loose lips sink ships.

— Кажется, нам пора заканчивать. Где-то в Лебаноне, временем чуть позже, в охотничьем баре все еще горели приглушенные огни несмотря на то, что время закрытия уже давно перевалило за их плечи. Каждая живая душа в какой-то момент словно исчезла, оставляя небольшое помещение пустым, за исключением троих: брата и сестры, прильнувших на стойку, завороженных рассказом, и Рассказчицы. Рассказчица в своей измотанности и расслабленности после долгого рабочего дня казалась гораздо моложе. Не молодая женщина, но девушка, со светлыми волосами окончательно распущенными из тугого хвоста, с ее искрой в глазах, затуманенной собственной историей и худыми плечами, склоненными над барной стойкой, над пустым стаканом, еще отдаленно пахнущим виски. Мягко, едва слышно играла музыка из старого поцарапанного проигрывателя. То, что уже случилось, Опять повторится. И даже если река меняет курс, Она, так или иначе, впадает в море. Последние полчаса она поглядывала на неприметную дверь в другом конце опустевшего бара. Копна темных кудрей второй барменши давно скрылась в направлении главного выхода, дав Рассказчице один только сигнал о том, что ключи от бара она оставляет на крючке возле кладовки. — Что? — обернулся парнишка, к этому моменту Рассказчица была почти уверена, что он был младше сестры в его еще детском ненавязчивом восторге. — Уже? — Мы давно уже должны как закрываться… — Рассказчица протянула, отставляя использованный стакан в сторону и складывая руки на стойке. — Но ведь немного до конца осталась? — спросила девушка по ту сторону потертой деревянной поверхности, пытающаяся скрыть свой интерес относительно истории, тот, который только бывает, когда ты еще часами после того, как лег в кровать, разглядываешь узор на обоях и думаешь над тем, как та история могла развернуться по-другому. У девушки, может, и отсутствовал фанатический энтузиазм брата, но она была простым человеком. Люди изгибают шеи, оглядываясь на аварии посреди дороги и виновато подслушивают чей-то громкий спор по телефону на автобусной остановке. Истории и трагедии были также легко вплетены в человеческое ДНК, как и животное восхищение природными катаклизмами. Это не что-то простое или хотя бы объяснимое, что можно понять парой фраз, но что-то фундаментальное. В конце концов, если бы не людской неутолимый голод по историям, бар не сделал бы себе репутацию. Рассказчица кинула последний взгляд на неприметную дверь в конце бара. Дверь находилась за спинами брата с сестрой, поэтому они не заметили новоприбывшего, появившегося из-за двери почти беззвучно. Им оказался мужчина с мальчиком на бедре, мальчик лет двух, золотая копна волос упала на плечо мужчины, детский кулачок даже во сне безжалостно сжимал воротник рубашки, в которую он уткнулся носом. Сам мужчина выглядел не сказать плачевно, но помощь ему точно бы не помешала. Рассказчица была уверена, что рубашку он не менял последние три дня, судя по следам детского питания, засохшего у нагрудного кармана и складкам во всех невозможных местах, словно в этой же рубашке он и спал. Многодневная щетина, балансирующая на грани с серьезной бородой, и круги под глазами. Но это не бы взгляд человека, неспособного сомкнуть глаз из-за кошмаров и криков, которые слышит только он. Глаза эти не были отчужденными, но по особенному светящиеся. Как у человека, знающего свое место и любящего его. Кого-то на своем месте. В данный момент мужчина с любопытством оглядывал брата и сестру за барной стойкой, не делая однако ни единого шага, чтобы поприветствовать. Рассказчица едва заметно приподняла бровь. Нужна помощь? Мужчина только мотнул головой, махнул свободной рукой, удобнее перехватил мальчика, устраивая того выше на бедре, и снова скрылся за дверью без единого звука. Вся моя жизнь состоит из перемен, Я уже привык к этому. Временами я вспоминаю о тебе И о том, как всё было раньше. Брат с сестрой с любопытством оглянулись в самый последний момент. — На что ты смотришь? — поинтересовалась девушка, слегка подозрительно, с той подозрительностью, с какой говорят только те, кто впервые выяснил о существовании сверхъестественного и ищут монстров в каждом шагу. Рассказчица дернула головой с легким смешком. — Ничего, — она покачала головой для значимости и поставила ладони на стойку, широкого их расставив и наградив последних слушателей за день испытующим взглядом. — Зря я убрала стакан. У нас еще есть немного времени. — Значит, этот ритуал сработал? — спросил парнишка, как всегда делая десять шагов дальше, чем нужно, и еще и в неправильном направлении. Рассказчица улыбнулась, лукаво и секретно, как если бы делилась личной шуткой. — Как известно, каждый многообещающий план Винчестеров с треском проваливался.

