loose lips sink ships.

Слэш
R
Завершён
103
автор
Размер:
224 страницы, 25 частей
Метки:
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
103 Нравится 63 Отзывы 44 В сборник Скачать

Ramble on.

Настройки текста
Примечания:
Ноги Сэма затекли, едва ли в той же степени, в какой и спина, но это не было самым сложным. Более сложным было заставить Клэр не вмешиваться. — Тут я справлюсь, — убеждал он ее в дверях ванной, пока Пейшенс било болезненной дрожью на холодном плиточном полу. — Поверь мне, ей не станет легче от того, что тут соберется целая толпа народа. Помоги лучше Джоди, ей точно нужна лишняя пара рук. В страхе лицо Клэр было открытой книгой. В одну секунду, к примеру, Сэм знал, что она не против бы сейчас затолкать кусок мыла ему в глотку из-за того простого факта, что он стоит на ее пути к Пейшенс. И в следующую, когда Клэр щелкает челюстью, она наконец обрабатывает слова Сэма, то, что они на самом деле имеют вес, а не просто сказаны в пустую ради оправданий, не убеждения, чтобы она убралась отсюда. Она порывисто дернула головой, едва ли человеческий эквивалент кивка, и чеканным шагом Клэр ретировалась из комнаты, позволяя каждому стуку подошв отдаваться эхом от жадных до звука стен, как всегда заполняя помещение своим присутствием, как костер вплетает в воздух вокруг треск распадающегося в пепел дерева и жар. Это неизбежно и безжалостно напоминало ему о Дине, что в свои восемнадцать, что сейчас. Сэм вздохнул с облегчением. Без сомнений, он ценил яростную преданность Клэр своей семье, но не дай Боже ему оказаться на неправильной стороне баррикад, когда гиперопекающая сторона Клэр просыпается и выпускает клыки. Медленно, будто боясь спугнуть дикое животное, Сэм опустился на колени. — Эй, — мягко позвал он. — Как ты… Прежде, чем он даже успел придумать, как закончить фразу, Пейшенс перегнулась над сиденьем унитаза, сцена, сопровождаемая характерными звуками, животными и беспомощными, и запахом желчи и чего-то жирного. Сэм положил руку ей на спину и пытался дышать через рот, с тех пор как это было единственным, что он действительно мог сделать. — Не пытайся сопротивляться, — сдавленно посоветовал Сэм, собственный желудок подступал к языку с кислотным разъедающим привкусом под нёбом. — Так будет легче и все быстрее закончится. Для убедительности он легонько похлопал Пейшенс по спине, пока она убирала с лица волосы и — да, ей точно стоит помыть их. Только тогда он заметил, что субстанция, которую Пейшенс исторгла, была черного цвета. Вязкой и пахнущей горелой кожей или пластиком или маслом — сложно было разобрать с тем, как запах так резко ударил по обонянию, что у него заслезились глаза. Пейшенс вытерла вымокшие в этом… чем-то волосы бумажным полотенцем, которое ей протянул Сэм, и зачесала их назад дрожащей рукой. Сэму не нужно было даже держать руку на ее спине, чтобы видеть, как ее трясет. — Воды? Пейшенс помотала головой. Сплюнула в унитаз с искривленной гримасой. Утерла рот тыльной стороной ладони, только размазывая черноту. Смыла. Сэм вздохнул — через рот — думая, что он может сделать. Думая, что вообще к этому привело. — Хочешь об этом рассказать? В ответ Пейшенс только провела зубами по языку, весь ее рот выглядел так, будто она ела уголь горстями. — На вкус, как топливо. Или масло, — только пожаловалась она прежде, чем снова перегнуться над унитазом. Харкнула несколько раз прежде, чем маслянистая субстанция сама собой хлынула из ее глотки, будто кто-то открыл кран. Дыхание застряло в горле Сэма, сердцебиение отдавалось нервным сбитым ритмом в самых кончиках его пальцев. Что делать? Руки на коленях, Пейшенс наконец выпрямилась у стены, снова сплюнула, втянула воздух со свистом и уставилась в невидимую точку перед ней. Это не было похоже на те разы, когда она использовала свой дар. Только на то, что ей нужна минута, чтобы прийти в себя и не упасть в обморок. — Я принесу воды, — все-таки решил Сэм, потому что, в действительности, что ему еще можно сделать сейчас? Он едва успел подняться на одно колено, когда Пейшенс на удивительно крепкой хваткой на его руке заставила Сэма замереть. — Нет. Не иди, — выдавила она сипло, не ослабляя хватки, и здесь, прямо здесь была настоящая паника в ее глазах. Паника кого-то, кто не хочет оставаться в темноте в одиночестве не потому, что не видит, что там, но именно потому, что видит все в мельчайших деталях. И Сэму снова осталось только кивнуть и сесть рядом на жесткий плиточный пол. Пейшенс подтянула колени к груди и обернула руки вокруг собственных ног, уронила на них подбородок. Они сидели плечом к плечу, молча. — Я не хочу