A Silver Lining

— О-о, так ты Питер? — подскакивает к нему девочка. — Ты правда можешь летать на паутине? А ходить по потолку, как mosca? Покажешь вечером?.. А автобус было тяжело поймать? А helicóptero ты утянешь? Папка мне показывал видео, там Кэп держал helicóptero, ты тоже так можешь?.. 136 подписчиков на дохлом канале и единственная восторженная поклонница в реальной жизни, вчера из детского сада. (Если не считать за поклонника мудака-Томпсона). Определенно, это слава. Питер кивает: — Ну, не совсем летать, но могу. Я тебя обязательно покатаю, только не сегодня, потом, если Уэйд разрешит... Уэйд уже плюхнулся на скамейку и жует огромный стейкбургер: — Элли, потолки, полеты — это все фигня! У этого парня максимальные баллы по всем тестам!.. Ага, учитывая сколько он прогуливает… — Ну, не по всем, — отнекивается польщенный Питер. — Я вообще сильно скатился за последний месяц… С тех пор как повелся с тобой. — Вот, бери пример, как надо учиться, а не лениться, как ты!.. — Круто!.. — скачет Элли. — Ты такой умный! Ты же поможешь мне, да, Питер? Пииитер?.. Интонации у нее временами совсем как у Уэйда. Гены, такое дело. Только немного акцент. И некоторые слова она говорит по-испански. Славная девчонка. — Помогу, — он присаживается на край лавочки и берет себе сверток с буррито. Островато и жирно, свинина с фасолью, м-м, он бы слона бы съел, каждый раз после паутины. Ну, не на слона, но Уэйд набрал — много, еще пару огромных ароматных бургеров и что-то в коробочках, бутылочки сока, лимонад… Они едят, Элли рассказывает о школе, что делала, что говорили учителя, что сказал Том, что сказала Пам, с кем она подружилась, а кому она еще покажет, как строить из себя и не разговаривать с ней, и даст ему в рыло, не побоится, потому что нечего так задаваться. Подумаешь. Управившись первым, Уэйд отирает рот тыльной стороной ладони. — Так, малышня, я сейчас отойду позвоню Эмили и пригоню машину. Встретимся во-он там. Давайте. Ага, а вот и секрет той женщины. Бывшая жена. Как все просто. Питер дожевывает, запивает и спрашивает между прочим: — Эмилия — это мама твоя? Красивое имя. Элли запихивает в рот целую горсть картошки, капая на себя соусом. — Нет, Эмилия это коп, un poli. Она большой коп, майор. Такая сильная, у-у, и стреляет. Ее все боятся, кроме меня, — и Шейн, и Джефф. Даже папка боится. Хоть он ей тут сломал, и у нее теперь hueso de acero, железные, вот тут, — она тыкает масляным пальцем куда-то в живот. — А мою маму зовут Кармелита. Но она умерла, когда я маленькая была. Я ее не помню, — добавляет она тихо. — Но Уэйд говорит, она красивая… — О, — говорит Питер. — Да. Наверное, так. Ты очень красивая. В маму. Элли отставляет стаканчик с соком: — Ты, — она смотрит на него исподлобья, и, если по правде, красоты в ней не больше, чем в обычном ребенке: курносая, новые слишком крупные зубы растут неровно, лицо в кетчупе. — Ты, что ли, тоже думаешь, что папка урод?.. Господи, она и правда дерется в школе. Питер это чует не паучьим чутьем, а каким-то нутряным ощущением, по личному опыту, из интонации, из этого колючего взгляда из-под нахмуренных бровей… — Нет! Нет, конечно!.. Нормальный он. Просто… ну, глаза у него синие, а у тебя карие… Значит, ты больше похожа на маму, да?.. Насупленная Элли смотрит на него уже помягче: — Да, это потому, что гены черных глаз сильнее, чем гены синих, понял, да?.. Питер кивает. Вроде понял, да… — Мы потом поедем к mi abuelita a Chihuahua и возьмем у нее мамины фотографии. Abuelita. Тетушка, вроде? Или бабушка… Питер снова кивает: — Да, это хорошо, у меня дома тоже альбом… Я иногда смотрю на родителей. — Большой альбом? — уточняет Элли. — Ну, такой… — Питер разводит ладони. — У нас тоже будет большой. Еще больше. Вот такой, — она показывает руками. — Мы уже купили, он очень красивый, тут сверху такое un corazoncito rojo и внутри тоже у каждой фотографии, а я уже положила туда себя в том красном платье, и Уэйда, и еще фото папы Джо, а Джеффа не положу, он дурак и дерется. Может быть, Эмилию возьму, мы когда на каруселях фоткались в будке, у меня там ушки, как у кошки, и усы… И Исабеллу напечатаем. Вот она. Клевая chica. — Элли показывает ему какую-то темненькую фотку на обляпанном экране красного телефончика. — Она к папе Джо готовить приходит, и мы с ней играем, когда папа Джо спал после обеда. Еще Хуанита приходила, большая такая, толстая, но она не любит играть, а рассказывала про брательника своего, как он в тюрьму залетел… Из пояснений между хлюпаньем соком и вылизыванием баночки с кетчупом Питер понимает, что родня и странные знакомые «папы Джо» тоже сидели и, видимо, все вместе занимались каким-то криминалом. Не очень ясно, как Элли к ним вообще попала, и как очутилась у Уэйда, и причем тут коп, и кто кому кем приходится. Питер не решается уточнить, но часть подробностей все равно настигает его. Пока он шебуршит бумажками, собирая мусор, Элли пытается перелить вишневый сок из бутылки в свой стаканчик… Питер не успевает перехватить. — Ой! Хлипкий стакан падает из детских рук, все разливается, Элли, сморщив лицо, смотрит на лужу на асфальте. — Ничего!.. — утешает ее Питер. — Главное, на себя почти не пролила, юбку вытрем сейчас. Тут еще апельсиновый остался. Любишь апельсиновый? Он выкидывает упавший стаканчик и достает бутылку апельсинового. — Лучше на скамейку поставить и так и наливать, тогда не упадет. А она говорит, рассматривая красную лужу сока: — А из него столько крови вытекло, у-у, прямо очень много, как море, и под кровать потекло, и под шкаф… Питер промокает салфеткой юбку, комкает, снова промокает, отворачивая ее лицом от лужи… — И