…

Как известно, каждый многообещающий план Винчестеров с треском проваливался. Но обо всем по порядку. Эйлин, как ей было присуще в ранние утренние часы, после неразумного количества кофеина из бедной старой кофемашины с вдавленной кнопкой включения, мерила шагами военную комнату, огибая стол-карту снова и снова. — Это плохо, — повторяла снова и снова, не заморачиваясь с тем, чтобы остановиться и увидеть, что Сэм пытается ей сказать, не заботясь о его попытках утешения и уж точно не собираясь слушать его оптимистические убеждения в обратном. — Это не закончится хорошо. Эйлин не останавливалась, а Сэм Винчестер не рисковал к ней прикасаться, чтобы обратить на себя внимание. Ему оставалось только выжидать. В конце концов, она остановилась на противоположном конце комнаты, тускло светящийся стол между ними, ладони Эйлин на самом краю, пока она смотрела на Сэма в какой-то степени неуверенно, нерешительно в том, стоит ей сейчас накричать на него или провести допрос. Ноющие ребра Сэма не были в восторге ни от первого, ни от второго, но ему придется смириться. В итоге она наставила на него палец со словами: — Ты не представляешь, как я хочу на тебя накричать. Сэм кивнул, до невозможного серьезно и не прерывая зрительного контакта. — Ожидаемо. Со вздохом, Эйлин уперлась кулаками в бедра, будто не зная, что делать с собственными руками. — Но это было бы несправедливо, — выдохнула она, на секунду прикрыв глаза, словно бы не желая видеть ни реакцию Сэма, ни то, что бы он там ни хотел сказать. — С тем, что ты мне сказал… вы сделали лучшее, что могли. Сэм боролся с желанием начать грызть ногти. Как если бы он ждал приговора за свои преступления. История, рассказанная им Эйлин, была относительно короткой, но не значит, что кристально-чисто понятной. Сэм и Дин отправились за травами из списка Пейшенс (васильки, барвинок, можжевельник, полынь). Ближайший охотничий магазинчик, как известно, был в Линкольне, потому что ни один здравомыслящий охотник не стал бы основывать бизнес в городе с населением в 218 человек по данным 2010 года. Им повезло бы чуть больше, приедь они на полчаса раньше. Или позже. Как бы то ни было, владелец заведения и оба посетителя к моменту их приезда истекали кровью на деревянном полу, впитывающем и запах, и влагу. Три перерезанных, кроваво улыбающихся горла и двое демонов приветствовали братьев Винчестеров по приезду. Небольшое поле для выбора. Сэм отделался ушибленными ребрами, на лице Дина расползлась гематома на пол-лица оттенков желтого и фиолетового и синего с вкраплениями красноватого, как радужные разливы нефти по асфальту. Несколько царапин между двоими, не требующих ни швов, ни жалоб. Другой паре пришлось намного хуже. Сэм говорил, что главное они добыли травы. Эйлин парировала, что предпочла бы, чтобы он включил мозг и думал о себе — хотя опять-таки признавала, что винить его не может ни в чем. Особенно в ее положении. — Эйлин, — он выпрямился на стуле, готовясь объявить слова, как старый кран выплевывает ржавчину вместо воды. — Одна из демонов… Она… Эйлин, в момент вцепившаяся в спинку кресла перед ней, с любопытством вздернула бровь. — Что? Сэм дернул головой. Улыбнулся натянуто. — Ничего. Стол между ними гудел электричеством, заполняя тишину ощущаемым жужжанием напряжения. Когда Сэм говорил, что Кас сейчас наверняка получает намного хуже встряску от Дина он, как правило, был прав. Несколькими комнатами далее, по факту — в комнате Каса, ранее временно-гостевая, теперь постоянная, разворачивалась почти сюрреалистичная сцена. Кастиэль (фамилия еще официально не взята), бывший ангел божий и по сей день опытный солдат, сидел на своей заправленной кровати, сложа руки на коленях, выпрямив спину и слушая каждое отравленное гневом и огорчением слово из уст Дина Винчестера. Комната Каса была относительно уютной, если не слегка неорганизованной: настольная лампа была густо заклеена стикерами до той степени, что была бесполезна как лампа. Кровать заправлена неумело и будто в одно движение за четыре секунды. Невысокие