Сатори неполноценного человека

После трудного дня в агентстве Дазай, как всегда, забирается с ногами на диван в гостиной, разминает пальцы и делает долгий глоток, задерживая во рту горьковатый обжигающий привкус виски, чтобы сразу расслабиться, навалившись на чужое плечо. — Безупречно, не правда ли? Глядя на Оду, расслабленно сидящего рядом и держащего полупустой стакан, Дазай облизывает губы и улыбается. Четыре года, а я как будто всё ещё не могу поверить, что ты сидишь со мной рядом в нашей общей квартире, по ночам укрываешь меня одеялом и, конечно же, своим телом, пишешь книгу, спокойно позируешь, когда я рисую твоё лицо, и, конечно, спасаешь людей. Мы оба. Но, в отличие от меня, твой напарник восхищается тобой, а не ненавидит. Впрочем, каждый получает то, что заслуживает, ведь так? Ода привычно замечает: — Тебе ведь всё ещё не нравится его вкус, правда? Осаму трётся щекой о его плечо и прикрывает глаза. — Ты прав, Одасаку, вкус по-прежнему не очень, но мне так нравится пить с тобой. Он улыбается, ластясь к руке, что Ода аккуратно запускает в его взъерошенные волосы. Четыре года спустя всё, что ты делаешь, всё ещё ощущается, как в первый раз. Дазай помнит тот вечер — как алкоголь обжигал его горло, как плясал перед глазами жёлтый мутноватый свет. Как он потянул Сакуноске за воротник рубашки, заставляя склониться к своему лицу, пока они сидели на кожаном диване в самом тёмном углу пустого бара — четыре года назад. Как было страшно и горячо. В первый раз Дазай выпил виски, а не просто смотрел на него весь вечер — как и на Оду, да? — и в голове была приятная звенящая пустота. Он впервые позволил своему телу руководить собой, понимая — он никогда не решится на это трезвым. Почти два года, находясь в мафии, он ощущал в груди нарастающее чувство, готовое выплеснуться через край. С самого дня их знакомства он слишком много думал о нём — сначала просто из любопытства. Это было странно, Ода — первый, кто ослушался его приказа. Он не выстрелил, не убил, как того требовал исполнитель, хотя прекрасно осознавал, что может поплатиться за это жизнью. Ода был уникальным. Ты безупречен, Одасаку. Сидя на кожаном диване в темном зале «Люпина», Дазай придвинулся ближе, и Ода замер, когда Осаму впервые коснулся его губ своими. Бегло, быстро, без языка — несколько раз подряд. Ода смотрел и не шевелился, пока Осаму крепче сжимал воротник его тёмной рубашки. Наконец Сакуноске сдался, негромко выдохнув — почти ласково, без упрёка: — Чего ты хочешь? Дазай сощурился и поцеловал ещё несколько раз, не чувствуя ни сопротивления, ни отдачи. Ода начал чаще дышать, но его губы не шевелились, а руки неподвижно покоились на коленях. Глаза Дазая искрили, он почувствовал — сейчас или никогда. Оде пришлось убрать руки с колен, когда Осаму навалился и сел на него верхом. Они стукнулись лбами, и Дазай прошептал: — Тебя. Алкоголь — замечательная вещь, не правда ли? Их взгляды встретились. Дазай почувствовал, как широкие ладони осторожно опустились на его бёдра. Ода молчал, напряженно вглядываясь в темные искры в незабинтованном захмелевшем глазу. Дазай почувствовал, как кружится голова, когда пьяно и искренне выдохнул, прикрывая глаза: — Я хочу быть твоим, Одасаку. Пальцы на бёдрах на мгновение сжались. Ода нахмурился всего на секунду, за которую у Дазая едва не остановилось сердце. Я репетировал эту фразу несколько недель, ты знаешь? Если бы ты сказал тогда «Нет, Дазай», как ты думаешь, что бы было? Я бы смеялся, как проклятый, делая вид, что это просто шутка. Ты, конечно, бы понял, и я бы ненавидел себя, ты прав. Может быть, я бы даже умер, а значит, в любом случае был бы тебе благодарен. Ты безупречен, Одасаку, я говорил? Но Сакуноске ничего не сказал — он, после минутного замешательства, прикрыв глаза, сам подался вперёд и натолкнулся на его губы — сухие, горячие и обветренные. Дазай почувствовал, как по губам проводят влажным языком — осторожно и медленно втягивая в первый настоящий поцелуй. В голове будто щёлкнул переключатель. Дазай ощутил, как наружу вырывается пламя, почти два года разгоравшееся в груди, почувствовал жар и тяжесть внизу, когда его крепче сжали чужие руки, сминая ткань пиджака и смыкаясь за его спиной. Он отчётливо почувствовал нечто твёрдое, подобно дулу пистолета упиравшееся в его бедро, и в голове зашумело с оглушительной силой. Дазай не