***
Следующие пару дней Тончик ходит злой и грустный. В один из вечеров, когда мать на смене, он отправляется на городскую свалку, черной тенью легко перемахивает через забор. Тут он уже далеко не впервые, даже успел выучить график сторожей - сегодня дежурит местный выпивоха. В отличие от более бдительных сменщиков, на шум он, залив глаза, не реагирует никогда, а в такой поздний час он уже точно в нужной кондиции. Крепко обхватив обеими руками кусок арматурины, Тончик примеривается к старому пузатому "Рубину". Кинескоп телевизора со звоном взрывается осколками, бока трескаются под последующими ударами. С каждым ударом становится легче - уходит ревность, досада, боль, ненависть к себе. Лучшего способа выплеснуть гнев Тончик не знает. Когда от телевизора остается начинка из микросхем в окружении мелких обломков, парень переключается на валяющееся рядом колченогое трюмо с треснувшим зеркалом. На секунду перехватывает в его пошедшей причудливой паутинкой поверхности собственный дикий взгляд, а в следующую лупит, целясь прямо в перекошенное лицо в отражении. Вот тебе, грязный мелкий пидор. За то, что посмел - пусть и в мыслях - опорочить свой идеал. За похабные, липкие мыслишки. За то, что гнилой и неправильный. Не мужик, не пацан. "Семь лет неудач!" - слышится ему в мыслях голос тётки, приходившей в гости примерно раз в год - с лёгкой, плохо скрываемой, брезгливостью посмотреть на то, как убого живёт сестра, и подарить подрастающему племяннику от щедрот кулёк карамелек. Похуй. Его жизнь и так как одна сплошная неудача. Нищета, квартира на пятом этаже в ободранной хрущёвке, кровать в проходной комнате, текущая крыша - теперь и в обоих смыслах. Въёбывающая на двух работах за гроши мать, глядя на которую, Тончик зарёкся вот так же горбатиться. Никогда. Никогда он не будет недоедать и считать копейки. И мать обеспечит. Он пробьет себе дорогу - в буквальном смысле. Выгрызет зубами, если понадобится. Он справится - недаром ведь Жила выбрал именно его. Что-то такое увидел в нем, значит, стержень какой-то, может. И его нельзя разочаровать. Превратив зеркало в мелкое крошево, он обрушивает новые удары на тумбу и ножки трюмо. Но руки уже устали - так что, оставив на покрытой потрескавшимся лаком деревянной поверхности пару вмятин, он бросает железный прут и, отойдя пару шагов на дрожащих ногах, без сил приваливается спиной к забору, плюхаясь прямо на землю. Шмыгает носом, утирает пот со лба рукавом куртки. Глаза бездумно шарят по грудам хлама. Поднимаются выше, к безмолвно взирающим на него с огромного августовского неба звездам, и Тончик внезапно чувствует себя мелкой песчинкой - и проблемы его в масштабах мироздания тоже кажутся ему безумно мелкими. После выброса адреналина ему легко и свободно. Жаль, что это ощущение нельзя продлить, растянув на целые дни.***
Когда со дня застолья минует примерно неделя, Жила - видимо, припомнив реакцию своего подопечного на полушутливое предложение познакомить его с девушкой - внезапно интересуется, много ли знает Тончик о том, что и как именно вообще с ними делать. Время от времени он уже устраивал смущенному пацану импровизированный секс-просвет. Когда тому натикало лет двенадцать, с диким гоготом развеивал замшелые мифы об онанизме. Нет, от этого ты не ослепнешь. Нет, волосы на руках не вырастут - пиздец, этот порожняк всем, что ли, в уши льют? Тончик тогда с лёгким сомнением покосился на волосатые жилины лапищи, но предпочел смолчать. Ещё как-то раз бросил сальную фразочку, что с девками главное - успеть вовремя вытащить, но, взглянув на навострившего уши Тончика, тут же осекся и выправился: нет, мол, нихуя ты не успеешь, покупай в аптеке изделие номер два, нечего пиздюкам пиздюков плодить, он детский сад тут разводить не нанимался. И внезапно задвинул речь об ответственности и о том, что бросать своего ребенка - не по-пацански. Тончик это и без того знал, через всю свою пока недолгую жизнь пронеся обиду на отца, которого никогда не видел. Слушая о том, что вся жизнь в случае раннего непредвиденного отцовства стремительно понесется по пизде, Тончик кивал и мотал на несуществующий пока ус, заметно побледнев только на словах "...