громко так… И из Уэйда тоже натекло… Но Уэйд их всех убил, кто убил папу Джо, так что нас теперь никто не найдет… Знаешь, он такой сильный, Уэйд. Самый сильный, — она смотрит на него, хмурясь, и, помолчав, добавляет: — Но папка… папа Уэйд говорит, что ты сильнее. Правда, что ли? — Не знаю. Питер смотрит в ее черные глаза и борется с желанием усадить ее на колени и обнять… Он протягивает ей салфетку: — Это для лица, — и забирает из рук пустую липкую бутылку от вишневого сока. Остатки еды, наверное, надо забрать с собой, есть уже не особо хочется. Элли вытирает руки и лицо, оставив половину пятен, и вдруг спрашивает: — А ты точно знаешь, что твои родители умерли, ты видел?.. А то вдруг нет?.. Мы вот видели, как Джо умер, и Уэйд видел, как мама умерла… А меня не видел, как я умерла, и я была живая, а он не знал и поэтому не искал… А вдруг ты тоже не знаешь?.. Питер комкает мусор: — Нет, — говорит он, откашливая внезапную сухость в горле. — Нет, я не видел, мне было пять, они уехали в Швейцарию, ну, в Европу, туда, далеко, и разбились там на самолете. Но я точно знаю, что их… что мамы и папы нет в живых. Это так. — Значит, у тебя тоже все умерли? Он выкидывает мусор в урну. — Все! То есть нет, не все… Элли смотрит на него, раскачиваясь с носка на пятку, будто ждет какого-то признания… Нет, никто же не знает, никто эти папки не видел кроме Уэйда, да? Да и тот по диагонали смотрел и ни словом потом не обмолвился… — А кто у тебя остался? — Тетя моя… Как это будет? Аbuelita? Tia… Тетя Мэй… Элли кивает и разглядывает влажное пятно от сока под ногами. — А Уэйд, — говорит она, ковыряя запыленным сапожком вишневую лужицу, — ты знаешь, да, что он не умирает?.. — Знаю. Но это же секрет, да?.. Элли кивает. — Да. Я никому обычному не говорю. Но у тебя ведь тоже секрет, что тебя паук укусил?.. Тебе можно… А еще, знаешь?.. — Она взглядывает на него из-под растрепанных кудряшек и говорит вполголоса: — Знаешь, у меня тоже есть секрет, я так думаю… Я точно не знаю, но папка, папа Уэйд говорил… Хватит с него секретов. Питер достает ей последнюю влажную салфетку: — Это для рта. А вообще секретами нельзя делиться, только идеями, ты знаешь?.. Потому что если у тебя есть идея и у меня есть идея, и мы расскажем их друг другу, то у нас у каждого будет по две идеи. А если мы расскажем друг другу свои секреты, то секретов не останется ни одного. Элли молча шевелит губами, будто осмысляя эту нехитрую мудрость. Питер переливает апельсиновый сок в цветной бумажный стаканчик и прилаживает крышку и трубочку, допивает из горла остатки. — Ну что, пойдем потихоньку? — Но идей у меня нету, — говорит Элли. — Я же плохо учусь. Хотя сегодня на письме мы с Пам придумали, что если… Они идут по парку на улицу, куда сказал Уэйд, и Питеру так непривычно ощущать в своей руке мягкую липкую ладошку, которую Элли, не задумываясь, доверчиво ему протянула. Уютное гнездышко оказывается подзасранной односпальной квартирой с микробами и засохшими корками пиццы на кухонном столе, а вон в той коробочке из-под лапши, похоже, уже завелась новая жизнь. Питер нюхает застоявшийся воздух и морщится. — Ты мусор в прошлый раз не вынесла! — начинает воспитательный момент Уэйд. — А мы же договаривались… — Нет, это ты не вынес! — Но это твоя обязанность!.. — Но ты же не сказал!... — Ну, хорошо, мы вместе не вынесли. И воняет теперь нам всем. Питер, у нас не всегда такой срач. «Всегда», — шевелит Элли одними губами, пока Уэйд проходит в контаминированное помещение. Уэйд распахивает настежь окно на кухне и, заперев их в комнате, начинает с грохотом изображать уборку. Элли спихивает с дивана ворох одежды, Уэйда и своей, и вытряхивает на расчищенное место содержимое рюкзака. Ее не смущает, что часть фломастеров и раскрошенных ластиков раскатываются по комнате, оказываясь под столом и под диваном, что карандашными опилками обсыпает все вокруг. Она выуживает из кучи помятую тетрадку и розовую ручку с заломанными перышками на конце, достает с полки учебник и ложится животом на грязный ковер делать уроки. — Математика такая сложная! Эти задачи! А ты умеешь? Питер, в общем, уже привык решать за себя и за того мажора, поэтому с энтузиазмом начинает объяснять. Они разбирают пару примеров. — Понятно? Вот эти сможешь сама решить? — Но тут совсем другие цифры!.. — Да, но сам принцип!.. — Питер решает еще три примера. — А вот эти давай ты. Элли выписывает их кривым почерком на клочок бумажки и застывает. Питер снова растолковывает ей несколько раз, так и этак, на яблоках, и на пальцах, и на погрызенных фломастерах. Элли беспомощно смотрит на него и достает ему карандаш из-под дивана. Он ставит в учебнике стрелочки: что вычитать из чего, поняла? А тут умножить. Если не помнишь, вот тут табличка. Попробуй сама?.. У Элли все равно выходит не очень, и Питер рисует ей сверху схемки, а где-то просто подписывает ответы… — А эту главу? — Но это еще сложнее, давай в следующий раз? — Она так плохо объясняет, — шепчет Элли. — Миссис Ковальски. Она орет. Ты в миллион раз понятнее. Не очень-то похоже, чтобы ей что-то стало понятнее, но Питер вновь берется за объяснения. С грехом пополам они надписывают карандашом и другую тему в учебнике. Потом переходят к следующей. Потом еще к одной. Да, малышка, конечно, не самый острый карандашик в коробочке, но, блин, учитывая ее сложную историю… и, возможно, плохую наследственность, — Питер косится в дверь на Уэйда, который нашел в кухне пиво, что ли, и уже откупоривает бутылку… — А вот тут еще в конце тоже примеры?.. Контрольная… Питер надписывает и контрольные. В первый раз что ли. Он пишет решения и объясняет, а Элли, не