спускаться, — выдавила она в итоге и закашлялась. Снова сплюнула. Сэм в симпатии скривился. Ему все-таки стоило принести воды. — Хочешь рассказать почему? — посмел спросить он. С любой девушкой, живущей под крышей Джоди Миллс, никогда не стоит ожидать развязать их на откровенный разговор. Принцип жизни каждого охотника, который по какой-то причине набирает тройную силу в этих стенах. Но Пейшенс это не Клэр, к которой найти правильный подход — это как пройтись по минному полю, или Алекс, у которой все всегда хорошо, потому что «плохо» начинается для нее только с той точки, когда кто-то начинает истекать кровью насмерть. А также не Кайа, которая по-тихому ретируется, как только разговор начнет быть слишком личным. В самом деле у нее был талант, вот стоит девушка прямо перед тобой, моргнул — и ее и следа нет. Так что Пейшенс только передернула плечами, повела головой и плотнее сжала кольцо из рук вокруг собственных колен. — Мне кажется, это нечестно. Сэм понимающе поджал губы. — Потому что ты не чувствуешь, что знаешь их? — Потому что они не знают меня. И одна простая фраза, всего пять слов, была ударом под дых. Он не мог притвориться, что не понимает, не мог отмахнуться, сказать, что ей просто нужно выспаться и все пройдет. Потому что он на собственной шкуре знал, что это не проходит. Осознавая, что единственный его выбор — это сесть рядом, у стены, скрестив ноги в лодыжках, он сказал: — Легче не становится, знаешь. Пейшенс фыркнула. — Ну спасибо. — Просто говорю тебе правду, — он пожал плечом, сверля взглядом некую точку вдалеке, не в этой ванной комнате, не в этом пространстве, не в этом времени даже. — То, что они смотрят на тебя по-другому, задают странные вопросы, которые, казалось бы, должны быть очевидными. И это копится и громоздится в памяти, и чешется где-то в самом затылке, и просто хочется бежать от этого. Он не видел лица Пейшенс, но чувствовал напряжение, исходящее от нее волнами, радиоактивными, ядовитыми. Она втянула воздух в легкие со свистом, снова утерла рот тыльной стороной ладони. — Я уже сбежала от отца, — предложила она. — И это… это желание убежать так никуда и не делось. И после этих слов Сэм не слышал голос Пейшенс, больше нет. То был голос неотесанного, полного надежд парнишки, только поступившего в Стенфорд и все еще чувствующего, что что-то сидит на нем не так, странно и во всех неправильных местах, как пара чужих изношенных ботинок. Чей голос в голове Сэм не слышал долгое время и чье лицо размылось в зеркале до неузнаваемости. Кто-то, кого Сэм больше не знает. Только если эхо собственного подсознания звучало гневно, то Пейшенс была нагой беспомощностью, только самые края ее слов были подпалены подавляемой яростью, негодованием на мир. Ничего, думал Сэм. От одного до второго не такая долгая дорога. Беспомощность рождает гнев. — Знаешь, я тоже злился на эту работу. Пытался сбежать от нее почти всю жизнь, — неожиданно для самого себя признал Сэм. Слова были правильными, и частыми гостями в его собственном уме, но он не осознавал, что именно сейчас они сорвались с уст. — Даже сбежал в Стенфорд при первой возможности, пытался забыть все это. Пейшенс только вздернула бровь. Слишком уставшая для активного участия в разговоре и слегка заинтригованная. — Как ты видишь, не сложилось, — он усмехнулся в серые плитки под ногами. — Винчестеровское проклятие. И я годами, наверное до самого недавнего времени, не мог понять: какого черта Винчестеры так сильно ненавидят эту жизнь, но при этом сами не могут не вернуться. — Стокгольмский синдром? — предположила Пейшенс, за что получила легкий толчок в плечо и смешок. — Юмористка. Пауза. — Мы хотим бежать не потому, что не выносим груза ответственности, но от того факта, что в большой картине мира разницы мы никакой не делаем обычными рядовыми делами. Допустим здесь тебе удалось спасти пару человек, убить одного монстра. А потом ты возвращаешься в свою машину, рукава по локоть в крови, и слышишь по радио и по новостям о том, что там, за твоими окнами, появились новые трупы, там бродит втрое больше монстров. В пять раз больше умирающих. Так, будто твои усилия вообще ничего не значили. И ты думаешь так. Как только ты отворачиваешься от благодарных лиц той несчастной пары, которую ты спасла, эти жизни кажутся такими маленькими, такими невесомыми по сравнению с теми, которым ты позволила умереть, даже не зная об их существовании. Даже пока он говорил, в безбожно ярко освещенной ванной, далеко от темноты и кошмара и мерзости, это чувство сырой беспомощности колючим терновником обвивало его позвоночник, распускаясь пышным цветом