Дети младшего бога

Лесной домик семейства Ламберта хоть и был построен в лесу, но совсем оторваться от цивилизации в штате Калифорния сложновато. Лес был ухожен, тщательно оберегаем, все-таки, сразу за этой полосой начинался Национальный Парк — заповедник, поэтому буреломов и диких гризли здесь не водилось. Зато в изобилии было разных кустарников, некоторые даже цвели, что даже для мягкого здешнего климата было роскошью, было много тропинок, протоптанных среди деревьев, а уж про то, что за домом регулярно следил сторож в отсутствие хозяев, и говорить не приходилось. Дом был загородной не резиденцией, но вполне уютным загородным шале, только скромнее своих альпийских собратьев. Томми и Адам провели остаток ночи в объятиях друг друга и заснули точно так же: сплетясь руками и ногами и полностью вымотанные своими чувствами. Утро разбудило Томми солнечным лучом, который тихонько пролез сквозь окно спальни и пощекотал его за ухом. Томми потянулся, перевернулся на бок, открывая глаза и обнаружил, что Адам уже спустился вниз, на кухню, откуда доносились восхитительные запах свежесваренного кофе и постукивания тарелок, расставляемых на деревянном длинном столе. — Я голоден, как стая волков! — Томми вошел в небольшую кухню, прыгая одной ногой в штанине и натягивая вторую. — Кофе? Ты мой бог, Адам Ламберт! Адам обернулся при его столь эмоциональном появлении и улыбнулся в ответ. — Разрешаю тебе так ко мне обращаться и даже приносить мне жертвы! Томми уселся за стол и пододвинул к себе чашку с кофе и выбрал на блюде круассан поподжаристей. Адам сел напротив него, скрестив ноги в лодыжках. — Странно, — он вертел в руках свой айфон. — Мне Ким звонила несколько раз за ночь. Я отключил звук, сейчас стал ей перезванивать, но только автоответчик включается. — Думаешь, могло что-нибудь произойти? — Томми взглянул на Адама из-под челки. — Она бы тогда и тебе оставила сообщение, или написала бы что-то? — Да, я только на это и надеюсь, вероятно, ничего такого срочного не стряслось, иначе она бы точно до меня достучалась. Допивай кофе и пошли гулять! Солнце стояло в зените, но декабрьская прохлада уже ощущалась и здесь, заставив парней одеться в куртки и толстовки. Они медленно двинулись по дорожке, ведущей в глубину леса. — Люблю запах хвои, — негромко произнес Томми. — Он всегда такой настоящий, терпкий, как настоянное вино. — Это уж точно, — поддакнул Адам. — Не то, что все эти освежители для туалетов! — Ну тебя! — рассмеялся Рэтлифф. — Вечно ты со своими прозаическими замечаниями! — Это же чистая правда, — пожал плечами Ламберт. — По статистике наибольшей популярностью среди покупателей и домохозяек пользуются как раз ароматы леса и хвои! Помолчав, Адам продолжил: — Тебе, вероятно, не привыкать к разным химическим запахам, ты же все время с краской, вот и свежий воздух тебе уже непривычен. Томми сдул упавшую на щеку прядь светлых волос. — Я давно уже не занимаюсь граффити. А обычные картины… У меня как-то была выставка, ну не персональная, разумеется, а вместе с другими художниками, и я даже получил неплохие отзывы критиков и искусствоведов. — И тоже бросил? — спросил Ламберт. — Живопись у меня … Она вызывает у меня не самые радужные воспоминания. И мой психоаналитик рекомендовал временно от нее отказаться и не рисовать. — Разве так можно? — усомнился Адам. — Говорят же, напротив, нужно продолжать, чтобы сгладить плохие воспоминания и заменить их хорошими. — Мой сказал, что необходимо найти такой вид живописи, который был бы для меня новым, ни разу неиспытанным. В этом случае, может быть, я смогу вернуться и к обычным своим работам. — Неиспытанный? Какой это, например? Томми