мигая, смотрит на него круглыми глазами-пуговками и кивает, как китайский болванчик. — Эй, конфета, ну ты совсем-то не борзей! Питер тебе уже весь учебник решил! Что, грамматику тоже за тебя всю сделал? — Уэйд выползает из кухни. — Нет, грамматику я у Сайрила спишу! А чертова математика вся! Ур-ра!.. — Элли начинает скакать прямо по разбросанным ручкам. Подкидывает учебник в воздух, ловит его и снова кидает, сминая странички. — Мне дальше и не надо, ты же меня все равно заберешь из этой школы после Рождества, да? Точно? Точно?! И я уеду в Нью-Йорк, я уеду, а эти дураки все останутся и пусть мне завидуют! Я крутая!.. Мы крутые!.. — Ну, я постараюсь, конфетка. Надеюсь, что да… — Уэйд стряхивает на пол остатки тетрадей и заваливается на диван с пивом и видом человека, выполнившего свой непосильный долг. — Кухня стерильная. Можно пожрать. Чай, кофе, пиво?.. Питер вытаскивает у Элли из-под пяток карандаш с отломанным грифелем, выгребает ручки из-под кресла: — Слушай, ну ты бы хоть убрала все в пенал, а? Если писать больше не будем. Тетрадки сложила в портфель… Элли продолжает прыгать. — Давай, давай, — подает голос Уэйд. — Смотри, уже девять! — Хочешь, вместе уберем, пока не помялось? — предлагает Питер и успевает сложить почти все, пока Элли со скоростью ленивца собирает в пенал с полдюжины ручек. Черт побери. Похоже, тупенький карандашик тут вовсе не она. Сука-Уилсон смотрит на них с дивана и самодовольно улыбается. Хорошо устроился, да, папаша?.. — А билеты? — Элли тянет Уэйда за рукав. — Ты обещал купить билеты, а то вдруг не будет потом? Она приносит Уэйду пыльный в пятнах лаптоп и пристраивается рядом. — А мы поедем в Калифорнию на Рождество! Мы поедем… Как называется парк? — Гумбольдт-Редвудс, что ли… — Слышишь, Питер? Круто, да?.. Редвудс! Ты был в Калифорнии?.. Я была, но только в Сан-Фране, у Хорька. У него кошки и такой парк классный на крыше… Ну, клумба такая… Прямо на крыше, да!.. И туда можно выйти с его балкона… Пока Питер разглаживает тетрадки и укладывает в портфель учебники, Уилсон тыкает свободной рукой по клавишам, неловко как мартышка в фортепиано: — Какой номер, принцесса? — Для принцессы! — Королевский? Вот этот? — Да, точно, вот этот!.. Этот!.. Папочка, ты такой хороший! Ты самый лучший!.. Отставляя пиво, Уилсон лезет за картой и чего-то там оплачивает, чертыхаясь, не с первого раза… Питер убирает пенал, застегивает рюкзак и плюхает его в кресло. Он бы сказал, что думает о таком самом лучшем родительстве… Но, надо отдать папаше должное, он помогает Элли почистить зубы, вымыться, и они пшикают на ночь волосы какой-то водой с тем самым знакомым кокосовым запахом — «для расчесывания». — Держи, — Уэйд выдает ему одну из своих футболок, с Бэтмэном, жутко мятую, но, Питер тайком принюхивается, вроде бы постиранную. — Тебе как ночная рубашка будет. И мы тебя уложим, пожалуй, на отдельную кровать? Отдельная тут розовая с изголовьем в форме короны и поняшками на покрывале… Питер второй раз за день долго-долго стоит под горячим душем, напор хороший для трехэтажки и температура. Столько всего случилось за эти несколько дней, хочется опустить, наконец, плечи, расслабить спину и смыться вместе с теплой водичкой в темноту, в сон… Он ловит себя на том, что почти задремал стоя, выключает воду, вытирается… футболка ему и правда до колен и пахнет чистым бельем и все-таки немного Уэйдом… Из-за дверей голос бормочет — поет что-то? Баюкает? Питер выключает свет и в облипшей влажное тело прохладе бредет в комнату, стоит на пороге. — В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам… Тихо бьется вода о борта решета и такая кругом красота… Уэйд обнимает свою лохматую принцессу, завернутую в одеяло, и шепчет ей песенку. Заметив Питера, кивает ему, не прерываясь. Элли потягивается, не открывая глаз: — А дальше… — А вдали, да, вдали от знакомой земли, — продолжает Уэйд тише, глуше и совсем медленно, — не скажу, на какой широте, — острова зеленеют, где Джамбли живут, синерукие Джамбли над морем живут. И неслись они вдаль в решете… В решете по волнам неслись… — он замолкает, слушая тишину. — Люблю тебя, спи… Питер слышит, обнимая свою подушку, как Уэйд по соседству ворочается, укладываясь поудобнее, и ему отчего-то становится так спокойно, одеяло обнимает так тепло и уютно. Последняя листва шуршит за окном, затихает ворчание труб, и дыхание растворяется, покачиваясь в темноте. Люблю тебя, спи… Мы ненадолго, в августе вернемся… Он просыпается от света ночника и приглушенных голосов и сначала не может понять, где он. — Так, давай-давай, это в стирку, подушки обе сухие… Где твоя пижама вторая?.. — Уэйд лезет в шкаф и замечает, что Питер не спит. — Сорян, у нас тут эксцесс… Сейчас все выключим… На полу горой сдернутая простыня, одеяло, мокрый комочек пижамки, Элли раздетая сидит на краю дивана… — А хер знает, была эта пижама или нет, на вот это! — Уэйд натягивает на Элли что-то в розовых рюшах… — Это платье… — Ну и прекрасно! Платье!.. Мягкое, удобное… Будешь спать как принцесса!.. Она сидит, раскачиваясь, растрепанная и несчастная, как брошенная кукла. — Посиди пока с Питером, горошинка, сейчас перестелю! — Уэйд переносит ее к нему на кровать. — Питер, ничего? Я быстро… Бля, а куда… где простыни тут?.. Нихера не найти в этом доме… Элли хмурится и жмурится, и Питер заматывает ее в свое одеяло, а сам перебирается на край. — Элли, давай ты ляжешь пока?.. Ложись вот тут у стенки, вот так… — Она отворачивается от света и съеживается, он обнимает ее, как маленькую ложечку, и легонько гладит по розовому скользкому атласу. — Все хорошо. Все хорошо, засыпай. Кудряшки щекочут