думал о бармене, отошедшем в дальний угол за стойкой, чтобы не видеть их, не думал о том, что в «Люпине» бывают и другие посетители, кроме них и Анго, не думал даже о том, что последний всё ещё мог прийти. Ода с трудом оторвал его от себя спустя несколько минут, рвано выдохнув в шею: — Дазай, не здесь. Осаму не чувствовал пола, когда Ода медленно встал и, обхватив за пояс, поставил его на ноги. Дазай, пошатываясь, хватался за его руки и смотрел на расстегнутые верхние пуговицы рубашки, на приоткрытые губы, только что целовавшие с таким затаённым жаром, на раскрасневшееся лицо со спутанными, прилипшими ко лбу волосами. Он понятия не имел, как выглядит сам. Ему хотелось упасть — ему хотелось, чтобы Ода его поймал. Я столько раз падал с лестниц, когда мы шли рядом. Это был способ самоубийства и, пожалуй, единственный способ невзначай оказаться в твоих руках. Так что, если задуматься, я всегда был бы в выигрыше, правильно? Даже странно, что я ни разу ничего не сломал. А впрочем… Ты безупречен, Одасаку, я ведь, кажется, говорил? Скрип двери и шаги на лестнице едва ли привели в чувства. Ода среагировал первым, взяв Дазая за плечи и потянув за собой в сторону двери в самом конце полутемного зала. Свет в уборной был ярче — Дазай зажмурился. Ода оставил его возле стены, в которой Осаму с трудом, но нашёл опору, а сам склонился над раковиной и умылся несколько раз. Дазай молчал, пьяно улыбаясь, когда Ода выключил воду и подошёл вплотную. — Дазай. Ода упёрся ладонью в стену по левую сторону от его головы, правую руку положив на его плечо. Осаму привстал на носки и коснулся щекой его шершавого подбородка. — Не говори, Одасаку. Пожалуйста… Не сейчас. Чужое дыхание обожгло — Ода коснулся губами его вспотевшего лба. — Не скажу, Дазай. Всё в порядке. Он отстранился, и их взгляды встретились. Дазай почувствовал, как всё внутри переворачивается, когда Ода, слегка улыбнувшись, потрепал его по взъерошенным волосам и, наклонившись, прижался губами к его виску. Четыре года спустя я всё ещё слышу, как вкрадчиво ты говоришь мне на ухо: «Не здесь, Дазай, не при Анго». Как обнимаешь, вжимая в кафельную стену уборной, чтобы сразу же отпустить, невозмутимо бросив через плечо: «Пойдём. Скажем Анго, что тебя тошнило». Четыре года спустя я всё ещё вижу, каким обжигающим стал твой раньше спокойный, невозмутимый взгляд. Я всё ещё вижу его каждый день. Четыре года спустя я, разумеется, не жалею, что выпил свой первый стакан с тобой. Звякнув льдом в стакане, Дазай делает глоток и щурится, наваливаясь на чужое плечо. Взгляд рассеянно скользит по комнате — в их квартире светло и просторно. Светлый плащ Дазая аккуратно висит на стуле, светлый пиджак Сакуноске — на вешалке возле окна. За окном — успокаивающий вид на причал. Дазай улыбается, скользя взглядом по разложенным на столе рукописям. Четыре года как я не пытаюсь сознательно умереть — удивительно, правда? Ты любишь жизнь, Одасаку, и знаешь… Это заразительное чувство, правда. Хоть ты ни разу не говорил, что мне не стоит думать о смерти, ты всё-таки делаешь это — безупречно и молча заставляешь меня жить дальше. Дазай смотрит на белый, подтаявший кругляшок льда в стакане, и с ребяческим вызовом выдыхает: — Согласись, Одасаку, если бы тогда я не выпил, ничего бы и не было, да? Ода сидит на диване рядом — расслабленный и уставший после долгой миссии с Накаджимой. Подносит стакан ко рту и улыбается краем губ. — Неправда. Дазай вскидывает удивленный взгляд, и Ода невозмутимо пожимает плечами. — Я бы точно поговорил с тобой в день твоего совершеннолетия. — О, правда? — Дазай широко и неверяще улыбается. — Интересно, и что бы ты мне сказал? Ода делает глоток и ставит стакан на стол. — Я бы сказал «Дазай», — он делает долгую паузу, заставляющую Осаму ёрзать от нетерпения. — «Я заметил, тебе не терпится оседлать меня». Одной рукой Ода невозмутимо хлопает по своему колену. — «Теперь можно уже, давай». Осаму секунду смотрит с недоумением, затем смеётся во весь голос и расплескивает виски на свои брюки. Успокоившись, делает большой глоток. — Чёрт, Одасаку, хочешь сказать, из-за твоего приличия мы потеряли бы пару лет? Ода спокойно пожимает плечами и сдержанно улыбается. — Полагаю, твой запал не угас бы, верно? Дазай, придвинувшись, касается губами мочки уха, оттягивая на себя, свободной рукой потянув за воротник рубашки, и жарко