у основания его засохшего горла. Он прокашлялся, но это не помогло. — Так что если ты когда-то захочешь выговориться или покричать на то, как все несправедливо… — он улыбнулся, солнечно и совсем неподходяще для его предыдущего монолога. — Ты знаешь мой номер. И он видел борьбу на лице девушки, как она хотела открыться и признать, наконец, что она устала. Вместо этого, она перешла сразу к делу. Возможно, она влилась в семью больше и лучше, чем Сэм предполагал. — Все нас слышали, — Сэм замер, чувствуя, будто по его хребту полоснули хлыстом. — Мы получили заклинание, как закрыть Пустоту, но канал был открытым, он был шире, чем я изначально предполагала. Каждый до единого воскресший ангел и демон знает, что мы задумали. Она уронила взгляд на черноту, которой были измазаны ее руки. В легких Сэма не осталось кислорода. Они решили пока не говорить остальным ничего. По крайней мере до утра. С утра все будет легче. Мег, однако, в план их посвящена не была и даже в этом случае вряд ли бы видела смысл ему следовать. Примерно после того, как Пейшенс отмокла в душе и после окончания конспирологической передачи про инопланетян и кукурузные поля («Нет, Дин, я не знаю, как оно здесь оказалось. Клянусь, она уже шла, когда я включил телевизор!») Мег бесшумно образовалась в дверном проеме, румяные щеки, птичье гнездо в качестве волос и полупустая бутылка перцовой водки в руках. Сэм думал ее вообще больше не продавали, но если у охотника в подсобке есть святое масло и серебряные ножи в крови ягненка, то что еще можно там найти? — Хорошая новость, — голос Мег подскочил на последнем слове так, будто она задавала вопрос. — У нас есть способ, как захлопнуть эту крысиную нору раз и навсегда. Плохая новость: остальные тоже его знают. На нас уже могли начать охоту и в этот раз намеренно. Спокойной ночи. И она ретировалась бог знает куда. Остаток вечера прошел в немом ожидании того, что стены уютного дома начнут крошиться, пока, в конце концов, не рухнут на них, погребая под собой вместе с обломками. Этого не произошло, к всеобщему удивлению, идущему вразрез здравому смыслу. По итогу все, слишком рано по охотничьим меркам, разошлись по кроватям. С тех пор, как дом Джоди почти что не резиновый, было выделено всего две комнаты для гостей. Братья, по какому-то инстинкту, заложенному в подкорке, двинулись вместе в сторону одной спальни. Подобно подсознательному желанию еще в детстве гнездиться на одной кровати мотеля, оставляя вторую для отца, который никогда не возвращается обратно после ночной охоты — разве что в ближайший бар. Инстинкт такой глубинный и имеющий смысл, что на автопилоте берет первенство, даже когда отца уже давно нет и не будет, а заплесневелые номера мотелей были почти полностью позади. Дин приземлился лицом в единственную кровать, оставляя Сэму раскладной диван («Но хэй, по крайней мере на него помещаются все твои осьминожьи конечности, Сэм!») С одними ругательствами и бормотаниями, Сэм осел на диван и резко протер лицо ладонями. Пытаясь собраться с мыслями, по большей части. И по меньшей пытаясь стереть остатки сна, будто ожидая, что вся ситуация растает вместе с ними, как кислое послевкусие кошмара. В этот момент комнатой дальше Кас сидел в темной спальне в скрипящем кресле-качалке, подперев сцепленными пальцами подбородок и боясь закрыть глаза, а этажом ниже Эйлин сидела на заднем крыльце дома, задрав голову на тучное небо, с бутылкой пива и голыми плечами под беспощадно холодным вечерним воздухом поздней весны. — Дин? — Мм? — Ты спишь? Тяжелый вздох, приглушенный подушкой. Его фигура так и осталась неподвижной на узкой заправленной кровати. — И ты считаешься гением, Саманта. — Ха-ха. Момент молчания. — Как-то это легче с годами не становится, — прокомментировал Сэм, лицо в ладонях, приглушенный голос, скрывающий ком в горле. — Привычнее, но не легче. Понимающий вдох из примерного района кровати. Они не заморачивались с тем, чтобы включать свет. И этого было бы достаточно - в их странной, личной, негласной манере, этого было бы достаточно. Но что-то в секретности темноты, что-то в освобождающей измотанности заставило его сболтнуть: — Ты чувствуешь, что мы победили? Он имел в виду Бога и Судьбу — с большой буквы — и он имел в виду его собственные ожидания того, что они не доживут до серых волос, погибнут героически и кроваво и несправедливо. — Нет, — пришел простой, но самый полный ответ, на который Сэм мог бы надеяться. Потому что, в конце каждого дня, они не были победителями, но Сэмом и Дином Винчестерами, и всё. Но может быть, они начнут видеть в этом не что-то возвышенное, как, казалось