да и венеру хватануть - тоже мало радости. Был у меня кореш, подцепил сифилис, так у него от этого хер отвалился". Заметив такую реакцию на свои слова, Жила хлопнул пацана по плечу: "Шутка юмора. Не дрейфь, не хер, только нос. Но тоже приятного мало. Делай выводы". Выводы Тончик сделал, только до сих пор теорию в практику ему перевести не пришлось ни разу: девчонки им - невысоким, щуплым, невзрачным, с не сошедшими до конца юношескими прыщами - пока особо не интересуются. Даже усы еще нормально не растут. С грустью рассматривая в зеркале реденький нелепый пушок над верхней губой, Тончик думает, что много лет ещё не видать ему таких же красивых густых усов, как у Жилы. Сам же Жила однажды замечает его тщетные попытки их отрастить - и даже не смеётся, а даёт полезный совет пока что сбривать их, начисто, как можно чаще - после бритья волосы становятся чернее и плотнее, растут гуще. Брей и жди, малой, будут и у тебя такие усищи - всем девкам на загляденье. Что и как делать с девчонками в постели, Тончик знал в общих чертах - казалось бы, что здесь непонятного, великая ли наука? Слышал хвастливые байки от дружков в путяге и во дворе, но сколько правды было в тех байках, а сколько - желания похвалиться, разумеется, не представлял. Горло перехватывает, и он только машет в ответ головой - то ли утвердительно, то ли отрицательно - и сам не понимает. - Не много, значит, - верно истолковывает Жила. - А узнать хочешь? По-моему, давно пора. - И, ловя ошалелый взгляд, поясняет: - В теории. Подогнал мне кореш кассету любопытную, могу дать глянуть. Учти, два раза не предлагаю. Два раза предлагать и не нужно, тут уже Тончик явно и с энтузиазмом кивает и проходит за Жилой в комнату с телевизором и видиком - не советской "Электроникой", которая появилась в магазине их городка с наступлением перестройки, а новеньким заграничным - звук собственного бухающего от нарастающего возбуждения в ушах пульса Тончик старается заглушить тем, что читает надписи на видике - Sharp - и на корешках видеокассет, часть которых расставлена на полках, часть - грудой свалена на тумбочке возле телевизора. Жила достает одну из ящика стола и вручает Тончику - на обложке нет ничего, что бы намекало на содержание фильма, от этого как-то легче, так что он почти может сосредоточиться на инструктаже, как включать и выключать видик, ставить кассету на паузу и запускать заново, убавлять и прибавлять звук. - Ну все, уехал по делам, - уже в дверях говорит ему Жила. - Закройся на замок и познавай мир, никто тебя тут не потревожит. Уделаешь мне диван - голову отверну, - и, с ухмылкой, заканчивает, - будут вопросы какие - потом задашь. Провернув защёлку дверного запора, Тончик какое-то время стоит посреди комнаты, как оглушенный. Эту кассету смотрел Жила. В этой же комнате. Сидя на этом самом диване. Парня бросает в жар настолько, что приходится снять не только олимпийку, но и футболку. Первый раз он чуть не уделывает диван, даже не включив кассету, распалившись от одних только мыслей о сидевшем здесь Жиле, горящим взглядом следившим за происходящим на экране... "За бесстыдной еблей", - без обиняков формулирует Тончик и двигает рукой быстрее, представляя вовсе не "клубничку", а жилину реакцию на зрелище. Второй раз он не выдерживает, уже включив кассету сам. Кое-что вызывает вопросы, но ответов на пленке он, всё-таки, находит больше. Оба раза вытирается собственной футболкой - носового платка в кармане в этот раз не обнаруживается. Комкает ее и надевает олимпийку прямо на голое тело, дрожащими руками прищемив молнией кожу. В следующую встречу Жила, уже поддатый, подмигнув Тончику, вспоминает про кассету и интересуется, появились ли вопросы. Тот, помявшись, спрашивает - не даёт покоя не раз слышанное от пацанов и идущее вразрез с увиденным на кассете: «правда ли, что, если телка сверху, то ты не мужик?» Жила, запрокинув голову, от души хохочет - и какой же он при этом красивый. Отсмеявшись, объясняет, что херня это все. Да и вообще, вид открывается в этой позе самый что ни на есть заебись, а самому можно расслабиться и кайфануть. - Давай ещё, мне уже интересно, - подначивает он совсем смутившегося пацана. Полыхая ушами ещё сильнее, Тончик проясняет для себя ещё несколько не вполне понятных пунктов, слушая то пространные, то емкие ответы и запоминая каждую секунду пикантного разговора, проклиная себя за то, что уже знает - будет воспроизводить потом в памяти образ Жилы, без стыда говорящего на такие темы, которые Тончику и не мечталось с ним обсудить. Вовсе не про женщин ему на самом деле хочется спросить - нет, про них, конечно, тоже интересно - и, может, раз интересно, то он и не пидор вовсе? Резюмирует Жила фразой о том, что все сейчас для вас, для пиздюков: газеты и журналы начали выпускать про еблю, фильмы снимают вовсю - читай, смотри, учись, это им приходилось обо всем на собственном опыте узнавать. Тем же вечером, лёжа в собственной постели, он вновь видит перед собой насмешливые чёрные глаза, взгляд которых ему выдерживать в последнее время все тяжелее - хотя