нос. «Расскажи мне сказку», — сквозь сон бормочет она, и не успевает он вспомнить что-то, как Элли уже спит. Питер вылезает из кровати, подоткнув одеялко, и предлагает горе-папаше свою помощь: тот как раз отыскал пару больших полотенец и пристраивает их на один край дивана. — Сейчас-сейчас, перестелю и перенесу ее сюда… видишь, бывает иногда… Чаю надулась… — Да ну, не надо уже, пускай спит там. Тем более, это ее кровать… Мы же тут поместимся?.. — Ну давай… ты тут справа, тут сухо… а я бы себе подстелил, конечно, чего-нибудь… — Мешок для трупов? — невпопад вспоминает он. — Точно! Питер, ты гений!.. Мешок оказывается обычный мусорный, Уэйд кидает на него полотенца и, шурша, ложится на своей половине, накрываясь посередине короткой простынкой со зверятами. Щелкает выключателем. Питеру досталась лучшая, сухая часть дивана и последнее сухое одеяло. — Можно это, ну… Может, поместимся... — шепотом предлагает он. Неудобно забирать единственное. — Под одеялом. Уэйд молчит. — Холодно ведь, — Питер протягивает в его сторону уголок, и отчего-то его пробирает дрожь от мысли, что Уэйд ведь может согласиться, придвинуться к нему... Ближе… — Хочешь поделиться? — Уэйд вдруг смотрит прямо на него. Они так близко сейчас, что у Питера сердце бухается куда-то в желудок… Нет, нет, пожалуйста, только не надо, сам не зная чего испугавшись, мысленно просит он. — Да ладно, оставь себе, — Уэйд отворачивается, рассматривая потолок. — У меня сто два градуса, не замерзну. Питер немного отмирает, хотя сердце по-прежнему несется галопом… — О. Ого. — И помолчав, он спрашивает: — От регенерации клеток, да? — Угу... Так вот почему от его рук всегда так жарко, потому что у Уэйда и есть жар, его лихорадит, и глаза такие, всегда блестят... И пульс — Питеру кажется, что и сейчас он слышит — быстрее нормального, стучит, стучит так громко... И хотя он давно уже не болел ничем простудным, но за компанию почти ощущает: голова идет кругом как во время болезни и тело будто другое, будто не свое... — А это ощущается? Ну, как лихорадка? Как грипп? — Ну, так... — Уэйд, кажется по голосу, ухмыляется. — Как легкая ебанца... На это нечего возразить. — Правда, что ли? Измененное состояние сознания? — А я другого не помню уже. Ну и да, память не очень. И сны бывают. Иногда. Ну, типа галюны. Яркие такие. — Как в Латверии? — Да хер знает, что там было… Утром в Нигерии, ночью в Латверии. Мне же в Африке мозги выбило в очередной раз. Взрывом. Месяца жизни как не бывало… Уэйд вообще-то в трениках и старой футболке. Может, и правда не замерзнет без одеяла. — А у меня сто градусов, — заполняет паузу Питер. — Но не везде, а вот плечи, подмышки, как раз где паутинные железы, наверное. Я точно не знаю, конечно, где они, но тут припухлости и болит иногда, если часто паутиню. — Он вытягивает перед собой руку, и широченный рукав футболки задирается. — Когда только появилось в прошлом году, я думал, что, ну, что у меня лимфома какая-то начинается или что-то такое... Мне сначала, ну, плохо было и даже диагностировали этот, синдром хронической усталости... А потом опухоли эти пошли… — О, знакомая срань, — негромко вздыхает Уэйд. — Страшно было?.. — Ну, так… Не особо весело, если честно, — не совсем врет, но все-таки уходит от прямого ответа Питер. Он крутит рукой так и сяк, показывая как паутинные протоки идут под кожей к устьицам на запястье. Увы, слишком заметно. Интересно, Уэйду сейчас видно или уже слишком темно для него? Уэйд вытягивает свою руку и точно так же растопыривает пальцы, тоже поворачивает ее, как будто примеряя на себя расположение желез и протоков. Значит, видно. Темнота немного скрадывает шрамы, хотя Питер видит их так же четко, рассыпанные по иначе бы идеальному телу. Накачанному. По контрасту с его дрыщавой рукой так и вообще... Ну а кожа, ну, что кожа... — Жалеешь, наверное? — спрашивает вдруг Уэйд. Питер смущается от такого, с чего бы ему Уэйда жалеть, ну, то есть, хреново, конечно, что у него эти шрамы и болят, но если вопрос задан с подковыркой что, может, неприятно ли ему, то ему, ну, — нет, ему просто нормально, он вроде как уже присмотрелся и может замечать только хорошее, без прочего... — Да вроде нормально, — обтекаемо отвечает он. — Что, прям ни разу с того дня, как превратился, не пожалел? А. О. Так это про Питера был вопрос. Ну, тогда... Тот стыдный самый первый его вечер на Крайслер-билдинг, минутка слабости — останется между ним и орлами. — Да пауком-то быть круто, не вопрос… Просто эта регистрация… Ошейники эти носить, я там у Хэнка видел… Или постоянно боишься спалиться... Вот, вот тут, видишь? — Питер поворачивает руку, показывая особо заметный проток на предплечье, который как набухшая вена, но понятно, что не вена. — Заметно же, да?.. — Ну, так… не очень. На мне заметнее. — Но ты… ты же выглядишь просто как военный, после ранения. Ожоги там… Не видно же, что мутант — Ага. Пожарник, блядь. Хотя, может, и правда… Не Синяк — и на том спасибо. Питер с грустью вспоминает Хэнка и как он до сих пор не может на него нормально смотреть. Да, вот это точно не повезло, и не скроешь. Хотя ведь другие дети… — А ведь многие из них могли бы жить в обществе, да?.. и вряд ли бы кто-то что-то заметил?.. — Жить в обществе?.. — Уэйд удивлен так, будто Питер ему заявил, что земля плоская. — А, ну ты же… про тебя же так никто и не знает, кроме Старка, да?.. Питер мотает головой. Нед не в счет. — Ну Железная жопа знал уже, кто ты, это не считается… А обычные люди — они… понимаешь, Питер… Когда они понимают, что ты мутант… — То что?.. Сдают?.. — Да хрен меня кто сдаст!.. Нет, я про то… Про этот момент, как они