loose lips sink ships.

Он был почти уверен, что загрузил стиральную машину. Разве? Он не мог вспомнить. Неповторимое дребезжание старого агрегата из комнаты на нижнем этаже вторило его мыслям, и он с облегчением рухнул на кровать. Большая кровать, с мягким синим покрывалом и фотографиями прямо на стене напротив — Кас напрочь отказался от телевизора в комнате, сколько Дин ни умолял. На коленях и нет. Казалось, это был первый раз за день, когда он смог наконец прилечь и прикрыть глаза. Прошла неделя с их переезда, но он так и проводил каждый день на ногах, и шум так и не собирался стихать — особенно с ребенком на руках. Дин сомневался, что шум, бурное течение голосов и звуков шагов и щелканье дверей когда-либо закончится — и он находил в себе, что совершенно не возражал. Он втянул глубокий вдох — кондиционер для белья, который Кас использует только для простыней по какой-то причине, запах позднего июня через приоткрытое окно. Что-то горячее, упавшее на его лоб. Капля. Кап. Дин нахмурился. Кап. С сердцем, вставшим в горле, Дин распахнул глаза. Подскочил на кровати. Закричал, надрывая голосовые связки и раздирая горло — и все равно слишком поздно: - КАС. С голодным ревом, пожар снова пожирал его дом. С унизительным всхлипом, Дин проснулся. Бункерные архивы, полки с пыльными ящиками и документами, тусклое освещение, старый потертый стол, отпечаток бумажки на лице Дина, где он неудачно на ней уснул — Дин перечислял и перечислял вещи, убеждая себя, что это реально. Старый добрый пыльный бункер — а не пламя, пожирающее чудные, глубокие, синие и распахнутые в ужасе глаза Каса, не уродливая гноящаяся рана в животе Каса, испортившая хорошую выходную рубашку. Не кровь на его лбу. Его руках. Единственный крик, что слышал Дин, был его собственный, и даже о нем не узнает ни единая живая душа. Вот и все. Коридор бункера встретил его беспристрастной, нависающей тишиной. Без его сознательного на то соглашения, ноги Дина по какому-то неслышимому, но срочному зову унесли его в направлении кухни. Он прекрасно осознавал, что ожидаемо от него — пойти в гараж разобрать двигатель Импалы, только чтобы собрать его обратно, возможно выпить. Ко всему этому он привык за годы, когда его единственной стабильной вещью была его машина, и когда голос в его голове чаще всего звучал, как отцовский. Тем более кухни в мотелях были отвратные. Когда бункер действительно стал его первым домом и запахи дороги стали выветриваться из его одежды, он нашел в себе, что любил все эти ритуалы и рутины, характерные, казалось, только пригородным двухэтажным домам, выглядящим скорее как пряничное украшение, чем местом, где люди живут — по мнению Дина, по крайней мере. Когда он избавился от привычки подстраиваться под стандартную модель мужественной стойкости, этот чертов эталон мужчины с классной машиной и новой девушкой под рукой каждые пару дней — когда он понял, что тем людям, которые действительно волнуются за него на это глубочайше плевать, а мнение остальных его не слишком интересовало… Вот тогда он нашел в себе интерес в готовке. Это было практически похоже на работу над машиной, когда он расстроен — практическое следование инструкциям, а главное аккуратное, иначе все взорвется. Но по ощущениям разительно отличалось. Там, где было наклонение над капотом с инструментами, это было систематически, бездумно, то монотонное занятие, которым можно заниматься с пустой головой и при этом сделать что-то полезное, чтобы в конце дня ты не считал себя бесполезным куском дерьма, от которого нет никакого толку. Готовить что-то, с другой стороны, было чем-то назидательным. Это вовлекало все его разношерстное семейство, это рисовало удовлетворенные улыбки на их лицах на громких ужинах и для самого Дина чувствовалось, как те разы в детстве, когда он накидывал свою куртку на свернутую, спящую фигуру Сэма на заднем сиденье Импалы, и маленький жест отдавался волной тепла в его собственном теле. Однако ему приходилось напоминать самому себе, как он любит готовить, когда ему приходится отделять белки в яйцах от желтков — иначе известное, как боль в заднице, если у тебя так и дрожат руки. — Что ты делаешь? — спросил голос из прохода, и Дин дернулся, едва не перевернув банку с сахаром. Потому что, конечно Кас двигался бесшумно как будто