри-смотри, шары!.. Папа, па-ап, а давай купим их все и выпустим все сразу? Па-ап, давай? Он достает денег, не глядя, забирает все цветное облако шариков — считай, горошинка? — Ready-steady-go! — и срезает ленты, нож острый, и они рвутся паутинками... Не теми, как у Питера, а другими, летучими, которые по осени наполняют пустое небо за городом в полях. Яркие всполохи разлетаются, расцвечивая вечер, как когда-то давно... Вон то красное пятно... Когда-то они наполняли шарики краской и кидались ими. На выпускной весь город был в пятнах, синие, зеленые и самые любимые алые брызги, он всегда выбирал красный... Кажется, это было так реально. Словно взаправду и именно с ним. И когда он опускает, наконец, взгляд обратно к настоящему: оп-па, цель не найдена! Уилсон, ты долбоеб, кричит его внутренний критик голосом Хаммера и добавляет шелестящим шепотом злой Эл, тебе и дохлого скунса доверить нельзя. Был бы Уэйд отцом — он бы запаниковал. Но он наемный убийца. Набирает ее номер и одновременно залезает на спинку скамейки, оценивая точки притяжения, их пять в досягаемости ста ярдов: кукольный театр, шоу мыльных пузырей, две карусельки, тележка с горячей кукурузой... Элли нигде нет, и черт, как же много вокруг красного, гребанная коррида, алые пятна там и тут, сумочка, шарфик, шарик, и столько людей, и начинает смеркаться. И она такая маленькая, не видно в толпе. Пойдет куда угодно с первым попавшимся уродом, как с ним пошла... Розовый рюкзак в его руках разрывается звонком — так, и ее телефон остался тут. А на одежду он собирался нашить метки, но забыл. Его номер они на днях заучили наизусть, но это не точно, да и сдалось ли ей его разыскивать... И с документами Уиззл затянул, так что доставать Элли из полицейского участка при помощи ножа и честного слова, что он ей родственник, будет сложно. Разве что пойти из этого угла в сторону центральной аллеи и начать методично прочесывать весь парк... Либо к администрации, если они не спросят документы... Па-а-апа-а! Па-ап! Уэйд! Он оборачивается. Элли стоит за забором, как-то выскользнула, рядом со старухой в плаще и шляпке и с маленьким пуделем. Это Кокос и Хелен! Можно мы пойдем на собачью площадку, тут недалеко?.. Все, бабуль, я предупредила, пошли! А можно подержать поводок? Под испепеляющим взглядом бабки он перелезает к ним через забор. А ты правда-правда заведешь мне щенка, захлебывается она на обратном пути?.. Правда, вот только переедем в Сити... Срань господня, еще и щенок, мелкий ублюдок будет ссать по углам и еще чего доброго сбежит. И надо будет как-то их всех воспитывать... И лечить. И Элли — на терапию?.. А когда ты меня заберешь? Скоро, горошинка, совсем скоро. Зато другая докторша ничего: некрасивая коротко стриженая бледная моль, но хоть смотрит на него изредка, а больше на Элли. Листок диагнозов отложила сразу на край, не глядя. На Алтею похожа. И имя похожее. Меня зовут Дороти, как в сказке. Элли смотрит на нее хмуро, не понимая. Мы прочитаем, вдруг обещает он, я Элли прочитаю. Посещение три раза в неделю, говорит на прощание она, но вам, глядя на его испуганную морду, мистер Уилсон, достаточно только один раз вместе с дочкой. Будешь ходить к тете разговаривать? Ну, можно, мотает головой, лишнего не болтать, да? Элли, Элеанор Камачо, ребенок мафии, его несчастная кроха... Жизнь бьет и ломает, бывает, ни за что, так просто... Ну ты смотри сама, горошинка, хочешь — болтай. Или не болтай. Доктора иногда сохраняют врачебную тайну. Уэйду почему-то кажется, что эта тихоня — будет молчать. Алтея тоже молчала, когда