бы, должно быть, но что-то обнадеживающее. Что-то, что они могут произнести с утра в зеркало без передергивания. Надежда на лучшее, как правило, была последним резервом Сэма. Его личным способом не сойти с ума от отчаяния и прыгнуть под ближайшую машину. И Дин это понимал. В теории. Потому что выживают они все по разному, каждый своим способом протягивает свое существование в промежутке между беспокойным пробуждением и невозможностью закрыть глаза по ночам. Главным оружием в арсенале Сэма была надежда. Дин же грубо заталкивает свои чувства себе же в глотку и делает то, что должен. Надеясь на то, что скоро подоспеет проблема побольше, на которую можно отвлечься, очередная охота в крайнем случае — потому что всегда есть проблема крупнее, новые монстры за углом. Если не получается проглотить свои же «хочу» и «думаю», протолкнуть поглубже в горло, как раскаленные камни даже в этом случае, то безошибочно помогает заливать их тревожащими дозами спиртного. Иногда он желает, чтобы в нем было столько же отваги, сколько в Сэме, чтобы взращивать веру в лучшее, оберегать ее, как хрупкую вещицу, коей она и является. У Дина, по его мнению, никогда не складывалось с хрупкими вещами, никогда не получалось их хранить и не разбить почти неизбежно. Так было всегда. Но с пор этих «всегда» некоторые вещи успели измениться, а слова Каса бесцеремонно занимали большую часть его мыслей. Слова настолько искренние и весомые, что стоили Касу жизни. Неожиданно, абсурдно, несуразно, но Дин начал почти с надеждой смотреть в будущее, и все дело одного признания и нагой честности Каса. И это при том, что Дин — не человек, верящий громким словам, он всегда являлся скептиком в том, что говорили ему люди вокруг. Является. Являлся. Разве? Ему тяжело об этом думать настолько уставшим и настолько трезвым. Но было кое-что, что ему нужно было сделать. — Сэм? — Да? — Все станет лучше. Неловкий момент, пока Сэм обрабатывал неожиданный сантимент, и тот различил в тенях и полутонах дерганый кивок младшего брата. — Я верю тебе. И внезапно он снова был пятилетним впечатлительным мальчиком, который ловил каждое слово Дина, как откровение. Черед Дина неловко кивать, и, почувствовав некомфортное жжение в горле и тяжесть в плечах, как всегда, когда ему казалось, что он сказал слишком много, и он зарылся лицом в подушку, просунув под нее руки. — Ночи. — Ночи. Утренние сборы были делом крайне неорганизованным и сонным, и большая его часть прошла, как в тумане, что есть вещь последовательная для того часа, когда солнце едва встало. Сэм, тот еще сукин сын и предатель, уже вернулся с утренней пробежки к тому моменту, как Дин спустился на кухню. Кас к этому времени, казалось, взял первенство на кухне и даже победил систему работы кофеварки, весь взъерошенные линии волос и складки старой футболки Дина. На поток ворчания Дина, в котором периодически можно было различить «кофе» и «где», Кас только молча, не делая резких движений, поставил перед ним дымящуюся кружку и потрепал по гнезду, которое только через пару часов само собой образуется в его обычную приличную прическу. У Дина создавалось впечатление, что с ним обращаются, как с ворчливым котом — и нашел в себе, что не слишком возражал. До тех пор, пока он получал свое кофе, конечно. — Ты сокровище, — пробормотал он в керамическую кружку. Кас осел на стул рядом, поджал губы, пытаясь подавить улыбку. — Ты обращаешься ко мне или к кофе? — Дин не был уверен, был ли этот блеск в глазах Каса теплой насмешкой или все дело в оранжеватых красках поднимающегося солнца, его тон — показная нейтральность, почти театральная серьезность. — Заткнись, — отмахнулся Дин, одна рука плотно обернута вокруг сбитой коричневой «Зависимость от кофеина — гарантия независимости!» кружки (знать бы еще в чем здесь скрывается сакральный смысл этого), пока вторая воровато приподняла край собственной старой футболки на Касе, пальцы устроились на самом изгибе холодной кожи поясницы так, будто им там самое место. Кас невольно вздрогнул, выпрямился, втянул вдох, пока послушно не расслабился под прикосновением Дина. И одна только улыбка Каса, медленная, неуверенная, очаровательная с тем, как он сморщил нос, того стоила. И конечно Сэм, который из прохода в коридор усиленно посылал ему раздраженный «не перед моим салатом» взгляд. Что еще не значило, что Дину все еще не требовалось кружки три только чтобы звучать и функционировать, как человеческое существо. Возможно, четвертая была стратегическим перебором. — Мое сердце не даст мне остановиться, — он подпевал, барабаня по рулю. — Я должен найти свою милую… — Ради