ему назло — или у него было что-то личное к хрупкой посуде, которая каким-то образом постоянно оказывалась у него под рукой. — Строю ракету, очевидно же, — буркнул Дин, возвращаясь к миске и венчику, мешая желтки с мукой. Кас молча сел за стол за спиной Дина, наблюдая. Он часто так делает — случайно забредает в кухню без какой-то конкретной цели, будто интуитивно зная, что там находится Дин, и молча смотрит за процессом, за тем, как он уверенно движется по периметру кухни, как в своей стихии. Первое время Дину было слегка некомфортно под пристальным взглядом, тот вид дискомфорта, что идет от резкого осознания каждого собственного действия — да и кому комфортно, когда ему смотрят через плечо? В странной жажде возмездия он пару раз пытался заставить Каса готовить. Под его руководством, конечно, но это почти закончилось переломом и упавшей полкой с кружками, поэтому Дин, в общем-то сдался. Только спустя время он понял, что внимание было направлено не на проект под его руками, не на процесс готовки, ставший для него уже чем-то вроде ритуала — даже если мелкого, даже если скорее символического, все равно, что перекреститься перед иконой в церкви — но что Кас смотрел на него. Недели до того, как Кас впервые заговорил с Джимми Новаком, он наблюдал. Отчасти это было по осторожности, отчасти было дано слово его любопытству. Джимми казался идеальным сосудом, должно же быть что-то, что делало его особенным помимо его родовой линии. Кас… не сказать, что был разочарован. На самом деле Джимми соотвествовал всем его ожиданиям. Джимми был бухгалтером, ходил в церковь по воскресеньям, звонил матери в Айдахо раз в пару дней и говорил с ней в основном о подскочивших ценах на бензин и как хорошо было бы съездить на отпуск куда-то в горы. Он жил в белом компактном доме на окраине, у него была жена и дочь, с которыми проводил вечера и выходные. Это не было тем, зачем он наблюдал. Кас уже был прекрасно осведомлен об этом. Эта информация не требовала недель безмолвного присутствия в симпатичном маленьком доме в Иллинойсе. Нет, Касу было интересно другое. За те пару недель он узнал, как он никогда после рабочего дня не пропускает возможности поцеловать Амелию в щеку, как она улыбалась. Как он взъерошивал волосы Клэр после того, как помогал ей с домашней работой по математике («Нет, пап, ты не можешь делать со мной английский. Последний раз это ты спросил у меня как пишется 'тостер'»). Как он по вечерам смотрел с Амелией документальные фильмы о китах и осьминогах и другой морской живности — и, зная, что уснет на первых трех минутах, сразу ронял голову на колени Амелии, поворачивался так, что утыкался носом в ее живот, в материал пижамной футболки. Как он сидел на кухне и смотрел, как она готовила. Ничего не говорил, не возвращался к работе, которую принес домой — просто находился с ней в одном пространстве. Многие сравнивают любовь с алкоголем, как Кас заметил. «Я опьянел от одного ее вида». «Ее поцелуй был опьяняющим». «У меня подкашивались от нее ноги, у меня помутилось в голове, мое тело сделалось таким легким, как от хорошего виски». По личному опыту, Кас знал, что от алкоголя постепенно начинает тошнить. Вещь для редких, случайных встреч — в идеале. То, что было с Джимми и Амелией, оно было естественным. Комфортным. От алкоголя, конечно, становится легче на время, чувствовалось хорошо — но в определенную цену. Наблюдая за тем, как Джимми сидит за столом — подбородок на открытой ладони, во взгляде что-то мягкое, мечтательное — пока Амелия нарезает овощи, Кас не видел этой эйфории, этого хмельного удовлетворения всем вокруг. Это было «Да, у меня был отвратительный день на работе, но у теперь у меня есть чуть больше веры в хорошее и чудеса только потому, что ты существуешь и ты просто рядом, можешь не отвлекаться, я просто посижу тут недалеко». Можно ли завидовать тому, чего ты никогда не должен был хотеть? Кас не был уверен. Он не мог представить никого, кто занимал бы такое огромное место в его жизни. На тот момент, по крайней мере. Кас представлял, какого это будет, когда он заберет все это у Джимми, обречет на целую вечность скитания по планете, заставить его смотреть, как мир движется дальше без него. Ни одного напоминания о его семье, от которой Кас его оторвал — ничего, кроме