он точно такой же, как и прежде. Словно наяву, слышит хриплый низкий голос, говорящий такие вещи, что Тончик не может не представлять, как все это с ним проделывает сам Жила - и волна острого удовольствия накрывает его быстрее, чем обычно. От этого - и ещё от того, что Тончик, "как последняя крыса" - корит он сам себя, - несколько дней назад утащил небрежно брошенную Жилой футболку. От нее все ещё пахнет им - настолько одуряюще, что голова идёт кругом, а внизу живота завязывается тугой горячий узел, стоит лишь поднести ее к лицу и вдохнуть. Если так и держать ее у лица второй рукой, то развязывается этот узел так ярко, что перед глазами фейерверки вспыхивают, разбегаясь огненными мурашками по бьющемуся в сладких спазмах телу. А на следующий день Тончик встречается с дворовыми и путяжными дружками. Вчера Жила, внимательно оглядев его заношенную олимпийку и задержавшись взглядом на видавших виды кроссовках, предложил подработку. - Хочешь видеосалоном заведовать? С меня помещение, оборудование и кассеты, с тебя - распространить рекламу среди своих спермотоксикозных товарищей. И процент, конечно. Будешь собирать их пару-тройку раз в неделю, развивать в себе деловую жилку, учиться считать и зарабатывать себе на мороженое. Если думаешь, что я из жалости, - видя обиду в глазах подопечного, пресекает он готовое сорваться с губ Тончика восклицание, - нихуя подобного. Мой ты пиздюк или чей? Хватит в старье ходить, я ж тебе не дарю новые шмотки, а заработать на них предлагаю. Матери поможешь, прибарахлишься, а потом все телки твои, будут на шею вешаться, а тебе только выбирать останется, с кем увиденную сказку делать былью. Ну что, по рукам? Ну вот и молодец. Желающих за свои кровные приобщиться к запретным зрелищам оказывается даже больше, чем Тончик ожидал, и дело идёт. Вести распространяются споро, как лесной пожар, так что в скором времени в их кинозал приходится добавить ещё стульев и проводить сеансы раза в три чаще, чем планировалось, но Тончик этому только рад. В первую очередь он покупает себе новый спортивный костюм, затем, полив бензином, сжигает на знакомой свалке старые облезлые кроссовки и торжественно клянётся себе, что больше никогда не будет ходить в обносках. Отсчитав Жиле процент с киносеансов за очередную неделю и приплюсовав заработанное к уже отложенному, он достаёт из шкафчика не менее старые, чем собственные недавно сожжённые кроссовки, сапоги матери, и запоминает размер. На всякий случай, ещё замеряет сантиметром – и выходит из обувного уже с новыми, добротными, в которых мать точно не промочит ноги и не сляжет с простудой. По дороге на оставшиеся покупает её любимых шоколадных конфет, которые бывают у них на столе только по праздникам. Приходится, правда, пояснять растерянной матери, что деньги на подарки он не украл, а нашёл подработку и честно скопил. Мать обхватывает его лицо ладонями и долго смотрит в глаза, словно пытаясь увидеть в них, не обманывает ли сын, не взял ли грех на душу. - Спасибо, Толечка, - шепчет она и порывается его обнять, но он отстраняет её, заметив под глазом тщательно замазанный дешёвой пудрой синеватый след. На следующий вечер, вернувшись с сеанса и застав залётного ухажёра матери сидящим за их столом в их квартире и как ни в чём не бывало цедящим пиво, Тончик подходит и со всей вскипевшей яростью дважды подряд прикладывает не ожидавшего от щуплого пацана такой внезапной и болезненной атаки расслабленного мужика лицом о столешницу под пронзительный крик матери: «Толя!». Пачкая штанину новых спортивок брызнувшей из его носа кровью, изо всех сил пинает его в голень и обрушивает на него, уже согнувшегося и перемежающего мат со стонами, удар локтем в голову. Мужик и сам не отличается ни ростом, ни телосложением, так что Тончик, теперь пачкая в крови и олимпийку, сгребает его за грудки. - Сука, если ты ещё хоть раз её тронешь, если близко к ней подойдёшь, с тобой не я буду разбираться, понял? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кем именно сейчас грозит ему пацан, так что после этого разговора урод, поднявший руку на его мать, ретируется, отчаянно, но уже бессильно матерясь. Всё ещё дрожащими от злости руками закрыв дверь, Тончик долго успокаивает испугавшуюся за него мать, а потом идёт застирывать кровь, пока не засохла. Кровь отмывается холодной водой, это он прекрасно знает ещё с младших классов. Вот так, единственный раз за все годы, Тончику приходится грозить кому-то вмешательством Жилы. Дальше он вновь справляется сам. «Если бы только все проблемы решались так же легко», - думает он, возя куском хозяйственного мыла по штанине.