он ее вытаскивал в Заире из лап ангольских боевиков... Молчала, когда привел к ней Элли в сентябре познакомить, хотя видно было по губам, что хочет высказать — наотмашь, навылет, чтоб в голове зазвенело... До мордобоя они с ней никогда не доходили, слава иисусьим яйцам, но приложить друг друга при случае могли крепко. Эл, я знаю, я все про себя знаю, но можно мне хотя бы попытаться... Эгоистичный жалкий уебок, шепчет Алтея, когда он наклоняется обнять ее на прощанье, как был — так и остался. Отдай ее, пока не поздно. Отдай, легко сказать... В Мексике там уже все похерено, ноу-гоу, и, кстати, не обязательно, что из-за него, картель есть картель, они бы и сами через пару лет нарвались... У Престонов ей не слишком нравится. И Дороти говорит, что Элли нужна настоящая семья. Они теперь по четвергам все вместе разыгрывают семейные сценки с тремя плюшевыми собачками... И Элли ходит еще два раза после школы к своей волшебнице из страны Оз, уже без него. И Питер, кстати, ему тоже что-то такое затирал, только он-то прогуливает своего мозгоправа после школы, молодец, мужик! Нахер их, все равно толку нет. Уэйд набирает его еще разок. Нет ответа. Наверное, отвечает у доски, услужливо подворачивает воображение, отличник, ботаник, нежненький моралист… Господи, как его такого жизнь-то принесла!.. А еще напрашивается вместе, да его, бляхя, вывернет на первый же труп!.. Вон в усадьбе чуть не уссался, а это Уэйд еще даже не дохлый был!.. И вообще хорошо, если первым будет не его труп, не пацана, пуля-то быстро дырочку найдет… «Уэйд, привет! Что нового? Извини, говорить не могу». «Дело есть». Даже два дела. Навсегда изъятых из оборота ЦРУ. «Новости про Таню?» Про тебя, балбес. «Нет, другое. Приедешь?». Пауза. «Прям сейчас?» Пф-ф, парень, десять лет твоей жизни уже утекло без этой информации. Можно и еще подождать, да, мы же не спешим?.. Во многия знания многия печали... Уэйд отвечает вопросом на вопрос: «А когда сможешь?» Пауза. «Полтора часа». Долгая долгая долгая пауза. «Раньше, через час. Уже в такси». Ха, ну вот, уже не так шугается как поначалу. А то выглядел пугливым, как та чертова черная кошка, которая боится и ненавидит его почти так же как Уиззл. А Элли как рыжая — идет без разбора ко всем, черт побери, даже к нему. Даже к нему… А Уиззл их с помойки подобрал и считает, что это и есть нормальная жизнь — сидеть перед монитором дома с двумя кошками, напиваться по расписанию, трахаться за деньги по расписанию и трястись над своей ебучей итальянской мебелью, когда Уэйд врывается в его жизнь свежим ветром, сметая к чертям все планы. Ха, надо однажды упиться и разнести его уютик в хлам... Да, вот тогда-то Уиззл собственными руками его второй раз и пристрелит — отыщет по трекеру и прикончит, может быть, даже с несвойственной ему фантазией и расчлененкой, отрыв башки. А потом, засранец, все равно начнет разыскивать, когда заскучает, потому что он там гниет заживо в своей облизанной квартирке, в своих файликах и программках, в отличие от Уэйда, который — по-настоящему живет. Ведь жизнь она не в этих картонных стенках проходит... Она — там, где пули, там, где больно, где ты можешь что-то решить, не овощи или пицца на ужин, и то, и другое — сублимат, заморозка, а какая будет новая карта мира завтра, кто будет застрелен сегодня — пацан в клоунском костюме или горстка ублюдков, и какое нестерпимо яркое будущее наступит лет через двести, аж горло перехватывает... Поэтому они и сваливали от тебя Питер, твои мамка с папкой, каждый раз то в Германию, то в Сирию, то в