всего святого, — простонал Сэм с соседнего сиденья, и в других обстоятельствах возмущения, и более красноречивые, исходили бы от Мег. Та сейчас развалилась на заднем сиденье, голова на плече невозмутимой Эйлин, недвижимая как мертвец. Больше измотанная тем сеансом, чем ей хотелось бы показать. Казалось это было добровольным выбором Эйлин натянуть солнечные очки и отвернуться к окну, не находя взгляда ни одного из Винчестеров — что было скорее мудро с ее стороны. Предательски в понимании Сэма. — Никак не могу найти свою птицу счастья! — Дин! Дин его не слушал — ни возмущения брата, ни собственный тревожный внутренний голос, все не затыкающийся о маленьком сложенном списке в бардачке, небрежно выдернутом из ежедневника Пейшенс. Та, только спустившись с утра на кухню, протянула им список того, что им понадобится для ритуала — просто положила на стол с краткой фразой, как если бы просила заехать в супермаркет. Список был написан черной ручкой. Четыре аккуратных пункта и две заметки. Пара трав, несколько костей, немного крови. Стандартный набор. — Касу нравится песня. Скажи же, Кас. — Не заставляй меня в этом участвовать. — Кас… Это был последний момент, когда Дин в самом деле чувствовал, что солнце светит и припекает их лица через лобовое стекло. Он отвернулся всего на момент, и в следующий момент уже глубокий вечер и они разделяются. Он и Сэм — добыть травы для ритуала, Эйлин и Кас — за костью. Что, лично для Каса, было неплохим соглашением. — И кладбище должно быть прямо… здесь, — Эйлин указывает на следующий поворот, и Кас выворачивает руль в указанном направлении, необходимость подстраиваться под машину слегка непривычна, но был какой-то детский восторг в том, как он подстраивался под габариты грузовика и мягкую кожу руля, как если бы они учились сосуществовать. Кас только недавно начал понимать, почему Дин настолько привязан к Импале, несмотря на все его многочисленные тирады в прошлом о важности старых классических машин. Кладбище, как и любое другое в этом время, было совершенно пустым — не считая целой бездвижной армии под землей, само собой. Он дотронулся до плеча Эйлин, привлекая ее внимание. Кого мы ищем, повтори? Спросил он безмолвно. Даже с его самокритичностью Кас признавал, что делал значительный прогресс в языке жестов. — Джимми О’Хара, — произносит Эйлин вслух и смотрит куда-то вглубь теней и расплывчатых силуэтов. Ясени и надгробья — и больше ничего. Довольно скудно, но по крайней мере аккуратно — никаких корней, о которые можно споткнуться и разбить нос. Это было такой базовой необходимостью, о которой Кас узнал только недавно и которая раздражала его до невозможности. Джимми О’Хара был священником, волонтером и в целом, судя по документациям, святым на Земле. Как выразился Дин, « кость малого святого, уже знаем, безвестное служение божественному, ла-ла-ла, скромное повиновение что-то там, из глуши и самоотверженность и далее и далее, это точно он». С такой логикой было сложно поспорить, поэтому они не стали. К тому же в Канзасе действительно было не так уж много людей, подходивших под описание и со снежно-чистой бумажной историей. Умер Джимми в феврале 1924 года, так что направлялись они к дальнему концу кладбища, туда, где были более старые захоронения, прямо у старой часовни, которая выглядела так, будто любой мало-мальски сильный ветер может сорвать облетевшую серую штукатурку и снести тонкие стены, подкосить заплесневелые столбы. Крест наверху был скорее покосившимся и угрожающим преждевременным падением. Это место не выглядело так, будто о нем заботились. Несмотря на общепринятые христианские верования, Бог плевать хотел на то, что люди делали со своими телами после смерти — впрочем, ему также было плевать на то, кто с кем спит, но понятно уже стало к этому моменту, что люди допускали много вольностей в разговорах про божественное, исходя из собственных предпочтений. С другой стороны Бог оказался тем еще ублюдком, так что кого волнует, в любом случае? Но Кас все еще не видел захоронения мертвых тел чем-то, продиктованным священными силами. Это были просто гниющие кости, облаченные в истлевшие дорогие одежды и запертые в деревянных коробках. Неестественно. Удушающе. Неправильно. С другой стороны подход охотников — сжечь, чтобы не превратиться в настырную нечисть — его тоже не слишком привлекал. По шкале от набожной искусственности до сводящей зубы охотничьей практичности, взгляды Каса находились где-то посередине. На язык приходили самые банальные метафоры при мыслях о смерти и перерождении, но Кас всегда находил некий восторг, почти восхищение в том, что