стопки книг, разбросанные тут и здесь, у лампы, под тумбой, у стула и на стуле, книги от необходимых для исследований и потрепанных до художественных и почти новых. (Дин тактично молчал про роман Джейн Остин под потертыми джинсами на стуле только потому, что Кас знал про его тайные марафоны Тейлор Свифт, пока он нарезал круги вокруг Лебанона от скуки) Если в армии у тебя нет выбора, кроме как быть опрятным, то с небесной армией, стоит полагать, дела обстояли иначе — учитывая, что это буквально первый опыт Каса с личным пространством. А личные пространства, как известно, легко заполнялись всякими чеками и тарелками и носками под кроватью и секирами, и распространялись, как чума в средневековье. И таким образом, с полным представлением об обстановке интерьера, было намного легче представить вышеупомянутого Дина Винчестера, измеряющего шагами узкое пространство вдоль кровати, вперед-назад, вперед-назад, от одной невидимой точки до другой, всегда безошибочно. Каждый шаг отдавался выстрелом обвинения. Кас перестал пытаться вставить оправдания где-то в самом начале, когда понял, что его слова отскакивали от кирпичных стен невидимыми и неслышимыми. — Я не понимаю, Кас не понимаю, — Дин неопределенно жестикулировал руками, не глядя ни в какую конкретную точку, направляясь к прикроватной тумбе. — Что тебя вечно тянет лезть на рожон. Почему ты никогда не слушаешь голос разума, почему. Достигнув тумбы, он повернулся на пятках и направился к стулу, заваленном книгами и джинсами. — Ты ведь в курсе, что ты можешь умереть, вот раз, — он щелкнул пальцами. — И нет. — По крайней мере ты знаешь, как я себя обычно чувствую, — прокомментировал Кас, читать как: пробубнел себе под нос. И был скорее приятно удивлен, когда Дин, наконец заметив его присутствие, остановился посреди шага и уставился на него испепеляющим взглядом, которого Кас не видел действительно долгое время. Касу захотелось вжаться в стену. — Ты лучше меня, Кас, — он усмехнулся, неверяще покачав головой, будто говорил о простейших законах физики. — Ты знаешь, что когда можно избежать битвы — лучше ее избежать. А не сверкать ножом направо и налево, чтоб тебя! — Уж извини, что после десяти лет рядом с Винчестерами позволил дать волю эмоциям, — бросил Кас, натягивая на лицо нейтральное, может чуть раздраженное выражение. — Напомни мне, если я неправ, но не ты ли был тем, который хотел, чтобы я перестал быть «безэмоциональным роботом»? Цитирование какого-то давно забытого разговора, когда слова безошибочно принадлежали Дину, заставили его оскалиться. — Ты хоть имеешь какое-то гребаное понятие, как… И тогда случилось что-то. Что-то невероятное и редкое, как метеоритный дождь или искреннее прощение. Сторонний наблюдатель мог бы сказать, что кто-то будто щелкнул переключателем в какой-то момент, иначе произошедшее было бы сложно объяснить. Старший сын Джона Винчестера прекратил тираду на полуслове, оборвал себя посреди крика. Дин Винчестер, заработавший имя за руки, по локоть замаранные в крови и взрывной неконтролируемый темперамент, втянул глубокий, почти до больного глубокий вдох и опустил руки, сжатые в кулаки, по швам. Он поджал губы и очевидно было, как его дыхание было размеренным, контролируемым. Дин, человек с темпераментом мокрого кота, которого Кас любил до нездоровой невозможности, опустился перед ним на колени, взяв вечно холодные пальцы Каса в свои руки, и уронил голову на его колени. Вдох. Выдох. «Постарайся отплатить ему тем же». Несмотря на то, что действие происходило размеренно, шаг по шагу, для Каса оно было слишком резким, слишком быстрым. Оба замерли, боясь, что от густого, тяжелого напряжения, заполнившего комнату, что-то разобьется, стоит им пошевелиться. — Прости, — голос Дина оказался глухим из-за джинс Каса и тихим от сдерживаемых в узде эмоций. — Я не знаю, что с этим делать. Что бы ни происходило, что бы я ни делал, оно просто… накатывает. В момент, звенящий и требующий, Кас осмелился положить свободную ладонь, не запертую в руках Дина, на его спину, провести