Швейцарские Альпы из этих многоугольных гробов сложной конфигурации с двумя спальнями и ипотекой в ДжиПи Морган... Потому что дом — это звонить в одно и то же время, встречать изо дня в день, сверяться с расписанием уроков вместо расписания международных рейсов, следить по браслету, как горошинка вышла из школы, как Шейн Престон везет ее к психологу, а не за тем, как президентский кортеж выехал из резиденции в пригороде Каракаса, черный Мерседес номер один-дубль о, пятый класс бронирования, ты слышишь меня, готовность пятнадцать минут. Дом — это когда ты вместо сортов паутины, Питер, будешь варить кашки для младенцев, где вместо ежевечерних патрулей будет ежевечернее прение о посуде, заунывная литургия святой уборки по выходным и храм повседневного потребления нашего благодатный Уолл-Март пару раз в месяц. Время покупать и время мыть холодильник, время смотреть телевизор и время чинить слив в ванной, забился волосами… Время стирать и время разгружать сушилку, время готовить и время мыть посуду… кружится, мир кружится, и возвращается на круги своя… Время рассеивать свои гены и время их собирать… Время жить и время подыхать от тоски… И спасать уже придется не счастливых сограждан, а свой собственный тухлый бюджет: от него после выплат банку, счетов за электричество и кредитов детишкам на учебу останется уже не тугая струя, а вяленький ручеек, из которого еле выдавишь пару сотен себе на интрижку на работе, да и то не факт, что она тебе даст... Дом — это место, где исподволь бессилие зажует тебя и не подавится, высосет, оставив лишь пустую оболочку рутины и бессмысленных ритуалов, выщелкнет потихоньку зубы из размякших десен, вымоет кальций из костей, сотрет нейронные связи в рассыхающейся коре... Место, где ты начнешь смиряться с поражением, где ты сможешь реально поменять лишь каналы в телевизоре, а захочешь приключений — просто резко встань с дивана... Головокружительно, не правда ли? Уэйд мечется по чертову дому из угла в угол, ободрать бы все до бетона — уродскую мебель, дурацкие картинки со стен, люстры, торшеры, подушечки с диванов, содрать все это как уродливое мясо с костей, оставив одни белые стены, один белый чистый улыбающийся скелет незнакомки... Все вокруг — клетка, все — тюрьма и ложь кроме нее, белоснежной. Копошение и гниение, сиюминутное торжество собственных предательских барьеров и клеток, которые роятся в темной тесноте тела, регенирируют с удвоенной силой, делятся, вспухают мириадом биомассы в чашке Петри, привязывают живое сознание к трупу, к бесконечному существованию — как лилипуты Гулливера, выкинутого на чужой берег. Только и удается вырваться на минутку на волю, на воздух, попрыгать в бешеном танце с костлявой в бурой африканской саванне, по черным прибрежным скалам Скандинавии, по сияющим снегам Аляски, по розовым в предрассветных сумерках пескам Иорданской пустыни перед атакой... Порадоваться в эти острые моменты, почти поверить — и поймать очередную разрывную в полете. Потом его впечаетает, вкрутит в привычную и невыносимую телесную судорогу, кости переломаны, в штанах жидко, но хотя бы не воняет, потому что легкие выжгло нахер, а в глазах темно, потому что сгорело лицо — здравствуй, жизнь!.. Но на один миг, на бесконечную секунду перед агонией это будет блаженство в тишине на старом диване. Приходит, возится с замком. Осенний ветер врывается в дом, продрогший Питер осматривает сегодняшнюю разруху, ежится: — Привет. — Привет, — он сторонится в дверях. — Я тут это… Поинтересовался немного… Давай, объясняй теперь, дебил, нахуя ты к