шепчет: — И никогда не угаснет. Ода перехватывает его руку и тянет на себя — Дазай едва успевает убрать стакан на стол и сразу оказывается на его коленях. — Я так и понял, Дазай. Осаму ластится, зарывается пальцами в медные волосы, трётся щекой о щетинистый подбородок. Выдыхает чуть слышно: — Но ты ведь тоже не захотел ждать. Ода проводит рукой по его спине и прижимает ближе. Не отвечая, целует — горячо и требовательно. Дазай знает. Четыре года спустя они оба знают, что в тот вечер в баре, несмотря на все «но», они сделали чертовски правильный выбор. Несмотря на мой возраст, несмотря на твои размытые понятия о приличиях. Интересно, сколько раз ты думал об этом сам — до того, как я выпил и залез к тебе на колени? Сколько раз говорил себе «Не сейчас»? Несмотря на подозрительное лицо Анго, чуть не поперхнувшегося томатным соком, когда мы оба, пошатываясь, подошли к барной стойке. Несмотря на то, что в конце вечера меня всё-таки стошнило на твою рубашку. Ты принял меня со всем этим, как делал это всегда. И раз так, ты не мог бы… — Ты не мог бы не отвечать? Дазай капризно вздыхает, но Ода уже шарит рукой по дивану, где среди покрывал где-то остался его мобильник. Дазай пытается поймать его руку и удержать, но Ода мягко отстраняется и треплет по волосам. — Дазай, ты знаешь, что мне нужно ответить. — Неправда. — Тебе тоже бы стоило следовать правилам агентства, их не так много. Дазай всё ещё сидит на его коленях и обнимает за шею. И проклинает агентство за их дурацкие правила, за то, что кто-то позволяет себе звонить Сакуноске в его положенный выходной. Найдя телефон под подушкой, Ода подносит его к уху, другой рукой поглаживая Дазая ниже спины. — Да, Ацуши? Например, не дающий покоя напарник. Дазай закатывает глаза и наклоняется к другому уху Сакуноске, чтобы коснуться его языком. — Неужели? Куникида так и сказал? Ода сосредоточенно смотрит в одну точку за спиной Дазая, не реагируя на жаркий язык в своей ушной раковине. — Да, конечно, я передам ему. Он отбрасывает телефон на диван, обнимая Осаму двумя руками. Дазай отрывается от его уха и строит самый невинный взгляд. — Что-то случилось? — Говорят, ты опять уничтожил отчёт, который Куникида готовил за вас обоих. Дазай хлопает ресницами и загадочно улыбается, начиная осторожно двигаться, сидя на нем верхом. Через одежду уже чувствуется подступающий жар, и Ода наверняка понимает, что в таком положении ему никогда не выиграть. — Дазай… Осаму целует, не давая продолжить. Невесомо и бегло — одними губами, как в первый раз. Не отстраняясь далеко, выдыхает: — Не говори, Одасаку. Пожалуйста… Не сейчас. Ода сдаётся, прекрасно помня, сколько подобных сражений уже проиграно. Ты проиграл ещё четыре года назад. Ты, как и всегда, не одёрнул меня, не ударил молоточком по голове. Со мной нельзя было по-другому — Анго был прав. Но ты не сделал этого. Тем же вечером не ты ли стоял на коленях возле моей постели, сжимая в ладонях моё запястье и жарко, сдавленно выдыхая: — Всё в порядке, Дазай. Я твой. Сердце бьётся столь же невыносимо, и Дазай чувствует, что не только его. Он улыбается, прижимаясь к часто вздымающейся груди, водя пальцами по смятой ткани расстегнутой темной рубашки, когда они оба уже лежат на диване — полураздетые, распаленные и немного пьяные. Телефон снова вибрирует где-то под подушкой. Дазай успевает поймать руку Оды и крепко сжать. Другой рукой сам нашаривает мобильник и с недовольным вздохом смотрит на экран. — Это Коске. — Лучше ответить. Дазай удобнее пристраивает голову на его груди. — Ну уж нет, Одасаку, я напишу ему, что папочка немного занят. Набрав сообщение, он отбрасывает телефон на пол — тот приземляется на мягкий ковёр и, спустя несколько секунд, ещё раз коротко вибрирует и замолкает. — Ты посмотришь, что он ответил? Дазай прикрывает глаза, потягиваясь и закидывая ногу на его бедро. — Дазай… Осаму, не слушая, привстаёт на локтях и оказывается сверху — ведёт ладонью по обнаженной груди, по напряжённому торсу, опускаясь всё ниже к ремню. Обведя пальцами пряжку, он останавливается, хитро щурясь. Ода перехватывает его руку и тянет на себя, прижимая, вовлекая в горячие поцелуи, и бессильно прикрывает глаза, понимая, что у Дазая ему никогда не выиграть. Ты такой безупречный, Одасаку — я когда-нибудь говорил? Но есть дни, когда это не нужно. Когда весь мир подождёт, не правда ли?