…
Чарли Брэдбери умела держать удар. Она рыдала над эмоциональными моментами в ситкомах и ломала носы мальчикам, начиная с тринадцатилетнего возраста. Первый случай не был особенно запоминающимся, просто какой-то идиот, достающий ее в классе. Кто знает почему – может, потому что она рыжая, или молчаливая, или читала Гарри Поттера, или носила куртку, облепленную значками сплошной стеной, почти наподобие брони. Она не ожидала никаких высоких, аргументированных мотивов от мальчишек в 13 лет, но по счетам платить нужно, особенно когда вопрос идет о твоей чести перед всем классом. Ей трудным путем пришлось узнать, что, когда дело доходит до издевательств, то необходимо изначально обозначить свою территорию – кулаками и синяками и карманными ножами – иначе посягательств не избежать. Таким образом, первый сломанный нос был случаем почти рядовым, если убедительно умолчать об эпизоде с психологом, к которому ее насильно водили пару недель после. Второй эпизод произошел, когда ей было семнадцать. Некоторые могли бы поспорить, что тогда она сама нарывалась на неприятности. Она сидела в баре, фальшивое удостоверение личности в кармане дутой куртки, перекинутой через спинку стула, она заказала какой-то несуразный коктейль с розовыми блестками и разговаривала о чем-то – сама после не помнила о чем – с девушкой. Очень симпатичной девушкой. От нее приятно пахло, она смахивала челку со лба, когда смущалась, и смеялась, спрятав лицо в ладонях. Возможно, ее звали Джина. Потом в облаке спирта и пота и сальных комментариев подошел Парень В Кепке. Настолько популярный человеческий подвид, что одних только трех слов хватает, чтобы понять, что он из себя представляет. Это было стандартной историей. Клишированной даже. Той, которой не веришь, до тех пор, пока она не свалится тебе на голову. - Вы эти, лесби, да? - Отойдите, пожалуйста. Джина выглядела так, будто хочет утонуть в собственном воротнике, и у Чарли узел скрутило в животе – от беспомощности и отвращения к тому, что сейчас прозвучит. - Знаешь, мы с девушкой ищем третью в постель, ну знаешь, поэкспериментировать, и если… Люди оборачивались. Шептались. Только наблюдали, недвижные. Джина тянулась к своей сумке, готовясь потянуть Чарли за рукав, «Просто оставь это, просто найдем другое место, пошли отсюда». Плеснуть коктейлем ему в лицо было скорее импульсивным, подсознательным. Встать и всадить кулак ему в лицо было сознательным решением и желанием более чем приятным. Они вышли из бара прежде, чем кто-то успел вызвать охрану или полицию – они не в гей-баре, в конце концов, и на чьей стороне будет стоять народ и представители закона: мелкого извращенца или двух лесбиянок? Осознание ударило, только когда волна эйфории схлынула. Первый человек ступил на Луну к тому времени, но ее за человека не принимали. Скорее фетиш. Они с Джиной в итоге разошлись по домам, пообещав отписаться, когда вернутся домой. В основном ее дни так и проходили – бары, в котором все видели, что она намного младше того возраста на бумажке, но упорно это игнорировали. Чаще – за покореженным ноутбуком, коды и числа и программы, успокаивающие, как колыбельная матери. Комфорт только самых знакомых, родных вещей, тех, для которых, казалось, ты и был создан. Как правило, Чарли никогда не нарывалась на неприятности, но не значит, что не умела за себя постоять. Никто, кроме нее, не станет. Чарли умела держать удар. Плохо, что не умела держать нож.…
Эйлин Лейхи имела сложные отношения с матерью. Приемной матерью, если докапываться до деталей и формальностей, но единственной матерью, которую она когда-либо знала. В хорошие дни она была матерью с этим грубоватым типом любви, который замечался в резких объятиях, похожих больше на атаку и длящихся от силы пять секунд, в хриплых «Ты как?», в неловком похлопывании по плечу, когда Эйлин распорола себе палец, пока резала овощи. В чуть менее хорошие дни ее мать напоминала больше тюремного надзирателя. Чаще всего – и в основном – когда дело касалось охоты и ее тренировок. «Ты глухая, - говорила ее мать, как мантру, забивая колючие слова в голову Эйлин с таким упорством, что она