неуверенную, мягкую, успокаивающую линию от его шеи к ребрам и обратно, по податливому от множества стирок рубашке. — Ты справляешься с этим, как можешь, — возразил Кас, едва слышно, боясь, что слишком громкие голоса разобьют что-то невидимое и хрупкое, но неоспоримо драгоценное. В ответ Дин только едва помотал головой, не поднимая взгляда, оставаясь надежно на месте, как если бы прятался от света, от звука, от всего вне. — Каждый раз, когда я думаю, что потерял тебя, я думаю о своем отце, — его дрожащий, едва ли размеренный выдох ударялся горячим воздухом о колени Каса, обернутые в джинсы. Кас замер, словно ожидая атаки, ожидая подвоха. — Как он двадцать лет гнался за абстрактным призраком того, что убило маму, хотя к тому моменту уже было предельно ясно, что никакое великое дело всей жизни не могло спасти его от того, что большую часть дней он заканчивал на дне стопки или отключившись перед телевизором. Иногда это было подряд. «Потому что уснуть в беспамятстве легче, чем смотреть в потолок и думать обо всем, что не смог сделать, где опоздал и беспомощно смотрел. Я знаю» — И я осознаю, что понимаю его. Потому что сам не раз скатывался в это. С тобой. Объяснимо, Кас не мог сказать, что он чувствовал, не с его невозможно ограниченным опытом. В его голову пришла картина, двигалась она медленно, но неизбежно, острые углы обманчиво и подло скрывались за густыми тенями. Лес, расстилавшийся перед ним был массивным, чем-то древним и голодным, чем-то, расползающимся по земле до тех пор, пока кроме него самого на земле ничего не останется. Лес хранил гробовую тишину. Смотрел. Ждал. Спиной к Касу в лес шла темная фигура, вихри волос и изгибы плеч и спины были знакомы Касу до больных костей и саднящего горла, до каждой клетки несовершенного тела. Дин уходил, двигаясь также медленно и неизбежно, как и все вокруг. У Каса не было рук, не было ног и не было лица. Только присутствие, беспомощное и только способное наблюдать. Едва ли что-то большее, чем мысль. Состояние, в котором Кас провел большую часть своего существования теперь казалось неправильным, чуждым, как остывшая ванная. И Кас, как ему не было так уж непривычно, безмолвно наблюдал, как едва различимый силуэт Дина ступает в лес, в прожорливые тени и враждебные ветви, скрывается из вида. Пока Кас не остается, в одиночестве и темноте и тишине. В настоящее время, в (относительно) настоящем мире, Кас сидел недвижно, парализованный новым, безвестным чувством. Страх. Ему, впервые за долгое, долгое время, было страшно. Осознание ощущалось ударом по его грудной клетке и нещадно саднящей раной под повязкой на горле, когда Кас болезненно сглотнул. — Дин, — прохрипел он тихо, неуверенно, ранено. — Посмотри на меня. Дин помотал головой, как мотают головой дети, нежелающие еще идти домой поздно вечером, даже если ему действительно, действительно надо. — Не могу, — бормотал он, так, словно боялся, что их услышит кто-то еще, невидимые осуждающие лица. — Сорвусь. Как если бы просто открыть глаза, взглянуть на неприбранную комнату и услышать низкое гудение электричества было бы достаточно, чтобы заставить Дина потерять контроль над эмоциями. Потому что все вокруг слишком назойливое, слишком яркое, слишком громкое, слишком. Потому что просто от того, как грубый воротник терся о его шею, ему хотелось кричать, пока голосовые связки не надорвутся, и было что-то удовлетворительное в акте саморазрушения, в болезненном заживлении после. Дин размеренно дышал. Свободная рука Каса неуверенно замерла на его спине, на правой лопатке. — Я просто не могу потерять тебя. Слова пришли неожиданно, даже учитывая всю ситуацию, даже учитывая стрельбище, они застали Каса врасплох. Это был тот тип слов, который в семействе Винчестеров встречался крайне нечасто. Вымирающий вид. Это были нужные слова. Ожидаемые. Кас не осознавал, как он ожидал их услышать, все то время с его признания в комнате, в которую стучала сама Смерть, и до этого момента, в воздухе между ними, в пространстве между вдохом и выдохом, между незаконченной