воспоминаний. Он почти отказался от затеи. Но руководство давило, и Кас не должен был иметь жалости, когда миссия стояла на первом месте. И у Дина были вопросы, и в поиске ответов он бы залез туда, куда не должен был. Кас должен был его защитить — и не стало ли это его единственной мантрой с тех пор? Он знает, что Джимми сейчас в раю вместе с Амелией, знает, что они в порядке и в безопасности. Что не значит, что иногда он не смотрит на свои руки — или не свои, кто может сказать на самом деле — на линии на ладонях, и думает, что эта плоть постареет и умрет вместе с ним. Делает ли это тело действительно его? Должен ли он родиться в нем, чтобы это считалось его, или когда Джимми сказал «Да», то право собственности перешло в руки Каса? Чего он, однако, действительно не знает, это как Клэр может смотреть ему в глаза. Она сама неоднократно говорила, что, на самом деле, воспринимает их как двух разных личностей с двумя разными лицами — их мимика, их голоса, даже то, как он хмурится и улыбается отличается того, как это делал ее отец. Что не отменяет того факта, что он живет в пустом теле того, что раньше было ее отцом, но за идентичным лицом прячется совершенно другой человек. Так или иначе, он был уверен, что, даже если он и научился преданной и яростной и «Я умру за тебя» любви, но домашнее, тихое, теплое «Тихо сидеть рядом с тобой — самая важная часть моего дня»? Этому, Кас уверен, он научился от Джимми. И все-таки было что-то в том, чтобы сидеть на кухне рядом с кем-то в тишине. Без ожидания, без предвещания чего-то, без определенной цели. Может, дело в самих тихих кухнях. Дин, однако, все еще поддразнивал с тем, что никакой от него помощи по дому, так что Кас не был удивлен, когда Дин поставил перед его носом миску с миксером. — Мешай, — улыбнулся самодовольно, если слегка напряженно, и снова отвернулся к другой миске. Кас бы соврал, если бы сказал, что тут действительно не было ожидания в воздухе. Напряжение и тишина впитывались в стены, до тех пор, пока они не разбухали, как эти странные детские игрушки, которые нужно кидать в воду. Он включил миксер — новый, тот, что Дин купил на одну из вылазок и за покупку которого Сэм все еще дразнит его безжалостно — и громкий, пронизывающий его барабанные перепонки предотвратил любой разговор, который все равно бы не случился сейчас. Джек так и не явился. Да, технически он занимает вакансию Бога и ничего не может с ним случиться, но можно Каса винить за то, что он волнуется? Он молился Джеку, то есть как минимум он знает, что у них осталась неделя до какого-то большого события, и все, что у них есть — это местоположение. Казалось бы, у них было бы какое-то преимущество с того, что их сын Господь Бог собственной персоной, но Джек объяснял, что у него все еще нет никакой юрисдикции в Пустоте, и они должны обходиться старыми-добрыми заклинаниями и битвами. Честно, Кас слишком стар для этого. Когда белки с сахаром были взбиты достаточно густо, Кас встал, поднес Дину миску, положил миксер рядом с раковиной. Подобрал полотенце, потому что теперь его стол выглядел, как первый ноябрьский снег и зона боевых действий одновременно. Пока он протирал стол из угла глаза он видел, как Дин смешивает содержимое двух мисок, мыча себе что-то под нос. Отложив полотенце, Кас сел обратно, поставил локти на стол и уронил подбородок на сцепленные в замок пальцы. Дин включил плиту, оглянулся на него через плечо — без улыбки и подмигивания, но с чем-то мягким во взгляде, с чем-то, что заставило его выглядеть моложе, как мальчик, которым ему никогда не позволили стать. — Ты никогда не находишь странным, что лицо, на которое ты смотришь — на самом деле не мое? — неожиданного для самого себя произнес Кас. Еще одна интересная вещь, которую Кас заметил, только будучи человеком — тихие кухни имели какое-то влияние на человеческое желание говорить о глубоком и запретном и уродливом. Дин замер, его плечи выпрямились, словно по команде. Когда он подобрал лопатку и достал сковородку, Кас мог видеть, как он аккуратно выбирал правильные слова, как тщательно подбирал оттенки выражений, как художник, отчаянно желающий поймать именно тот самый оттенок заката. — Кас, если считать только внетелесные субстанции, то и ты не видишь мое реальное лицо, — с отпрактикованным изгибом