нему лезешь, придумай, чего набрехать, хорошо же получается... Что ты хотел помочь? Да ты и дохлому еноту не поможешь, чего говорить про живое… — Логан... Ну, Хоулетт, мне тогда показалось, что он что-то знает, ну, чуйка у меня, понимаешь, бывает иногда... И в общем я... поговорил типа с ним... О предках твоих. И потом решил пошуршать в архивах, ну связи у меня есть кое-какие... И вот нашлось, не знаю, надо ли оно тебе... Но как по мне, люди имеют право на информацию, которая их касается... Ассанж херов. Питер опускается на диван к этим папкам тихо и неотвратимо, как подстреленный, протягивает тонкую руку, будто боится взять. — Я на кухню пойду там, если что, пожрать приготовлю... — изящно закругляет свою изящную речь Уэйд и оставляет пацана наедине с его прошлым. Сто четвертый, если он не сбился в районе восьмидесятых. Уже третий замес. Уэйд меланхолично переворачивает панкейк. Ладно, жрут они оба как кони, так что не пропадет. Это не Элли, которая нос воротит от его домашней стряпни... Ну, что он там, застрял?.. Там читать-то нечего, Уэйд за десять минут все глазами пробежал. Он выключает газ и шлепает в гостиную. Пацан сидит с листочками на коленях, ничего не замечая вокруг. — Ну как? Не зря во все это полезли?.. Или?.. Голос у него хриплый после долгого молчания, и Питер вздрагивает и роняет одну из папок от неожиданности. Ну что за раззява, а. Уэйд сначала только смотрит, как пацан бросается собирать разлетевшиеся бумаги и неловко складывает их неаккуратной стопочкой обратно, а потом вдруг сам шагает ближе, достает одну фотографию из-под журнального столика, протягивает Питеру и, чтобы не молчать, коротко комментирует: — Красивая. И пацан вдруг всхлипывает и, короче, как-то они оказываются на диване, и Уэйд уже хлопает его по спине, и Питер просто вздрагивает в его руках и плачет, плачет... Господи, балда, ну чего ты, это ж все было десять лет назад, так давно... Питер... Растрепанные волосы как-то сами сгребаются в горсть, узенькие плечи ложатся в руку, обнять и не отпускать ее никогда. Какая разница, сколько лет прошло, если желание тлеет и зияющая память все еще болит. Несса, крошка его, прижимается к нему… Все-таки пришла потом, чуть не месяц прошел, пришла… Ванесса?.. Нет, не она — Питер... Питер, мне жаль, что так получилось, ну ладно, все уже, все, тихо, тихо... Ш-ш, все будет хорошо... Пацан, вроде, помаленьку успокаивается, Уэйд тишком отодвигается, чтобы колени не пихались прям в печенку, да и руке неудобно, убирает, не трогает, не прикасается больше, они просто сидят рядом, Питер трет глаза рукавом... Элли у него еще ни разу не плакала. Ну, не так. Были короткие слезы боли от разбитого локтя, были злые слезки обиды на училку, которая поставила в угол за драку. В ней, с виду ласковой, будто что-то зацементировалось внутри, а в диком Питере вот... — Уэйд, я... Спасибо тебе!.. Если что-то надо, если я чем-то могу тебе, ну, мало ли... помочь?.. Не ешь меня, серый волк, я тебе еще пригожусь... Сидит рядом, смотрит. Нос распух. Заглядывает преданно в лицо, только что хвостиком не виляет. Не боится уже — глядеть в глаза, получить в мягкий живот с размаху ботинком, хоть бери его тепленьким, раздевай и раскладывай прямо тут на грязном диване, он и не только пальцы обсосет, и потом еще будет рассыпаться в благодарностях... тьфу ты, блядь, он прикрывает глаза, от этой мерзости все внутри переворачивается, схватить и засасадить всю обойму под ребра, впилить в стену, чтобы череп затрещал, тонкие косточки, острые коленки... Чтобы не было больше ни