из гниющих, несовершенных и недолговечных вещей рождаются другие — красивые и цветущие и такие же недолговечные. Они также умрут, также сгниют и также дадут старт новым вещам. Цикл неизбежный и устрашающий и захватывающей в самой своей природе, обличающая красота жизни и вопиющее уродство смерти так тесно переплетены, что точно не знаешь, что есть где, как кончается одно и начинается другое и существуют ли они вообще, эти грани. В этом было обещание. Надежная вещь, коих у Каса было мало в жизни. Он слышал о процедурах, когда прах погибших перерабатывали в удобрения, из которых потом вырастали деревья и ему хотелось обсудить это с кем-то — еще одно странное ощущение, эта зудящая необходимость говорить о чем-то, что его восторгало. Раньше, по крайней мере, ему удавалось держать свои мысли при себе без особенных усилий. Если бы, Кас знал, он сейчас поделился своими мыслями с Эйлин, то она бы посоветовала читать ему поменьше Сильвии Плат. Они нашли могилу Джимми почти сразу, только приблизившись к часовне. Ветви ясеней отбрасывали на могилу причудливые, извивающиеся тени, делая почти невозможным различить буквы, если бы не их фонарики. И в его груди зашевелилось это беспокойное чувство, как если бы червь проедал себе путь через его грудную клетку. Это слишком легко. Нет, поправил он себя. Не легко. Что-то было не так. Он получил только подтверждение своих опасений, когда Эйлин по правую руку от него напряглась. Когда она резко дернула головой, оборачиваясь в итоге всем телом назад, так и Кас последовал ее примеру. Но голос он услышал раньше, чем увидел ее лицо. — Здравствуй, Кастиэль. Голос, который он не слышал годами. Который не рассчитывал услышать. Он втянул воздух в легкие, и тот неожиданно пах чем-то протухшим. — Анна. Как можно ожидать от восставшего из мертвых, Анна ничуть не изменилась. Не было даже речи о ее сосуде, но о том, как она осторожно смерила его внимательным взглядом, о том, как держала аккуратный подбородок высоко задранным. Были и изменения. Например, Уриэль рядом с ней. — Уриэль, — он кивнул в сторону брата, который при их последней встрече пытался убить Каса. Не то чтобы он держал это против Уриэля. Для Каса это были события его обычной среды, как бы грустно это ни было. Уриэль не ответил на кивок ничего, только покосился в сторону Анны, и Кас в жизни бы не смог понять, что этот косой взгляд значил. Очевидно, Анна занималась всей разговорной частью (и слава святым, потому что Кас даже годы спустя помнит, что только дай Уриэлю шанс — и он больше не закроет свой рот). Она ступила вперед, руки бессильно — показательно пустые — висели по бокам от нее. — Давно не виделись, — попыталась она улыбнуться, но сама осознавала, насколько улыбка была натянутой, насколько ситуация была неправильной. — Это точно, — Кас усмехнулся. И возможно что-то в этом смешке заставило Анну прищуриться. А может его одежда, все еще ворованная из шкафа Дина. Или чуть ссутуленные плечи и замерзшая свободная рука в кармане куртки и синяки под глазами. Или что-то в его взгляде. Или все остальное, что безнадежно и бесповоротно выдавало в нем человека. — Ты изменился, — отметила она, и в ее голос проскочила нотка грусти, или то была ностальгия. Кас совершенно разучился читать ее настроения. — Меня действительно долго не было, да? Сцена казалась сюрреалистичной. Не только потому, что разворачивается на канзасском кладбище посреди ночи, но и потому, что он был уверен, что Эйлин уже держит руку на ангельском лезвии, а Уриэля он в последний раз видел, когда Анна проткнула его горло клинком, и тем не менее вот они здесь, ведут с Анной светские беседы, если не переговоры. Уриэль, Кас подозревал, был как собака на цепи на случай, если мирные разговоры с Анной не пойдут по плану. Только цель переговоров была не ясна. — Зачем вы здесь? — спросил он, слегка более жестковато, чем он планировал, но с этим уже нечего было поделать. В отличие от последнего раза, когда он видел Анну, сейчас он точно знал, где он стоит и кто является его семьей. И возможно он все-таки догадывался о роде грядущего разговора. Просто ему нужно было подтверждение. Иначе в это поверить было просто-напросто сложно — из той простой человеческой причины, что ему не хотелось. И Анна вздохнула, казалось читая его мысли. — Мы знаем, что вы задумали, Кас, — Анна произнесла мягко, как если бы боялась спугнуть. Кас бросил взгляд через плечо на Эйлин. Она передвинулась назад, за могильный камень, скрывающий ее по пояс, выражение на лице яростное, плечи напряженные и недвижные. Он снова посмотрел на Анну, кого-то кого, он думал, он знал, как