запястья, он вылил порцию теста, образуя круг на шипящей маслом сковороде. — Можешь спекулировать сколько хочешь, но сейчас ты человек, и Джимми не живет в твоей голове уже сколько лет. И когда я думаю о тебе, я не думаю о твоем лице. Не раскидывайся философскими дилеммами, когда знаешь, что все равно не сможешь их решить, потому что чувствуешь себя виноватым. Таким образом Дин Винчестер забрал по крайней мере часть груза с его плеч и раздавил в пыль, будучи в пижаме с хот-догами, халате и гнездом вместо волос, не отрываясь от оладий. Кас сомневался, что когда-либо было время, когда он не любил Дина. — Думаешь, я заслуживаю прощения за то, что сделал с Джимми? — потому что Кас до сих пор не понимает, как Дин может любить его в ответ. Дин пожал плечами, усмехнулся устало, почти отвлеченно. — А я — за то, что творил под действием Марки? В Аду? Еще бог знает когда? Может, кошмарные несовершенности притягивались друг к другу так, как людей тянуло к местам катастроф. Что-то глубокое, не поддающееся контролю, уродливое, но притягательное. Тогда, Дин снова отвернулся к сковороде. — Перед тем, как мы поедем в Миннесоту, и кто знает, что там случится… — он вздохнул, смахнул со лба волосы тыльной стороной ладони той руки, которой держал лопатку, несмотря на то, что у него была свободная функционирующая рука. Он устал. — Мне нужно тебе кое-что рассказать. Честно говоря, обычно Кас считал выражение «живот завязывался в узлы от тревоги» легким преувеличением. Больше нет. — Что-то случилось? — Ничего недавнего, — успокоил его Дин. — Помнишь первый апокалипсис, когда Захария закинул меня в будущее, ну, в 2014, чтобы доказать что-то? Кас хмыкнул. Не знал, что сказать. Дин кивнул в сковородку. Отказывался встречать взгляд Каса. — Знаешь, я поначалу даже не узнал тебя, — он усмехнулся себе под нос. — Ты был таким… беззаботным. Ага, как вырвать позвоночник и назвать это «расслабленный». — В любом случае, ты был человеком. И терпеть не мог это. Закидывался выпивкой, сексом, таблетками, всем, что вытащит тебя из собственной головы, чтобы забыть тот кошмар, в котором ты жил, — Дин тяжело сглотнул. Тогда и только тогда, что-то в голове Каса щелкнуло. Все взгляды Дина каждый раз, когда он был вблизи того пузырька обезболивающих, как он затащил его на стрельбище после ранения от Эстер, чтобы «научиться нормально защищаться». И тогда Дин выключил плиту, вцепился в край стола до побелевших костяшек. — И он… я… Он просто позволил этому случиться, знаешь. Не знаю, что с ним — со мной, с нами — было не так, что ему было настолько плевать на своих близких, на тебя- Что-то на последних словах звучало, как трескающийся под весом лед на озере, как треск холодного стекла, что-то мелкое, предвещавшее что-то намного более массивное. Уязвимость в словах Дина отзывалась ноющей болью в горле Каса, и он протянул руку, поймал запястье Дина, притянул его к себе. И когда Дин повернулся в едва ли полушаге от него, Кас положил ладони на его пояс, к месту, которому они, казалось, и принадлежали. — Это не был ты, — сказал он твердо, непоколебимо, и на удивление Кас сам верил этому с такой же силой, с какой произносил это вслух. — И это не был я. Мы больше не живем по сценарию. Мы разбираемся со всем по пути. И это заслужило ему улыбку. Маленькую, но оттого не менее искренне и заразительно. Мы разберемся со всем по пути. Дин вспомнил дом Чака, мир на грани первого еще апокалипсиса, и сценарий в руках Каса — того, кто никогда этому сценарию не следовал. Мы разберемся со всем по пути. То удивление у Дина, когда он услышал эти слова, легкое восхищение, скрытый трепет вперемешку со страхом, то, как он не мог не посмотреть на Каса. Не мог перестать смотреть и после. Ходили теории, что это был момент, когда Дин был бесповоротно потерян синим глазам и темпераменту мокрого кота. Дин притянул его к себе, обвил одну руку вокруг плеч Каса, вторую — положил на затылок. С облегченным вздохом, с каким ложатся в кровать после долгого тяжелого дня, Кас уткнулся носом в его живот, в мягкую футболку и запахи сладкого теста и порошка и пива, что еще оставалось в холодильнике. Он позволил себе расслабиться, всего лишь на момент. Среди тихой кухни, миски с тестом для оладий, с ними обоими в пижамных штанах, что могло случиться? Зря.