снов, ни мыслей... И разрывную себе, маленькая свинцовая пилюля от всех болезней, то, что доктор прописал. — Уэйд?.. — Ай, да что с тебя взять. Футболку вон новую купи, эту всю соплями залил, — бормочет он первое, что приходит в голову. Так — улыбнуться, тут улыбнуться, чтобы пацан правда не подумал, что ему жалко сраной футболки с посеревшей от стирок седенькой бабулей, распечатал когда-то на заказ, «Голден гёрлз». Седенькая бабуля в подвале, застывшая среди его любимой трофейной коллекции ножей, боится двинуться, чтобы не напороться на лезвие. Кстати, ножи там были только один раз, в остальное время хватало воображаемых, ведь пока ты думаешь сослепу, что они есть — они есть. Но она же напиздит и тебе, как уже сама себе напиздела, что не могла уйти, что этот мудак удерживал ее силой, лишал, заставлял, подавлял. Так ведь нет же, щеночек мой! Они не уходят, потому что не хотят. Такие, как ты, не уходят, потому что им нужно это, именно это, потому что они из кожи своей вон вылезут, тоненькой, нежной, с синяками, потому что вцепятся насмерть слабыми ручонками, лишь бы не отпустить ни на шаг, раздразнить, вспороть брюхо, вытащить из утробы все потроха и присосаться к ним, врасти нервами, лиловой пуповиной, забраться под кожу, опутать тонкой сетью, россыпью раковых клеток... И следить, смотреть, замирая рядышком, заплаканными щенячьими глазками, как его разъедает изнутри, обескровливает, выматывает, сжирает заживо, тянет жилы... А когда, наконец, их разрубает и раздирает жизнью надвое, они встают в сторонке, призраки, тени, скорбные губки поджаты: Уэйд обижал, Уэйд не отпускал, подвел, предал, дал нам умереть, убил, почти как собственной рукой схватил за шкирку и треснул об стену так, что мозги разлетелись, как алый салют. Паучьи хризантемы огней распустились в темноте и осыпались пеплом... Он не помнит, сколько раз стрелялся, когда не нашел ее, вернувшись назад. Будто и не было. Обошел, кого смог, кого разыскал. Ванесса, девушка твоя?.. Так ты же и не знакомил, как снюхался с ней, так вообще пропал для всех, такая темненькая мелкая, да?.. А, эта твоя, блондинка ноги от ушей, картинка прям, я еще думал, че она на тебя позарилась, ни денег, ни толку, а теперь ты еще вон какой урод, ха, ищи-свищи ее, все, уплыла... Несса, рыжая сисястая? Да без понятия, куда пропала, и мало ли баб на свете, ты главное получше им башляй, с такой-то рожей особенно... Мисс Карлайл, да, помню, всегда платила вовремя, снимала у меня год назад с хахалем, каким-то мутным типом, из ваших, а потом дала ему от ворот поворот, но недолго тут одна прожила, уехала. То ли Вайоминг, то ли Ванкувер, или Висконсин?.. А в квартире сейчас ремонт, все снесли из того гадюшника, нет, вещей не осталось, вывезла, какие еще фото, нету. А красивая девка, метиска, из индейцев, как эта царевна из фильма, дай-то бог ей мужа хорошего там найти, на новом месте... — А... Сбоку вдруг внезапное копошение, Уэйд приоткрывает глаза: Питер немного сторонится и неловко ерзает на диване и смотрит в сторону: — Уэйд, а... никто не пострадал?.. Кто пострадал? Где пострадал? Он сначала не может сообразить, ведь про мафию он пацану вроде не говорил, а раньше, чем в вечерние новости, эти ночные происшествия не попадут… Не должны были попасть. — Ну, пока ты эти папки... — шепчет Питер. И его как обухом: ну пацан-то, конечно, думает, что Уэйд везде оставляет за собой горы трупов, да?!.. Он молчит, и Питер с несчастным видом молчит... Сказать, что прирезал половину ЦРУ, так еще и поверит, балбесина. — Подкуп, обман и шантаж — наши основные методы работы. Уиззла так точно. Понял?.. Так что ни одна сука в этот раз не пострадала, только нажилась. Питер кивает и будто даже улыбается. — Пойдем пожрем, а? Ковыряется в оладушке с отсутствующим видом. Папочки принес, рядом на софу сложил. — Уэйд, а получается, что все, что там написано — правда?.. Ох, Питер, Питер, да что вообще такое твоя правда? Статистика и научные цифры? То, что поймают линзы и микрофон? Или то, что живет-умирает в зыбкой памяти? Или то, что вечно тянет и болит в нашем неутолимом желании? Он отмахивается: — Да хрен его знает, Пит. У них своя правда, у тебя своя... — А ты не читал? — Нет, — не сморгнув, утверждает он. — А что там? Ему хочется услышать другую сторону правды из первых рук. И Питер — без утайки уже, без опаски — рассказывает. Понимаешь, я всю жизнь думал, что они работают, работали в обычной фирме, ну, торговля там, контракты, командировки. Я даже не знаю, кто в семье знал... Ну, папины родители знали, наверное. И мамин отец, наверное, тоже, но он умер, до моего рождения тогда, в июне. Я о нем и не знаю ничего. Кроме того, что он был подполковник... И мама, оказывается, в разведке служила... А папа в девятнадцать в Панаму попал, военная операция, потом в военную разведку ушел... Германия… И они там где-то познакомились в Косово и потом поженились. Ну, там, в Югославии, когда война. А у нас ведь в семье вообще не говорили об этом! Дядя Бен, ну, он конфликтовал с дедушкой, ему это все военное не нравилось совсем... Может, он и не знал про маму с папой, и Мэй тоже... Ну не стали же бы они от меня специально скрывать, да?.. В общем, получается, что никто и не знал… И, и вообще все это... Уэйд, все было не так, как я думал! Все!.. Даже... Питер закусывает губу и отставляет тарелку с половинкой оладушка, смотрит на стол и затем широко отирает его рукавом от крошек и капель кофе. — Можно мне тут положить? Вот, посмотри мамин файл, она в августе две тысячи первого попала в госпиталь в Хассенштадте, это Латверия! И выписалась оттуда пятнадцатого. С ребенком, ну, со мной, я так думаю. А свидетельство у меня от больницы Леннокс-Хилл, что я родился в Нью-Йорке десятого августа. А они только в сентябре сюда вернулись, если тут правильно написано... — Ну-ка, ну-ка, — Уэйд смотрит на листок вверх ногами, что он там пропустил про больницу. — А кому кровь переливали от агента Икс-десять? Ей или тебе?.. — Непонятно. Если после десятого — то могли и мне. Ну, если это я был, этот ребенок… А то вдруг, не знаю… — Да ты, ты... Питер глядит на него будто с вопросом. — Похож, даже по этим фото, — пожимает плечами Уэйд. — Видно, что не приемный. Вот у парня печалей — надумать себе проблем на ровном месте. — А кто этот агент Икс? — Ну Логан же. Хоулетт. Сукин этот енот. — Твой родственник? Ахтунг, ахтунг! Шутка про родню вышла из-под контроля. — Неблизкий. Я Икс-одиннадцать, если посчитать. Пацан смотрит на него круглыми глазами: — О, так ты... У тебя это приобретенное?.. Тоже вирус-вектор? А как?.. — Питер, да чтоб я знал. Я вообще понятия не имел, куда вписываюсь, думал, так и так сдохну. — А... — Да там все сложно... — А как думаешь, с Логаном, с Хоулеттом мне можно поговорить? — замолкает ненадолго и хмурится. — Это же он тебя так?.. тогда? — Ничо-ничо, я его еще и не так тогда, — хвастается он, потом смотрит на пацана и поправляется. — Да он не злой, нормальный обычно. Тебе-то точно расскажет, что тебя касается... Питер кивает, думает что-то там себе, прямо слышно, как шарики ворочаются. — А он тоже — не сразу стал