видят… Знаешь, вот когда в фильме ужасов появляется… главный монстр… И вот лица у нормальных героев становятся… вот это выражение крупным планом… О, Уэйд, значит, не про косые взгляды мимо его изувеченного лица… А прям про ужас… Как у этой бедной медсестры сегодня, то есть, уже вчера… Питер пытается представить, как лица окружающих искажаются страхом, когда они видят — что? Как измочаленный полутруп вдруг поднимается, весь в кровище… — Уэйд… Но они ведь видят твои… способности… ну, регенерацию — когда уже перестрелка, кровища, смерть… Ну, это естественно, что они боятся в тот момент!.. Ты знаешь, — Питер не может удержаться от совета, — ты бы если меньше ввязывался в такие дела… — Не-е, мальчик мой… Покажи прохожему с улицы Адель или Элайджу — и будет все точно то же. Келли помнишь? Ну, та, вторая девочка, со шрамом?.. Знаешь, откуда у нее шрам? И не один, на теле еще… Я хотел Хэнку сыворотку предложить, ну, с моей крови, подумал, может бы свести их… Но она ему сразу сказала, что нихера не выйдет, и даже пробовать не стали… Так вот, эти шрамы… Это же ее у них в общине так, ее собственный отец… железом… Хер знает, видела она это в своем будущем или нет… — Это ужасно… Это ужасно, что так… — Вот так вот оно… — Уэйд замолкает. — Может, лет через сто… К неграм же и геям всяким привыкли… Бабы вообще два века как люди почти везде… Питер только хмыкает в ответ. — Что?.. — Да тоже, знаешь, относятся… по-всякому… Не очень-то все привыкли… Уж не говоря про твои поганые шуточки… — Да у тебя, наверное, школа говно!.. Элитарии там эти херовы… — Как всегда самонадеянно, предполагает Уэйд. — А нас так даже и в армии не гнобили, а это когда еще было… Правда, я стрелял лучше всех и в рыло мог дать… ну и Лиен своих обидчиков умел или со свету сжить, или под трибунал… Н-даа… О. Ого!.. Уэйд, значит, в армии… Не только, значит, с женщинами… То есть вот он, ну… реально играет за обе команды, типа, как говорят?.. Не укладывается в голове даже… Что он мог с парнем… И ведь выглядел тогда он тоже совсем по-другому… двадцатилетний такой, без шрамов… тоже с молодым парнем… Оба, наверное, высокие и такие… Питеру вдруг становится невыносимо, мучительно жарко под одеялом, хоть скидывай, только теперь палевно… — … понял, Питер?.. — М-м, что?.. — Девиантов с автоматами общество терпит охотнее, чем девиантов без автоматов!.. Так что для повышения уровня толерантности в мире… Ах, опять его любимая пластинка, ага. — Я не хочу с автоматами… — Тогда с кулаками!.. Питер фыркает в подушку. — Что?.. Кто обидит — сразу в рыло. И в школе так. Вот увидишь, быстро желающих цепляться поубавится… — А не боишься, что тебе же первому и прилетит… — Ну!.. Э-э, в смысле, прилетит? От тебя, что ли? А мне-то за что?.. — Так… — Питер вдруг улыбается в подушку. — Для повышения уровня толерантности… Чтоб меньше стебался!.. Спокойной ночи?.. — Да я разве?.. Ты что, обижаешься, что ли?.. На просто шутки?.. Да ну тебя нафиг, зануда!.. Ночи… — На, — Питер тянет Уэйду кусок своего одеяла, в принципе, если повернуться к нему спиной, то и ничего так, типа, каждый в своем углу. — Только не перетягивай… Питер слышит как Уэйд чего-то там скрипит, ложится ближе, под край одеяла, тяжелый, аж пружины проминаются, и тоже отворачивается. — Постараюсь… Спине горячо от его спины, даже сквозь футболку, но он как бы спрятан и отделен, укрытый в своем уголке темнотой. Никто его не видит, не слышит, не знает, какие мысли и желания бродят иногда внутри. Уэйд, наверное, тоже не знает. Просто дразнится иногда не со зла. Ну и ладно тогда… Уэйд какое-то время ворочается, а потом замирает, так что в темноте слышно только их дыхание — короткое, как водная рябь, у Элли, и долгое, спокойное у Уэйда… Дыхание в тишине как волны… В отяжелевшей голове бродят тени, какие-то смутные мысли, тени мыслей, забытые воспоминания... И проникла вода в решето, в решето, и когда обнаружилась течь… Как голос поднимался и опускался мерно, обещал, убаюкивал, качал на руках в такт широким шагам, склонялся подоткнуть одинокое одеяло, большие ладони по обе стороны на кровати, внутри замирает, наклоняется поцеловать и прошептать что-то... Так близко и рядом и никогда не уйдет… А если уйдет, то вернется… И сердце, как дырявое решето, переполняется нежностью и тонет в волнах... «А в глазах каждый день океан бескрайний — меня зовеооот — за горизооонт!» Волна под ним движется, поднимается, опускается, ворочается… Питер выпадает из большой — реки? руки? — спросонья садится и крутит головой… Уэйд, окончательно стянув с него одеяло и отвернувшись, продолжает спать дальше. На питеровой подушке отпечаток мощного локтя, таак, что-то не очень им хватило места под одним одеялом… «Вот бы парус поднять, в путь отправиться дальний…» Элли начинает копошиться в своей кровати, отключает мобильный, садится и смотрит на них, раскачиваясь, потом шлепает босиком к дивану. — Па-ап!.. — Встаю, щас... Ползите пока в ванную… на кухню… — Па-а, а давай Питер меня сегодня отведет? — А Питер хочет?.. — бормочет Уэйд лицом в подушку. — Конечно, хочет!.. — Да я могу, я — без проблем!.. Уэйд, ты спи. А адрес?.. — Я покажу, — говорит Элли. И тянет его за руку. — Пойдем, мы с утра едим панкейки из микроволновки, я покажу… Питер благодарит мироздание, что у него хотя бы сегодня нет утреннего стояка и ползет за джинсами в ванную, потом на кухню. Панкейки сверху вышли горячие, а внутри ледяные, кофе растворимый, Элли что-то быстро клюет, как птичка, потом прокрадывается в комнату за одеждой и уже ждет его в дверях с двумя рюкзаками, своим и его, боится опоздать. — А Уэйд?.. Дверь в комнату прикрыта. — Пускай поспит, он