на старую фотографию. Кто изначально подтолкнул его по направлению к бунту. К тому, что он стоит посреди кладбища, дышит легкими, чувствует свое сердцебиение в кончиках замерзших пальцев и почему он выбрал куртку потеплее, потому что впервые в жизни заморочился посмотреть прогноз погоды. Почему волна тепла проносилась через него каждый раз, когда Дин ворчал, что не доверяет прогнозам погоды, а Сэм с издевкой припоминал случай многолетней давности из-за которого Дин, собственно, не доверяет прогнозам погоды. — Значит, ты знаешь, что мы не можем отступить, — он услышал, как его губы произносят слова, но он не заметил, когда дал им команду говорить. — Прости, Анна, но мы должны. — Сколько нас не было, Кастиэль? — впервые заговорил Уриэль, и Кас дернулся от грубого, пренебрежительного использования его имени. — Сколько лет? Десять? И посмотри, что стало с Небесами. Как они разорены. Всего десять лет по сравнению с миллиардами лет, которые они выстояли, и ты со своими ручными обезьянками уничтожил все, что можно было, все, до чего их мерзкие ручонки дотянулись. — Уриэль, — оборвала его Анна, командно и чуть более чем слегка раздраженно. — Я могу это выдержать. Уриэль щелкнул челюстью, но заткнулся. — Но правда, — голос Анны был утешающим, как у полевой медсестры перед солдатом с оторванной рукой, когда она сделала еще шаг ближе. — Что случилось, Кас? Обычно лицо из прошлого, вопрошающее, что же сотворилось с Небесами, что он натворил, было только частью его кошмаров. Больше нет, думал он с горьким осознанием. Он сглотнул. Боролся с соблазном отвести взгляд. Поджал губы, не давая сорваться ругательствам или проклятиям и еще бог знает чему, пока Кас не может не то что контролировать свой рот — все его тело понемногу наливалось свинцом, раскаленным, тяжелым, удушающим. Он задыхался. — Была гражданская война, — выдавил он наконец, не смея отводить глаз от потрясенного лица Анны. — Моя неудачная попытка научить ангелов свободе воли и предотвратить очередной апокалипсис. Потом была одна битва за второй, и война, считай, никогда не кончалась. И за этим следовала новая реплика из его кошмаров, новая пощечина. — Как ты позволил этому случиться? Действительно, Кас? Как ты позволил этому случиться? И как после этого ты рассчитывал получить счастливый конец? Разве ты не знаешь, Кас, монстры в конце книги умирают, смертью бесчестной и унизительной. — Ты разве не видишь? — снова вмешался Уриэль, подходя ближе к Анне и внимательно всматриваясь в Каса так, будто тот был увлекательным экспонатом, текстом для анализа, даже не живым существом, разве что фотографией. — Он один из них. Его завербовали. Его волнует только собственная шкура и его вшивого семейства. — Что вам нужно? — его голос упал на октаву ниже, и обычно для любого незнакомца это бы значило угрозу, но Кас был просто растерян. Он мог бы сейчас сойти за старую черно-белую фотографию, также лишенный цвета и жизни, только отпечаток кого-то, кто был здесь раньше. — Вернуть былое величие Небес. Кас фыркнул и сверкнул красноречивым взглядом, почти ироничная усмешка играла на его губах. — Ты был мертв десять лет, а твои ходовые фразы так и не меняются. — Но он прав, — нахмурилась Анна. — Сейчас, он прав. От Небес ничего не осталось, Кас. Нам нужно что-то сделать. И делать это быстро. В горле Каса разом пересохло. С тем же успехом он мог бы не пить трое суток. Его руки были совершенно бесполезны — ему в голову пришла мысль дотянуться до кинжала, но его руки были руками тряпичной куклы, набитой ватой и небрежными стежками и несостоявшимися надеждами неумелой швеи, его руки не сгибались и работали во всех неправильных местах. — Что вы собираетесь делать? Триумфальная улыбка кого-то, открывшего новую планету. — Открыть Пустоту нараспашку. Вернуть каждого ангела на свое законное место, перестроить Небеса заново. Кас облизнул резко пересохшие губы, как если бы готовился к дебатам, которые, он знает, безнадежно провалил бы. Тут нельзя спорить с этими двумя. Невозможно. — Но это также значит освободить каждого демона. Освободить Люцифера. Анна пожала изящным плечом, Уриэль выглядел почти скучающим, если не слегка разочарованным. — Выносимые потери. Со всеми ангелами, с каждым из них, кто вернется из мертвых, мы сможем это выдержать. — Нет, — Кас нервно перебирал список того, что он мог предъявить в качестве аргументов. — Дж… Бог, он создает новых ангелов, он перестраивает целую систему, он… — И как давно ты хоть что-то от него слышал, Кастиэль? — прервал его копания Уриэль. И Кас закрыл рот, щелкнув челюстью. Маска непроницаемости наконец — наконец — скользнула на его лицо. — Присоединяйся к нам, Кас, — в голосе Анны почти сквозила мольба. — Когда-то ты был одним из нас. Я знаю, что ты все еще хочешь поступать правильно. В этом всегда и была проблема, Анна, думал он. У нас разные понятия о том, что правильно. В тот самый момент, когда он потянулся за пояс за лезвием — опять-таки непривычно, что то не появляется по одному повороту запястья — он увидел тот самый момент, когда они поняли, что провалились в попытке изменить его мнение. — Прости, — сказал он, совершенно не имея это в виду, потому что не было ничего извиняющегося в его лице, только непроницаемая решимость защитить — его семью, то, что он считал правильным и все, что было в середине. — Не могу. Анна только кивнула. Она всегда была понимающей. И отступила в сторону, позволяя Уриэлю пройти вперед. Кас выронил фонарик, перехватывая лезвие удобней. Но проблема заключалась в том, что Уриэль не страдал от бессонницы. Он не корчился от боли в ребрах при резких движениях и не сидел на обезболивающих. Уриэль не был измотан долгой дорогой и не нуждался в кофеине, чтобы продержаться несколько часов без того, чтобы свалиться на землю, как подкошенный от усталости. Кас же, с другой стороны… Первый взмах Уриэля был экспериментальным и почти ленивым, как если бы он адаптировался к уровню Каса, что было более чем возмутительно. Дальше это были методичные выпады и отражения атак, как на идеальной, сбалансированной тренировке, и Касу казалось, что Уриэль идет на него полегче только из жалости и уважения к его сгинувшей репутации, что распаляло Каса только больше, он наступал яростнее, делал выпады настойчивей. Он бы никогда этого не сделал, никогда не позволил бы иррациональному гневу и эмоциям взять над ним верх — но здесь мало рационального, когда ты попадаешь в собственный живой кошмар. Поэтому, он боролся, выскребал каждую возможность для сильной атаки, как если бы это помогло бы ему проснуться. Только чтобы в один момент вспороть рукав ангела, получив на момент ослепляющую вспышку выгорающей благодати через разорванную ткань — и в следующую секунду Кас чувствовал неровные колебания воздуха у его горла, что-то сместившееся в атмосфере и чисто интуитивное, и он отклонился назад по чистому животному инстинкту, заставлявшего его удирать отсюда. Только благодаря ему, стоит полагать, у Каса есть лишь почти неглубокий порез от середины его горла до основания челюсти у правого уха вместо зияющей, кровоточащей и более чем смертельной раны. Кас схватился за горло, чувствуя, как кровь почти безостановочно и безнаказанно покидает его тело, и в следующую секунду он был ослеплен вспышкой яркого света, безошибочно божественного и кричащего в его барабанных перепонках. Как только его глаза снова адаптировались к темноте, на кладбище остались только он и Эйлин. Последняя, при более близком рассмотрении, свернулась пополам и зажимала рану на руке, кричаще бордовая полоска от локтя до плеча, неопределенно выглядящая под слоем из темно-синей рубашки, даже в свете фонарика, который Кас смог подобрать с травы. Одной рукой он все еще зажимал рану на шее, и что-то инстинктивно животное в нем кричало от паники. Но он заставил себя дышать глубоко, добавить давление на кровоточащую рану и подойти поближе к Эйлин. Оказалось, ее ладонь тоже была рассечена, чуть более аккуратно. — Пришлось изгнать этих уродцев, пока ты вел с ними светские беседы, — объяснила Эйлин, даже не дожидаясь вопросов. Возможно, в какой-то момент Анна таки увидела, чем Эйлин занимается за могильным камнем, и попыталась ее остановить — отсюда впечатляющая кровоточащая рана на руке. Синяк наливался у нее под глазом. Кас чувствовал, что маленькая схватка никак хорошо не повлияла на его швы. Его ребра были словно в огне, и его ключица была странно онемевшей. Он вздохнул. — Кажется, я вывихнул ключицу. Что бы Кас ни ожидал, но он не рассчитывал, что Эйлин рассмеется. Хватая ртом воздух, она спрятала лицо в ладони здоровой руки. — Вот мы с тобой везунчики. — Это точно. Кас оглянулся, на могилы вокруг них, на две лопаты, которые остались валяться на ступенях часовни. — Обратно в бункер? — предложил он. — Нет, — Эйлин упрямо мотнула головой. — У меня есть аптечка в машине, перебинтуемся, по-быстрому тут закончим и поедем домой. — Но Анна и… — Они бы не подумали, что мы такие идиоты, чтобы не смыться как только мы избавились от них. Тем более они не могут нас отслеживать, они вероятнее сначала начнут прочищать другие кладбища в округе. Давай, у нас минимум пара часов. У нас есть работа.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.