…

В архиве атмосфера была, мягко говоря, напряженной. Сэм портил себе зрение — по утверждениям Дина — за экраном ноутбука, Эйлин прямо напротив него. Прошел практически час, и она практически не произнесла ни слова. Что было нормально для Эйлин, которая любила концентрировать на задании все свое внимание, но она не сказала ни слова конкретно Сэму со своего прибытия обратно в бункер. Он слегка махнул рукой, привлекая ее внимание, потому что, если он продолжит здесь сидеть и ничего не делать, то он начнет выдирать на себе волосы. Эйлин приподняла голову, как бы говоря, что она слушает, но она все еще поглощена в древние пожелтевшие бумаги и хочет как можно быстрее вернуться к ним обратно. Зная, что лучше идти по самой прямой дорожке здесь, он спросил безмолвно: Ты злишься? Эйлин приподняла бровь, то ли от самого вопроса, то ли от того, что Сэм подумал, что знание языка жестов поможет выкрутиться ему. — Нет, — ответила она, откладывая бумажку. Это серьезно, — Почему ты так думаешь? — Потому что ты отказываешься со мной разговаривать? — это действительно звучало как вопрос, и прямо сейчас Сэму было слишком все равно. Эйлин шумно выдохнула. — Я здесь, разве нет? — Да, но… — Мне просто нужно время, Сэм. Чтобы обдумать некоторые вещи. — Я чувствую, что ты больше мне не доверяешь. И это заставило лицо Эйлин смягчиться в чем-то между нежной привязанностью и жалостью. — Сэм, это не… Резко отключившиеся лампы прервали любую попытку коммуникации, которую они пытались смастерить. Оба подскочили, потянувшись к своим пистолетам по инстинкту, впечатанному в подкорку, как клеймо, и тогда включились аварийные лампы, медленно мигая ядовитым красным. По негласному договору, все охотники, прямо сейчас находящиеся в разных концах бункера, начали пробираться к столу-карте. Три пары охотников остановились в трех разных проходах, сначала заметив друг друга и заметно выдохнув с облегчением, и затем увидев сам стол-карту. Она мигала агрессивным, требовательным красным в одной-единственной точке. Аварийные лампы выключились, только чтобы замениться обычным желтоватым бункерным светом. Охотники приблизились к карте. Мигающей в примерном районе Миннесоты. — Что происходит с вашим столом-картой? — спросила Клэр опасливо, так, будто стол мог ее укусить. Дин сморщил нос. — Мы должны придумать какое-то название покороче для этого. — Хочешь назову его Люси для тебя. — Знаешь что… — Привет. Шесть пар глаз упали на фигуру сверху, у двери в бункер. Джек выглядел измотанным. Волосы взъерошены и щеки раскраснелись, как будто он шел против сильного ветра, он цеплялся за перила так, как если бы у него были проблемы с тем, чтобы стоять, но он все равно поднял одну руку, чтобы взмахнуть, маленький неловкий жест, и Дина словно кто-то пнул в грудную клетку. Помедлив, Джек поджал губы. Выражение на лице почти скорбное. Может, не почти. — Пора.