устал, — шепчет Элли. Маленькая, а такая заботливая. Питер треплет ее по волосам, жалко, что он не умеет делать девочкам хвостики… А Уэйд вот наловчился как-то… — Ты такая хорошая дочка, — говорит он. — Пойдем, пойдем быстрее, — торопит его Элли, пока он шнурует кроссовки. — Не разбуди его, дверью не хлопай! На улице она чуть ли не летит вперед, пока они не оказываются за углом. — Давай на автобусе, так быстрее. Только я не помню номеров, нам надо через мост, вон туда!.. — Элли машет в сторону реки. — А остановка там. А ты раньше был в Вашингтоне? — Да, в сентябре со школой. Капитолий, Монумент Вашингтона, музеи там разные… А Вы не подскажете, через мост на каком автобусе можно переехать?.. — обращается он к женщине на остановке. — А мы были в шпионском музее! И еще были, ну, как кладбище, но не кладбище, где кольцо такое большое, знаешь, с именами?.. — Мемориал жертвам Одиннадцатого Июня?.. У меня там дедушка... — Одиннадцатое Июня?.. Да, когда стадион упал!.. И папа сказал, что Магнето это сделал потому, что мутанты… — Элли, наш автобус!.. Тсс!.. Они садятся и Элли отвлекается на упаковку мармелада из кармана, потом смотрит в окно на широкую гладь Потомака, на прибрежное огромное чертово колесо, на улицы и съезды и, слава богу, молчит на тему мутантов… Блин, Уилсон, Уилсон… Нельзя оправдывать террористов, нельзя простить тех, кто убил сотни невинных людей, какими бы благими целями они ни прикрывались. Чему ты учишь ребенка?.. Элли тянет его за рукав: — Тут надо выйти!.. — Точно? А какой адрес школы? В дневнике записан?.. — Пошли, я так покажу. Попетляв по улицам, они выходят к воротам парка развлечений. — Через двадцать минут, — говорит Элли, глядя на свои часики с розовой Китти. — Ща откроют и пойдем покатаемся. А там есть пирожные за углом, но они долго закрыты. Питер не знает, плакать ему или смеяться. — А школа твоя? — А школа там осталась, возле дома. Теперь уже лучше не идти… Два урока пройдет, пока доедем. — А папа? — Ну, он долго же спит. И мы вернемся как со школы. Он даже не заметит. Отличный план. Ну твою мать, ну как так-то?.. И что теперь делать? Ладно бы еще это был свой ребенок… — Элли, ну так же нельзя! Ну зачем врать-то?!.. — А если не врать, то не разрешат. О прогулах Питер ей не выговаривает, внезапно вспомнив, что и сам в некотором роде прогульщик… Но не с первого же класса!.. — Да у меня даже кэша с собой нет на эти карусели! А по карте нельзя, вдруг Мэй запалит в приложении локацию… Элли роется в рюкзачке, вынимает толстый рулон купюр, достает ему две сотенных, остальное перевязывает розовой резинкой и прячет обратно: — Держи. Заплатишь за нас. Вход пять, карусели пять, сладкая вата три, шарики сто за все сразу. Гальюн бесплатный. Сосиски вкусные за восемь. И лимонад большой за два. Можно в дырку пролезть без денег, но она с другой стороны у собачьей площадки, — Элли смеряет его взглядом. — Но ты тоже пролезешь, наверное. Или перепрыгнешь. Ты высоко прыгаешь?.. — Ну нет уж, давай дождемся, когда откроется!.. Через полдюжины каруселей, две сосиски, батут, лимонад и гальюн — Питера настигает звонок. Уилсон ревет сиреной: — Да епта, ничего нельзя доверить! Это так сложно что ли?.. Что ты как маленький!.. Мне из-за вас уже с утра начинают мозги ебать, и завуч, и все... Бля, Питер, ну, спасибо... Вы в Нэйшнл Харбор? Или в Харбор Спрей? Ты точно не перепутал?.. За мостом. Ладно, сейчас буду... Ждите. К нему подходит Элли с шариком-собачкой. — Ну, чего? Сильно орет? — деловито осведомляется она. — Орет. Питер, конечно, ко многому с Уэйдом попривык, что из него говно временами лезет, но все равно так противно от этой необоснованной вспышки, а Элли хоть бы хны, как об стенку горох, принцессе горошинке. Крепкая у них, Уилсонов, нервная система. Сейчас поскачет дальше развлекаться как ни в чем не бывало. Вон киоск с горячей кукурузой начали разворачивать, она ее так ждала… — Да, Питер, ты не бойся, — Элли внезапно берет его за руку. — Папка часто ругается, но на самом деле он все сделает, как мы хочем. Он добрый на самом деле. Пойдем на ту большую карусель, я там всегда катаюсь. Там круто. Пойдем вместе, пять долларов всего! О, господи, ты хотел сбежать от взрослых проблем, да, Паркер? Вот, пожалуйста. Прыгай по парку, смотри в голубое небо, обжирайся мороженым. Пока не приедет злой Уэйд, как закон жизни, и не навставляет по первое число… Или он немного отойдет, пока добирается, и тоже будет скакать вместе с ними? Добрый папка… Кто ее знает, может, и правда Элли начинает потихоньку к Уэйду привязываться… Ведь не такой уж он и мудак… Ведь временами он такой, такой… Питер улыбается, запрокидывая голову, пока карусель несется, рассекая воздух, быстрее и быстрее, набирая обороты. Так хорошо и солнечно, индейская осень, последнее тепло уходящего года. Элли раскидывает руки в стороны, выпускает свой шарик в небо, ловит пустыми ладонями ветер и смеется… — А-ооо-а-а, крута-а! У меня даже голова закружилась! А у тебя не кружится, когда ты прыгаешь? А это так же круто, как на карусели? Это круче? Ты покатаешь меня?.. — Обязательно. — А может, сейчас?.. — Элли озирается по сторонам. — Тут все низкое, но можно на мост? Или на колесо?.. Ну да, сейчас, полезут они среди бела дня… — У меня маски нет, — врет Питер. — И у тебя маски нет. И тебе шлем нужен, я без шлема не возьму. И мы ждем твоего папку, который будет орать… И если он увидит нас там на паутине, — Питер показывает на чертово колесо, — то будет орать в три раза громче… — Ну, тогда потом. Дай мне свой номер, — требует Элли. Ну и девочки пошли. Не успеешь им что-то пообещать, уже берут в оборот. Черт, и хоть