мутантом?.. Или это, ну, меня не касается?.. Уэйд со стуком отставляет тарелку с оладьями. Он в это военное экспериментальное дерьмо влез — на один единственный раз, как он думал, от безнадеги. Но нет, всю свою новую жизнь от него оттирается и никак отмыться не может. Вот же срань, а, рассказывай теперь давай... Но вроде и пацан имеет право знать, раз он тоже с ними в одной этой гребанной лодке уродов, юнга Паркер, черт его дери... В шкафу завалялся непочатый Дэниэлс. Разве что залпом, для эффекта... — Выпить хочешь? — Если только кофе... Спасибо. — Можно и в кофе, по-ирландски... А если я тебе в свой намешаю, чтоб не варить? Выходит бурда какая-то, но пацан пьет мелкими глотками, не жалуется. Уэйд заливается из горла. — В общем, со мной эта херня случилась давненько. Ну, терминальная стадия рака всего, я хер знает, как эти метастазы… и первый месяц я даже поверить не мог, ходишь как контуженный, в башке пустота... А Логан — он таким родился. Мутантом в смысле. И давно — лет двести назад... В аккурат перед Отделением К виски заканчивается, он трясет бутылкой и уже готов бросить рассказ, но звонит телефон. Пацан, который сидел и слушал, как истукан, начинает спешно шарить по карманам и смотрит в экран, потом на Уэйда, отчего-то виновато: — Это Хэнк... Я ему звонил вчера, и вот он перезванивает… Мне поговорить тут? Или выйти?.. Уэйд хмыкает, типа, делай как знаешь, хочешь — вали в гостиную, мне до фени твои секреты. Ишь ты, они уже по имени. Быстро спелись, когда только успели. Питер остается в кухне, — Мистер Маккой... Хэнк, да, привет. Спасибо, обязательно прочитаю… Нет, файлов пока нет… Я думаю, может сегодня вечером?... — он прикрывает динамик ладонью и беззвучно по слогам произносит Уэйду «DNA. Сайт. Когда?» Уэйд неопределенно крутит в воздухе рукой и показывает, что тоже хочет поговорить. — Но скорее всего завтра. Да, да, конечно. Спасибо огромное!.. Да и вот тут… Тут… — Питер закусывает губу и произносит совсем извиняющимся тихим тоном. — Мистер Уилсон — он что-то хочет сказать, да?.. Можно?.. Ну наконец-то догадался, Уэйд уже целую вечность разыгрывает пантомиму. Питер передает ему трубку. — Привет, Профессор вернулся? Нет, в четверг не могу. Можно завтра или в среду... Завтра, после четырех? — Пацан кивает. — Ага, в четыре. Слушай, вы все-таки поднимите информацию по Оружию Икс, что было, что сейчас. Европу тоже, Латверию. Особенно Латверию. Мне почему-то кажется, сейчас это все... Ладно, неважно. Посмотрите файлы, я тоже пошарю по своим каналам... Логану поклон, Профессору мое почтение, рыжей поцелуй... А, и Пйотру любовь до гроба! Уэйд возвращает телефон: — Чего у вас там со Смурфиком, научный проект, любовь, дружба, жвачка?.. Ха, видно, что пацану прям неловко. Ладно, похер, хочется ему там тусить — кто ж его остановит. Главное, не под носом у ЩИТа и прочей пиздобратии. — Да нет, я про фетальную ДНК и прочее уточнял… А когда твой приятель?.. Ну, сможет взломать сайт?.. — Ну, сможет, когда сможет… Теперь уже что… сорок восемь часов прошло… — Думаешь… Думаешь уже безнадежно?.. Уэйд ставит на стол обратно оладьи: — Безнадежно — это если труп нашли. А пока просто сложно. Доедай давай. Они молча жуют, запивая молоком из холодильника. — А как там ее бойфренд вчера?.. — Да с него нечего взять, он два месяца ее не видел. Ползал, пуская слюни, у него в ногах и выглядел очень искренно. Если Таня жива, то на отношениях со своим говнохахалем и по совместительству бывшим сутенером точно может поставить крест. И к лучшему, кстати. — А если мафию проверить? — предлагает