лукаво посмотрел на Адама. — Например, боди-арт. — Да ладно! — не поверил снова Ламберт. — Это же не живопись! — Здрасьте! — Томми прищурил один глаз. — Как не живопись? Краски есть, композиция, сколько угодно, и моделей можно выбирать, ни в чем себе не отказывая! — Я тебе повыбираю, — теряя жизнерадостность, пробормотал Адам. — У тебя и так очень странные отношения с этим твоим толстосумом… Они повернули обратно к дому. Томми помолчал, теребя завязки капюшона толстовки, выпущенного поверх кожаной куртки. — Стюарт многое для меня сделал, — наконец отозвался он. — И потом, наши отношения длятся уже очень долго, и они никогда не строились на сексе. Или только на сексе. Это всегда было нечто большее. — Ты любишь его? — напрямик спросил Адам. — Он заменил мне семью, которую я потерял, — просто ответил Томми. — Я никогда не выжил бы без него. Особняк Ламбертов к полудню уже сверкал наведенной чистотой. Прислуга незаметно вытирала пыль, садовник подрезал розовые кусты, личный водитель начищал до блеска дверцу кадиллака. — Что ты сразу начинаешь паниковать? — Барт Ламберт закалывал перед зеркалом бриллиантовую булавку на галстуке. — Подумаешь, Ким поехала на эту турбазу, как она там называется, поехала не с Адамом! Мать Адама сидела на кровати в их супружеской спальни, расчесывая волосы серебряной щеткой. — Но это же странно, согласись! — она раздраженно взмахнула щеткой, сердясь одновременно и на мужа, и на запутавшуюся прядь волос. — Они должны были ехать вместе, отмечать начало каникул… А тут она с каким-то хлыщом в машине, целуется! Я вообще там оказалась случайно, пришлось ехать по объездной, на Пятой авеню меняли покрытие на участке. — Ты же ей позвонила, а, мамаша-наседка? — улыбнулся Барт. — Только бы и держала сыночка возле своей юбки, а сыночек-то — уже вон какой мужчина! В голосе Ламберта-старшего слышалось самодовольство и некая гордость. Он вовсе не считал, что его сын должен вести монашеский образ жизни или тут же бежать под венец с девушкой, с которой он прожил вместе несколько месяцев. Как и все традиционно настроенные отцы семейств, Ламберт полагал, что сейчас у мальчика тот самый возраст, когда необходимо нагуляться, попробовать всех вкусностей и только после этого найти себе избранницу, отвечающую всем семейным стандартам и создать с ней крепкую семью, без сюрпризов и разводов. — Да даже если они и решили разбежаться, — продолжил свою мысль старший Ламберт. — Адам в состоянии сам разобраться со своими амурными похождениями! — Да это не его похождения! — воскликнула Милли. — Это ее похождения! Кимберли, получается, не хранит верность своему бойфренду! И она лжет, когда я спросила ее, вместе ли они с Адамом на этой турбазе, она ответила, что да, а Адам ушел с остальными парнями на озеро! — Ну вот! — Барт придирчиво осмотрел себя в зеркало. — Что сразу лжет? Возможно, Адам приехал раньше ее. А довез ее однокурсник обычный, ну вот такие у них свободные нравы. — Может, ты и прав, — слегка успокаиваясь, произнесла Милли. — Потом узнаем у самого Адама. Поехали, мы и так уже задержались. — Не опоздаем, — уверенно ответил Барт. — Эти приемы у Ридов никогда не начинаются вовремя. — Я обещал тебе рассказать, почему я больше не занимаюсь живописью… — Томми скинул куртку и ботинки и прошел в комнату. Солнце уже ушло далеко за полдень, подсветив стволы сосен, растущих возле домика, янтарным теплым светом. — Томми, я совершенно не нужно рассказывать такие личные вещи, тем более, они болезненны для тебя, точнее, воспоминания те так болезненны для тебя. Адам вошел следом, и направился прямиком к камину. — Сейчас разведем огонь, — пробормотал он. — Приготовим