бы кто из ровесников хоть раз телефон спросил… Он медленно диктует номер, и Элли, сопя, копается в своем замызганном телефончике, потом звонит ему просто на симку, потом отправляет пухлого зайца в Ватсапп. — Подожди, там же специальное приложение есть, от Уиззла. Безопасное. Уэйд ведь скрывает Элли от всех? С его-то паранойей. — Мне оно не нравится, — шепотом говорит ему Элли. — Оно дурацкое, там все всегда пропадает. Все картинки и видео, какие пошлешь. А я Ватсапп спрятала далеко в папку, Уэйд не найдет. Мне Памела туда присылает. И Кевин. И ты пиши. Только папе не говори. Там без звука. Вообще-то, наверное, надо рассказать. Со скольки лет человек имеет право начинать врать родителям и опекунам? По меньшей мере с четырнадцати… При всем своем понимании и сочувствии Питер не может… — Эй, эй, подожди, как ты меня записала? — Ипси! Випси! Ипси-випси паучок! — декламирует Элли, подпрыгивая. — Снова лезет на сучок!.. И вдруг его внимание привлекает… На розовом рюкзачке болтается блестящий красно-сине-желтый брелок, как неровный обрывок карты, с большой буквой V, украшенной стразом. Питер смотрит на него, пока Элли танцует вокруг скамейки. Внутри начинает вибрировать будто паучье чутье, только не на движение, а на что-то ужасное, окончательное. — Эй, кнопка! А ты знаешь, что значит V? — Конечно! — Элли скачет вокруг на одной ножке. — Ви — значит Венесуэла! Это страна такая, понял? — уже серьезно поясняет она, глядя на него круглыми умными глазами. — А это ее карта!.. Понял. Столица в Каракасе. Президента Родриго Вигаса убили 25 октября около пяти вечера по восточному времени. Снайпера не нашли. Перед глазами встает видение раскуроченного броневика из репортажа… И как Уэйд отпихивал ногами «старые трубы» у себя в подвале, которые вовсе не похожи были трубы… Питер зажмуривается, и от солнца под веками пляшет кровавое марево. — Это же тебе… папа привез. Три недели назад, — через силу выговаривает он. — Ну вообще-то папка сначала привез мне куклу, но потом он увидел девочку, у которой вообще нет ни мамы, ни папы, никого. И отдал ей. Мне не жалко. Ну, жалко чуть-чуть. Но пусть она играет. У нее очень жизнь плохая была и денег нет, а мы богатые. Так что мне достался один брелок. Но папка мне еще потом привезет куклу или чего-нибудь. Он много ездит туда-сюда. В разные страны. И скоро еще поедет, забыла куда… там такие птички продаются, свистки, он мне привезет… Ты помнишь, Питер, где это?.. Птички-свистки?.. Пиитер?.. Питер качает головой, зажмурившись. Черт побери, черт, черт, все совпадает. Это он. Точно он. С этим поясом даже по времени подходит. Ночью застрелил, утром пошел с тобой гулять… А ты просто наивный идиот, что пытаешься обелять его до последнего. Вот откуда все эти оговорки и прочее, и ЦРУ, и бандиты — он просто в международном розыске — за убийства. И никакая там не армия, не вигилантизм… Не то что его будто вынудили люди или обстоятельства… Ну, кто, какие обстоятельства могут вынудить людей переться в чужую страну, через океан, и там… убивать за деньги… Обыкновенный киллер... неважно — для государства или для себя… — Эй, а ты чего так… Тебе ее жалко, да, ту девочку?.. Не плачь, у нее все будет хорошо! Папа сказал, ее в семью возьмут. Питер? Не плачь… Элли вдруг обнимает его двумя руками, кудряшки щекочут шею. Он послушно утирает рукой нос и щеки, стискивает зубы и снова закрывает глаза. Тяжело дышать. — Питер, пойдем мороженое купим?.. Я всегда мороженое ем, когда мне грустно. Ты какое хочешь, шоколадное или клубничное? Или Колу? Чего ты хочешь?.. Питер хочет, чтобы мясорубка, проворачивающая его внутренности, хоть на секунду перестала. Элли приносит ему стаканчик шоколадного мороженого, и они молча сосредоточенно едят. — Хочешь, подарю тебе? — она отцепляет с рюкзака злосчастный брелочек. — Давай… Элли замечает его первая и срывается навстречу. — Привет, коза! — Уэйд обнимает ее за плечи и тормошит. — Ну и зачем ты снова Питера надурила, а? Вон он теперь сидит, как будто ему в карман насрали. Своих нельзя обманывать, поняла? Даже если они тебе верят… особенно если верят… — Я поняла. Я не буду больше… Я не врушка, правда!.. Но, пап, это не я… это он из-за другой девочки расстроился… Питер вскидывает голову, смотрит секунду в ясные синие глаза — и отворачивается, не в силах этого перенести. — Какой еще другой девочки? — лживо недоумевает Уэйд. — У нас тут только одна непослушная бедовая девочка… — Ну той, с куклой, помнишь, из Венесуэлы… Питер поднимается со скамейки. Так, надо сейчас извиниться и попрощаться, что ему срочно пора домой… Вот только — Уэйд теперь знает, что он знает? — Ах, той девочки… Ну, главное, что не из-за тебя, — Уэйд вдруг показывает в сторону чертова колеса. — А там-то вы прокатились? Нет? Давай сгоняй, купи нам три билета!.. — Мне домой пора, — Питер пытается обойти Уэйда стороной, но тот хватает его за руку и сжимает больно как раз у протоков. — Да ну, пять минут… На город посмотришь и поедешь потом. Пойдем?.. — Отпусти, не трогай!.. — Питер вырывает руку и косится на него. Он знает, что Питер знает, и в красном мятом лице проступает что-то, решимость. Значит, точно он. Это он. — Вот, три! — Подскакивает Элли, сжимая в кулачке цветные билетики. — Супер! В одной кабинке или в разных? Кто-то в прошлый раз заливал, что не боится, а? — А я и не боюсь! Я могу одна, правда! Вот увидите!.. Питер, мне вообще ни капельки не страшно наверху, и на горках было не страшно!.. А кричала я просто, потому что весело… Я не трусиха, ты можешь правда взять меня покататься на паутине!.. Элли запрыгивает в отдельную кабинку, закрывается и показывает им язык через