никогда, в самом деле, не избавится от зуда. – И ты не можешь доверять партнеру. Тебе нужно учиться выживать в одиночку». И она научилась. Ее лучшей стратегией было притворяться незначительной, маленькой, кем-то, кого никогда бы не заметили. Не полиция, не агент ФБР. Уборщица. Работница охранной компании. Курьер. Неугрожающая для монстров, незапоминающаяся для людей. Пришла, сделала свою работу, ушла. Когда дело касалось самих тренировок… ее мать подходила к ним креативно. Часы балансирования на канате были самыми легкими, несмотря на то, что в лучшем случае оставляли мозоли, в худшем – начинали кровоточить. У нее осталось достаточно переломов, пулевых ранений, ножевых ран и даже укусов от попыток ее матери заставить ее «чувствовать» окружающую среду вместо того, чтобы ее слышать. Что ни говори, тренировки работали. Впервые из дома она сбежала – неизбежно – в пятнадцать. Она хотела сбежать от неясного шума в ее голове, от тех острых кусочков паззла, что шевелились в ней, задевали хрупкие органы и чувствительную кожу, но никогда не способные сформировать полную картинку, полного человека, цельную личность. Что-то вне роли охотницы в тренинге, глухой девочки-невидимки. Ее мать ее нашла, когда она только пересекла границу с Балтимором, Мэриленд. И она вернула ее домой. И своими способами научила тому, что если не можешь разобраться с тем, что за проблема душит тебя по ночам, то ты в ответ топишь ее в крови монстров или выпивке («Когда вырастешь»). Научила игнорировать фантомные боли от несправедливости – во имя работы. Игнорировать, что, пока она положила собственную жизнь на алтарь спасения чужих, мир шел дальше, безразлично, без нее, оставив ее на обочине, сломанную и со слишком загрубевшей кожей для ее сырого горла, хрупкого нутра. Она сбегала снова. Она возвращалась. Ни первое, ни второе никогда не приносило удовлетворения.…
Мег (предпочитавшая представляться как Мастерс) нарывалась на неприятности. Пара сомнительных баров у стоянок для грузовиков, несколько паршивых клубов. Она знала, что ее не ищут. Знала, что если прямо сейчас упадет за мертво, то никто не скажет хорошего слова над ее телом. Мысль скорее приносила облегчение. Это было как стоять на стеклянном мосту над пропастью – ужасает так, что коленки подкашиваются, восхищает до невольной безумной улыбки на лице. Как показывал опыт, если она ищет неприятностей, то те обязательно ее находят. Проблема предстала в виде парочки за клубом, высокий мужчина и блондинка с пухлыми щеками. Мег их не знала. Знала демонов, что носили эту парочку, как костюмы. Возможно даже по именам. Не то чтобы это имело значения, с тех пор, как все фразы в основном состояли из «шлюха», «подстилка для Дьявола» и «канальная крыса». Как правило, оскорбления были направлены на нее. Пара острых предметов на троих только подогревали ситуацию – ну и ярость, конечно. Чего стоит ожидать, встречая лицом к лицу тех, кому ты всадил нож в спину и надеялся никогда больше не встретить. В загробной жизни, разве что. Как правило, если ты ищешь неприятностей и действительно их желаешь, как наркоман очередную дозу, то оружия ты с собой не носишь. Мег закончила драку с безнадежно исполосованной курткой, дырой в футболке, настораживающим количеством крови, сломанным носом, вывихнутым плечом и разбитым коленом – меньшим из ее волнений. Вероятно, ко всему перечисленному добавился бы нож в глотке, если бы не случайный прохожий, забредший в аллею, предоставляя ей отвлекающий маневр. Тот демон, что был в мужчине, сбежал – как и прохожий. Девчонке повезло меньше. - Вот и прошлое настигло, - она толи хихикнула, толи икнула над трупом блондинки. От привкуса железа и желчи на зубах ее подташнивало. Если бы ей давали деньги каждый раз, когда ее зовут шлюхой или чьей-то подстилкой, она бы не ошивалась в Балтиморе, штат Мериленд. Итак. Нарваться на проблемы не помогло. Всадить нож в лицо, напоминающим ей о всем, о чем она жалеет – тоже. Что остается? С раздраженным выдохом она пнула мертвую девушку так, будто это она виновата в ее жизненных неудачах, и побрела к ближайшему шоссе, искать попутки в Лебанон, штат Канзас.