салат с цуккини. Любишь цуккини? — попытался он перевести тему разговора на что-то более нейтральное. — Люблю, — кивнул головой Томми. — Но ты должен узнать меня получше, а так выходит, что уж лучше я тебе сам расскажу, все, что ты бы хотел обо мне услышать. Адам развел огонь и полюбовался на пляшущие языки. В комнате сразу стало уютно и тепло. — Конечно, мне бы хотелось узнать тебя лучше, — подтвердил он, садясь рядом с Рэтлиффом на диван. — Но это можно сделать и потом, позднее. — Какая разница, поздно или рано? — словно самого себя спросил Томми. — От воспоминаний никогда не избавиться, они вне времени. — Я рисовал с самого раннего детства, — продолжил он негромко. — Многие находили мои детские рисунки талантливыми, необычными и самобытными. Дело осложнялось лишь одним — наша семья была настолько бедна, что ни о каких деньгах, потраченных на мое увлечение, речи даже не велось. Отец рано умер, мама сперва работала официанткой, а потом… Томми умолк, отблеск пламени отразился в его темно-карих глазах, придавая им оттенок печали и глубокой грусти. — Потом она начала пить, из ресторана ее уволили, пошли разные мужики, — нашел в себе силы продолжить Рэтлифф. — Мне была прямая дорога — на улицу. И тут мне удалось поучаствовать в небольшом конкурсе граффити. Он был совсем маленький, для начинающих, но организаторы давали несколько баллонов краски и кусок стены. И призовой фонд в пять баксов, который и достался мне. Через некоторое время я уже рисовал вовсю. Но краска стоила денег, а я был уже в том возрасте, когда подросток еще слишком мал, чтобы работать и не ходить в школу, и слишком взросл, чтобы понимать, откуда берутся деньги у мамы. Адам осторожно обнял Томми за плечи и почувствовал, как он дрожит. Вытянул из-за дивана толстый плед и накинул на них обоих, создав подобие домика, каким его представляют играющие дети. — И тут мне предложили участие в том самом конкурсе, на который я и выставлял своих «Детей младшего бога». Конкурс был уже весьма солидный, с настоящим жюри и с реальными городскими зданиями, которые были согласны украсить себя граффити. И взнос за участие был пятьсот долларов. — Их у тебя, конечно, не было, — вздохнул Ламберт. — Не было, — кивнул головой Томми. — Я решил их потихоньку взять у очередного ухажера матери. Если бы я выиграл, я бы все вернул, еще и с призовыми деньгами! Но я же не знал, что конкурс растянется на несколько дней, а ухажер почти сразу обнаружит, что нехилая купюра исчезла из куртки, которую он только что оставил на вешалке в нашей прихожей! — Я тогда не приходил домой, — сказал Томми. — Почти все художники проводили это время возле своих граффити, рассматривая и подправляя то одно, то другое. Пришел я на следующий день, ближе к вечеру. — И что произошло? — По протоколу, составленному полицией, моя мама была застрелена своим сожителем в ходе пьяных разборок, — монотонно произнес Томми. — Сожитель оказался мелким дилером, и с незаконно приобретенным оружием. Рэтлифф умолк. Огонь по-прежнему жизнерадостно плясал на поленьях в камине. — Я сразу же снялся с того конкурса. По всем законам я был несовершеннолетний, меня продержали какое-то время в приюте, я сбежал домой. Дом оказался заложен и приставы продали его за долги муниципалитету. Меня определили в приемную семью. — Сколько тебе тогда было лет? — спросил Адам. — Почти шестнадцать. — Как долго держится твое граффити. И ведь само по себе — городская достопримечательность и легенда! — Ламберту хотелось как-то разрядить обстановку, он интуитивно чувствовал, как нелегко дается Томми этот разговор, но и одновременно, Томми и было нужно выговориться и именно