стекло. Уэйд пропускает одну кабинку и распахивает перед Питером дверцу следующей: — Ты тоже не боишься? Питер молча заходит и пытается захлопнуть дверь, но Уэйд подставляет ботинок и забирается следом. Закрывает замок, картинно садится напротив, откидывается, вытягивает ноги и смотрит на него в упор. Питер отворачивается. Ему становится тесно и совсем не по себе. Они медленно начинают подниматься. Уэйд машет Элли куда-то Питеру за спину и фальшиво улыбается, глядя на нее, затем на него. Глаза холодные. Снайпер. Киллер. Убийца. И лжец. — Ну, чего ты, Питер?.. Мечется взглядом по сторонам. Кабинка маленькая. Неуютно. Плохо. И так давит, что, кажется сейчас выбьет стекла наружу. В кармане в ладонь врезаются острые края брелка. Вытаскивает. — Элли подарила. Это же твой? Ты?.. Питер секунду глядит в его хмурое лицо, потом не выдерживает и упирается взглядом в свои стоптанные кроссовки, хотя знает, что Уэйд продолжает на него смотреть — рассматривать, оценивать. — Ну, а если и мой?.. Ну, дела эти старые, забей, ладно?.. Прошло-проехало… — Уэйд, это никакая ведь не перестрелка уже!.. Не самооборона!.. А просто… — Пфф, Питер, просто, не просто… Слушай, ну что ты лезешь-то прям в это все? Он такой же говнюк, как мафия, если не хуже. Военная диктатура, расстрелы. Ты о нем читал вообще?.. Что там у них творилось последние годы… — Да причем тут это все?.. Не в нем же дело, а в тебе, в тебе, Уэйд!.. Не в этих, сколько там ты их положил, заслуживали они этого или не заслуживали, неважно, — а в том, что эти убийства делают с тобой самим!.. Похер даже, что они убийцы, да хоть кто, наплевать! Но просто ведь совершенно не возможно, чтобы убийца был — ты!.. Не хочу так, не могу, нет! Нет! Чтобы они… и чтобы ты… Не должно так быть!.. — Ну, как причем?.. — Уэйд лыбится широко. Он не понимает! он ни черта не понимает! — Чпокнул диктатора — спас страну!.. Хорошее дело!.. Хорошее дело!.. Они, может, тоже думали, что хорошее дело, на службе у страны… Уэйд вдруг поднимается, и Питер бы отшатнулся, будь в кабинке больше места. Кладет мимоходом руку на плечо и тут же убирает, видя, как Питер дергается. — Вон, смотри вид какой красивый с высоты! — показывает на город вдали. — Мемориал даже видно. — И машет Элли. Маячит прямо вплотную перед Питером, так бы и врезал, приходится отвернуться, и отодвинуться, чтобы не сидеть носом ему в живот, не дышать этим запахом одежды, и одеял, и дома, и тепла. У убийц не бывает дома. Сегодня они с тобой , а завтра срываются куда-то за тридевять земель, чтобы там что-то там раскрывать, убивать, следить, выкрасть эту склянку с чертовой ДНК, и им совсем наплевать на тех, кто остался!.. Его захлестывает снова темной и злой волной, и он лишь силой, на паутинке воли, удерживает себя тут, в этом голубом полуденном мире. За окном видно широкую блестящую реку, и солнце золотит ободок кольца — символичный стадион, который упал давно, тогда, в день, когда Питер еще не родился. И унес сразу тысячу сто пятьдесят шесть жизней. И, может быть, потом еще те две… и еще одну… Замкнутые круги потерь, потерь, смертей, зачем это?.. А Уэйд считает, что так и надо. Что есть те, кому дозволено, и они могут кого угодно и как угодно… Что это профессия такая!.. И сам тоже направо и налево… — Ты же говорил, что хочешь завязать… А это!.. Это… — Ну, Пит… Ну, подвернулось!.. Джеки вдруг предложил, ему предложили… И пояс этот, ну как назло, ну не впустую же было прыгать, попробовать, а тут сразу оба дела, обделать… ловко так. Ну и завязалось, само как-то! Я, правда, завяжу… Помаши Элли, — вдруг просит он. — Вон она чуть из штанов не выскакивает. Питер поворачивается, и правда: Элли прижалась к стеклу носом и машет ему. Он вымучивает улыбку пошире и поднимает руку в ответ. Господи, ненавижу его, ненавижу, ненавижу!.. Строит из себя — нормального. И Элли, Элли-то ему тоже верит, папкой его зовет, привыкает к этому мудаку понемногу… И Питер уже почти поверил!.. И казался ведь почти нормальным — и такое… — А она вот тебе верит… Что ты нормальный, хороший… В школе из-за тебя подралась… — Питер не смотрит на него, просто не может. Глядит вниз на дрожащие блики на воде, на круги. Выпрыгнуть бы с этой высоты и прочь отсюда, чтобы никогда его больше не видеть. Мало, что ли, у него в жизни было такого дерьма — еще и тут впутываться… — Ну, конечно, а так я вам всем недостаточно хороший, да?.. Как за вами дерьмо разгребать как с этой твоей мафией или чем — так это ладно, Уилсон сделает, Уилсон заплатит, а как, блядь, подвернулось баблишка поднять — так Уилсон мудак… А деньги на вас мне, знаешь, сами с неба не сыплются!.. — А ей не деньги от тебя нужны!.. — Питер пялится на свои руки. — Не все покупается и продается… Старки и Озборны, может, и думают по-другому, но на самом деле это не так. А важное это… Важно, когда ты не живешь по чужим углам, от няни до садика, когда ты знаешь, где проснешься и что с тобой будет завтра, и кто с тобой будет завтра, а не то, что к вам ворвутся с автоматами, и лужи крови этой по углам… — рукав задирается, и видно паутинные устьица, и вдруг хочется расцарапать их до крови, и он прищипывает кожу на руке, чтобы стало больнее, чтобы перебить то, что внутри, а не получается, и он шипит со злостью: — Дерьмо вот это все!.. — Питер, слушай, — Уэйд пытается взять его за руку, — послушай, ну, тогда уж получилось как получилось, но в следующий раз… — Отпусти, — шепчет он. — Не надо мне больше никакого следующего раза… Знать не хочу вас всех!.. В тишине раздается щелчок автоматического замка, и, не дожидаясь, пока кабинка подойдет к земле, Питер открывает дверь и бросается прочь.