Питер. Другому бы, нормальному пацану, Уэйд признался бы, что там уже нечего проверять. И некого. — Да ну, это точно не они. Сам подумай, зачем им какая-то одна проститутка?.. Не свидетельница, ничего. Да и остальных не тронули… Я бы даже больше поверил, что это несчастный случай. ДТП с сокрытием или там ночью какой торчок… Питер кивает и мрачно доедает в тишине. А после еды даже берется помыть посуду — ну просто незаменимый в хозяйстве. Уэйд сидит, вытянув ноги, так непривычно, когда кто-то шуршит дома. А если бы еще вдруг — приходишь, а тебя ждут... Уэйда уже давно никто и нигде не ждал, кроме изредка подсыльных фраеров и таких же, как он, наемников — и это были моменты не из приятных... Купи, папочка, щенка… И вот теперь обзавелся, сука, нихера не было и вдруг сразу — целый выводок. Господи, куда он ввязывается? По дороге в Куинс видно, что пацану прямо неймется. — Музыку включить или поболтаем? — подначивает Уэйд. — Да можно без музыки, так... Мыслей прям пипец... Голова кругом. Я, когда год назад превращаться начал, так же было. Просто, блин, с ума сходил. И трясло еще целый месяц, — он замолкает и смотрит на дорогу. — А больно было в Программе Икс? — Да не, я в коме сначала был, чтоб не сдохнуть. А потом уже — болит, не болит, а все равно выживаешь. — А сейчас как? — тихо спрашивает Питер В машине и правда как-то легче болтается: напиздишь с три короба, а потом вы вроде как и разойдетесь… Ладно, ладно, не обольщайся, Уилсон, ты же со всеми рано или поздно и вправду расходишься. Никто тебя не в состоянии вынести дольше месяца, кроме горстки таких же стремных уродов, которым просто деваться некуда. А пацан, дай время, свалит только в путь... — Ну, так... От пяти до двух по десятибалльной, иногда единичка во сне. Нервная система компенсирует как-то... На новых конечностях больнее. Поэтому он их и подбирает, а не раскидывает, где отрубили. Свой мусор унеси с собой, турист. А ощущения?.. Да как ромашки в противогазе! Или как ебаться в гандоне, хотя теперь без гандона почти никто уже ему… Вот знаешь, как… Как слушать музыку в берушах, да!.. Cannibal Corpse еще докричится, а вот Billie Eilish уже не дошепчется... Будто со дна колодца. Так слепые чувствуют свет, не видя. Ну, и в море не очень приятно, соль разъедает, а просто в реке — хорошо... А иногда так хочется содрать к чертям все эти ремни, сапоги, шмотки сраные и просто поваляться голышом на траве. Без москитов, как в джунглях, без этой африканской всепроникающей ебучей пыли, без сухих стеблей и сверчков, как в прериях, без пулеметов, блядь, без снайперов, без людей, просто лежать на зеленой весенней травке мордой в небо и ни о чем не думать, как в детстве... Знаешь, Пит, сколько раз у меня это получалось за последние двадцать лет? Ни одного гребанного дня!.. — Ну, теперь ближайшая весенняя травка... в апреле? Если не пропустить. — В апреле. Уэйд тормозит на их перекрестке: — Завтра в три за тобой? — Давай, на этом месте, — прижимая рюкзак с папочками к сердцу, Питер на секунду задерживается, прежде чем захлопнуть дверь и побежать по жизни дальше, и стоит, согнувшись, и смотрит на него так внимательно, будто… смотрит, и не отворачивает же его, не отворачивается... — Спасибо, Уэйд! Он морщится в ответ, типа, не стоит благодарности и показывает, что закрой, мол, дверь. Это искреннее наивное спасибо проворачивается, как нож в паху. Ладно, похер. Он ведь сделал это просто так. Ему ничего не надо от пацана. Ничего, ничего, ничего. Он смотрит, как Питер скрывается за углом, и резко трогается.