перед Адамом. — Да, — слабо улыбнулся Томми. — Мне тоже очень нравится эта моя работа. Она словно фреска, словно оберег, как бы самонадеянно это не прозвучало с моей стороны. — Долго ты пробыл в этой приемной семье, пока не встретил Эрла? — спросил Адам. — Я сразу его встретил, — медленно ответил Томми. — Он и был моим опекуном в этой приемной семье. Некоторое время Адам молчал, усваивая услышанную информацию. — А он не сразу оказался геем, что ли? — наконец спросил он у Томми. — Нет, — качнул головой Рэтлифф. — Но я тут совершенно ни при чем, уверяю тебя. Стюарт жил со своей женой, которая и уговорила его взять меня под опеку, я был вполне взрослый, а ей очень хотелось помочь мне в той жизненной ситуации, в которой я оказался. А Стюарт… он давно уже понял, что его ориентация позволяет ему получать сексуальное удовольствие с мужчинами, и, как оказалось, жене это было не столь важно, какое и с кем он получает удовольствие. Он и не приставал ко мне ни разу, то есть, никакого принуждения или насилия, нет, ничего похожего не было. Жена ушла от него, где-то через год-полтора, увлекшись религиозным направлениям, вроде бы баптизмом, не помню. А я как раз познавал себя. — Интересно получается, — хмыкнул Ламберт, чувствуя некое соперничество между собой и этим Стюартом, который был ему уже неприятен тем, что имел право на Томми. — Опекун, а потом, и любовник?.. — А мне уже исполнилось восемнадцать, — подтвердил Томми. — В принципе, я даже мог жениться, если бы захотел. — К счастью для меня, эта мысль не пришла тебе тогда в голову! — Не пришла, но могла бы, — гнул свою линию Рэтлифф. — Стюарт перестал быть моим опекуном, но по-прежнему остался близким мне человеком. Адам округлил губы, словно намереваясь спросить «а я?», но не решился, а Томми прекрасно понял его невысказанную мысль. Он притиснулся к нему теснее и накинул плед так, что укрыл их с головой и они оказались в пушистом плену темноты. Поцелуй опять принес с собой ощущение свободного падения без парашюта и страховочного троса. — Томми, — прошептал Адам и опрокинул Рэтлиффа на диван, выбираясь из-под пледа. Он провел рукой по томминой груди, забираясь под его толстовку и стянул пониже томмины черные джинсы. — Не надо, — пытался протестовать Рэтлифф, но горячее дыхание Адама прошило его не хуже всех хваленых афродизиаков вместе взятых. Адам не теряя времени, выпустил на свободу почти сразу же вставший член Томми. Полюбовался секунду и лизнул его головку, одновременно подхватывая снизу мошонку. Томми дернулся и выдохнул, глядя на Адама сверху вниз. Потом запустил руки в адамовы густые волосы и протянул его голову на себя. Адаму хотелось передать этими оральными ласками свою нежность и благодарность Томми за то, что он рассказал о себе так много и такие личные вещи, какими бы он ни за что не стал делиться с человеком, не дорогим и не близким ему. Но постепенно все эти мысли выветрились из головы Ламберта и он полностью отдался процессу. Подгоняемый рваными выдохами Томми, он сосал с особым рвением, выпуская томмин член из своего рта и прихватывая чувствительную плоть губами, скользя по нему губами уже плотно сомкнутыми вокруг ствола, и пропуская его глубоко в горло, не боясь причинить себе дискомфорт. Напротив, он получал от этого настоящий кайф, с привкусом томминой спермы, которую Томми, не сумев продержаться долго, исторг с хриплым стоном, скручиваясь в судорогу наслаждения. — Адам, — пришла очередь Томми шептать любимое имя. — Мне начинает казаться, что еще совсем капельку и мы не сможем повернуть назад. — Ну и не надо никуда назад, — по-ламбертовски самонадеянно заявил Адам. — Посмотрим, что там впереди.