мыслью и сырой надеждой, висело ожидание. Это не было предвкушением огромного чувственного признания, не было ожиданием трех слов «я люблю тебя», которые даже приблизительно не вмещают то, что эти двое прошли друг с другом, и не было надеждой на большой трагичный жест, коих у них было более чем достаточно и более чем им самим бы хотелось. Ни сейчас, ни годами позже Кас не мог бы сказать, что именно он ожидал. Но вид Дина Винчестера на коленях в своей нагой и кровоточащей искренности, всем существом старающегося контролировать собственные импульсы и горькие голоса в голове ради него, заставило что-то в ребрах Каса правильно щелкнуть. Встать на место недостающему кусочку. То было всем подтверждением, которое Кас когда-либо хотел получить. Склонившись, неудобно, но так натурально правильно, Кас уткнулся носом в затылок Дина, в короткие волосы и выцветший запах мятного шампуня «3 в 1» («Нет, Кас, обычные и очень даже эффективные шампуни не ‘грех’, ты с Сэмми не соблазнишь меня вашей цветочной натуральной бурдой») и свежий налет библиотечной пыли. Прикрыл глаза на момент. И вот он здесь. Никаких священных миссий, никаких «больших картин мира» и ангельского предназначения. Только тихая комната, мужчина перед ним и приятная боль в ребрах, которая могла быть и не болью вовсе. В сравнении сцена не была грандиозной и масштабной, ничем, что раньше бы Кас запомнил. Но дело не было в масштабности. Дело было в чувстве принадлежности и в том, что спокойствие наподобие болеутоляющих расползалось по всему его телу, поражая каждую до единого его клетку, пока сам воздух не стал мягче касаться его истерзанной плоти и мир не стал милосерднее тише. Он не пытался кормить его ложными «Все будет хорошо». Только спросил: — Ты хочешь встать? И тогда, только тогда, Дин поднял голову. Взгляд слегка расфокусированный, как у человека, только что вышедшего из подвала на яркое июльское солнце, вид помятый и выжатый. — Извини, что не могу сказать больше, — и сказал он это не извиняющимся голосом, но бесконечно уставшим. И Кас, так неколебимо, словно это был единственно-верный вариант, уронил легкий поцелуй ему на лоб, клевок в самом деле. Непривычно и почти странно, но до невозможного естественно, так что Кас не мог представить ни единого сценария, где он не сделал бы точно также. — Не извиняйся. Не за что, — и прежде, чем все стало слишком эмоциональным до степени крайнего дискомфорта для них обоих: — В твоем возрасте стоять на коленях — это уже подвиг. — Ты прямо сейчас заставляешь меня сомневаться в моих жизненных решениях. — Перед тобой открытая дорога, но ты не знаешь, какой выбрать путь. — Не смей цитировать Cigarettes after sex при мне. — «Каждый раз, когда ты влюбляешься» это национальное достояние. — Ой, завались. Помогая Дину подняться на ноги, Кас задержал руку на его поясе и попытался отдернуть, как от раскаленного металла, по привычке. Заставил внутренний голос заткнуться и оставить свои пальцы там, где они сейчас есть, впутанные в чужую рубашку поясницы. — По крайней мере, с этим ритуалом теперь можно расправиться и выдохнуть, — размышлял Дин вслух, не протестуя на прикосновение, когда они вышли в коридор, но и никак не реагируя. — Вот увидишь, через неделю будем стоять на пляже в очереди за гавайскими рубашками. И опять-таки, как известно, каждый план клана Винчестеров с треском проваливался. Поэтому, неделю спустя вместо пляжа они оказались на заброшенном складе в Висконсине, пистолеты с отравленными пулями наготове в ожидании ведьм появиться. Одну катастрофу, один кровоточащий бок и сломанную руку спустя спасение пришло в знакомом, но крайне неожиданном лице, вызвавшем коллективный полувздох-полустон. — Гарт. — Утречка, ребят, — коренастый мужчина ненавязчиво махнул береттой. — А что это вы здесь забыли? Много вещей пошло не так в течение этой недели, и под «не так» имеется в виду «на грани с катастрофой», чтобы все пришло к такой маленькой ненавязчивой фразе посреди пустого этажа заброшенного склада в Висконсине. Но обо всем по порядку.